Текст книги "Мир как осуществление красоты. Основы эстетики"

5. О противниках нормативности эстетики

Всякая наука о ценностях нормативна – и логика, и этика, и эстетика. Отталкивание некоторых мыслителей от нормативизма есть плод недоразумения. И. Тэн в своей философии искусства говорит, что его эстетика имеет исторический, а не догматический характер: она “не предписывает правил, а только выясняет законы”; “старая эстетика”, пишет он, “давала прежде всего определение прекрасного и говорила, например, что прекрасное есть выражение нравственного идеала” или “выражение невидимого”, а эстетика, излагаемая самим Тэном, сочувствует всем школам[99]99
  Русский перевод: «Чтения об искусстве». <М.,> 1874, стр. 8.


[Закрыть]. На деле, конечно, всякая обстоятельно разработанная эстетика, например гегельянская, исходит из фактов и открывает законы, но гак как эти факты и законы имеют отношение к ценностям, то отсюда сами собою вытекают нормы и оценки. И в философии искусства Тэна легко вывести из основ ее нормы, которые сам Тэн применяет, например, излагая периоды упадка голландского искусства или говоря, что то произведение выше, в котором раскрывается “более высокий благотворный характер” (173).

Боязнь нормативизма оправдана лишь в том случае, когда он неправомерно стесняет творчество, как, например, норма трех единств, единства действия, времени и места, в драматургии. Но если правда, например, что изображение зла, не доведенное до той глубины, при которой созерцается его внутреннее ничтожество или преодолимость, есть эстетически несовершенное произведение, то эта норма правомерна и может повредить она лишь слабому художнику, который, руководясь ею, постарается, например, притянуть за волосы наказание злодею. Виновата в этой подделке жизни не норма, а художник, не обладающий глубинным видением бытия; “заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет”.

Надежною основою для правомерного нормативизма во всех областях может служить философия, свободная от односторонностей. Таково христианское миропонимание, потому что христианство открывает глаза и на высочайшие ступени совершенства, и на крайние степени упадка, и на преодолимость зла добром.

Примечания

с. 17 Глокнер Герман (1896–1979) – немецкий философ, систематизатор эстетики.

с. 28…потенциальною (возможною) личностью. – Учение об эволюции субстанциальных деятелей занимает важное место в философской системе Лосского. Он отделяет свое учение от индуистского и буддистского понимания метемпсихоза и стремится найти точки соприкосновения с христианской догматикой и философскими рассуждениями Г.В. Лейбница (1646–1716), взгляды которого оказали существенное влияние на метафизические построения Лосского. В произведениях Лосского часто упоминается рассказ одного из знакомых Лейбница, вспоминавшего, что "однажды Лейбниц в компании пил кофе и сказал, что в проглоченном кофе, может быть, есть несколько монад, которые со временем станут людьми” (цит. по: Лосский Н.О. Учение о перевоплощении. Интуитивизм. М., 1992, с. 122).

с. 35…в моей системе “Логики" – См.: Лосский Н.О. Логика. В 2-х томах. Берлин, 1923.

с. 37 Второе издание книги “Бог и мировое зло. Основы теодицеи”, в котором восстановлена часть текста, вычеркнутая ранее нацистской цензурой, см.: Лосский Н.О. Бог и мировое зло. М., 1994. В это издание вошли также произведения Лосского “Достоевский и его христианское миропонимание” и "Ценность и бытие. Бог и Царство Божие как основа ценностей”.

…так как философия Плотина есть синтез систем Платона и Аристотеля со идеал красоты. Далее в рукописи следует зачеркнутый текст: “Все развитие христианской мысли вплоть до нашего времени пронизано влиянием не столько Платона и Аристотеля как таковых, сколько тою переработкою их идей, которая содержится в ново-платонизме. До сих пор это грандиозное влияние Плотина на всю последующую историю философской мысли не оценено и не изучено в достаточной мере, потому что имя Плотина обыкновенно замалчивалось в христианской литературе. Произошло это, вероятно, потому что многие ученики Плотина были противниками христианства”. Лосский придавал большое значение философии Плотина, а свою метафизику оценивал как “синтез персонализма Лейбница с идеал-реализмом Плотина” (цит. по: Goerdt W. Russische Philosophie: Zugange und Durchblicke. München, 1984, S. 606).

…как говорит об этом от. П. Флоренский. Флоренский Павел Александрович (1882–1937)"– русский религиозный философ, ученый, естествоиспытатель. Был лично знаком с Лосским, и есть основания полагать, что книга Флоренского “Столп и утверждение истины” оказала существенное влияние на формирование онтологии Лосского.

Фолькельт Йоханнес (1848–1930) – немецкий психолог, философ, систематизатор эстетики.

с. 79…под именем интуитивизма. В гносеологии Лосского интуиция присуща всем видам познания и подразделяется соответственно на чувственную, интеллектуальную и мистическую. С помощью чувственной интуиции воспринимается реальное бытие, предметом интеллектуальной интуиции является бытие идеальное, а мистическая интуиция обращена к металогическому бытию. В своих последних работах, не без влияния М. Шелера, Лосский также использует термин “аксиологическая интуиция", смысл которого – непосредственное усмотрение ценностей, ценностных аспектов бытия, в том числе и такой ценности, как красота.

с. 82 Гартманн Эдуард (1842–1906) – немецкий философ, представитель иррационапистически интерпретированного волюнтаризма. Вслед за А. Шопенгауэром трактовал сознание как орудие бессознательной мировой воли, лежащей в основе бытия.

с. 92 В особенности этот упрек против феноменологического идеализма Гуссерля. Лосский не только критиковал отвлеченный идеализм различных школ неокантианства, но и защищал точку зрения, согласно которой утверждение конкретных начал идеального и реального бытия есть существенная и своеобразная черта русской философской традиции. См. подробнее: Лосский Н.О. Идея конкретности в русской философии // Вопросы философии, 1991, № 3.

с. 102…s книге И. A. Ильина “Философия Гегеля как конкретное учение о Боге и человеке". – Ильин Иван Александрович (1882–1954) – русский религиозный философ, теоретик права, публицист. Точное название главного философского труда Ильина – “Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека” (тт. 1–2. М., 1918).

109…согласно И.В. Киреевскому… – Киреевский Иван Васильевич (1806–1856) – русский религиозный философ славянофильского направления, один из основоположников традиции интуитивизма в русской философской мысли.

с. 116 Лапшин Иван Иванович (1870–1955) – русский философ, последователь неокантианства, автор ряда оригинальных работ по эстетике и художественному творчеству.

с. 117…’’позади двух гигантских восковых свечей мрачно хмурилось на мир”. Видимо, Лосский дает собственный произвольный перевод цитат из книги Т. Драйзера.

с. 128 Бергсон Анри (1859–1941) – французский философ, представитель интуитивизма и философии жизни, лауреат Нобелевской премии (1927).

с. 128 Лопатин Лев Михайлович (1855–1920) – русский философ, персоналист. Лосский ссылается на курс лекций Лопатина, опубликованных под названием “Психология” (М., [1902]).

с. 129 Гюйо (Guyau) Жан Мари (1854–1888) – французский философ, теоретик искусства. Русский перевод книги “Les problèmes de l’esthetique contemporaine” см.: Гюйо Ж.М. Собр. соч. Т.З. Задачи современной эстетики. СПб, 1898.

с. 138 Лютославский Винсент (1863–1954) – польский философ, исследователь Платона. Решал ряд философских проблем в духе интуитивизма.

с. 139 Липпс Теодор (1851–1914) – немецкий философ, психолог.

с. 142 Гейгер Мориц (1880–1937) – немецкий философ, последователь феноменологического течения, теоретик эстетики.

с. 203 élan vital (франц.) – “жизненный порыв”, термин философии Бергсона, означающий первоначальный импульс развертывающейся во времени творческой эволюции.

с. 204 Мною это учение развивается… – Лосский всегда признавал родство своей философской системы с русской религиозно-философской традицией, однако он активно отвергал пантеистические мотивы философии Всеединства и учение о нетварной Софии.

с. 226…не были еще превращены в сплошные поля пшеницы… Имеется в виду период до XVIII века.

с. 245 Клагес Людвиг (1872–1956) – немецкий психолог, философ, создавший оригинальный вариант “философии жизни".

с. 246 Братранек Франц (1815–1884) – чешско-немецкий философ, исследователь немецкой литературы.

с. 249 Рёскин (Ruskin) Джон (1819–1900) – английский литератор, теоретик искусства, публицист.

с. 279 Зеньковский Василий Васильевич (1881–1962) – русский религиозный философ, историк русской философии.

с. 285 Талантливый психиатр Н.Е. Осипов… – Вместо слова “талантливый” в рукописи первоначально стояло “мой друг”, зачеркнуто впоследствии автором. Осипов Николай Евграфович (1877–1934) – русский психиатр, психоаналитик, занимался психологической интерпретацией литературных произведений. Сочетал увлечение фрейдизмом с большим интересом к философской системе Лосского. Был другом семьи Лосских во время их проживания в Праге, о чем см. подробнее: Лосский Н.О. Воспоминания. Жизнь и философский путь // Вопросы философии, 1991, № 12.

с. 289…"на небе, не на земле"… – Согласно рассказу, содержащемуся в “Повести временных лет", послы князя Владимира, вернувшиеся в 987 г. из Константинополя, сообщали: “не свемы на небе ли есмы были ли на земле”.

с. 292 В монографии Евдокимова… – Речь идет о книге: Евдокимов И.В. В.И, Суриков. М., 1933.

с. 300 Вейдле Владимир Васильевич (1895–1979) – русский литературный критик, историк, философствующий публицист.

с. 301 Кобылинский Лев Львович (1874–1947) – русский религиозный мыслитель, историк русской литературы. Писал под псевдонимом “Кобылинский-Эллис”.

с. 303 “Nouveaux Essais” Лейбница… – См. рус. перевод: “Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии" // Лейбниц Г.В. Соч. в 4-х томах. Т.2. М., 1983.

с. 304…чтением брошюр Хомякова… Хомяков Алексей Степанович (1804–1860) – русский религиозный философ, богослов, был вместе с И.В. Киреевским основоположником славянофильской традиции. Лосский имеет в виду брошюры “Церковь одна”, “Несколько слов православного христианина о Западных вероисповеданиях”, опубликованные в издании: “Собрание сочинений А.С. Хомякова". 3 изд. T. II. М., 1900.

с. 306 После слов “Мысль ваша…” в подлиннике следует: “не застыла в состоянии неподвижности, – нет, она воспроизводит всю серию драматических звуков мирового движения. Но она…”.

с. 366 Исследование Гроссмана “Творчество Достоевского"… – Видимо, речь идет о книге Л.П. Гроссмана “Поэтика Достоевского" (М., 1925).

П. Б. Шалимов

Приложение

В приложении к книге «Мир как осуществление красоты» впервые публикуется развернутое письмо Бориса Николаевича Лосского отцу. Это письмо представляет собой подробный критический разбор рукописного варианта книги с позиций профессионального историка-искусствоведа.

Также воспроизводится ответ Н.О. Лосского на это письмо, опубликованный ранее в "Русском альманахе”. В заключительной части приложения вниманию читателей предлагается одно из писем Н.О. Лосского А.Ф. Родичевой, из которого, в частности. можно узнать о стремлении Лосского опубликовать ‘Мир как осуществление красотыʼ в издательстве YMCA-PRESS. Издательство выражает признательность Бахметевскому архиву Колумбийского университета и лично Б.Н. Лосскому за предоставленные материалы.

Б. Н.Лосский – H. О. Лосскому

Tours 3 Jan 1950

Дорогой папа,

Сказав себе твердо, что последний вечер старого года и два первых дня нового не буду заниматься насущными делами музея, а вернусь в мир семейный в широком смысле этого слова, я раздобыл из шкафа твою рукопись Эстетики и прочел ее с таким чувством, будто провел с тобой в беседе много часов, как в тот январский день 1943-го года (или под Новый Год, в ту же зиму), когда Вы с мамой приезжали навестить меня в Kaisersteinbruch, за несколько дней до маминой болезни и несколько недель до ее смерти. Я сейчас даже спрашиваю себя, не маминой ли рукой напечатана рукопись, но решил, что нет, т. к. помню из разговоров о том, что тогда этот труд был только в периоде первой формации.

И вот, несмотря на эту родственную атмосферу, в которую меня погружает чтение рукописи, очень трудно высказать по ее поводу какое-либо суждение, п<отому> ч<то>, на поверку должен сознаться, что мы говорим и думаем на безнадежно чуждых друг другу языках. Кроме того, есть у меня еще и значительное затруднение не только в формулировке, но и в формации абстрактных понятий.

4 Jan 1950. Должен сказать прежде всего, что несмотря на оговорку стр. 55, что “защищаемая тобою красота не есть односторонний морализм”, впечатление от труда остается, что он заключает в себе как бы отдел твоей предыдущей книги, этики, точно бы эстетика была только одним аспектом этики. Может быть, ты так не думаешь, но весь подбор примеров и мыслей заставят так думать читателя. Мне представляется, что как в этике есть внеэстетические элементы, так и в эстетике не может не быть элементов внеэтических.

6 Jan 1950. В связи с этим мне (да и скольким читателям) представляется крайне субъективным и неприемлемым утверждение, что красота есть ценность “фундированная”, надстройка над другими ценностями. Как можно, например, заключивши себя в такое мировоззрение, воспринять чувство Пушкина, выраженное в стихах “… и равнодушная природа красою вечною сиять”. Сказать, что Пушкин в данном случае ошибся, но художнику ли ошибаться “перед святыней красоты”?..

Чтобы лучше формулировать впечатление от твоей Эстетики, постараюсь выразиться графически.

Изображенный здесь круг является красотой, – предметом книги “Эстетика”, как я ее себе представляю. Твоя книга взяла из предмета только один его разрез. Искусство как выражение мысли, причем мысли почти всегда, если не всегда, нюансированной светотенью добра и зла. Я осмелюсь утверждать, что толща предмета эстетики в книге не затронута, п<отому> что вся почти красота природы и добрая треть произведений искусства в этот моральный разрез не попадают. Некоторые пассажи о “красивостях” и “приятностях” (не помню точно терминов) не отбрасывают совсем эту категорию из ценностей, но умаляют ее и проходят мимо, как перед предметами, не относящимися к сущности эстетики.

Я вполне согласен, что мысль и даже морализирующая мысль является часто важным и даже существенным элементом 1° в литературе, 2° в поэзии, 3°—4° в изобразительных искусствах (живописи и скульптуре), 5°—6° и, в сильном интеллектуальном преломлении – в архитектуре и музыке, 7° в орнаменте. Порядковые цифры 1°-5>7° показывают тоже степень значения мысли в том или ином искусстве.

На мой взгляд, нельзя обойтись без словесно определимой мысли в литературной прозе, и даже поэзии. “Заумные” стихи мне кажутся вещью малоценною и даже коренным образом порочною [хотя не могу не привести забавный пример для размышления: один современный поэт заканчивает свои стихи так: “Ce poème n’est ni bon ni mauvais: il a d’autres mérites”¹. Какие достоинства, мне не дано усмотреть, но мысль неожиданная и интересная…]. Конечно, “Сонет” это прежде всего чудная по совершенству форма поэтической архитектуры. Дело художника заполнить ее хорошим словесным материалом, но без цемента мысли этот материал пропадет зря. Слово без смысла не есть слово, а звук, с этим я спорить никак не намерен. Совсем другое дело – мысль в живописи или скульптуре, т. е. искусствах, коих язык не переводим в словесные формы. В них всякий к искусству очень чуткий человек усмотрит закон, по которому интенсивность мысли в сюжете произведения искусства обусловливает обратную пропорциональность в производимом им художественном впечатлении. В произведении изобразительного искусства, равно как и других искусств, должны быть и мысль и духовность, но эти мысль и духовность обитают не в сюжете (поскольку речь идет о произведении искусства), а в форме и материи, которые словами выражены быть не могут. Поэтому не пытаюсь ничего формулировать, а приведу только аналогичное заявление героя Le Lys Rouge, который говорит своей любовнице: “J’adore l’âme de ta chair”². Духовность произведения живописи или скульптуры вытекает и неразрывно связана с его формой и материей – но этого слишком часто не чувствуют люди много читающие и думающие. Вся живопись импрессионизма и почти всех других, позднейших течений не укладывается никак в рамки “мысленно” обоснованной эстетики. Импрессионизм и не “фундируется” ни на чем другом, как на чисто зрительной эмоции, где же тут, следовательно, моральная “ценность”…

А что же остается “неизобразительным” искусствам, где мысль и духовность только и могут быть в форме и материи – архитектуре – орнаментике – невокальной, незвукоподражательной и не лейтмотивно программной музыке? Лунная соната Бетховена хороша ли только тем, что изображает луну, о которой композитор совсем не думал, когда писал ее “quasi una fantasia”³? А о чем мог “думать” Бах, когда складывал свои фуги, не осмысленные никакими текстами и темами, а только формальным требованием вплетения определенной мелодии в разные нити контрапунктной ткани? Почему именно из них, ни на чем “ценном” не “фундированных”, “прет” такая мощная “духовность”?

Все это формулировать – не моего ума дело. Не могу все же не закончить своих разглагольствований попыткой дать определение предмета эстетики, в той ее части, в которой она относится к искусству. Думаю, что под этой формулой могут подписаться и другие современные деятели на почве искусствоведения в Европе.

Этот предмет есть “по-нашему” – изучение способа воплощения человеком красоты в материю, звук или движение. Кажется, исчерпал этим перечислением все виды физических энергий, с которыми соприкасается искусство. Слово “звук” заключает в себе крайне существенное подразделение: осмысленное слово. Что же до понятия Красоты (что за пошлятина в этом заглавном К!!! но что делать…), то я бы ее скорее назвал Абсолютным (в коем, как в ночи, “tous les chats sont gris”⁴, как сказал, кажется,

Гегель по поводу Шеллинга), п. ч. тут требуется еще больше оговорок, чем ты даешь в своем тексте. Но самое лучшее сейчас мне вывалить все заметки, которые родились при чтении твоей рукописи, без всякой классификации и не спрашивая себя, писаны ли они “по существу” или “по поводу” прочитанного.

стр. 61. – Чудные строчки Guyau о горном пейзаже, который он пьет с холодным молоком. Другой вкусовой пейзаж – этот чисто “луговой”, настоящая пасторальная симфония Бетховена выпивается с бенедиктином. Чудные цветочные симфонии дает мед. А в вине горький пьяница Э.Т.А. Гофман очень убедительно восхваляет “свадьбу духов солнца и земли”.

стр. 62. Осязательный эстетизм. Помню, что еще будучи мальчиком, оценил это чувство у бабушки как проявление инстинктивного аристократизма. В революционное время она очень жаловалась, что, ходя по гимназии, должна была держать в руке записную книжку в жесткой картонной, а не мягко-упругой сафьянной обложке. А ее правнучка Елена, которая еще не осмыслила ни “папа”, ни “мама”, уже усвоила понятие “кис” – т. е. пушистая и теплая поверхность меха. За ощущением “кис” обращаются к маминой шубке, папиному воротнику на canadienne, а главное – за обшлаг дедушкиной, кроличьей душегрейки. Хотя, как понимается, возбудителем понятия “кис” была кошка – один из тех “субстанциальных деятелей”, от вида которых наш Пушек[100]100
  Прозвище Елены из-за ее пушисто-мягких волос. – Прим. Б.Н. Лосского.


[Закрыть] приходит в трепет.

9 Jan 1950. 83 Положительное эстетическое чувство при созерцании безобразия есть явление довольно частое, однако к нему подходят твои объяснения и определения только в случае карикатуры, т. е. того вида изобразительного искусства, где моральный суд над объектом уже совершен самим художником. Но как часто предметом искусства является физическое и даже духовное безобразие без элемента морального осуждения. Цитирую первые попавшие примеры: луврский портрет Ghirlandajo: прелестный ребятенок нежно обнимает очень симпатичную девушку, у которой нос гипертрофировался в губчатую массу. А галерея придворных шутов Веласкеза, а оборванцы-”философы” Рибейры, Jacque Callot etc? Сколько во всех этих уродствах трогательного и часто возвышенно трагических и всегда высоко эстетических элементов!

А какое интересное место должно было бы занимать в подобной главе искусство Дега и, особенно, Тулуз-де-Лотрека! У первого все элементы рисунка суть “динамические” и “статические” черты деформаций человеческого тела, профессий (жокеи, танцовщицы, прачки и др.), какой-то беспощадно-жалостливый взор на человеческое существо, как аналогично у Чехова в словесном изображении социально-деформированных характеров. Вспоминается еще Daumier – но о нем не смею говорить, п.ч. это целый мир, целый Микель Анджело XIX века. Возвратимся к Лотреку и его удивительному парадоксу. Его произведения, особенно графические, являются шедеврами линеарной красоты, но вся эстетическая селекция заключается в выхватывании из модели и утрировки (без карикатуры) я бы сказал “сублимации” самых низких, самых уродливых черт. На эту тему еще можно было бы дать много примеров, но мало пользы делать это далеко от иллюстраций. Обобщим парадоксом: “красота уродства”.

стр. 150. Литературный образ влияет на создание характера человека. Хорошая иллюстрация: Татьяна в “Евгении Онегине” “Воображаясь героиней своих возлюбленных творцов…” Интересные мысли у Уайльда об эволюции литературных типов и ее влиянии на эволюцию реальных характеров. В этой статье, заглавие которой забыл, Уайльд залезает уже совсем в чащу парадоксов, утверждая, что сама природа перерождается вместе с эволюцией искусства, которое себя интерпретирует и ею руководит. Ср. “Триолеты” Федора Сологуба: “Природа учится у нас, – мы у нее учиться рады…” Подобные мысли я бы удержал наполовину.

Различные типы изобразительного искусства.

Возьмем, к примеру, искусство пейзажа, которое воспитывает наш глаз в разных направлениях и, подчиняя его своей убедительности, открывает ему (именно благодаря своей такой или иной односторонности), направляя его на многие аспекты природы, которая сама по себе бесконечно сложна и которую не художнический глаз воспринимает “en bloc”⁵, не умея выделить накакого ее мотива. Поэтому, наверное, итальянский или французский пейзажи, виденные и по-разному интерпретированные поколениями известных художников, представляются нам такими богатыми. Поэтому русский человек, сформировавший свою культуру на родных мотивах Нестерова и Левитана, усматривает в своем пейзаже высокую поэзию и духовность там, где западный человек заметит только хилость и убожество. И мне очень понятно заявление одного товарища-француза об Америке: он был очень поражен всеми грандиозностями и фокусами, которыми не только американец, но и его страна удивляют европейцев. Но при этом сказал, что видел много форм и много красок, но все это было “cru” – сырым неосмысленным материалом. Ответ на это ясен: не было поколений влюбленных в природу американских живописцев, чтобы перевести эту природу на язык искусства и научить нас через искусство чувствовать ценное в этой природе. В данном случае я говорю о человеке, сформировавшемся в атмосфере искусства.

152. Все это приводит и меня к формуле: “Бог – художник мира”, человек-художник – “зритель” его. Мир бесконечно богат, и искусство передает нам через разных художников и разные произведения – разные аспекты, разные элементы этого богатства.

153. Относительно религиозного кризиса в молодости братьев Трубецких кн. Яшвиль рассказала мне следующее. Передаю “a toute fin utile”усомнившись честно, “научно”, в существовании Бога и придя даже к его отрицанию, оба брата сочли своим долгом объявить об этом очень ими чтимой матери, которая была очень религиозна. Ее реакция была та, что она благословила их на все честные мысли, но попросила их в глубине себя содержать в чистоте опустевшее обиталище (“квартиру”) Бога, что они ей и обещали сделать. “Или Бог есть – или жить не стоит”. Не лучше ли один из героев, кажется, в “Бесах” Достоевского воскликнул: “Если нету Пречистой Богородицы, то какой же я генерал?!”

154. Что же до Девятой симфонии, то по ее поводу можно сказать следующее: великое произведение искусства столь же многообразно и сложно по отношению к воспринимающему, сколь многообразен и сложен мир по отношению к художнику. Потому оценки и понимания художественного произведения тоже множественны, п.ч. и в восприятии зрителей или слушателей есть целая гамма субъективных элементов.

В “scherzo” IX симфонии, для кн. Трубецкого три сухие – резкие удары прерывают “тривиальное бюргерское веселье”. А для Ариэля– Глинки это же самое скерцо было “куском неба, упавшим на землю”, самой, кажется, ценной частью творения Бетховена. А относительно хоровой части симфонии, которая заключает для Трубецкого все, ты сам всегда говорил, что она совсем не удовлетворительна, по крайней мере в слышанном нами исполнении. Я ее люблю, но пойдем дальше.

На углу южной части Шартрского собора (войдя в него, кажется, Наполеон признал: un athée se sentirait mal ici⁷) приделана длинная статуя ангела XIII века, держащая солнечный циферблат: Huysmans усмотрел в этом к часам приставленном гении что-то жуткое – двойственную, почти Леонардовскую красоту – “un mauvais clerc”⁸, кандидат в расстриги и всякую мутную чертовщину. Роден, художник тоже духовно-прозорливый, восхваляет в этом ангеле образ самого чистейшего бесстрастия и небесного беспристрастия и ставит все это в связь с миссией этого ангела отмерять время. Относительно последнего следует заметить, что статую XIII века, которую не знали куда девать, во время одной из перестроек храма приделали к башне в XVI-м веке и, чтобы чем-нибудь ее занять, дали ей в руки солнечные часы.

Заметив, что упустил целый ряд записок, возвращаюсь к стр. 92. По поводу прекрасности разных лиц в момент совершения высоких морального порядка поступков есть хороший пассаж у Joinville о Св. Людовике, который в битве держал себя с отвагой, но без остервенения и тем самым был прекрасен. Но самый подходящий пример дает Тургенев в “Бежином луге”, где изображает очень некрасивого мальчика Павлушу, смело бросившегося в лес верхом, чтобы испугать подкрадывающегося к пасущимся лошадям волка. В момент своего возвращения он показался Тургеневу прекрасным. – Madonna Connestabile, а не Constabile Ботичелли. Никогда бы не упоминал Нестерова рядом с процитированными произведениями старых мастеров. Таким же образом нарушило бы эстетическое равновесие твоего текста упоминание французских символистов конца прошлого столетия.

Относительно “прекрасного” в четырех маленьких драмах Пушкина, оно, конечно, несомненно, но моральные его стороны более чем парадоксальны. Относительно Дон Жуана известно, что это за мерзавец: на протяжении всей пьесы “Каменный гость” он совершает ряд эгоистических преступлений и все это оправдывается любовью прекрасного самца к прекрасным самкам. Алексей Толстой захотел осенить характер Дон Жуана фаустовской философией, но ничего убедительного из этого не вышло. В трех других пьесах, всецело созданных Пушкиным, красота порока проходит основной мыслью. В “Пире во время чумы” это нездоровое наслаждение “всем, что гибелью грозит”. В “Скупом рыцаре” показано в первый и последний раз в литературе что-то вроде “морального оправдания” скупости, показано ее “величие”. В “Моцарте и Сальери” – это зависть, возведенная в добродетель. Сальери, как некий Прометей, является поправить Богом допущенную несправедливость к трудящемуся и ждущему заслуженной награды человечеству. Конечно, подлинной подоплекой всей этой философии является зависть Сальери к Моцарту, но интересно, что Пушкин захотел показать нам как бы “морально ценный” аспект этого чувства, про которое шутя сказал: “зависть – сестра соревнования, следовательно она хорошего роду”.

стр. 94. – Venus Arodyomene Тициана – картина очень мало известная. Ты, наверное, ее встретил на обрывке журнала “Beaux-Arts” в остававшихся от меня бумагах. Предлагаю заменить ее Флорою из Уффици, писанною Тицианом с той же прекрасной модели между 1515 и 20 годами.

стр. 118. Самый крупный пример влияния Радиоларий Геккеля на искусство – это вдохновленные одной из них ворота всемирной парижской выставки 1900 года.

11 Jan 1950, стр. 122. Безотрадный вид и безобразие каменноугольных областей случилось мне “пережить” в 1935 г. Захотевши прокатиться из Намюра по долине Мэзы – самой красивой части Бельгии, я сел не в тот поезд, углубился в долину Самбры и, приведенный в совершенное угнетение фабричными трубами, дымом и шлаковыми курганами, выскочил в Шарлеруа, чтобы вернуться в Намюр или Брюссель. Восемь лет спустя, от бельгийских товарищей в плену мне довелось услышать песню, коей локально-патриотическй автор утверждал, что изъездил лучшие страны земли, видел и Венецию, и Париж, и Испанию и в конечном результате: “Pays de Charleroy, c’est toi que je préfère, le plus beau coin de terre ”…^!) Поскольку это его родимый край, он в каком-то смысле прав. Но какой пример для размышления об абсолютной ценности других “родимых краев”. И нам это знать не мешает, да наши поэты Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Полонский, Блок это хорошо чувствовали: “но и такой (очень жалкой и убогой), моя Россия, ты всех краев дороже мне”. Вот отчего опасно неподготовленному симпатически иностранцу показывать живопись Нестерова. – Кстати, “Святую Русь” я уже видел на одной хорошо отпечатанной афише в одном из европейских соборов или костелов. Приглашают правоверных “prier pour la christianisation de la Russie”¹⁰, и всякому уважающему себя католику ясно, что страна несчастных и немощных дикарей на этой картине приносит свое покаяние Римом признанному Христу. – Виноват, что отступил от темы. Недели через две пришлю еще столько же бумаги. Целую тебя и Андрея. Привет друзьям.

Ваш Борис.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. “Эта поэма ни хороша, ни дурна: у нее есть другие достоинства” (франц.).

2. “Обожаю душу твоего тела” (франц.).

3. “почти как фантазию” (итал.).

4. “все кошки серы” (франц.).

5. “в целом” (франц.).

6. “на всякий случай” (франц.).

7. “атеист чувствовал бы себя здесь плохо” (франц.).

8. “дурной священнослужитель” (франц.).

9. “Край Шарлеруа, тебя я люблю больше всего, прекраснейший уголок земли” (франц.).

10. “молиться о христианизации России” (франц.).