Текст книги "Мир как осуществление красоты. Основы эстетики"

Глава 6
Виды красоты

Виды красоты

Такое сложное явление, как красота, существует в мире в множестве видоизменений. Классифицировать их можно, прибегая к весьма различным основаниям деления. В некоторых родах красоты основание деления столь трудно выразить в понятиях, что приходится, по крайней мере при современном состоянии эстетики и метафизики, намечать виды, подчиненные роду, не обязываясь дать исчерпывающее деление. Иногда даже бывает необходимо исследовать какой-либо вид красоты, вовсе не включая его ни в какое деление. Так поступает, например, Фолькельт, посвятивший целый второй том своей “Системы эстетики”, около шестисот страниц, исследованию видов “эстетического”. К этой книге, дающей много превосходных примеров красоты из области природы и искусства, а также много тонких характеристик видов красоты, я и отсылаю читателя. В моей краткой книге, посвященной лишь наиобщим принципиальным основам эстетики, речь будет идти только о некоторых видах красоты, имеющих наиболее существенное значение.

Согласно своему учению о красоте как ценности, пронизывающей весь мир, я употребляю слово “красивый” в столь общем значении, что и трагическое, и комическое, и возвышенное и т. п. можно обозначать этим термином: например, и в комическом есть своеобразный аспект красоты. Но существуют в составе мира такие предметы и явления, которые представляют собою красоту по преимуществу: это, во-первых, идеал красоты, осуществленный в Царстве Божием, и, во-вторых, все то в нашем психоматериальном царстве, что своею гармониею, чистотою от низменных элементов и значительностью напоминает красоту Царства Божия. Все такое, красивое по преимуществу можно обозначать термином “прекрасное” или словами “красота в узком значении этого слова”.

В первой главе этой книги были приведены примеры “прекрасного”, как оно осуществлено в Царстве Божием. Далее было показано, что даже и в нашем упадочном психо-материальном царстве бытия везде перед нами предстала бы эта высшая ступень красоты, если бы мы умели познавать мир до такой глубины, при которой открывается его направленность к Богу, величие его основ и преодолимость в нем зла. Некоторые стороны нашего царства бытия даже и при слабом нашем проникновении в основы мира часто открываются нашему взору как “прекрасное”. Таковы, например, звездное небо, о котором Кант сказал: “два предмета наполняют душу все вновь возрастающим преклонением и благоговением: звездное небо надо мною и нравственный закон во мне”.

Нередко закат солнца и вечерняя заря или восход солнца в горах, также на берегу моря, воспринимаются как нечто прекрасное. Я пишу эти строки и вспоминаю вечернюю зарю, виденную мною в “Озерной области” в Англии вблизи Сильвердэля в 1913 г., когда мы ехали по берегу реки мимо какого-то чудного парка с развесистыми деревьями. В гениальной повести Льва Толстого “Казаки” есть превосходное описание возрождающих душу впечатлений Оленина, когда он, подъезжая к Кавказу, в первый раз увидел снеговую цепь его во всем ее величии. “Рано утром он проснулся от свежести в своей перекладной и равнодушно взглянул направо. Утро было совершенно ясное. Вдруг он увидал – в шагах двадцати от себя, как ему показалось в первую минуту – чисто-белые громады с их нежными очертаниями и причудливую, отчетливую, воздушную линию их вершин и далекого неба. И когда он понял всю даль между ним и горами и небом, всю грамадность гор, и когда почувствовалась ему вся бесконечность этой красоты, он испугался, что это призрак, сон. Он встряхнулся, чтобы проснуться. Горы были все те же.

– Что это? Что это такое? – спросил он у ямщика.

– А горы, – отвечал равнодушно нагаец.

– И я тоже давно на них смотрю, – сказал Ванюша. – Вот хорошо-то. Дома не поверят.

На быстром движении тройки по ровной дороге горы, казалось, бежали по горизонту, блестя на восходящем солнце своими розоватыми вершинами. Сначала горы только удивили Оленина, потом обрадовали; но потом, больше и больше вглядываясь в эту не из других черных гор, но прямо из степи вырастающую и убегающую цепь снеговых гор, он мало-помалу начал вникать в эту красоту и почувствовал горы. С этой минуты все, что только он видел, все, что он думал, все, что он чувствовал, получало для него новый, строго величавый характер гор. Все московские воспоминания, стыд и раскаяние, все пошлые мечты о Кавказе, все исчезли и не возвращались более. “Теперь началось”, как будто сказал ему какой-то торжественный голос. И дорога, и вдали видневшаяся черта Терека, и станицы, и народ, – все это ему казалось теперь уже не шуткой. Взглянет на себя, на Ванюшу – и опять горы. Вот едут два казака верхом, и ружья в чехлах равномерно поматываются у них за спинами, и лошади их перемешиваются гнедыми и серыми ногами; а горы… За Тереком виден дым в ауле; а горы… Солнце всходит и блещет на виднеющемся из-за камыша Тереке; а горы… Из станицы едет арба, женщины ходят, красивые женщины, молодые; а горы… Абреки рыскают в степи, и я еду, их не боюсь, у меня ружье и сила, и молодость; а горы…”[49]49
  Л. Толстой. Казаки, гл. III.


[Закрыть].

Красота снеговых гор, их величие, гармония и девственная чистота есть только символ абсолютной красоты, абсолютного величия н чистоты; поэтому сами горы не вечны и не должны быть вечными, но выражаемая ими красота вечна, и переживание ее навсегда сохраняется в душе, конечно, не в своей психо-материальной конкретности, которая, на деле, есть не конкретность, а разорванная абстрактность, но в своем значении, которое, как обертон, продолжает петь в душе, на все налагая новый отпечаток торжественности и величавости и неизменно поддерживая, хотя бы в подсознательной или сверхсознательной сфере, Эрос к красоте[50]50
  См. мою книгу «Ценность и бытие. Бог и Царство Божие как основа ценностей», стр. 115 с.


[Закрыть].

К области “прекрасного” в человеческой жизни принадлежат, говорит Фолькельт, такие явления, как, например, целомудренная любовь девушки, геройское поведение юноши, материнская любовь. История сохранила в памяти человечества много величественно прекрасных событий. Без сомнения, к области прекрасного принадлежит предсмертная беседа Сократа с поклонниками его в тюрьме и смерть его. Прекрасны были христианские мученики, предававшие свою душу Богу во время пыток и казни. Прекрасен был святой Николай, архиепископ Мирликийский, не допустивший казни молодого христианина. Прекрасен был молодой Наполеон на Аркольском мосту со знаменем в руках. Прекрасен был Петр Великий, когда спасал утопающего в Финском заливе вблизи Лахты.

В искусстве во всех областях его есть чудные явления мира “прекрасного”. Можно назвать несколько лиц, творивших “прекрасное” во многих своих произведениях и, следовательно, бывших носителями “прекрасного” по преимуществу. Таков в греческой литературе Софокл, в русской поэзии Пушкин, в живописи Рафаэль. Чтобы оценить их произведения, проникнутые все просветляющею гармониею, нужен зрелый возраст, богатый опытом: молодость предпочитает красоту, выраженную в резких, крайних проявлениях, нарушающих гармонию.

Приведем еще несколько примеров из различных видов искусства. В скульптуре прежде всего вспоминаются творения древних грехов, например Гера из виллы Лудовици, Аполлон Бельведерский, Венера Милосская, Ниобея. Созерцание таких произведений может быть столь же целительным и благодетельно стоящим на пороге сознания, как впечатление от снеговой цепи Кавказских гор, описанное Львом Толстым. Глеб Успенский написал рассказ “Выпрямила”, в котором живо передал это возвышающее душу впечатление от красоты древнегреческой статуи.

В архитектуре к области “прекрасного” принадлежал, например, храм св. Софии в Константинополе, внутренность храма св. Петра в Риме. В живописи вспомним “Сикстинскую Мадонну”, “Madonna della Sedia”, “Madonna Connestabile”, “Обручение Девы Марии” Рафаэля, “Покров Пресвятой Богородицы” Нестерова в Храме Марфо-Мариинской обители в Москве. В музыке из многого “прекрасного” достаточно вспомнить IX симфонию Бетховена или его сонату “Appassionata”.

В поэзии особенно напомним об “Антигоне”, “Трахинянках” и вообще трагедиях Софокла; у Пушкина высокие ступени “прекрасного” достигнуты в его “Борисе Годунове” и маленьких драмах, например в “Моцарте и Сальери”.

Отдельных образов и эпизодов, принадлежащих к области прекрасного, в поэзии всех времен и всех народов можно найти очень много. Прекрасна Корделия в “Короле Лире”, прекрасен маркиз Поза в “Доне Карлосе” Шиллера, прекрасен образ монсиньора Бьенвеню в “Отверженных” Гюго и поведение Жана Вальжана на суде, когда он, чтобы спасти невинно осужденного, добровольно является и объявляет, что он – беглый каторжник, прекрасен Алеша Карамазов Достоевского.

В театральном искусстве высочайшее достижение прекрасного представляет собой “Борис Годунов” в исполнении Шаляпина; гений Пушкина, Мусоргского и Шаляпина, сочетавшись в единое целое, создали бесконечно ценный образ. Если бы в фильме была запечатлена сцена шествия Бориса Годунова из Успенского собора во дворец, короли и императоры имели бы в ней образец царственного величия. В опере “Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии” музыка Римского-Корсакова, литературное произведение В.И. Вельского и декоративная живопись Коровина образуют единый, полный смысла и красоты волшебный мир.

Кинематографическое искусство еще не осуществило всех великих возможностей, таящихся в нем. В наше время оно слишком приспособляется ко вкусам толпы. Но когда в нем принимают участие гениальные поэты, оно сразу поднимается на необычайную высоту. Приведу лишь один пример – конец фильма “Дон-Кихот” в исполнении Шаляпина: фолианты рыцарских романов, которыми зачитывался Дон-Кихот, подвергаются сожжению, Дон-Кихот умирает, из пепла сожженных книг вырастает новая бессмертная книга “Дон-Кихот” Сервантеса, а из потустороннего мира до слушателя доносится трогательное пение Дон-Кихота – Шаляпина, утешающего Санчо Пансу, пение, проникнутое примиренною грустью.

Ступенью ниже, чем “прекрасное”, стоит та красота, в которой есть гармония и положительное содержание, но нет высших областей духовной значительности. Такую красоту можно обозначить словами “красивость”, “миловидность” и т. п.; сюда относится, главным образом в применении к движениям, – “грациозность”. В живой действительности красивость присуща многим детям и множеству проявлений их; в природе сюда относятся, например, шалости котят, щенков и т. п. В искусстве к области красивости принадлежат, например, идиллии Феокрита; в русской литературе много красивости есть в произведениях Тургенева, в немецкой литературе – Шторма. На границе красивости и “прекрасного” стоит “Герман и Доротея” Гете, превосходны в смысле красивости такие творения Тициана, как “Venus Anadyomene”, “Даная” (в Национальном музее в Неаполе). Творцы красивости подпадают иногда опасности впасть в слащавость, примером чего могут служить Гвидо Рени, Анжелика Кауфман.

Во всех системах эстетики много места уделяется тому виду красоты, который обозначается термином “возвышенное”. Этим словом мы будем обозначать красоту чувственно воплощенной мощи и мощно влияющей значительности, к какой бы области бытия они ни принадлежали. Все, что входит в состав Царства Божия, принадлежит не только к области “прекрасного”, но вместе с тем имеет также характер возвышенной красоты. Противоречия между этими двумя видами красоты нет. В нашем царстве бытия к области возвышенного может принадлежать и стихийная мощь природы, и биологическая мощь, и сила душевной и духовной жизни в проявлениях воли или чувства, и значительность событий индивидуальной или социальной жизни. Звездное небо, горная цепь Кавказа, многие виды в пустынях, в степи, на море, буря, особенно в горах или на море, принадлежат к области возвышенного. Многие героические подвиги во время войн имеют характер возвышенной красоты, – например, сражение с персами отряда царя Леонида у Фермопил, поведение наполеоновской гвардии в битве под Ватерлоо. Трагическое нередко бывает вместе с тем и возвышенным.

В искусстве возвышенное, как и трагическое, занимает почетное место. Египетские храмы, пирамиды, Партенон в афинском Акрополе, многие готические соборы, Зевс Фидия, Моисей и Давид Микель Анджело обладают возвышенною красотой. “Matthaus Passion” Себастиана Баха, прощание Вотана с Брунгильдою в “Валькириях” Вагнера суть высокие образцы возвышенного. Трагедии Эсхила, образ короля Лира, “Брандт” Ибсена также – воплощение возвышенного.

Трагическая красота возникает тогда, когда в жизни действительной личности происходит резкое и по смыслу своему значительное столкновение между идеалом совершенства, осуществимым лишь в Царстве Божием, и действительностью нашего упадочного царства психо-материального бытия; трагическим это столкновение бывает тогда, когда оно происходит в такой глубинной области духовно-душевной жизни, что завершается гибелью личности, телесной или даже духовной. Судьба Юлиана Отступника, Савонаролы, Иоанна Гуса была трагическою; столкновение между мировоззрением Петра Великого и его сына Алексея было трагическим. Все великое в нашем психо-материальном царстве стоит на грани трагического и часто становится явно трагическим; такова, например, жизнь Байрона, Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Льва Толстого. Если голова человека высоко поднимается над средним уровнем действительности, ему часто приходится проходить между Сциллою и Харибдою, подвергаясь опасности гибели или, по крайней мере, тяжелого драматического потрясения.

В искусстве изображение “прекрасного”, конечно, есть высшая задача, но разрешение ее удается лишь редким счастливцам и то лишь частично. Что же касается трагического, в искусстве можно найти много великих воплощений его. Вспомним хотя бы “Антигону” Софокла, “Короля Лира”, “Отелло”, “Макбета”, “Гамлета” или, чтобы иметь пример гибели не только телесной, но и духовной, образ Ставрогина в “Бесах” Достоевского.

В музыке трагическая красота может быть воплощена не менее сильно, чем в поэзии.

Вспомним, например, V симфонию Бетховена, его “Эгмонта”, гибель Зигфрида в “Кольце Нибелунгов” Вагнера, VI симфонию Чайковского.

Противоречие между стремлением к положительному бытию и упадочною действительностью не всегда бывает трагическим; очень часто оно принадлежит к области комического. Противоречие имеет комический характер, когда оно возникает не в наиболее глубокой сфере духовно-душевной жизни и зло, вообще несовершенство обнаруживает свое ничтожество, свое жалкое бессилие, легкую преодолимость и внутреннее крушение без гибельных последствий для носителей его и окружающих лиц. В зрителе оно вызывает не сострадание, а смех, – смотря по обстоятельствам – от легкой улыбки до гомерического хохота; оттенки этого смеха могут быть крайне различные – снисходительный, сочувственный, умиленный, подернутый грустью, презрительный, саркастический и т. д. Объективно этому смеху соответствует чувственно воплощенная преодолимость несовершенного бытия, что и составляет аспект красоты, заключающийся в сложном составе комического и сосуществующий в нем с безобразием.

Согласно Фолькельту, комическое состоит в переходе от принятия чего-либо за серьезное, глубокое, таинственное, благородное, возвышенное и т. п., к признанию его несерьезным, к обнаружению плоскости, бедности, пустоты (II, 366 с.). Комическое существует там, где принятое за значительное оказывается ничтожным: великое – малым, глубокое – мелким, знатное – презренным, благородное – негодным, таинственное – пошлым, целесообразное – нецелесообразным, разумное – бессмысленным, противоестественным (II, 368), и этот переход осуществляется не в понятиях, а в форме чувства (371). Далее, Фолькельт говорит, что переход от принятия чего-либо за серьезное к обнаружению несерьезности сопутствуется в наблюдателе чувством его превосходства, свободы и мощи; все это возникает из собственной внутренней жизни субъекта; следовательно, комическое наиболее глубоко входит в субъективность наблюдателя; поэтому Фолькельт признает “преимущественно субъективную природу комического” (II, 379–381). Это рассуждение – яркий пример вредного влияния психологизма, струя которого имеется в эстетических теориях Фолькельта. Субъективно-психическая сторона, описанная Фолькельтом, несомненно возникает при восприятии комического, но подлинно комическим оно бывает лишь при условии, что объективная сторона, т. е. состав самого предмета восприятия действительно соответствует этим субъективным переживаниям, т. е. в нем есть налицо нечто имеющее внешность значительного, а внутри ничтожное. В таком сложном целом содержится преодоление фальши, или неестественности, или притязательности и т. п. несовершенств; в этом преодолении заключается аспект объективной красоты комического, несмотря на содержащееся в нем безобразие. В противном случае, т. е. при отсутствии объективно комического сам наблюдатель становится комическою фигурою, именно обнаруживает комическое непонимание действительности, комическое самопревознесение и т. п.

Нередко одно и то же событие, например драка в кабаке, одними лицами воспринимается как комическое, а другими только как печальное. Трагическое на сцене театра часто вызывает смех у простолюдина в то время, как у образованных зрителей навертываются слезы на глазах. Такие факты используются, обыкновенно, для доказательства субъективности красоты и для релятивистических теорий эстетики. В действительности они вовсе не служат доказательством относительности таких эстетических ценностей, как комическое. Они суть следствие того, что наблюдаемое событие имеет весьма сложный состав и один зритель сосредоточивается на комической стороне его, а другой – на драматической.

Видов комического очень много. Фолькельт во втором томе своей “Системы эстетики” посвящает этому вопросу около двухсот страниц; особенно много ценных соображений дано им о юморе.

В нашем царстве бытия комическое встречается на каждом шагу, особенно в мелочах жизни: наивность детей, мелочность взрослых, смешные обмолвки, забавные недостатки и оплошности в одежде и т. п. Но и более значительные явления комического также весьма нередки: хвастовство, надутая спесь, крайняя скупость, ухищрения с целью обмануть и т. п. В искусстве комическое служит предметом изображения не менее часто, чем трагическое. Есть поэты, которых можно назвать классическими творцами комического, например Аристофан, Мольер, Гоголь. В живописи целый отдел ее, именно карикатура, служит выражению комического. Даже музыка может дать превосходные изображения комического. Вспомним, например, Фарлафа в “Руслане и Людмиле” Глинки, “Детскую” Мусоргского, “Серенаду четырех кавалеров одной даме” Бородина.

В учении о видах красоты самый важный и трудный вопрос – проблема красоты индивидуального и красоты типического. Этим вопросом мы займемся в главе “Красота человеческой жизни”.

Глава 7
Красота в природе

Красота в природе

Под словом “природа” я разумею все психо-материальное царство бытия, включая и земного человека. Но так как для нас, людей, красота человека и его жизни имеет особенно важное значение, то исследование ее будет произведено в следующей главе, а здесь речь пойдет о природе за вычетом человека.

Философское учение о красоте природы можно развить не иначе, как на основе определенной системы метафизики. Я буду опираться здесь на метафизику персонализма, т. е. на учение о том, что весь мир состоит из личностей, действительных и потенциальных, из субстанциальных деятелей. Сущность этого учения, подробно разрабатываемого мной в других моих книгах, вкратце была изложена в предыдущих главах. Я дополню здесь это изложение указанием на то, что защищаемый мною персонализм есть иерархический персонализм. Субстанциальные деятели психо-материально-го царства, будучи эгоистически сосредоточены на себе, на низших ступенях своего развития так обособлены друг от друга, как свободные электроны или протоны, несущиеся в пространстве. В этом состоянии жизнь их крайне обеднена и однообразна. Выход из этой скудости жизни достигается путем образования несколькими деятелями союзов, становящихся по мере развития деятелей все более сложными: протоны и электроны, сочетаясь, образуют атом, из атомов возникают молекулы, кристаллы и т. п., далее – одноклеточные организмы, многоклеточные организмы и т. д. Во главе каждого такого союза стоит субстанциальный деятель, сравнительно более высоко развитый, чем присоединившиеся к нему деятели; он способен организовать подчинившихся ему деятелей и управлять ими, как своими органами, так чтобы совместная жизнь их была более сложною и более содержательною, чем тогда, когда они действуют в одиночку. Совокупность деятелей, подчинившихся более высокому деятелю, можно назвать телом его. Надобно заметить, впрочем, что словом “тело” приходится обозначать, кроме того, и совершенно другое понятие, именно – систему пространственных проявлений, производимых главным деятелем в сотрудничестве с подчиненными ему.

Иерархический персонализм есть именно учение о только что описанном строении природы как системы ступеней подчинения низших деятелей более высоко развитым, системы, в которой низшие союзы могут вступать в подчинение более высоким союзам, атомы могут входить в состав молекул, молекулы в состав растительных или животных организмов, неорганическая и органическая земная природа в состав Земли, Земля в состав Солнечной системы и т. д. Все эти союзы сочетаются в одно единое целое мира, во главе которого стоит деятель особенно высоко развитый, объединяющий вместе и Царство Божие и царство природы. Таким образом, вселенная есть единое живое целое, единый организм, иерархически построенный.

Учение о том, что Земля есть живое существо и что вселенная есть единый организм, управляемый Мировою Душою или Мировым Духом, существует в философии очень много и в самых разнообразных формах. Широкая распространенность их станет ясною, если вспомнить, что сюда относятся учения Платона, стоиков, новоплатоновцев, многих натурфилософов эпохи Возрождения (Леонардо да Винчи, Парацельс, Кардан, Патриций, Кампанелла, Джордано Бруно и др.), многих пантеистов, панпсихистов и др. Из философов более близкого к нам времени вспомним Шеллинга, Фехнера, Паульсена, единый élan vital Бергсона. Из русских философов укажу на Вл. Соловьева, от. Павла Флоренского, от. Сергия Булгакова, согласно учению которых вселенная есть единый организм, управляемый св. Софиею. Мною это учение развивается в духе иерархического персонализма. Я укажу здесь вкратце те стороны его, которые имеют существенное значение для понимания красоты в природе.

Каждый субстанциальный деятель, даже электрон, действует целестремительно; следовательно, всякий процесс в природе начинается с внутреннего переживания каких-либо деятелей и завершается внешним пространственным выражением внутренней их жизни. Внутренние переживания деятелей бывают или психические, или психоидные, или гиперпсихические. Всякая высшая ступень бытия в природе возникает благодаря тому, что сравнительно выше развитый деятель объединяет низшие существа и управляет ими так, что процессы, протекающие в его теле, подчиняются не только законам (вернее правилам) низших ступеней, но и своеобразным новым законам, вследствие чего достигается новый тип жизни. Понять это можно путем сравнения с деятельностью человека, который, занимаясь химией в лаборатории, сочетает в своих ретортах и колбах вещества по-новому, так, как вне лаборатории без помощи разума человека они не встречаются и не соотносятся; отсюда возникают новые, невиданные раньше в природе соединения или разложения веществ. Не только в лабораториях, также и внутри тела каждого животного и каждого растения под руководством организующего субстанциального деятеля (под руководством души животного или растения) сочетаются неорганические и простейшие органические вещества так, что возникают процессы нового типа, называемые физиологическими в отличие от физических и неорганически-химических процессов. И внутренняя основа этих проявлений, стремления питания, размножения, борьба за жизнь, чувства, эмоции, гораздо более сложны и более своеобразны, чем внутренняя жизнь атома или молекулы.

Над жизнью отдельных растений и животных надстраивается жизнь еще более сложных целых, именно сообществ растений, например лес, или сообществ животных, например улей пчел, гнездо муравьев, термитов. Каждое такое сообщество есть живое существо, в состав которого, как его органы, входят деревья, пчелы, муравьи, термиты[51]51
  Прага, 1931, также Е. Oldekop, Üeber das Hierarchische
  Prinzip in der Natur und seine Beziehungen zum Mechanismus-
  Vitalismus Problem, F. Wassermann, Reval, 1930.


[Закрыть].

Остановимся подробнее на человеческих сообществах, и притом наиболее высоко развитых, имеющих национальное сознание и самостоятельную государственность. Нация-государство есть единое живое существо; во главе этого сложного целого стоит субстанциальный деятель, дух нации, подчиняющий себе, как свои органы, отдельных людей, граждан, выполняющих такие государственные деятельности, как война, судебные процессы, сбор пошлин, или такие культурные деятельности, как художественное творчество, научные исследования, обучение детей и юношей и т. п. Жизнь такого государства есть социальный процесс, отличный от физиологических и индивидуально-психических процессов, совершающихся в организме отдельных граждан. Законы (вернее правила) социальных процессов не могут быть разложены и сведены к более простым физиологическим законам или законам душевной жизни отдельных людей. В самом деле, военные действия, например, содержат в себе физиологические процессы и душевные состояния отдельных людей, но они объединены в такие пространственные единства и так сочетаются во времени, что отсюда получается уже новый тип бытия, бытие социальное.

Внутренняя сторона социального бытия не есть только сумма душевных состояний отдельных граждан. Отдадим себе отчет в этом хотя бы на примере строения чувственных восприятий социальной личности, которую мы назвали духом нации. Подобно тому, как у человека два глаза, два уха и другие органы чувств содействуют сложности и многосторонности восприятия предмета внешнего мира, так аналогичную услугу оказывают социальной личности входящие в состав ее тела граждане, служа ей органами восприятия предметов. Положим, группа русских экскурсантов любуются собором св. Софии в Новгороде. Одни из них стоят спереди собора, другие с боков, третьи, находясь внутри собора, воспринимают пространственные формы его, четвертые рассматривают иконы. Вся совокупность этих восприятий собора, снаружи и изнутри, которые у экскурсантов разрознены, существует в сознании социальной личности как единое целое. Я вовсе не утверждаю, будто состояния сознания экскурсантов сливаются в одно целое в сознании социальной личности: такое утверждение было бы нелепостью, потому что акт сознавания такого-то лика на иконе, или такого-то купола, производится лишь данным экскурсантом и не может стать вместе с тем актом другой личности. Фрагментарные восприятия экскурсантов содействуют возникновению нового сложного акта сознавания социальной личности таким же способом, каким акты восприятия зрительных центров экскурсанта содействуют возникновению зрительного восприятия, производимого его личностью: они служат для социальной личности стимулом направить свои духовные деятельности осознания на все осознанные экскурсантами фрагменты предмета и, сверх того, осознать еще в нем те соотношения этих фрагментов, которые сочетают их в единое целое и не восприняты, а только, может быть, представлены в воображении экскурсантами. Для теории эстетики нам очень пригодится в дальнейшем это учение о восприятиях существ, стоящих на высших ступенях развития, чем человек.

Рассмотрим еще один пример из области других более сложных деятельностей. Положим, два государства-нации находятся в неприязненных отношениях, ведущих к возникновению войны между ними. Дипломатические донесения и доклады, впечатления и переживания лиц, командируемых государством к враждебному соседу, переживания и донесения разведчиков, переживания туристов, – все эти состояния сознания подчиненных агентов в значительной мере осознаются также и возглавляющею их социальною личностью государства-нации. Весь этот материал содержит в себе не только знание о враге, но и крайне разнообразные чувства и эмоции в отношении к нему. И социальная личность, душа нации, осознавая или подсознательно испытывая тревожные переживания своих членов, сама переживает соответствующие чувства в отношении к врагу и предпринимает сложные социальные действия, подготовляющие защиту от врага или нападение на него. Сочетания чувств социальной личности с чувствами и эмоциями членов ее образуют сложное целое, аналогичное человеческим эмоциям. Чтобы яснее представить себе, как возникают такие сочетания переживаний главного субстанциального деятеля с переживаниями подчиненных ему элементов его тела, можно обратиться к моей статье “Психология человеческого Я и психология человеческого тела”[52]52
  Зап. Научн. Института в Белграде, 1940, вып. 17.


[Закрыть].

Так как переживания социального субстанциального деятеля включают в себя нередко, как элементы, целую духовно-душевную жизнь граждан нации, то уже из этого следует, что их строение и надстраивающееся над этими элементами объединяющее содержание глубоко отличается от нашей человеческой душевной жизни. Поэтому мы обозначаем их термином “гиперпсихические процессы”. Отличие от нашей душевной жизни окажется еще более глубоким, если мы примем в расчет, что государство-нация состоит не только из социальной личности и подчиненных ей человеческих особей, но имеет еще, как свой орган, и какую-либо территорию. Поэтому ландшафт в двух соседних национальных государствах имеет индивидуальную, отличающуюся друг от друга физиономию. Это резко бросается в глаза, например, при переезде из Германии во Францию.

Все человеческие социальные единства, весь растительный и животный мир, вся суша и океаны вместе суть единое живое существо, Земля. Во главе этого существа стоит планетарная личность, дух Земли, органами которого служат народы, растения, животные, реки, моря, океаны, атмосфера. Жизненные процессы Земли представляют собою своеобразное целое, подчиненное особым законам (правилам), отличным от физических, химических, биологических и социальных процессов. Планетарные процессы суть движения вокруг своей оси и вокруг Солнца, движение в мировом пространстве вместе со всею нашею солнечною системою, магнитные бури, приливы и отливы, геологические процессы, циклоны и антициклоны, грозы и т. п. В этот могучий поток жизни входит также и вся жизнь царства растений, животных и человеческих обществ. Смена дня и ночи в западном и восточном полушарии, смена зимы и лета в северном и южном полушарии и связанные с ними изменения жизни растений и животных имеют особенно глубокое значение для высших сложнейших гиперпсихических переживаний Земли[53]53
  Учение об одушевленности Земли особенно подробно изложено физиком-философом Фехнером в его труде “Zend-Avesta", I изд., <Lpz.,> 1851.


[Закрыть].