Текст книги "Керенский"

* Революции нужны, если они чистыми помыслами порождены * Но чистых революций нет, не было и быть не могло…

Генерал Духонин вот уже несколько дней подряд не может выйти на связь с Главковерхом Керенским. Он, начальник штаба Ставки в Барановичах, пристально следит, насколько это возможно в его положении, за развитием событий в столице. Его удручают сообщения идущие оттуда. Как истинно российский по духу, уму и делам военный человек он жил и живет радостями и горестями Родины. Сейчас Родина была в опасности. Как ей помочь? В его руках немалые силы. В данную минуту он, Духонин, один правит фронтами. На огромном пространстве идет война. Продолжается, несмотря на то, что где то там, как из подворотни, раздаются голоса «Долой войну, айда домой!» Так мировые дела не делаются. Это только дальтоник мозговой, штатский бездельник, интеллигент, не имеющий понятия не только в военном деле но и в том, на чем крендели растут, может распространять подобную чушь.

Наконец генералу Духонину ответили по прямому проводу из Пскова:

– У аппарата Главковерх генерал-лейтенант Черемисов, слушаю Вас Николай Николаевич. Какие у нас успехи на фронтах? О них доложите позже. Что за вопрос у Вас ко мне?

У Начальника штаба Ставки повело скулы как при параличе.

– Как Вы это себя назвали – Главковерх…Александр Федорович… умерли или у нас тоже переворот.

– Считайте, что «Да». И то и другое…

– Этого нам только и не хватало. Времечко выбрано точнее не куда.

– Керенский самоустранился от дел. Свои полномочия передал мне. Прошу следовать моим указаниям.

А это уже вежливый приказ самовыдвиженца. И какая самоуверенность!

– Смею Вам заметить, перестановки и назначения в военном ведомстве происходят в ином порядке, а не как кому вздумается. А захват власти карается по законам военного времени. Я не имею прав признать Вас в должности, каковую вы обозначили. И тем более выполнять ваши приказы. К измене долгу вы меня не принудите. Случись этот разговор при нашей личной встрече, я имел право расстрелять вас на месте. За измену Родине! Честь имею!

Было над чем подумать Начштаба. По глубокому рассуждению выходило, Глава России занимает круговую оборону: с флангов и с тыла от своих генералов, предавших его, с фронта, от большевиков. Надежные полки с фронта снимал генерал Духонин, чтобы подкрепить силы Главковерха под Петроградом. Гнал эшелоны туда, где их ждали. Где за их скорейшее прибытие молились солдаты. Но те эшелоны шли в никуда, терялись на полустанках или просто не двигались с места. Не получив подкрепления, войсковые подразделения вынуждены были оставлять позиции, нести большие потери.

Но во имя чего стреляли друг в друга озлобленные люди? Кто их так умело стравливал? Мировая война – это особая статья. А внутренняя, «своя» война? Нет большего позора чем «резня» между собой граждан одной страны. Это безумие целого народа. Тот, кто ввергает народ в безумие, кто первый выкрикнул «Даешь войну гражданскую», тот и есть антихрист. Он есть самый первый в череде людских ненавистников! И его ждет участь самая мучительная в аду. Скрюченным в котле адовом, в смоле вонючей и огненной кипеть вечно. И не будет ему упокоения. Никогда. Только так! И ни как не иначе!

Было, было такое уже – сидение под Азовом, стояние под Перемышлем, многие другие геройские дела российских ратников вспомнить можно. Но вот еще одно новшество в военной тактике появилось – топтание под Петербургом. Обесславилось наше воинство. На решительный приступ Командующие (их только одних несколько десятков) сил набрать не могут, а то, что имеют в наличии, двинуть вперед у них тоже не получается. Не войско стоит перед столицей, в которой красная гвардия хозяйничает, а будто не смазанная телега перегородила дорогу поперек. Супротив кого же оно, войско, стоит (или топчется), что одно и то же? Велики ли те силы, которые не дают ни проходу казакам, ни движению поезду броневому и ни провозу пушек батарейных? Какие слухи ходят вокруг Питера на этот счет?

Лучше всех знают про революцию красных сами красные и еще всякие писатели, поспешившие из-за границ. Один дотошный американец сколотил группу для наблюдений и собирания слухов. Знать им надо кто и что делает в каждый день революции. То есть считают, за сколько дней красные победят демократов, и власть свою окончательно установят. Свои, американцы из его группы, просят поделиться наблюдениями:

– Джон, ты уже посчитал, в какие сроки большевики уложатся со всеми делами?

– Думаю, десяти дней им будет в самый раз.

– OK.

Отчаянный американец с дикого Запада, репортер тамошних печатных изданий, развил в Петербурге бурную деятельность. Особенно интересным для него с товарищами выдался вот этот денек. Среда, 25 октября. Утро. Грязные облака задевают шпиль Адмиралтейства. Промозглый ветер с Финского залива. Непогода удерживала по квартирам любителей бесцельно побродить по городу, поглазеть. Улицы были пустынны, словно предчувствуя что-то нехорошее, город не хотел просыпаться. Репортер Рид Джон, однако, находился на работе. Он шел с газетой «Рабочий путь» под мышкой, купленной им у разносчика на улице, размышляя над беспечностью русских. «Такой день, а они спят. Вроде бы у них назначено today завоевывать Зимний дворец. Но не похоже на то. В Штатах у нас все давно бы уже охрипли от криков. Мы охотно кричим, дай нам повод.» На углу Морской ему попался знакомый, также озабоченный предстоящими событиями.

– Где ваши борцы за свободу? Не видно ни кого. Моя страна хочет иметь жареные факты. Их нет ни там, ни сям, – янки начал уже перенимать русскую речь. – Не стану же я телеграфировать в Нью-Йорк, что я встретил на улице вот тебя, «отшень» важную фигуру. Ах, как это не смешно! Вот вам новость, господа! Босс будет посылать меня за такую новость ко всем чертям – матерям куда подальше за такую works.

События постепенно начинают набирать обороты. На Исаакиевской площади кучками маячат военные с оружием, непонятно, что они здесь делают. Старый человек в генеральском облачении нервно объясняет солдатам, что он генерал Алексеев Николай Иудович, и никто не смеет чинить ему препятствия и тем более его задерживать. У входа в Зимний дворец охрана. Пропуск, выписанный иностранному репортеру неизвестно где и для чего, здесь также действителен, и он проходит в монаршую обитель.

В парадных залах царит образцовый беспорядок. Грязь и захламленность, сорваны гобелены, на паркете объедки пищи, на матрасах, брошенных на пол, спящие юнкера, некоторые полотна порваны штыками. Тяжелый дух казармы. Весь вид интерьера действует удручающе.

– Что вы здесь делаете? – Спрашивает у офицера.

– Защищаем Дворец. Ожидаем атаки красной гвардии…

– Нельзя ли побеседовать с господином Премьером?

– Министр-Председатель в данный момент находится на фронте.

Потом газетчик будет сидеть на подоконнике в прокуренном насквозь зале, слушать наспех составленные выступления. Писать отчеты о том, как преобразовывается Россия из одного состояния в другое состояние.

Красные потом припишут репортера Джона Рида к великим борцам за Новую Россию. Но быть может это только его прикрытие. Он не раз еще пересечет океан, недолго посидит под арестом, как бы нарочно в Нью-Йорке и Гельсингфорсе. И будет отпущен на волю. Окончит свои дни в Финляндии. Тело, видимо, переправят в Россию на корабле, подобно тургеневскому Инсарову, когда черный гроб с его телом одиноко покоился на цепях в каюте во время перехода по штормовому Внутреннему морю к себе на родину. И конец эпопеи американского репортера окажется грандиозен. Сам вождь прочитает его «Десять дней, которые потрясли мир», высоко оценит произведение для дела мировой социалистической революции. Автора похоронят на кладбище, устроенном у кремлевской стены с воинскими почестями. Думается понятно, зачем нужно было пространно освещать этот ничего не значащий эпизод.

Произошел он в среду, 25 октября, 17 года. Был холодный, неуютный день. Америка, западные государства с опаской смотрели в восточную сторону. А Россия! Какая страна! Все была-была, как звонили по всему миру, отсталой, ниже нижнего разряда и вдруг встала на дыбы. Меньше чем за год шагнула сразу через две ступени вперед. В мире признали Россию самой демократической страной. Однако надо взять в толк тот большой недогляд, допущенный западниками относительно России, что она не только передовая по устройству, но и самая могущественная по своим богатствам и прежде всего своим народонаселением. Сильно ошибались тамошние господа. Да Бог с ними…

* Гатчинский дворец, как тюремный застенок * Керенский им не по зубам * 31 октября–1 ноября, 17 года * День и ночь сутки прочь

В очередной раз казацкие сотни решились вступить в схватку с красными. До этого утра, 31 октября, корпус делал попытки перейти в наступление, но казакам все чего-то не хватало. Так и не обнажив клинков, они разворачивали коней и поспешно отходили. Сейчас войско двигалось к Царскому Селу. Главковерх в бинокль следил за боевыми порядками наступающих казаков. Заняв место на верхней площадке обсерватории, находящейся на полпути от Гатчины, Керенский как на ладони видел панораму действий генерала Краснова. Мысленно посылал ему сигналы: «Не мешкать… Вперед…Быстрее…» Сигналы так и остались мыслями в голове подававшего их, не высказанными и не услышанными. Зато Главковерх услышал команды атамана, там далеко впереди, своим казакам. Команды, возымевшие немедленные действия. Лавина разгоряченных коней начала разворот, пропустив через себя облако пыли. Попятный ход их означал, что Краснов уже не колеблющийся изменник, а открытый коварный враг. Напоследок он преподнесет такой сюрприз, что и охнуть не успеешь. Какой же?!

Гатчинский дворец разноголосо гудел от большого скопления людей, когда машина Керенского остановилась у парадного подъезда. Среди привычных солдатских папах, казацких лампасов виднелись черные бушлаты и бескозырки матросов. Подбежавшего к машине коменданта Александр Федорович резко встретил вопросом:

– Почему здесь моряки? – И уже мягче, – Не положено! Наведите порядок. Ненужный, пустой вопрос. Лишь бы не молчать, услышать свой голос.

Он был вне себя от неудачи последней попытки, так ему казалось, и он не обманывался, ворваться в Петербург и рассеять, разгромить, раздавить в зародыше красную крамолу. Еще была возможность овладеть инициативой, пусть малая. Но была, имелась возможность! Как эта его мысль, она зародилась и теплилась в сознании, жила в нем до последнего, вплоть до этой минуты. Он знал это, чувствовал каждой клеточкой организма.

Разум берет верх над чувствами. Правитель России овладел собой. Будто и не было мучительных переживаний, не было тяжести раздумий. Как всегда тверд, уравновешен, непоколебим. Про себя он называл такое свое состояние тремя словами: Взять себя в руки! Он шел в свои апартаменты, не прибавляя шагу, и сторонний наблюдатель не отметил бы ничего особенного в нем, что указывало бы на нависшую над ним непосильную тяжесть. Разве только вот этот штришок – чуть ниже, как бы под самый его высокий лоб, опушен его взгляд.

Нет! И еще раз, – Нет! Не от стыда за себя, как неудачника, он не мог, не смел глядеть в мир прямо, открыто. Самолюбие его никогда не мучило, и мелких страстей он никогда не знал. Своим умом Керенский охватывал всю родную землю. Возникшие сто дней назад радужные надежды людей, словно солнечное озарение, сейчас гаснут, исчезают. Все дни наперечет до этой роковой минуты он самоотверженно боролся за Россию. И мысли не оставил, что сложит оружие борьбы. Априори полагает, россияне не поступятся добытой свободой, не смирятся с режимом, какой навязывают им против их воли. Народы Сибири, Поволжья – по всей стране не захотели связывать свою жизнь с большевиками. Не захотели впадать в другую, быть может более глубокую зависимость. Такое уже бывало в России и не раз. Народ попадал из огня да в полымя. Против произвола и восстала Россия-матушка. Значит он, Керенский, не проиграл сражения. Время еще покажет, на чьей стороне правда.

Страшная физическая усталость ломает кости. Если бы не молодые силы, не выдержать ему напряжения этих самых трудных дней. Александр Федорович и до этих, последних октябрьских дней, часто оказывался заложником событий. Событий, которые будто того и ожидали, чтобы взять его в оборот. Он не имел права устраниться от дел, находящихся в компетенции, скажем, тех же Черемисова с Красновым. Лично проследить и удостовериться в выполнении отданных приказов. Не его это забота. Да, не его! Но если время ныне такое, ни на какое другое не похожее. Сидеть, сложив руки?

Не успел Правитель стряхнуть с себя дорожную пыль, как раздался грубый стук в дверь его кабинета. Краснов собственной персоной. Развязно и с апломбом, словно перед ним не Предержащий всю полноту власти Государства, а какой-то там вахмистр, с которым позволительно разговорить с высока, помыкать им. Требовать, указывать, настаивать.

– Буду категоричен, – повел он речь без всякого перехода и вступления. – Дела ваши плохи, даже критические. Чтобы спасти репутацию, а возможно и саму жизнь, необходимо принять незамедлительно меры. Вы должны выйти с инициативой о заключении перемирия с большевиками. На условиях, какие они предложат и какие окажутся и вам приемлемыми. Вам вот о чем желательно договариваться. Об амнистии всех причастных к боевым действиям. О предоставлении лично вам безусловного права на выезд из страны…

– Не продолжайте. Не трудитесь. Как я понимаю существо вопроса, вы достаточно компетентны в нем. Передайте остальным заговорщикам, что я не намерен проявлять инициативу и выезжать.

– Вы не учитываете положение, в котором пребываете в данный момент. У вас нет, и не будет другого выхода. Вы ведь не решитесь на крайнюю меру, я полагаю? Для этого надо иметь….

– Достоинство и честь!

– Этого даже с излишком. Достаточно и мужества одного…

– Для труса, вероятно, хватит и его одного.

– Но мы не пришли, ни к какому конкретному согласию. Ваше «Нет»! – это окончательный ответ?

– Да, окончательный!

– Однако я вынужден буду отправить в Петербург парламентеров, безотносительно с вашим ответом. И так, утро вечера мудренее.

Александр Федорович умел скрывать свои переживания от чужих глаз. Даже самые острые. Давалось такое умение большим напряжением воли. Требовало неимоверных затрат физических сил. Как гипнотизер, телепатически воздействуя на человека внутренней своей энергией, по окончании сеанса лишается сил. Так было и сейчас с ним. При нелицеприятном разговоре с грубым, зарвавшимся предателем. Недуг, вызванный негодованием, наполнял организм не вдруг, постепенно. Слабость наплывала, парализуя движения. Еще немного и он бы рухнул. Два его адъютанта вовремя подхватили шефа.

Керенский знал за собой такую реакцию нервов своего организма. Проявляло оно себя одинаково. Когда в нем вскипало вдруг все его существо, и он сдерживал его всеми силами, не выпуская наружу. Кризис отступал, когда «припадок» истощался. Он исчезал бесследно.

Такое случалось крайне редко. Последнее было в августе. Министр-Председатель прибыл в Москву на Государственное совещание. Большой театр едва вмещал делегатов. Дебатировались важные государственные вопросы. Керенский как обычно много выступал. С краткой, но весьма емкой речью, к совещанию обратился и Главковерх Лавр Корнилов. Его речь затронула коренные, на тот момент, стороны осуществления реформ в стране. Вспыхнул настоящий фурор в ярусах театра. Массовый психоз охватил делегатов. Находясь на сцене, в центре внимания зала, Александр Федорович вдруг заговорил как-то несвязно и путано. Зал затих. Правитель находится на грани нервного срыва. Силы оставляли его.

Тогда признали, то, что с ним произошло, это вероятнее всего результат непрерывной изнурительной работы. Но никак не болезнь. Хотя, а это знал только он один, перенесенная операция по удалению одной почки в недавнем времени еще давала о себе знать. Мужественно отдался Александр в руки врачей, не без поддержки Ольги Львовны, ее нежности и любви, уверенности в благополучном исходе. Она и безотлучно была при нем все дни в Финляндии, где Александр поправлялся после операции. Это было, пожалуй, самое счастливое время, позволившее ему упиваться давно позабытыми ласками обаятельной Оленьки и покоем. Но очень недолгими. Сам того не желая, неугомонная его натура побуждала к действию. Это была борьба с самим собою, и он уступил тогда своему второму «Я».

Тот же результат был и только что. Закончился он также ничем. Поднялся Керенский с места, как ни в чем не бывало, и, видя испуганные глаза адъютантов, рассмеялся.

– Что же нам надо сделать сейчас? Не знаете или знать не желаете? Молчите? Зато я знаю. Прежде обдумаем как следует обстановку. – Молодые ребята, совсем юнцы терпеливо ожидали приговора.

– Я останусь с вами до самого конца. Что бы ни случилось. – Отозвался младший. – Будете прогонять – все равно не оставлю вас! Вот его, – он показал на товарища, – Он пусть отправляется домой. Там дочка его ждет. А я здесь, вместе будем отбиваться.

– Логично вы мыслите, молодой человек. Так и поступим. Пока еще ничего не случилось. Время терпит…

Малосведущий в простых жизненных ситуациях, Александр Федорович и подумать не подумал, что кого-то в эти минуты волнует, заботит его судьба. Что верные ему люди, их много, они рядом с ним, совсем близко, уже знают, как ему помочь. И помогут. Непременно!

Но такая у него, особая что ли, натура: он не пользовался чьей-то помощью, не просил никого об этом. Не знал этой услуги и не рассчитывал на нее. Все делал сам, надеялся только на себя. А жизнь учит с умом подходить ко всему, что выпадает на его долю, к плохому, и к хорошему. Александр Федорович удивлялся, когда в этот критический момент к нему в кабинет заходили незнакомые люди, предлагали свою помощь. Скрытно вывести из Дворца, укрыть в надежном месте. Один престарелый служитель, знавший в старинном замке все ходы и выходы, предлагал воспользоваться тайным подземным ходом. По нему можно пройти к вокзалу и сесть на поезд. Но это возможно только в ночное время. А время, как оказалось, уже не могло ожидать….

Утром, 1 ноября, вместо ожидаемых из столицы сообщений от парламентеров, в Гатчинский дворец прибыл член Реввоенсовета Петрограда Павел Дыбенко с большой группой матросов. Своих преданных помощников в погромах и расстрелах. Страшная личность своей жестокостью. Появление этого человека в Гатчинском дворце не предвещало ничего хорошего.

Давнишнее это дело. Как то среди массы неотложных дел Министру – Председателю доложили о беспорядках, творимых революционными матросами на флоте. Боевые корабли они чуть ли не захватили в личную собственность, парализовали их боевую мощь. Во главе анархиствующих матросов выделялся своей фигурой и буйным неукротимым нравом, завзятый выпивоха и буян Паша Дыбенко. Он и многочисленная его команда разложили до основания Центральный комитет Балтийского флота. Флот тут же утратил свое значение, как мощная военная сила. Анархисты издевались и расстреливали флотских офицеров. ЦК большевистский не мог упустить из своих рук такую близкую, даже более того – родную по духу силу. Мощный кулак Дыбенко, его маузер с успехом справлялся с матросской стихией, с теми, кто стоял на его пути. Тупая сила «пошла» гулять по морю, по столице российской. Паша-орел, как величал его Петербург, наводил страху на госорганы Новой России. И Временное правительство разогнало не нужный и даже вредный Центробалт.

Памятные события воскресли с новой силой. Паша Дыбенко уже здесь, в Гатчинском дворце. Он не тот, каким был еще месяц назад, простой матрос. Это доверенное лицо вождя. Член Реввоенсовета Петросовета. Через пару недель поднимется на большевистский Олимп, займет пост Народного комиссара по морским делам. Высокий взлет необразованного, но с умом парня из глубинки, это не чудо из чудес. Его встретила другая знаменитость из окружения вождя – Александра Колонтай. Адмиральская дочь, еще там в Швейцариях, нащупала компанию дельцов, с далеко идущими целями. Красивая женщина, с авантюристическим уклоном характера. Почему бы ей не скрасить суровый однополый быт кучки будущих народных вожаков, как они себя видели в перспективе. Паша и Саша не могли не встретиться в силу действия земного магнетизма. Естественно, Саша заняла руководящую позицию. Дыбенко как был, так и остался при ней политическим авантюристом. Первым своим личным врагом он считал Александра Керенского. С ним одним хотел сразиться. Судьба благоволила ему.

И так, Член Реввоенсовета должен разобраться с Правителем России, что с ним делать и как с ним быть.

– Там внизу на первом этаже дворца, матросы с казаками собирают то ли совещание, то ли суд над Вами. – Пробравшись в дальние комнаты к Правителю, докладывал поутру дворцовый служащий. – Выход всего один отсюда. Он под караулом. А тайный подземный сгодится только ночью. За день они наделают дел с кучу. Надобно искать другой способ выйти незаметно.

Просто сказать, проскользнуть между пальцев у стражи. Сделать это невозможно. А обстановка все накаляется. В дверях появился генерал Краснов. Зачем он здесь?

– Дыбенко готовит судилище. Судьи как на подбор, махровые головорезы. Мой совет: (он снова со своими советами) уходить надо немедленно. Пока матросы не вошли сюда.

– Что это он так печется обо мне? Совесть свою продажную укрощает? Затворник и думать не знает что. Во всяком случае, надо действовать. Сидеть с взведенным курком револьвера и ожидать…Чего, спрашивается, ожидать?.. Пустить себе в висок пулю? Никогда не поздно. – Александр подозвал к себе адъютанта, последнего, остальных своих верных людей отпустил, обняв за плечи.

– Видишь, дружище, нам круто не повезло. – Лицо юного друга посуровело.

– Будем отбиваться вместе. Я с вами до конца.

– Достойное решение, не сомневался в нем. Давайте поступим разумнее. Вы сей же минут выйдите из дворца. Я так же попытаюсь выйти отсюда. Главное не паниковать. Попытка не пытка!

У парадного большое скопление казаков и матросов. Все ожидают чего-то особенного. Но если через толпу пройдут два матроса, кого это озадачит? Никого! Толпа психологически настроена на иной сценарий. Почему бы этими матросами быть не нам, мне и проводнику. Он уже здесь. Бог нам поможет.

Ближе к 11 часам в кабинете Правителя снова возник Краснов. Заметно взволнованный, он сходу выложил свое требование:

– У Вас нет ни минуты времени, не медлите. Уходите. Сейчас сюда поднимутся люди Дыбенко, чтобы произвести арест. – Генерал был в испуге, как будто опасность висела над его головой. Руки подрагивающие, движения суетливые. Все это отметил в уме Александр, ощутив в себе прилив сил. Он словно ожидал появления из вне способа применить эти силы, и способ воображаемый, вот он здесь, рядом с Керенским.

Двое матросов совсем не знакомые ему, впервые видит их, вошли и без слов принялись переодевать его в морскую форму. Оглядев преобразившегося человека, один из них высказал фразу, врезавшуюся в память навечно:

– Вашу голову обменяли на 3-й Конный казачий корпус. Скоро придут за Вашей Головой большевики. Они выиграли лот. Выходим спокойно, нам ни до чего нет дела, взгляда не прячем. На худой конец имеем вот это – четыре гранаты.

Выход только один, через Парадный подъезд. Там люди, охрана. Но опаснее всего матросня наркома Дыбенко, привезенная для ареста Керенского. Или для расправы на месте. Полномочия и на то, и на другое выданы по форме.

У Парадного входа Гатчинского Дворца разношерстное сборище из солдат, матросов, служивых людей в штатском. Шумная компания то ли время здесь коротает, то ли приставлена для охраны, не понять для чего. Вот появился бойкий матросик, ленты бескозырки у него до пояса, клеши брюк закрывает штиблеты. Сразу видно, плясун это завзятый.

– Расступись, братва! – крикнул звонко парень, и пошел колесом, раздвигая круг. Выделывая хитроумные коленца, запел в такт хлопков ладоней зрителей задушевную моряцкую. – Эх! Яблочко, да куда ты катишься, к буржуям попадешь, не воротишься… – Танцор с большим запасом соленых словечек и прибауток развеселил публику. Толпа сама организовалась, все внимание на плясуна.

В людской гуще, стараясь не привлекать к себе внимания, три матроса миновали толпу. Они уже на свободе. Остается сесть в машину. Но ее нет на обычном месте. Заминка. Нервы на пределе. Но это истина, что ангелы-хранители кружат над головами праведников. По сторонам от троицы снова, будто выросли, двое незнакомцев. Один, не разжимая рта, как чревовещатель, сообщает: машина у Китайских ворот. Прямо и за угол…

Эти парни свои. Сколько их скрывается в толпе, поди узнай. Известно, что не мало. И только волею обстоятельств они не раскрывают себя. Не теряют веры в истину. Троица в машине. Тут же и сопровождающий. Знакомится с Керенским: «Зовите меня Ваней».

Нет на Свете вернее и звучнее русского имени Ваня, Ванюша, Иван.

Александр Федорович Керенский не сложил с себя высоких полномочий Правителя России и, не склонив головы перед роком, уходил в неизвестность…

Фэнтези

Однажды на краю вселенной

II

(Продолжение)

Столпп, хотя он и не погрешим ни в чем и голову на плечах носит свою собственную, однако заболел подозрениями к своим творениям – IR. Все началось с этого мудреца IR-1, не ровно дышащего к IR-40. Думу думает, не перестает. Никак не ухватить ему конец нити Ариадны. Чтобы вывела из тупика на простор. Мысль рвется-обрывается. First! Вот кто сидит у него в печенках. Эти его кровные дети, если так можно сказать о сорока роботах, которых он поставил на ноги, интуитивно признают его своим «папа’». Беспрестанно, с удовольствием демонстрируют перед ним свои чувства: «Слушаемся и повинуемся!» Всякий раз в дело и без дела, галантно расшаркиваясь, они заученно твердят эту фразу. Правда, сладкоприятную и велеречиво ласкающую его слух. А больше всех показывает свою угодливость First. О, хитрец! Таким приемом он думает обвести Столппа вокруг пальца. Он, казалось, помимо, в обход «папа’» готовил плацдарм под какие-то свои планы. Будто весь Антимир в него вселился. Веет от него энергией не земной. Темной. А что, если окажется ему под силу один из постулатов Вселенских, сумеет он как-то изменить или нарушить раз и навсегда установленное Постоянство. Или просто рукой эту Konstant потрогать. Взять, к примеру, силу Всемирного тяготения или ее взаимную зависимость от Вакуума. Или что-то в этом роде! И тогда! О, Силы Темного Космоса! Оберегите и спасите нас от неразумного Разрушителя…

Однако он, Столпп, не настолько прост, чтобы позволил кому бы то ни было с легкостью обращаться с Органом-Разумом, этим гипоталамусом, созданном на био-элементарных-долгоживущих частицах. Таким живо-искусственным органом снабжены все роботы из его отряда. Каждый из них даст фору любому живо-рожденному. Именно поэтому Столпп не позволяет взращенным им IR-роботам бесцельно расходовать драгоценную энергию.

– Не позволю! – Сердито внушает он воспитанникам. Вслед за этим восклицанием, Столпп плотно закрывает рот, дабы не выпустить вместе с воздухом с языка секреты секретов. Держит их под спудом, как под замком. Целых три секрета. Мало? Но каких! Если древние люди полагали, что их Планета держится на трех китах или трех слонах, то Творец утверждает, что вся Вселенная, нет, не планета, вся Вселенная, покоится на трех секретах. Его, Столппа, секретах! И он, Столпп – единственный Повелитель Вселенной. Это звание он присвоил себе сам, на основании умозаключений, опять же своих собственных.

Располагаются IR-ы в Центре Искусственного Разума отдельно друг от друга, каждый в личном ваксале. Здесь есть все для их интеллектуального развития. Ведь они сотворены так, словно их мать родила, а потому и процесс «воспитания» должен быть соответствующим. Это же не устройства механические, а скорее машины одухотворенные или точнее сказать – даже одушевленные. Столпп на досуге и просто так мимоходом увлеченно беседует с IR-ми. Во время «общения» с ними (и так можно сказать) творец подмечает в их поведении малейшие нюансы, доводит настройку программ до совершенства. Как часовой мастер добивается в регулировке механизма предельной чистоты, так и Столпп корпеет над каждым роботом. Но случается, IR сближается с Высшим Разумом «VR» настолько плотно, что сама грань между ними исчезает.

Заходит как-то по неотложному случаю Столпп к First, к нему в ваксал, и находит там кроме хозяина Fortieth. Коллеги живо обсуждали интересный для них вопрос, кажется, он касался предстоящей экспедиции в окрестности Черной Дыры. Больше распространялся, конечно, First, а Fortieth, как говорится, мотал себе на ус умные мысли наставника и влюблено глядел ему в рот.

Многое знал Столпп о своих подопечных, но вот такое чисто человеческое, как их жажду общения с себе подобными, отметил впервые. Что это может означать? Хорошо это или плохо? Вроде бы одиночество, существование в изоляции им ничем не грозит. С ума они не сойдут от этого. Тогда что же? Творец обязан был подключиться к разговору. Два собеседника это хорошо, но трое лучше. Он обладал талантом незаметно входить в круг интересов собеседников, поддержать и развить тему. Что он тут же и сделал.

– Похвально! Похвально слышать столь глубоко научные обсуждения моими пионерами новейшего направления в прогрессе современности. – Столпп обожал пространные рассуждения или, как он говорил, длинноты в выражении своих мыслей, называя их фундаментальными. – Но вот скажите, – Продолжил он свою мысль. – Скажите, каково ваше отношение к такому поведению индивидуума, как в случае эгоцентризма? Имеет ли оно, это такое экстраординарное поведение, право быть использовано, или точнее, применено в условиях вашей предстоящей деятельности там, вдали от цивилизации, в Темном космосе?

– Я, я знаю ответ! – Заторопился Fortieth. – Да, там, именно во Вселенной, я, как и любой другой индивидуум, должен ощущать, требовать, быть ее Центром. Мое «Я» – там должно приниматься в Абсолюте! Если доступно вашему пониманию такое мое определение. – Смущенно горячился и одновременно извинялся младший робот, ища одобрения у своих слушателей.

First не отвергал, но и не одобрял мнения приятеля. У него умная позиция, ничего не скажешь! Со своей стороны, Столпп верил в истину чистого разума, опыта и практики. Сейчас он решил, что называется, до конца прощупать своих птенцов.

– Что скажете на такое непростое мое предложение. Предлагаю поразмыслить над проблемами биоцентризма. Весьма интересными и нужными для вас они окажутся в исследованиях Вселенной.

Столпп про себя подумал, правильно ли он поступает, нацеливая роботов на такие сложные научные проблемы. Сейчас или потом, когда наберутся опыта. Его то и надо, по его мнению, «призвать в арбитры». Время укажет истину. Уже скоро. В окрестностях Черной дыры, где группа Столппа в стихии Вселенной начнет свою работу. Для осмысления проблем у IR-ов будут и условия, и время… Его соображения пришлись ему самому по нраву.

– По какому такому случаю мне понадобился First? – Задумался Столпп…

(Продолжение следует)