Текст книги "Волчья стая"

Глава 2

Крячко остановил машину на углу Садового кольца и Большого Харитоньевского переулка, отсюда Гуров пошел пешком в сторону Кремля, любуясь этим прекрасным старинным районом столицы, который еще не успели загадить рекламы и вездесущих коммерческие ларьки, расплодившиеся бледными поганками по всей Москве.

Вот и Чистопрудный бульвар, теперь налево, к Архангельскому переулку, туда, где вздымается в ярко-синее сентябрьское небо охряная игла Меншиковой башни, церкви архангела Гавриила.

«Бог мой, – подумал Лев, – до чего же красивые места сохранились еще в Москве, так вот стоял бы и глядел часами… Но какими же, однако, деньжищами ворочает этот фонд „Инициатива“, патронировавший Давиденко, чтобы арендовать помещение под головной офис „Палестры“ в таком районе!.. Заметим, кстати, что один из директоров-соучредителей фонда – Федор Андреевич, бизнесмен, политик и тесть покойного. Престиж, конечно… И политические дивиденды».

Вот он, нужный ему двухэтажный флигелек, спрятавшийся от сутолоки и суетливого мельтешения московской толпы в глубине тихого, по-старинному респектабельного и чинного Потаповского переулка. Фасад украшен декоративными лепными венками, розетками, маскаронами, летящими голубями. А сзади к флигелю примыкает большой и очень уютный двор, огражденный литой чугунной решеткой. Двор такой зеленый, тенистый, аккуратный, что хочется назвать его садом.

Под ногами полковника Гурова тихо похрустывал гравий дорожки, окаймленной китайским можжевельником и фигурно постриженной туей. В темной зелени хвои виднелись нежные розово-лиловые цикламены с серебристым узором на листьях. Была пора их цветения, и аромат стоял такой, что любой парфюмер от восторга с ума бы съехал.

О! Кабинет просто сразу же поражал воображение своим размером и убранством. Темно-коричневый, отлично натертый дубовый паркет. Высокий потолок со старинной лепниной, которую тщательно подновили и отреставрировали: не то нимфы, убегающие от сатиров, не то какие другие мифологические персонажи… В центре потолка закреплена небольшая люстра, похоже, из полированной бронзы. Стильно, чего уж там.

Громадный, точно поле аэродрома, письменный стол, выполненный на заказ в стиле ретро, русский барочный модерн начала ХХ века. Отделан опять же полированной бронзой и чем-то напоминает саркофаг. Над столом – портрет угрюмого седовласого мужчины в наглухо застегнутом сюртуке. По стенам, обшитым деревянными панелями, – книжные шкафы, в недрах которых золотятся корешки книг. Широкие стрельчатые окна с огромными фрамугами затенены с двух сторон шелковыми портьерами. И единственная дань времени – задвинутый в угловую нишу компьютерный столик с мощным «Пентиумом» и отличной периферией. По экрану монитора бесшумно снуют взад-вперед золотые рыбки.

Впечатляет. Сразу ясно: хозяин такого кабинета – человек серьезный. Был.

– И кто же это такой? – спросил Гуров у сопровождавшего его, немолодого уже мужчины, указывая на портрет. – Судя по тому, что я успел узнать о специфике вашего учебного заведения, здесь скорее был бы уместен портрет Антона Семеновича Макаренко.

– Господь сохрани! – с неподдельным ужасом в голосе отозвался заместитель директора «Палестры» по воспитательной работе Анджей Маркович Сарецкий. – Почему-то считается, будто упомянутый вами шарлатан и авантюрист с его дичайшими идеями примата коллектива над личностью был неплохим педагогом. Не верьте! Чушь собачья! А на портрете – великий Песталоцци.

Господин Сарецкий не понравился Льву Гурову резко и сразу. Чуть не полчаса пришлось вчера уговаривать оного господина прояснить некоторые моменты профессиональной деятельности покойного – убиенного, точнее! – Давиденко. И уже по телефонному разговору становилось ясно: возникнут с ним проблемы.

Все верно. Возникли. По всем неписаным законам и правилам на место Алексея Борисовича претендовал именно Сарецкий. А место, как уже успел понять полковник Гуров, отличалось изрядной привлекательностью. Ох, до чего хлебное место, если грамотно использовать некоторые возможности!

Так что любой шум, любой даже намек на скандальные обстоятельства ухода из жизни своего предшественника был Сарецкому крайне неприятен. В такой ситуации люди не слишком доброжелательно относятся к милиции. А никаких формальных оснований допрашивать этого человека у Льва не было. Захочет – будет говорить, а нет – так может и послать куда подальше.

Но Лев Иванович умел быть очень убедительным! Убедил и на этот раз.

Сарецкий оказался высоким сухощавым мужчиной без возраста. Ему можно было дать и сорок, и все шестьдесят. Лоб изборожден морщинами, брови густые, почти сросшиеся, такие же густые, очень коротко остриженные темные волосы, заметно тронутые сединой, тонкий, словно бы лишенный губ рот. И удивительные глаза пронзительного ярко-голубого цвета, как у кота-альбиноса. Очень, сказать по правде, неприятные глаза: холодные, стеклянные, немигающие, заставляющие вспомнить питона в террариуме.

И дикция у главного воспитателя «Палестры» была… своеобразная. Характерная такая. С элегантной хрипотцой.

Как у сливного бачка старого унитаза.

И то, что этот человек склонен к рисовке, считая себя вторым по уму после господа бога, Лев Иванович тоже моментально уразумел. Ну-у… Грех не использовать.

Гуров пристально посмотрел на Сарецкого:

– А почему, кстати, «Палестра»? Мне что-то древнегреческое такое вспоминается…

– Правильно вспоминается, – довольно кивнул тот. – Для милиционера вы весьма эрудированны. Палестра – это в Элладе такая частная гимнастическая и риторическая школа для мальчиков 12—16 лет. Палестры имели открытые площадки, беговые дорожки, бассейны, крытые гимнасии и… много чего еще. В зависимости от того, кто их строил и содержал. А занимались этим главным образом цари. Их тогда на Эгейском полуострове расплодилось немерено. Для своих отпрысков старались. Лучшие учителя, а главным образом, постоянный надзор и тот контингент сверстников, который устраивал венценосца. Опять же, друг перед другом похвастаться можно: вон, дескать, у меня в Беотии – аж три олимпионика из палестры за последние десять лет вышли! А у тебя, Амфитрион? Только один! Так что слабы твои, коллега, семивратные Фивы! Ну и, конечно, намек Давиденко применил… Грамотно. Для понимающих людей. В названии специнтерната. Чтобы знали, куда своих щенков – пардон! – детишек отдают. На дрессировку. Ох, неуместна ваша улыбочка ироничная, господин полковник! Вы, Лев Иванович, о составе наших воспитанников имеете понятие? Раз уж об Антоне Семеновиче Макаренко помянули, то…

– Отдаленное. В самых общих чертах. – Тут полковник Гуров снова слегка погрешил против истины. Очень неплохо Лев успел кое в чем разобраться. – Это одна из причин, по которой я хотел с вами встретиться. Непростой контингент, сложные, сломанные судьбы, вы это имеете в виду? Несчастные дети, трудные подростки…

– М-м… Где-то. Но не только. И не столько, – усмехнулся Сарецкий. – Дело в том, что почти все царские отпрыски, будущие герои Эллады, отличались в детстве и юношестве откровенно криминальными наклонностями. Хоть великого Геракла возьмите. Взял и убил своего учителя музыки, чем-то тот не по душе сыну Зевса пришелся. Тезей, победитель Минотавра, покуда в возраст не вошел, все Афины на уши ставил. А уж бабник был такой, что… То же и к Ясону, предводителю аргонавтов, относится, и к братишкам Диоскурам! Еще примеры желаете? Вся мифология ими полна, не говоря уж об истории. Это пока подрастающему поколению много воли давали. А доходило дело до палестры или чего-то аналогичного, но с хорошим э-э… режимом, назовем это так, сразу характеры выправлялись. Быс-трень-ко! Детишкам, да и подросткам, нужен не столько хороший воспитатель, сколько хороший надзиратель. Со здоровенной дубиной и с непоколебимой уверенностью в своем праве эту дубину применять. Гвоздить мерзавцев по башкам. Чем чаще, тем лучше. Всех. Поголовно!

– Лихо! – удивленно покачал головой Гуров, огибая монументальный письменный стол и приближаясь к тому самому месту, где голова бывшего хозяина роскошного кабинета была буквально прибита к стенке.

Да как прибита! Словно пудовой кувалдой кто приложился по стальному стержню.

– Странно такое слышать из ваших уст, Анджей Маркович. Дети – они вроде бы цветы жизни, нет? А вы – садовники. И вдруг – такое! Тем паче новые научные методики, коррекционная педагогика, социальная реабилитация… – Гуров сокрушенно пожал плечами, внимательно присматриваясь к отверстию в дубовой панели под портретом великого итальянца.

Лев сознательно хитрил.

По его глубочайшему убеждению, все новации да оптимизации в области народного образования если к чему привели, так к обвальному, катастрофическому снижению уровня этого самого образования. Про воспитание и говорить не приходилось. Но Гуров был уверен: сейчас он подцепит склизкого, как налим, Сарецкого на элементарный «комплекс честолюбца». Не таких артистов он ловил, и переиграть полковника Гурова в сложнейшей сфере практической психологии мало кому удавалось.

Часто случается, что не слишком умный, не особенно талантливый, но амбициозный человек, осознав наконец свою заурядность, начинает тяжко мучиться от уязвленного самолюбия. Самые ядовитые завистники получаются из подобных людей. Ох, порасскажет он сейчас про своего покойного шефа…

Как всегда, Гуров попал в десятку!

– Что вы уставились в идиотскую дырку?! – с возмущением поинтересовался Сарецкий. – Лучше меня послушайте. Детишки! Одно слово – цветы жизни. На нашей с вами могиле…

Лицо Сарецкого буквально перекосило.

– Продолжайте, Анджей Маркович, продолжайте, – поощрительно отозвался Гуров. – Эх, жаль, лупы у меня с собой нет. Ну, не беда, сейчас не времена великого Шерлока Холмса. Эксперты, знаете ли… Так что там, про могилу?

Анджей Маркович Сарецкий весьма ехидно усмехнулся:

– Дети, конечно же, будущее нации. – Было заметно, что говорит Анджей Маркович о наболевшем. – Наше будущее. И как таковое, оно обещает быть крайне омерзительным. Тупым, самонадеянным, невежественным и агрессивным до отвращения. Поверьте специалисту, который насмотрелся на пресловутые цветочки по самое «не могу»! И ароматов соответствующих нанюхался.

– А что, – спросил Гуров, – ваш покойный шеф придерживался сходных взглядов, несколько нетрадиционных для педагога?

– Представьте себе! Если не еще более радикальных. Иначе бы мы с ним не сработались. Я, кстати, был научным руководителем Давиденко. И диссертационную тему он выбрал не без моей подсказки.

– Даже так!.. – сказал Лев подчеркнуто уважительным тоном. – И какую же? Не беспокойтесь, я хоть и не специалист, но постараюсь понять. Мы ведь по долгу службы тоже в какой-то степени педагоги.

– «Подростковая агрессивность и способы ее канализации в социально позитивное русло», – буркнул Анджей Маркович. – Да и саму идею «Палестры» Алексей, мягко выражаясь, позаимствовал у меня.

– Да ну? – сыграл удивление Гуров. – И как же случилось так, что ваши роли поменялись? Почему вы из руководителя, пусть научного, превратились в подчиненного своего бывшего аспиранта? Логичнее выглядела бы обратная кадровая вертикаль…

– А то вы, господин полковник, не догадываетесь! – со злой тоской в голосе произнес Сарецкий. – Будто не знаете, на ком женился Давиденко и кого заимел тестем. Хотя, конечно, если бы не похабная история с младшим братом Катеньки, то я сильно сомневаюсь, дал ли бы Федор Андреевич деньги на наше богоугодное заведение! Причем ведь даже не деньги все решают, тут и политический вес, и связи, и… Никогда бы Алексей не получил лицензии, если бы не поддержка тестя. Но кто реально руководил все эти годы интернатом – это еще большой вопрос! Только, прошу вас, не сделайте из моих слов идиотского вывода, что смерть Давиденко была мне на руку. Неизвестно еще, соглашусь ли я возглавить интернат, возможно, я вновь вернусь на преподавательскую работу. И вообще…

– Стоп, стоп! – перебил его Гуров. – Что, у Загребельного есть младший сын? Брат Екатерины Федоровны, жены, то есть уже вдовы Давиденко? И что же за история с ним приключилась, в чем ее похабство и как все это связано с «Палестрой»? Только, прошу вас, меньше эмоций и больше фактов.

– Впрямь не в курсе?! – В глазах Анджея Марковича вспыхнула злобная радость записного сплетника, которому представилась лакомая возможность окатить кого-то помоями. – Так я вам расскажу! Об этом скандале даже в газетах писали.

И в следующие десять минут на полковника Гурова обрушился настоящий водопад весьма интересных сведений. Ничего не скажешь: тезис о том, что детки – те еще цветочки, они подтверждали качественно. Лев внимательно слушал: пусть к делу то, о чем, захлебываясь, рассказывал Сарецкий, впрямую не относилось, но… Во-первых, эти данные позволяли взглянуть на родственников убитого под весьма неожиданным ракурсом, а во-вторых, Гуров давно и прочно усвоил: лишних данных в их работе не бывает! Картина из рассказа зама по воспитательной работе вырисовывалась куда как неприглядная… Зато теперь Гурову стало хоть немного понятнее, каким невероятным чудом на пересечении интересов МВД, Минюста и Минобразования произросло такое странное деревце, как специнтернат «Палестра». Гуров уже давно отучился удивляться некоторым особенностям российской жизни, но то, что он услышал, его все же удивило!

– Словом, та еще семейка! – с пылом и пафосом произнес Анджей Маркович и перевел дух. – Пробы ставить негде. А уж Катюша с ее сверхразвитым, чудовищным промискуитетом… Ошибка природы! Не фатальная, но все же – ошибка. Досталась Алексею подруга жизни, а ведь предупреждали его, дурака. В том числе и я предупреждал.

«Что верно, то верно, – мысленно согласился Гуров со своим собеседником. – Вся семейка хороша, а дело Геннадия Загребельного есть смысл поднять из наших баз данных. Но, уверен, если копнуть поглубже личные дела остальных воспитанников специнтерната… Думаю, что там еще и не такое можно обнаружить! Кстати, относительно Екатерины Федоровны, – совсем любопытное получается замечание! Если перевести на русский язык загадочное слово „промискуитет“, то получается, что супруга Алексея Давиденко была готова переспать с кем угодно, когда, где и как угодно. Что добавляет перчика в и так довольно острое варево. Но сам-то Сарецкий как в этом контексте выглядит!..»

– Достаточно, Анджей Маркович, – остановил Гуров не в меру расходившегося обличителя. – Вернемся к другому, чисто психологическому вопросу, поверьте, он важен. Вы говорите, что взгляды Алексея Борисовича на педагогическую теорию и практику были еще радикальнее, чем ваши. Куда ж радикальнее, а? Не любите вы детей, господин Сарецкий. Терпеть не можете, если по правде сказать! Как же так? Как же вы с ними работаете? Как с подростками работал Давиденко? Вас послушать, так патроном вашего совместного детища – я «Палестру» имею в виду – впору считать Карабаса-Барабаса из сказочки про Буратино! Ненависть обычно порождает ненависть. И страх. Его боялись?

Анджей Маркович Сарецкий дробно рассмеялся. Смех его оставлял очень неприятное впечатление: словно рептилия мезозойская вдруг захохотала.

– Ах, господин полковник! Почему-то считается, будто хороший педагог и воспитатель должен испытывать к воспитуемым нежные чувства, – с неимоверным сарказмом сказал он. – Это законченная чушь, недоразумение чистой воды. Вы же не станете утверждать, что души не чаете в своих подозреваемых? В трупах, уликах, вещественных доказательствах и прочих малопривлекательных особенностях вашей профессии? Или взять хирурга! Что он, плачет от умиления при виде гангренозной язвы? Ампутированной конечности? Вонючего гнойного перитонита?

«Какой же ты дурак, – подумал Гуров. – Настоящий врач ставит себя на место больного, мучается его болью и страдает его страданием, иначе это не врач, а коновал. Да, он именно что любит больного! А уж про наши ментовские дела… Станислав бы тебе объяснил! Нет, что с глухим о музыке говорить!»

– И только мы – учителя, воспитатели, педагоги – должны сюсюкать и носиться со стервецами, попавшими к нам в обработку, как дурни с писаной торбой! – соловьем заливался Анджей Маркович, усевшись на любимого конька.

Но останавливать излияния Сарецкого Лев по-прежнему не хотел. Самовлюбленность и самолюбование – это такие состояния души, пребывая в которых человек зачастую невольно раскрывается, выдает что-то важное, то, что постарался бы скрыть от собеседника. Делать нечего: психологический портрет убитого Давиденко придется кропотливо воссоздавать из разговоров с хорошо знавшими его людьми. И если Анджей Маркович не врет, если профессиональные воззрения Алексея Борисовича впрямь совпадали с его собственными, то это дает обильную пищу для размышлений. Чем-чем, а психологией жертвы преступления Гуров не пренебрегал никогда: часто именно в ней кроется то, что послужило для преступника мотивом!

А Сарецкий меж тем, словно прочитав последние мысли Гурова, вдруг заговорил о музыке. Анджей Маркович почувствовал интеллектуальное превосходство над милицейским полковником и уже не столько рассуждал, сколько вещал, читая Льву лекцию на тему: что такое настоящий профессионализм. Иронии сложившейся ситуации Сарецкий не чувствовал начисто. Давно замечено – долгая преподавательская и вообще педагогическая деятельность многих оглупляет, приучает считать себя непогрешимым, а собеседника низводить до уровня дитяти несмышленого.

– Вот, кстати, хороший пример, – возбужденно поблескивая глазами, продолжал главный воспитатель специнтерната. – Не знаю, то ли это притча, то ли анекдот, то ли действительно случившаяся история. Мне ее рассказал один знакомый дирижер. Так вот, еще до войны, в конце тридцатых, на гастроли в Ленинград приехал известнейший московский дирижер, признанный маэстро. Как-то раз в переполненном зале Ленинградской филармонии он дирижировал исполнением… ну, допустим, Девятой симфонии Бетховена. И замечает наш маэстро, что первая скрипка все время слегка так морщится. Словно зуб болит у человека. Симфония завершена, гром аплодисментов, овация, цветы, но дирижера заело! Подходит московская знаменитость к скрипачу и спрашивает: «Простите, вас не устроила моя трактовка симфонии?» – «Что вы, – отвечает тот, – превосходная трактовка. Вы дирижировали безупречно!» – «Может быть, вы не любите Бетховена?» – продолжает допытываться настырный дирижер. «Как можно! – уныло отвечает первая скрипка. – Это же гений…» – «Да, но я же заметил, – никак не хочет угомониться маэстро, – как вы все время морщились! Скажите, почему?» – «Ну что вы, право, маэстро, – слегка раздраженно отвечает скрипач, – почему да почему… Просто я с детства терпеть не могу любую музыку!»

Гуров от души рассмеялся неожиданному финалу, подыграв Сарецкому.

– Вот только с таких позиций можно работать с нашим контингентом! – убежденно резюмировал Анджей Маркович. – Вы спрашивали, боялись ли воспитанники «Палестры» Давиденко? Очень может быть! Но при этом многие его чуть ли не боготворили, считали сильной личностью. Не забудьте: все они имеют в прошлом криминал или что-то околокриминальное. Или склонны к асоциальному поведению, иначе родители не отдали бы своих возлюбленных чад под сень нашего интерната!

– Надо понимать, – задумчиво сказал Гуров, – что ваши воспитанники инстинктивно искали сильную личность, вожака, если так можно выразиться, и обретали такую личность в директоре… Что ж, это много лучше, нежели в криминальном «авторитете», своего рода замещение, да?

– Можно сказать и так, – довольно кивнул Сарецкий. – А вы почитайте диссертацию Алексея или хотя бы автореферат. Там об этом немало написано. Вон, на книжной полке в правом шкафу стоит. Нет, это не реферат. Это полный текст. Есть еще десятка полтора статей в специализированных научных журналах.

– Пожалуй, это будет полезно, – сказал Гуров, доставая указанный томик, аккуратно переплетенный в мраморный ледерин, и рассеянно перелистывая его. – Для повышения общей эрудиции.

Глаза Льва вдруг хищно блеснули: в самом конце основополагающего труда несостоявшегося светоча отечественной педагогики Гуров заметил два небрежно заткнутых меж страниц листочка. Ксерокопии. Старые и потрепанные. Но вот заголовок одного из них и общее содержание Гуров оценил сразу же.

– Значит, это и есть полный текст диссертации? Я, с вашего позволения, заберу его с собой, – сказал Лев ровным и спокойным голосом. – Зачем мне автореферат? Всегда предпочитал первоисточники.

– Да сколько угодно, – покровительственно улыбнулся совершенно успокоившийся Сарецкий. – Ничего секретного там нет, тем более для вас и ваших м-м… органов. Читайте на здоровье. Если разберетесь! Кстати, Лев Иванович, мы с вами беседуем уже более полутора часов, а ведь мне нужно присутствовать на похоронной церемонии! Если все ваши вопросы ко мне исчерпаны…

«А русским языком ты, голуба, владеешь неважно, – внутренне усмехнулся Гуров. – Кто ж так говорит: „вопросы исчерпаны“… Сразу видно, из каких кругов ты, милый, вышел! Комсомольским функционером времен моей юности от тебя за версту разит. Нет, придется тебе задержаться! Хотел я и сам на кладбище съездить, но, в свете некоторых новых данных, полезнее будет вернуться в управление и пошарить по кое-каким закрытым министерским файлам, благо допуск есть. Стаса я отправил на Новокунцевское, справится. А к тебе, милейший, есть еще несколько вопросиков. Пока – несколько. Чует мое сердце, нам еще не раз с тобой беседовать».

– Увы! – сказал он, обаятельно улыбаясь. – Еще с полчаса вашего драгоценного времени я все же отниму. Покойник подождет и на вас не обидится, от него, по словам Высоцкого, «не убудет». Для начала, Анджей Маркович, отдерните-ка занавесочку во-он на том окошке.

Сарецкий, с несколько удивленным видом, выполнил распоряжение Льва. А Гуров вновь склонился над выемкой в дубовой панели, которая точь-в-точь походила на след от вытащенного мощными клещами трехдюймового гвоздя. Да не современного, а старинной ковки.

Все правильно: стальной штырь, пробивший череп Алексея Давиденко, это не пуля! Пуля, она каких только петель в человеческом теле порой не накрутит, особенно если у нее центр тяжести смещен. В таких случаях без грамотной баллистической экспертизы не обойтись, иначе директрису – линию стрельбы то есть, и предположительное место, откуда стреляли, не установишь. Здесь же баллистики и трассологи были без особой надобности: и так все ясно. Разве что подтвердят. Вот она, идеальная прямая! А вот и дерево за окном, старая липа, одна из ветвей которой как раз и ложится на директрису. Именно оттуда прилетел подарочек, завершивший земное существование господина Давиденко. Потому что если продолжить воображаемую линию дальше, то она уйдет в московское небо. До ветки – метров пятнадцать. Плюс метров шесть от окна до стены кабинета.

Гуров решил выйти в сад и присмотреться к дереву внимательнее. Что-то ему не нравилось в этой ветке, что-то было неправильным!

– Проводите меня в ваш очаровательный садик, – сказал он Сарецкому. – Скажите, у Давиденко была привычка оставаться здесь после работы?

– Нет, – решительно ответил Анджей Маркович. – Обычно Алексей успевал закончить все дела в рабочее время. Он был пунктуален, но вот трудоголиком не был. Я сам удивляюсь: что заставило его задержаться здесь тем злополучным вечером? Что-то неотложное? Я бы знал…

До чего же хорошо было в тенистом дворике флигеля! Теплый ветерок, пропитанный терпким ароматом цикламенов, покачивал стебли тигровых лилий, тихонько ерошил волосы Гурова. Стояла глубокая умиротворенная тишина, нарушаемая лишь басовитым жужжанием запоздалого осеннего шмеля. Идиллическая картина! Трудно было представить, что вот именно из этого мирного, уютного и спокойного садика к Алексею Давиденко пришла смерть.

Лев подошел к липе, росшей напротив окон кабинета, слегка подпрыгнул и обеими руками уцепился за приглянувшуюся ему ветку, попытался подтянуться. Не тут-то было! Ветка согнулась и затрещала, Гуров разжал руки. Анджей Маркович смотрел на физические упражнения полковника Гурова только что рот не раскрыв от удивления.

– Это я одну гипотезу проверяю, – бросил ему Лев и спросил: – Как получилось, что охрана не заметила того, что Давиденко так и не вышел из здания до поздней ночи? Почему не подняли тревогу, не поинтересовались, наконец, что там с человеком? Тем более была еще суббота, воскресенье… Ситуация не могла не встревожить ваших вахтеров.

– Но мы уже больше года не пользуемся услугами охранников, – недоуменно пожав плечами, ответил Сарецкий. – И дверь парадного хода, и вот эта, со двора, имеют специальные замки и системы телевизионного слежения. Код не магнитный, а лазерный. У каждого нашего сотрудника, хотя бы у той же уборщицы, есть специальное удостоверение с особым штрих-рисунком, вот, посмотрите.

Он протянул Гурову пластиковую карточку со своей цветной фотографией. На фотографии заместитель Давиденко выглядел еще противнее, чем в жизни… Да, внизу прямоугольной пластинки можно было различить тонкую фигурную паутинку штрих-кода.

– Алексей Борисович считал, – пояснил Сарецкий, – что доверять в наше время частным охранным агентствам неразумно. И с вневедомственной связываться не хотел. Теперь, после случившейся трагедии, задним числом, я понимаю, что это было неверное решение. Но Давиденко в свое время настаивал именно на нем. В каждом кабинете имеется специальная кнопка, когда посетитель дает вызов, то на экранчике появляется его изображение и дверь разблокируется. Давиденко уверял, что такая система надежнее, исключен человеческий фактор.

«Почему бы это? – подумал Лев. – Не потому ли, что охранники обычно неплохо осведомлены о делах тех, кого они охраняют? И такая осведомленность охраняемым резко не в дугу? Электроника нездорового любопытства не проявляет и ненужных выводов не делает. И здесь не экономия, такая охранно-пропускная система с телеметрией – это не примитивный домофон, хоть принцип тот же».

Гуров поднял взгляд, внимательно осмотрел окна кабинета. Да, если бы они выходили на улицу, то, во-первых, убийце неоткуда было бы стрелять, а во-вторых, кто-нибудь глазастый обратил бы внимание, что двое суток в окнах не гаснет свет. А так – идеальные условия для покушавшегося получались. Но об этих условиях нужно было заранее знать! Что вновь и вновь подтверждало: убийца не был случайным человеком, он знал, куда и зачем шел.

– Как вы думаете, – спросил Гуров приумолкшего Сарецкого, – почему Давиденко открыл окно тем вечером? Просто потому, что в кабинете душновато?

– Алексей Борисович был настоящим фанатиком свежего воздуха, – пожал плечами Сарецкий, – а здесь, в садике, он очень даже свежий! Все собираемся кондиционер поставить, да руки не доходят.

«И об этом убийца тоже должен был знать, – отметил мысленно Лев. – Равно как и о том, что в окнах кабинета нет кондиционеров. Иначе злоумышленник мог куковать на облюбованной ветке хоть всю ночь. Ох, не дает мне покоя эта веточка! Но в любом случае оч-чень неплохо информированный убийца получается! То есть человек, убивший Давиденко, явно знал его, он не со стороны!»

– Еще два вопроса, Анджей Маркович, – обратился он к Сарецкому. – У Алексея Давиденко среди воспитанников вашего интерната были – как бы это поточнее выразиться? – любимчики? Выделял он кого-то из подростков особо?

– Нет! – ответил Сарецкий так быстро и категорично, что Гуров понял: врет Анджей Маркович, были! Вон как глазенки-то вильнули! – А почему вас это интересует?

– Позвольте пока мне задавать вопросы, договорились? – мягко, но непреклонно сказал Гуров.

За долгие годы сыскной работы, опросив многие сотни свидетелей и допросив многие десятки преступников, Лев Гуров научился инстинктивно чувствовать, когда ему врут.

Не любил полковник Гуров вранья! Оно его настораживало. Вот и сейчас Лев сделал внутреннюю пометочку: Сарецкий неискренен… И вопрос Гурова был ему по каким-то причинам неприятен…

– А второй ваш вопрос? – недовольным тоном пробурчал Анджей Маркович.

– Он может показаться вам несколько странным: имеются ли в «Палестре» механические мастерские со станочным парком?

– А как же, конечно, имеются! – с некоторым недоумением ответил Сарецкий. – Трудовое обучение, то да се… Очень, кстати, неплохие. Нет, никакого особого разрешения для работы воспитанников не требуется, есть мастер производственного обучения, вот под его контролем… Вы удовлетворены? Позвольте напомнить, господин полковник, я тороплюсь на кладбище!

«М-да, фраза звучит весьма двусмысленно, – с внутренней усмешкой подумал Гуров. – Не то место, куда стоит торопиться».

Интересно, что позже Гуров не раз вспоминал эту неуклюжую фразу Анджея Марковича, оказавшуюся пророческой. И то, как непонятная, никаких разумных причин не имеющая тревога, дурное предчувствие мягкой кошачьей лапкой тронуло его сознание. Но предчувствие это было настолько зыбким и неопределенным, что Лев не обратил на него особенного внимания.

– Нет, спасибо, подвозить меня не стоит, – отказался Гуров от услуг Сарецкого. – Пройдусь пешком по Архангельскому и через Мясницкую, тут недалеко. Не смею больше задерживать вас, Анджей Маркович. Я созвонюсь с вами, когда мне вновь потребуется ваша помощь.

– А вы полагаете, что она потребуется? – недовольно поинтересовался Сарецкий, которого перспектива новых встреч с полковником Гуровым явно не вдохновляла.

– Всенепременно! – ласково улыбнулся ему Лев. – Нам с вами еще работать и работать, слишком уж нестандартное заведение создали вы с Давиденко. Нам, грубым ментам, без вас в некоторых педагогических и организационных тонкостях не разобраться. Помилуйте, какая ирония, я вполне серьезно. Так что ждите моего звонка.

…Увы! Тут Лев Иванович просчитался! Откуда было Гурову знать, что не пройдет и двух часов, как Анджей Маркович Сарецкий окажется там, куда телефонную связь не провели. Куда даже по спутниковому каналу никому еще дозвониться не удавалось, что бы там ни говорили спириты и прочие экстрасенсы…