Текст книги "Мир как осуществление красоты. Основы эстетики"

6. Смысл предмета эстетического восприятия

Предмет эстетического созерцания наличествует в сознании как нечто хотя бы отчасти опознанное, так что мы можем отдать себе отчет, что он представляет собою. Эту сторону эстетического восприятия Фолькельт обозначает словом Bedeutungs vorstellung (представление значения, I, 123 с., 369 с.). Так, любуясь красотою маневров, зритель отдает себе отчет в том, что перед ним совершаются действия моторизованных частей, кавалерийская атака и т. п.; смотря на картину “Сикстинская Мадонна”, он знает, что на ней изображена Божия Матерь с младенцем Иисусом Христом, папа Сикст, св. Варвара, два ангела. Неинтуитивистические теории знания изображают все это знание как мертвые копии жизни или символы ее или конструкции рассудка; поэтому Фолькельт и многие другие эстетики так нуждаются в ссылке на чувства, прибавленные сюда, по их мнению, зрителем путем вчувствования; впервые вчувствование, думают они, прибавляет к мертвому знанию о вещи жизнь, состоящую из чувств и других душевных переживаний. Совсем иначе понимает знание сторонник интуитивизма, утверждая, что в восприятии зрителю даны и внешние проявления, и внутренняя жизнь предмета в подлиннике. Как уже разъяснено выше, при эстетическом созерцании предмет наличествует в сознании зрителя в такой жизненности, что понятие, выражающее его, например “это – кавалерийская атака”, и жизненная динамичность его, стихийный напор конницы, казачья удаль и т. п. составляют одно неразрывное целое. То, что Фолькельт называет “представленным значением” предмета, есть сама жизнь предмета. Не иначе обстоит дело и тогда, когда мы эстетически созерцаем картину, например любуемся картиной

Ярошенко “Всюду жизнь”. На ней изображен арестантский вагон с решетчатым окном, через которое арестанты с живым участием смотрят на голубей, клюющих что-то на платформе вокзала вблизи вагона. Вполне осмысленное восприятие этой картины заключает в себе, конечно, понятия “арестантский вагон”, “арестанты”, “голуби”, но они и здесь, будучи связаны с конкретною чувственно данною единичностью, пронизаны известною зрителю из прошлого опыта чужою внутреннею жизнью так, что каждое из этих понятий есть понятие-жизнь. Таким образом, смысл предмета эстетического созерцания есть сама жизнь его, заключающая в себе и тот ее аспект, который мыслится в понятиях.

Непосредственная данность жизни в эстетическом созерцании предметов столь очевидна, что удивляешься, как искусственная теория вчувствования могла получить широкое распространение. Объяснить это можно главным образом тем, что во время ее возникновения не была еще разработана в деталях теория интуиции, т. е. теория непосредственного восприятия внешнего мира в подлиннике. Искусственность же теории вчувствования замаскировывается самым названием ее: без сомнения, многие лица, говоря о “вчувствовании”, невольно понимают этот процесс совершенно правильно, как “вживание” в предмет, т. е. как вхождение в саму чужую жизнь, а не построение только образа ее.

В эстетическом созерцании, особенно в той высокой ступени его, которая свойственна поэтам и вообще представителям различных видов художественного творчества, вся природа является как нечто живое, полное динамичности. Поэтому Фолькельт говорит, что человеку свойственно “стремление к всеодушевлению” (I, 204). В действительности же, согласно отстаиваемой нами метафизике персонализма, вся природа насквозь полна жизни и человек обладает не склонностью все ошибочно одушевлять, а способностью действительно видеть всюду разлитую жизнь. И сам Фолькельт, когда он робко решается вступить на почву метафизики, признает всежизненность природы: он говорит, что через очеловечение предметов мы “чуем поток жизни в природе” (I, 370, 233 сс.); но потом опять сбивается на свой антропологизм и утверждает, что эстетическое значение вчувствования обусловлено “желанием человека везде найти себя” (I, 375).

7. Индивидуальное личное бытие в несовершенном царстве мира

Выше было установлено, что эстетика, идеально разработанная, должна решать все эстетические проблемы исходя из учения о красоте личности как индивидуального чувственно воплощенного существа. У нас, людей, живущих в несовершенном царстве психо-материального бытия, опыт так беден и знание так отрывочно, что мы неизбежно далеко отстаем от этого идеала.

В Царстве Божием всякая личность вполне осуществляет свою индивидуальность и представляет собою высшую ступень красоты. Ив нашем психо-материальном царстве бытия высшая возможная в его пределах красота достигается личностью, поскольку она осуществляет и обнаруживает свою индивидуальность. Но у нас эта красота ущерблена вследствие неполноты осуществления индивидуальности. К тому же индивидуальное бытие опознается нами с величайшим трудом.

Индивидуальность каждой личности, принадлежащей к Царству Божию, осуществляется в творчестве абсолютно ценных содержаний бытия, гармонически соотнесенных со всем миром; поэтому каждый такой творческий акт есть нечто единственное, неповторимое и незаменимое уже по самому своему содержанию; это есть событие абсолютно индивидуальное. Мы, существа, принадлежащие к психоматериальному царству, своим себялюбием лишаем себя возможности осуществлять свою индивидуальность во всей полноте. Большинство наших деятельностей, будучи продиктовано сполна или отчасти нашим себялюбием, находится в дисгармонии со многими областями мира. Осуществляем мы эти деятельности, обыкновенно, сочетая свою творческую силу с силами сравнительно немногих существ, вступивших во временный союз с нами; со стороны же остальных существ мы встречаем равнодушие или враждебное противодействие. Отсюда понятно, что творимое нами бытие в громадном большинстве случаев имеет весьма ограниченное, бедное содержание; поэтому оно повторимо и заменимо; состав его может быть описан посредством сочетания общих понятий. В самом деле, значительная часть жизни нашей заполнена такими однообразными, мало содержательными действиями, как вставание, одевание, питье кофе, съедание хлеба с маслом и т. п. Даже в высших духовных проявлениях наших, в поэтическом творчестве, в писании картины и т. п., много времени уходит на такие действия, как писание букв пером, технические приемы подготовки материала для картины и т. п. Правда, и эти действия занимают единственное место в мировом целом, определяемое положением их во времени и в пространстве. Поэтому каждое из них имеет также и особенное значение в системе мирового целого; однако единственность, принадлежащая не самому содержанию действия, а только положению его в системе мира, есть лишь относительная индивидуальность.

Однообразно повторимые и заменимые действия, содержание которых легко может быть выражено несколькими общими представлениями или понятиями, суть бытие бедное, весьма ограниченное, бесконечно далекое от идеала полноты бытия. В них тоже возможна красота, но она чрезвычайно далека от идеала красоты, осуществленного в Царстве Божием; это лишь различные аспекты красоты, да и то весьма ущербленные. Правда, каждое из этих повторимых действий имеет смысл в мировом целом, однако, обыкновенно, он остается для нас, земных людей, совершенно неуловимым; следовательно, эта высокая сторона красоты мира доступна только Божественному всеведению.

Все действия, поскольку они повторимы и даже заменимы, содержат в себе относительные ценности, т. е. бытие, имеющее в одних отношениях положительную ценность, а в других – отрицательную ценность. Но все отрицательно ценное содержит в себе аспект эстетического безобразия. Отсюда следует, что в психо-материальном царстве чувственно воплощенное индивидуальное личное бытие стоит весьма далеко от идеала красоты: индивидуальность личности осуществлена весьма неполно и во всех проявлениях ее есть аспект безобразия.

Тем не менее и для нашего царства бытия, как и для Царства Божия, высшая возможная в нем красота есть индивидуальное личное бытие, чувственно воплощенное. Даже и сквозь несовершенные проявления личности просвечивает ее индивидуальная идея, полное осуществление которой возможно только в Царстве Божием. Когда до нашего сознания доходит хотя бы слабый намек на эту подлинную единственность личности, она предстает перед нами в каком-то неизъяснимом очаровании. Хорошим примером этой красоты может служить то видение ее, которое свойственно молодому человек в отношении к любимой им девушке или девушке в отношении к любимому ею юноше.

Впервые любовь открывает глаза на подлинную индивидуальность личности. Отсюда понятно, что восприятие индивидуальности, а, следовательно, и видение высшей ступени красоты в ее полноте нам удается очень редко. К тому же опознание ее чрезвычайно затруднено тем, что все абсолютно индивидуальное невыразимо в общих понятиях, а мы в своем знании, следуя повседневным практическим потребностям, привыкли останавливаться на той поверхностной стороне бытия, которая повторима и выразима в общих понятиях[44]44
  Обо всех этих трудностях восприятия индивидуальности подробно сказано в моей книге «Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция» в главе «Человеческое Я как предмет мистической интуиции».


[Закрыть].

Воспринимать индивидуальность личности и несказанную красоту ее человеку удается чаще всего в кругу своей семьи, особенно в отношении к любимому ребенку; также в отношении к своим друзьям и приятелям можно бывает достигнуть этой высшей ступени восприятия личности. Еще труднее воспринять индивидуальность личности высшего, чем человек, порядка – нации, церкви и т. п. Высокой ступени осознания может достигнуть человек в отношении к индивидуальности своей нации, если он подлинно любит ее; тогда он усматривает и красоту ее, но, конечно, выразить ее можно разве лишь средствами художественного творчества.

Что касается индивидуальности чужой нации, к ней легче всего подойти через ее искусство – поэзию, музыку, архитектуру, живопись и т. п.

Весьма распространено мнение, что красота принадлежит существу, в котором по возможности полно воплощены типические черты его рода или вида. Предполагается при этом, что воплощение типа, рода, вида есть воплощение идеи предмета. Поэтому утверждение, что высшая красота заключается не в воплощении типа, рода или вида, а в воплощении индивидуальности, т. е. единственного, неповторимого и незаменимого, вызовет у множества лиц недоумение и несогласие. Происходит это вследствие ошибочных представлений об индивидуальном бытии, устранение которых можно найти в главе второй этой книги, в отделах “Индивидуальное личное бытие” и “Личность как конкретная идея”. Для философа, который находит в составе мира только повторимые элементы, выразимые в отвлеченных общих понятиях, индивидуальность личности есть не более, чем сумма отвлеченных признаков, накопленных в таком количестве и сочетании, что трудно допустить, чтобы она встретилась где-либо в мире второй раз. Думая об индивидуальном существе, такой философ выдвигает на первый план типические, родовые и видовые признаки и прибавляет к ним курьезные “характерные” черты, какое-нибудь подергивание плечом, частое повторение каких-либо слов вроде “следовательно, здесь”… и т. п. Ясное дело, что при таком понимании строения личности нельзя выработать учение о воплощении индивидуальности как высшей ступени красоты.

Подробности вопроса о красоте индивидуального личного бытия я попытаюсь изложить ниже в главе “Красота в человеческой жизни и в истории”.

8. Аспекты красоты в несовершенном царстве бытия

В Царстве Божием все аспекты красоты личности суть те или иные стороны жизни и строения действительной личности. И в нашем психо-материальном царстве первое место среди аспектов красоты принадлежит различным сторонам жизни и строения действительных личностей, с тою оговоркою, конечно, что у нас они более или менее несовершенны. Всякая духовная деятельность, религиозная, нравственная, художественная, научная, социально творческая и т. п., поскольку она совершенна, имеет ценность красоты. Воплощения мудрости, гениальности, разумности – прекрасны. Вообще все аспекты красоты Царства Божия наличествуют и здесь, хотя и в менее совершенной форме.

Но, кроме действительных личностей, в нашем царстве есть множество существ, которые суть лишь потенциальные личности; таковы животные, растения, кристаллы, молекулы, атомы, наконец протоны, электроны и т. п. Все они, согласно метафизике персонализма, суть живые существа, если разуметь под словом “жизнь” всякую для себя сущую целестремительную деятельность. Красота этих существ состоит из чувственно воплощенных положительных сторон жизни вообще. Так, к области эстетически положительного принадлежит всякая целесообразность, единство в многообразии, гармоническое единство многих элементов, органическая целостность, свобода, сила и особенно грандиозная мощь. Разумность в этих областях бытия, между прочим, обнаруживается в бессознательном воплощении форм отвлеченного Логоса, например математических принципов, и в инстинктивном осуществлении различных видов системности, порядка, симметрии.

Наконец, следует упомянуть о существовании еще более низкой ступени бытия, о вещах, каковы, например, гнездо птицы, паутина, дом, утварь, машины и т. п. Вещи не суть личности, ни действительные, ни потенциальные. Они суть единства, в основе которых лежит не творчески деятельное конкретно-идеальное начало, а только отвлеченная идея, воплощенность которой делает их пригодными для какой-нибудь ограниченной цели. Существование вещей в природе не противоречит метафизике персонализма; всякая вещь, например паутина, тарелка, машина, состоит из атомов, молекул, кристаллов и т. п., которые суть потенциальные личности; сочетание их, образующее вещь, не есть личность, но оно есть продукт деятельности каких-либо личностей, потенциальных или действительных, например птицы, которая вьет гнездо, инженера, изобретающего машину, и рабочих, фабрикующих ее. Отсюда ясно, что даже и в этом низком слое бытия возможна красота, например красива воплощенная в них разумность, целесообразность, сила машины, ловкость и легкость действий ее и т. п.

Что касается эстетического безобразия, общие соображения о природе его и распространенности его в нашем царстве бытия высказаны в главе “Несовершенная красота”, а частные вопросы будут рассмотрены в дальнейших главах.

9. Сходство эстетических учений различных философских школ

Основная мысль защищаемого мною учения та, что идеал красоты, достигаемый лишь в Царстве Божием, есть чувственно воплощенная жизнь личности, сполна осуществляющей свою индивидуальность. И даже в нашем несовершенном психо-материальном царстве бытия, где возможна только ущербленная красота, высшая ступень ее достигается в положительных сторонах индивидуальной жизни действительных личностей; менее высокие ступени красоты осуществляются в чувственном воплощении жизни потенциальных личностей; наконец, еще менее высокие ступени красоты воплощены в продуктах жизнедеятельности действительных и потенциальных личностей. Выше было указано сходство в некоторых отношениях моих учений с теорией идеала красоты Шеллинга и Гегеля. Теперь, имея в виду также и ущербленную красоту, можно указать на то, что философы весьма различных философских школ высказывают в эстетике довольно сходные по существу учения.

Защищаемые мною учения особенно близки к эстетике Вл. Соловьева. Согласно Соловьеву, красота есть “воплощенная идея”, следовательно, не “видимость или призрак идеи”, а “действительное осуществление” ее. Под словом же “идея” он разумеет “то, что само по себе достойно быть”. “Безусловно говоря, достойно бытия только всесовершенное или абсолютное существо, вполне свободное от всяких ограничений и недостатков. Частные или ограниченные существования, сами по себе не имеющие достойного или идеального бытия, становятся ему причастны чрез свое отношение к абсолютному во всемирном процессе, который и есть постепенное воплощение его идеи”. Осуществление всемирной идеи ведет, по Соловьеву, к достижению “полной свободы составных частей в совершенном единстве целого", к приобретению “полноты содержания или смысла” и к “совершенству выражения или формы”. Следовательно, осуществленная идея есть неразрывное единство добра, истины и красоты. “Специфический признак” красоты, отличающий ее от добра и истины, есть “законченность воплощения” идеи, т. е. “добра и истины”[45]45
  Вл. Соловьев. Красота в природе, собр. соч., т. VI, стр. 40.


[Закрыть].

Согласно эстетике Эдуарда Гартманна, красота существует “только в субъективном явлении”, она есть только “эстетический образ” (aesthetischer Schein). Однако это вовсе не означает, что Гартманн сторонник субъективистического психологизма в эстетике; приведенные заявления его обусловлены только его ложною теориею знания и его ошибочным учением о сознании. Но далее, опираясь на свою метафизику, он развивает глубокие соображения о связи эстетического образа, возникающего в сознании, с соответствующею ему вещью в себе: он утверждает единство субъективно идеального образа с просвечивающим сквозь него объективно идеальным содержанием. “Высшая ступень идеи чувственно выражена”, говорит он, в индивидуальном бытии; поэтому н высшую ступень красоты он находит в конкретно-индивидуальном существе[46]46
  См. краткое изложение его обширной эстетики в его книге "Grundriss der Aesthetik. System der Philosophie im Grundriss <Lpz., 1909>, т. VIII, стр. 3, 6, 40, 62–66.


[Закрыть].

Согласно Фолькельту, положительные эстетические ценности ведут к гармонизации человека, потому что стоят в связи с целью человечности, которая в свою очередь включена в мировую телеологию. Согласно Риккерту, идеал красоты связан с бесконечною целостностью, с Voll-Endung. Философы, сосредоточивающиеся в своем исследовании красоты на психо-материальном царстве бытия, очень часто, принадлежа к весьма различным школам, все же сходятся на том, что жизнь обладает ценностью красоты. Так, материалист Чернышевский устанавливает тезис: “прекрасное есть полнота жизни”[47]47
  Эстетические отношения искусства к действительности, собр.
  соч., т. X, ч. 2, с. 115.


[Закрыть].

Согласно Гюйо, жизнь “полная и сильная есть эстетическая” (Les problèmes de l’esthétique contemporaine). По учению T. Липпса, чувство красоты есть “чувство удовольствия по поводу силы, полноты, внутреннего согласия или свободы жизненных возможностей и жизнедеятельностей ”[48]48
  Th. Lipps, Grundlequng der Aesthetik, I Th., 3 изд., стр. 156.


[Закрыть].

Глава 5
Субъективная сторона восприятия ущербленной красоты

Субъективная сторона восприятия ущербленной красоты

Субъективная сторона восприятия ущербленной красоты по существу та же, что и при восприятии идеально совершенной красоты. Она была уже рассмотрена выше. Напомним о ней вкратце. Для восприятия красоты необходимо сочетание всех трех видов интуиции – чувственной, интеллектуальной и мистической. Далее, чтобы созерцать красоту, нужно стать выше своих эгоистических интересов и питать бескорыстную любовь к ценности красоты. Отсюда получается бесконечное расширение жизни, сознание своей свободы и глубокое удовлетворение, заслуживающее названия счастия.

В ущербленной красоте всегда существует наряду с красотою также и безобразие. Отсюда в субъективной стороне восприятия ее есть черты, отличные от восприятия идеальной красоты. Один и тот же сложный предмет при нашем фрагментарном сознании его воспринимается одним лицом преимущественно со стороны его красоты, а другим со стороны его безобразия. Мало того, даже одно и то же лицо воспринимает иногда один и тот же предмет то в его красоте, то в его безобразии и может сомневаться, как же следует оценить его. Однако чем шире кругозор созерцающего мир субъекта, тем в большей степени он находит перевес красоты над безобразием и освобождается от состояния сомнения и колебания. В самом деле, выше было уже указано, что Божественному всеведению открыт смысл всякого зла и взору его предстоит будущее окончательное преодоление его; конкретный чувственный образ мира в этом его аспекте запечатлен высокою и своеобразною красотою. Но даже и нам в нашем фрагментарном знании случается нередко переживать своеобразные положительно эстетические чувства при созерцании безобразия в тех случаях, когда нам удается видеть зло до такой глубины, в которой конкретное чувственное восприятие его обнаруживает его внутреннюю несостоятельность, далее, в тех случаях, когда становится несомненной преодолимость его, и особенно в тех, когда уже осуществилось действительное преодоление его.

На всякую объективную ценность душа наблюдателя откликается субъективными переживаниями, имеющими характер чувства. Восприятие ущербленной красоты сопутствуется крайне разнообразными чувствами соответственно различным видам красоты. Вспомним хотя бы своеобразное чувство гармонии идеальной красоты, чувство возвышенного в его весьма различных видоизменениях, чувства трагического, комического и т. д. Всевозможные эти чувства нельзя даже и пытаться перечислить, если дать себе отчет, как различны виды красоты. И независимо от этих чувств красота сознается нами как великая ценность, но прибавка указанных чувств еще повышает для наблюдателя привлекательность красоты. Отсюда у людей, склонных чрезмерно дорожить своими субъективными переживаниями, может возникнуть “эстетическое гурманство”. Состоит оно в том, что человек начинает жить не объективною ценностью красоты, а своим субъективным наслаждением красотою. Такое извращение подобно тому, что наблюдается иногда в области нравственного поведения, когда человек делает добро, например спасает погибающего, не из любви к чужой жизни, а ради наслаждения собою как добрым.

Многие эстетики утверждают, что для эстетического созерцания благоприятным или даже необходимым условием является выключение предмета из состава действительности, смотрение на него как на нечто “кажущееся” (Schein), как на “призрак”, существующий лишь в царстве фантазии. Об этой дематериализации и деэкзистенциализации предметов эстетического созерцания речь идет уже давно, например у Шиллера, Гегеля, Эд. Гартманна. Я изложу это учение в той форме, как оно дано в “Системе эстетики” Фолькельта, который особенно подробно развил его.

Согласно Фолькельту, эстетическая ценность есть федеративное единство четырех основных норм, из которых каждая имеет субъективную и объективную сторону (I, 294 с.). Первая норма с субъективной стороны есть пронизанное чувствами наглядное представливание, а с объективной стороны – единство формы и содержания, т. е. душевная жизнь, выраженная сполна в чувственной наглядности (317 сс.). Вторая норма с субъективной стороны – совершенное осуществление расчленяющего воспринимания (383), а с объективной стороны – совершенная органическая целость предмета (399 с.) Третья норма с субъективной стороны – ирреализация чувства действительности (421), а с объективной стороны – эстетические предметы как царство кажущихся образов (Welt des Schemes, 476). Четвертая норма с объективной стороны – человечески значительное содержание (498), а с субъективной стороны – переживание ценности вчувствованного содержания (517, 520).

Четыре эстетические нормы не выведены Фолькельтом из единого принципа, потому что свои метафизические взгляды он отодвинул в конец своего трехтомного труда, да и там он высказывает их робко, не систематично. Четыре нормы, говорит он, суть выражение четырех ценностей, которые не подчинены друг другу, а дополняют друг друга для достижения единой цели: в виде органического единства эти четыре ценности дают новое целостное качество (Gesamtqualitàt) эстетического переживания, ведущее к осуществлению единства высшего слоя сознания, т. е. к достижению возможно большей гармонизации человеческой душевной жизни (III, 451–456).

Утверждая, что ирреализация чувства действительности и отнесение эстетического предмета к царству кажущихся образов принадлежит к числу основных норм эстетики, Фолькельт провел это учение сквозь всю свою систему. Он относит эту норму не только к предметам искусства, где она несомненно имеет силу, но и к восприятию красоты самой живой действительности. Везде в эстетическом созерцании, говорит он, принимает участие фантазия, уносящая из здешнего мира (I, 278) и освобождающая от вещественности (Stofflichkeit). Чувственное восприятие приобретает окраску чего-то данного в воображении, чего-то благородно свободного, существующего как кажущийся образ (Schein); это – более идеальный вид бытия, чем грубая действительность (I, 474 с., 478). Объективно мы наталкиваемся на жесткую действительность, а в эстетическом созерцании она стоит перед нами как нечто воздушное (hauchartig). Благодаря этой ирреализации и дематериализации получается освобождение (425), целомудренное стояние вдали от действительности (544), она предстоит перед нами как блаженное сновидение (477). Как и в игре, не принимая вполне всерьез действительность и находя удовлетворение в ирреальном, мы освобождаемся в эстетическом созерцании от интересов самосохранения (481 сс.). Поэтому при эстетическом созерцании выключаются стремления непосредственно осуществить какую-либо цель, устранить или, наоборот, использовать что-либо и т. п.; это – Willenlosigkeit – в смысле освобождения от эгоистической воли (429 с.). Точно так же при эстетическом созерцании наступает и Erkennlnislosigkeit, т. е. выключение познавательной деятельности, потому что она, во-первых, представляет собою волевой акт и, во-вторых, направляет на действительность (456).

Изложенное учение Фолькельта не может быть принято без оговорок и ограничений в состав разрабатываемой мною системы эстетики. Мировой процесс есть неустанное преодоление зла и творение добра; чувственное воплощение этой положительной стороны мира есть осуществление красоты в самом живом бытии, и эта красота природы и человеческой жизни стоит выше красоты наших произведений искусства. Ирреализация красоты живого бытия есть, конечно, принижение ее; следовательно, она не может быть нормою красоты как объективной ценности. Но, с другой стороны, нельзя не признать, что эстетический подход к предмету облегчается для нас отвлечением от его бедственной или грозной или соблазнительной действительности и смотрением на него как на нечто как бы принадлежащее к царству фантазии. Выход из этого противоречия таков. Нужно строго и точно различать субъективные условия, облегчающие человеку восприятие красоты, и объективный состав самой красоты. Земной человек есть существо, обладающее слабым духом и весьма ограниченными силами, существо, неспособное совершать зараз несколько значительных деятельностей, требующих большого напряжения. Строение нашего тела, например глаз или таких орудий, как руки, весьма ограничивает круг действий, исполнимых нами одновременно. Отсюда становится понятным, что, например, отдаваясь глубоким религиозным чувствам и стремлениям или увлекшись исследованием предмета и размышлением о нем, человек перестает эстетически созерцать его. Точно так же эгоистические эмоции и стремления, например страх, угнетение, растерянность или желание овладеть предметом и использовать его, обыкновенно сопутствуется ослаблением или исчезновением эстетического созерцания. Но представим себе существо мощного духа, стоящее выше таких переживаний, как страх; представим себе далее, что это более высокое, чем земной человек, существо имеет достаточно сил для того, чтобы одновременно иметь религиозные переживания, совершать научные и философские исследования и вместе с тем созерцать предмет эстетически. Само собою разумеется, и тело такого существа должно быть гораздо более сложным, чем у земного человека: его органы чувств должны быть способными к более разносторонним восприятиям и органы для совершения действий более многочисленны. Такое существо вовсе не нуждается в деэкзистенциализации предмета для эстетического созерцания его. Оно способно, имея дело с “жесткой действительностъю”, оказывать действенную помощь тому, кто в ней нуждается, и вместе с тем эстетически созерцать всю ситуацию. Познавание предмета не ослабляет, а, наоборот, обогащает для него эстетическую содержательность его. И даже овладение предметом для использования его не мешает эстетическому восприятию его. Созерцание красоты живого бытия при этом не бледнеет от сознания его действительности, а, наоборот, становится более значительным и более глубоко удовлетворяющим. Таким образом, не только деэкзистенциализация предмета, но даже и “незаинтересованность” воли суть субъективные условия, необходимые только субъекту слабому, весьма ограниченному, такому как земной человек, который нуждается в искусственных средствах, чтобы сохранить и освободить силы для эстетического созерцания.

Нереальность предметов, творимых фантазиею художника, и деэкзистенциализация живого бытия, производимая нередко человеком при эстетическом восприятии, может быть источником сомнительных теорий и предосудительного поведения. Говоря об эстетической ценности как источнике гармонизации человека, Фолькельт указывает прежде всего на согласование духовной и чувственной жизни, идеальной и природной: в эстетическом созерцании человек способен сопереживать (nacher-leben) и невинное детство, и дикие влечения чувственного человека, и духовные интересы, существенные для судьбы человека (III, 457 с.). Такие противоположности, как жажда жизни (Lebensdrang) и потребность искупления (Erlôsungsbedurfnis), гармонизируются в эстетическом созерцании, которое дает возможность вкусить всю (auskosten) жизненную действительность без борьбы за существование (459). В других высших деятельностях происходит разрыв с чувственностью: знание вырабатывает понятия, нравственность обуздывает жажду жизни, а религия и совсем устраняет чувственный мир (460). В эстетическом созерцании, говорит Фолькельт, наоборот, мы живем в чувственном мире, но деэкзистенциализуем его, рассматривая его как только кажущийся образ; такое созерцание предмета без “вещественности” дает удовлетворение и жажде жизни (Lebensgier) и отрицанию жизни, и себялюбию и чувствам самопожертвования (461). Такие рассуждения могут послужить соблазном к построению учения об эстетическом созерцании как удобном средстве изживать и смаковать всевозможные пороки и страсти, не подвергаясь неприятным последствиям их.

У Фолькельта в его книге, проникнутой высоким духом, конечно, нет такой низменной теории. В основу эстетической жизни он полагает стремление к “сверхдействительности” (459). Однако приведенные мною рассуждения его о гармонизации человека и о противоположности между жаждою жизни и потребностью искупления показывают, что в системе эстетики нельзя дать ясного и удовлетворительного синтеза, свободного от эклектизма, если не положить в основу учения об идеале бытия в Царстве Божием, понятом в духе конкретной религиозности православия и католицизма. В самом деле, впервые в Царстве Божием достигается совершенная полнота бытия, в состав которой входит также и полнота чувственного воплощения. Следовательно, стремясь к идеалу божественного совершенства, нам не нужно отказываться от “жажды жизни”; наоборот, надо ее усиливать, отказываясь от жизни, ограниченной себялюбием, поэтому недостойной и вместе с тем всегда бедной по содержанию. Существенную помощь на этом пути вверх к полноте бытия оказывает нам эстетическое созерцание чужой жизни не потому, что мы просто расширяем свою жизнь, мысленно “вкушая” также и чужую жизнь, а потому, что в подлинном эстетическом созерцании все положительное вступает в наше сознание, вызывая к себе живое сочувствие, и все отрицательное воспринимается в его безобразии, преодолеваемом изнутри его ничтожеством и извне всем мудрым строением мира, так что дух наш безболезненно освобождается от влечения к нему.