Текст книги "СМЕРШ. Один в поле воин"

– В каком смысле?

– В прямом. Что о ней думал?

– Э-э-э, – не знал, что сказать Петр.

– Наверно, обида была? Ты ей верно служил, а она тебя под трибунал.

– Не, Павел Андреевич, я ее с Рохлисом не путал.

– Оставь его в покое! Если думаешь, я старое решил ворошить, то ошибаешься.

– Павел Андреевич, о чем вы? У меня этого и в мыслях нет! Вы меня, можно сказать, с того света вытащили. Я вам по гроб обязан! Я…

– Перестань! Речь не обо мне, а о том, как тебе выполнить задание и живым вернуться. А для это надо с одним важным вопросом разобраться.

– Каким?

– Скажу, но сначала ответь: как ты относишься – нет, не к Рохлису – с ним все понятно, а в целом к органам?

– Н-у-у, как и все.

– Это не ответ. Боялся? Ненавидел? Ну, уж точно, не любил, – продолжал допытываться Рязанцев.

Петр смешался и, опустив глаза, невнятно пробормотал:

– А за что вас любить. Я…

– Давай-давай, дальше.

– По правде говоря, ничего хорошего я от вас не видел. Не успело заглохнуть дело по ГСМ, так меня с другого конца зацепили. Бойцы на складе языками чесали, а опер им антисоветскую агитацию начал шить. Я уж не говорю про Макеева. Этот меня с ходу в шпионы записал! Если бы не вы, то червей бы уже кормил!

– Выходит, тебе не за что нас любить? – заключил Рязанцев и следующей фразой снова поставил Петра в тупик: – А уж ненавидеть нас и советскую власть причин было более чем достаточно.

– Как?! Вы что?!

– Вот тебе и решение проблемы с абвером.

– То есть… – Петр осекся и в следующее мгновение, просветлев лицом, воскликнул: – Павел Андреевич, я все понял! На этом строить легенду!

– Совершенно верно! Ничего не надо накручивать, только боком выйдет! Будем идти от жизни.

– А если сюда еще Макеева приплести, то точно поверят.

– Плети-плети. И не стесняйся костерить нас на чем свет стоит, – с улыбкой произнес Рязанцев и предложил: – А теперь чайком побалуемся.

В тот день к обсуждению операции они больше не возвращались. Рязанцев дал Петру время отдохнуть и как следует осмыслить ситуацию. Но гибкий и изобретательный ум разведчика не знал покоя: утром он предложил Рязанцеву легенду внедрения в абвер. Опытному контрразведчику в ней почти ничего не пришлось исправлять. В оставшееся до заброски время Петр с Кулагиным занялись изучением маршрута выхода в расположение гитлеровцев и доработкой способов связи.

12 января Рязанцев доложил в Особый отдел фронта о готовности зафронтового агента Гальченко к участию в операции «ЗЮД» и уже вечером получил разрешение на ее проведение. В ночь с 14 на 15 января Петр под видом дезертира-перебежчика перешел линию фронта. Его появление в блиндаже гитлеровцев вызвало переполох. Мордастый фельдфебель схватился за автомат, остальные застыли свечками и таращились, как на страшное приведение, обросшее густой щетиной и оттого имевшего еще более зловещий вид, русского старшего лейтенанта.

– Сталин капут! – произнесен Петр и, появившаяся в его руках листовка-пропуск, которые с самолетов разбрасывались над позициями 6-й армии, вывела гитлеровцев из ступора. Фельдфебель опустил автомат и тупо уставился на него – живые советские офицеры не каждый день появлялись в блиндаже. В следующее мгновение чужие руки обшарили карманы Петра, а затем развернули лицом к керосиновой лампе.

– Сталин капут! – снова повторил он и с напряжением ждал, что последует дальше. Фельдфебель наклонился к прыщеватому щуплому солдату и что-то сказал тому. Солдат подался к оружейной пирамиде, выдернул автомат и, ткнув стволом в спину Петра, приказал:

– Шнель!

Они выбрались из блиндажа, прошли по лабиринту траншей, затем долго продирались через густой кустарник, когда, наконец, впереди, в призрачном лунном свете, не показались нахохлившиеся под снежными шапками строения – контора бывшего шахтоуправления «Славянскуголь». В ней размещался штаб. Цепь постов на подступах, дзот на въезде во двор, несколько машин и самоходка, стоявшие под маскировочным покрытием, подтвердили догадку Петра. Здесь, в одном из кабинетов, должна была решиться дальнейшая судьба его и операции.

Шло время, а его продолжали держать в коморке подвала. Холод безжалостно терзал окоченевшее тело. Спасаясь от него, Петр энергично тер руками лицо и приплясывал на месте, но это не спасало. Мороз усиливался, и, казалось, начала стыть не только кровь в жилах, но и мысли.

«Скорее бы все закончилось! Скорее!» – думал Петр и прислушивался к тому, что происходило в подвале. Как сквозь вату, до него донесся лязг засова, скрип двери: в проеме возник часовой и повел стволом автомата. Петр подчинился, на непослушных ногах протащился по длинному коридору и поднялся на этаж. В лицо ударила струя теплого воздуха, и он жадно вдохнул. Холод, тисками сжимавший горло и грудь, отпустил, туманная пелена, застилавшая глаза, рассеялась, и перед ним возникла обитая железом дверь. Он перешагнул порог и оказался в просторном кабинете, когда-то принадлежавшем директору шахтоуправления. Об этом напоминали настенные часы и массивная настольная подставка с шахтерской символикой. В кабинете находилось трое: майор, капитан и невзрачный субъект в гражданском костюме – переводчик.

Петр повернулся к старшему – майору. Тот, вальяжно развалясь на диване, смерил его равнодушным взглядом. Замызганный, в изодранной шинели советский офицер, похоже, не вызывал у него интереса, он брезгливо поморщился и, что-то сказав капитану, вышел из кабинета.

«Абвер? Тайная полевая полиция?» – пытался определить Петр принадлежность капитана, но никак не мог сосредоточиться – его бил озноб.

– Фамилия, имя? – заученно произнес переводчик.

– П-прядко Петр Иванович, – с трудом выговорил Петр.

– Звание, часть, должность?

– Старший лейтенант. Начальник Головного склада горючего 5-й армии Юго-Западного фронта.

– С какой целью перешел линию фронта?

– Не хочу воевать за Сталина и большевиков.

– Почему?

– Они мне всю жизнь изговняли!

– И что дальше? – задал вопрос капитан.

Обругав еще раз Сталина и советскую власть, Петр перешел к легенде прикрытия. Она не заинтересовала капитана. Не дослушав до конца, он остановил переводчика и потребовал: пусть сообщит данные о численности и расположении советских частей на участке 52-го армейского корпуса. Ответы капитана не удовлетворили, и он окончательно потерял интерес к допросу. Петра выставили из кабинета и поместили в тесную коморку. Там, под присмотром часового, он изложил все письменно и дополнительно указал на наличие близких связей среди командования дивизии. Но и после этого гитлеровская разведка никак не отреагировала на советского офицера-перебежчика. Петра включили в общую команду военнопленных, и с наступлением дня она под конвоем вышла в Славянск.

Поздним вечером 16 января колонна военнопленных, измотанная долгим переходом, вползла в пригороды. От усталости Петр едва держался на ногах: остатки сил забрал раненый красноармеец – последние километры беднягу пришлось нести на руках. Злобный лай сторожевых псов известил пленных: одни мучения для них закончились, впереди ждали новые. Из морозного полумрака почерневшими от непогоды зубьями трехметрового забора ощетинился сторожевыми вышками сборно-пересыльный пункт. В этом адском котле перемалывались жизни сотен невинных. Каторжный труд, издевательства охраны и жизнь впроголодь в считанные дни превращали военнопленных в доходяг.

Судорожно извиваясь, колонна вползла в ворота лагеря и растеклась по баракам, чтобы пополнить армию рабов. Вермахт нуждался в новых пушках и танках, а ненасытное чрево крупповских заводов требовало все больше угля, руды, и потому жизнь лагерника ничего не стоила. Конвейер смерти не останавливался ни на минуту, бригады пленных долбили в отвалах кирками и ломами смерзшуюся породу, выковыривали уголь, грузили в тачки, по хлипким доскам поднимали на высоту и сваливали в вагоны.

Петру выпала незавидная участь – кирковать породу. На пятый день после двух-трех ударов киркой начинали отниматься руки и дала о себе знать недавняя болезнь – воспаление легких. В последнее время он просыпался с одной и той же мыслью: морозы спадут, и случится чудо: староста снимет его с бригады и пошлет в столовку. Там, под крышей, можно было отогреться и подхарчиться у знакомых из хлеборезки. Но наступил новый день, мороз не спал, и староста снова послал его на отвал.

Он понимал, что долго не протянет – силы таяли на глазах. Завтрака хватало самое большее на пару часов, а потом наваливались усталость и мороз. Стылый холод проникал под истрепанную шинель, терзал и кусал измученное тело. К концу дня в нем, казалось, вымерзало все: мозг, кровь и кости, а в голове звучал только один звук – удар кирки. Он плющил и терзал мозг, вечером в зону возвращались не люди, а бледные тени. Миска вонючей бурды, в которой изредка попадались ошметки от картошки, на короткое время возвращали к жизни. В выстуженном бараке места у печки принадлежали старосте и его прихлебателям, остальным приходилось ютиться где придется.

Подходили к концу шестые сутки плена. Чуть живой от усталости, холода и голода Петр пробрался на свое место, укутался с головой в то, что еще не отобрала охрана, чтобы хоть как-то сохранить каплю драгоценного тепла. На время боль в суставах и легких отпустила, унялась дрожь в теле, и он забылся в коротком сне с одной-единственной мыслью: «Надо что-то делать, что-то выдумать, чтобы не загнуться на отвале».

Самой смерти он давно перестал бояться – она находилась рядом и смотрела на него равнодушными, отупелыми взглядами «доходяг», напоминала штабелем мертвецов, сложенных за стеной штрафного барака, – промерзшая, как бетон, земля отказывалась принимать их.

Петр с тоской думал о том, что, возможно, завтра, а может, послезавтра его оставят силы, он рухнет под откос и больше никогда не поднимется. Кто-то из охраны лениво приподнимется над костром, может, даже пальнет или натравит пса, но даже он – злобная псина, потаскав тело по площадке, бросит и вернется к теплу. Потом чьи-то трясущиеся руки сдерут с деревенеющего тела то, что еще можно обменять у лагерной обслуги на пачку махры и чифиря. В конце дня другие «доходяги» взвалят на плечи заледеневший труп и как бревно потащат в лагерь. Спотыкаясь, они будут проклинать его за то, что помер не по-человечески, за то, что отбирает последние силы. Уже в лагере, когда другие бригады будут хлебать вечернюю баланду, им еще придется стоять на плацу, пока бригадир не отчитается перед старостой по загнувшимся доходягам.

– Подъем! – истошный вопль нарядчика вырвал Петра из полузабытья.

Он с трудом сполз с нар, на непослушных ногах проковылял на середину барака и стал в строй. За спиной на нарах и на полу осталось лежать несколько неподвижных тел – смерть собирала свою страшную жатву. Нарядчики, ухватив за ноги несчастных, поволокли к штрафному бараку. После переклички в барак вкатили четыре бака с похлебкой, и к ним выстроились очереди. Спустя тридцать минут с немецким педантизмом конвейер смерти сделал очередной оборот. Под лай сторожевых псов и крики охраны пленных вывели из бараков, построили на плацу, и пляска смерти продолжилась – старосты приступили к распределению по работам. Петр своей фамилии не услышал. Его и еще семнадцать человек под конвоем отвели в штабной барак. Он не пытался строить догадки, что ждет впереди, в изнеможении откинулся на стенку и растворился в тепле.

– Эй, Прядко?! Прядко?! – грубый окрик заставил его очнуться.

– А-а-а? Что? Куда? – не мог сообразить он.

– Шо, как мертвый? А ну, шевелись! – прикрикнул часовой.

Они прошли по коридору в противоположный конец и остановились у приоткрытой двери.

– Заходь! – приказал часовой.

Петр шагнул в кабинет. В нем находился одетый в офицерскую форму без знаков различия лет пятидесяти, невысокого роста, худощавый, с тонкими чертами лица человек, на котором выделялись серые глаза, чем-то напоминающие буравчики. Цепким, пронзительным взглядом он обшарил Петра с головы до ног, кивнул на стоящий перед столом табурет и снова уткнулся в документы.

«Тертый калач! Такого на мякине не проведешь! Чем-то напоминает наших особистов. Наверно, из контрразведки или разведки?» – оценил Буравчика Петр и, воспользовавшись моментом, исподволь разглядывал его. По приметам, которые дал Струк и другие агенты абвера, он имел сходство с Петром Самутиным – заместителем начальника абвергруппы 102.

«Пока везет, сразу на матерого зверя вышел!» – оживился Петр.

Это не укрылось от наблюдательного Буравчика – Самутина. Отложив документы в сторону, он с сарказмом произнес:

– Смотри, глаза не проешь! Че такой сладкий?

– Жить хочется, – не стал вилять Петр.

– Х-м-м. А там чего не жилось?

– Не дали.

– Тебе? Странно, с чего это ты, старший лейтенант Прядко, от любимой советской власти сбежал?

– Разлюбила.

– Как так? Ты за нее своей и чужой крови не жалел, а она вдруг разлюбила?

«Похоже, гад не только мои бумажки, а и доносы Струка читал! Точно Самутин! Значит, абвер!» – утвердился в своей догадке Петр и продолжил игру:

– Жить захотел.

– А там, что, не давали? Ты же у них герой! Небось за твои подвиги комиссары орденок нацепили?

– Угу, свинцовый пообещали, – буркнул Петр.

– Это за что ж тебя так? – допытывался Самутин.

– За все хорошее. Сволочи неблагодарные! Я им это не забуду! – и, перескакивая с одного на другое, Петр рассказал, как попал к Макееву, как был обвинен в шпионаже и посажен под арест. Самутин внимательно слушал и что-то помечал в блокнот. Судя по выражению лица, такие истории ему были не в новинку. Опытный вербовщик, набивший руку еще в петлюровской контрразведке, он увидел в этом озлобленном и загнанном в угол бывшем советском офицере будущего перспективного агента.

Прядко был не чета безликому сброду, который, чтобы не подохнуть с голодухи и вырваться за колючую проволоку, готов был подписать любую бумагу и обещать все что угодно. Такие агенты результатов не давали: у них хватало духа только на то, чтобы по мелочам гадить большевикам, а при первом удобном случае они норовили сорваться с крючка. Результат приносили те, кто ненавидел советскую власть или кем двигал циничный расчет. Прядко – бывший красный командир, до недавнего времени преданно служивший ей и отвергнутый ею, имел серьезный мотив поквитаться с ней. И Самутин положил глаз на «пышущего ненавистью к советам», смышленого офицера, но не спешил с предложением и дал ему выговориться.

Петр закончил свой эмоциональный рассказ и с напряжением ждал реакции Самутина. На его замкнутом лице трудно было прочитать ответ. Он умело держал паузу: встал из-за стола, прошелся по комнате, остановился напротив Петра и, сверля глазами-буравчиками, спросил:

– Говоришь, разлюбил советскую власть?

Петр поднялся с табурета и, встретившись с ним взглядом, отрезал:

– В гробу ее видел!

– Недолго осталось, к лету покончим! – самоуверенно заявил Самутин и задал тот самый главный вопрос, ради которого затевалась операция «ЗЮД». – Не боишься опоздать?

– В смысле? – Петр делал вид, что не понимает, о чем идет речь.

– Не прикидывайся дурачком! Я что ли, за тебя грехи буду замаливать?!

– Мне бы сначала домой. Два года не был. Там…

– Чего-о-о?! – глаза Самутина заледенели, и он разразился угрозами: – Сволочь, ты че о себе воображаешь?! Я с тобой не в бирюльки играю! Ты на коленях должен ползать…

– Герр офицер! Герр офицер, я-я-я… – пытался вставить слово Петр.

Но Самутин не стал слушать и отрезал:

– Короче, Прядко, или будешь воевать против комиссаров и жидов, или в расход. Даю час. А теперь пшел вон!

Петру стоило немалого труда сдержаться, чтобы не съездить по самоуверенной физиономии Самутина. Пряча глаза, он выскочил в коридор и перевел дыхание на крыльце. Крепкий мороз пощипывал за уши, нос, но он не чувствовал этого и всеми своими мыслями находился в тесной прокуренной комнате штабного барака. В памяти с фотографической точностью всплывали каждый эпизод и каждое слово из разговора с Самутиным. Расчет Рязанцева, что гитлеровская разведка клюнет на обиженного советской властью кадрового офицера-перебежчика, оправдался. И хотя Самутин за все время беседы ни разу не упомянул слово «абвер», Петр не сомневался, что попал по нужному адресу. Манера разговора и внешность вербовщика, подпадавшие под описание Струка, являлись тому подтверждением. Но тут в Петре проснулась тревога. «А не перегнул ли ты палку, Петя? Не в твоем положении ломаться. Может вернуться и…» – размышлял он.

– Эй, долго тут глаза мозолить будешь?! Дуй отсюда! – окрик часового заставил Петра встрепенуться.

Натянув поглубже шапку, он потащился в барак. При входе в нос шибанул смрад, казалось, навсегда впитавшийся в стены. Забившись в свой угол, Петр клял себя за то, что сразу не принял предложение Самутина.

«А вдруг уедет? Тогда все насмарку. Но он же дал час? И что? Нет, надо идти, пока не поздно», – решил Петр и прошел в конец барака.

За деревянной перегородкой располагался староста со сворой своих подвывал, сгрудившись у печки-буржуйки, они чифирили.

– Че надо, халдей? – смерив Петра недовольным взглядом, процедил он.

– В штабной барак, – буркнул Петр.

– Приспичило?

– Комендант приказал.

– На кой хрен ты ему сдался?

– Поди сам спроси.

– Чего-о-о?!

– Чего слышал, – огрызнулся Петр.

– Борзеешь, халдей! Ты у меня с кирки не слезешь! – пригрозил староста и, сплюнув под ноги, небрежно бросил: – Степан, отведи эту цацу!

Петр промолчал и направился к выходу. Вслед, как пощечина, прозвучало: «Стукач!» Ему показалось, что это услышали в самом дальнем углу барака.

Одно слово, всего одно, подобно бритве, безжалостно отсекло его от тех, кто мучился от голода и холода, кто медленно угасал от ран, но не смирился, не сдался и не вымаливал, не просил пощады у гитлеровцев. Презрение этих несчастных тяжким бременем легло на Петра. Сутулясь, он побрел к штабному бараку. На входе часовой заставил его померзнуть и только потом проводил в комнату к Самутину.

Тот встретил его самодовольной ухмылкой и с издевкой произнес:

– Быстро ты созрел.

– Угу, – буркнул Петр.

– Проходи, садись, пока не остыло! – хмыкнул Самутин и кивнул на табурет.

Петр присел и ждал, что последует дальше. А Самутин, покачиваясь на стуле, сверлил его глазами-буравчиками. Понурый вид пленного говорил сам за себя. Осклабившись, он с сарказмом сказал:

– Что-то на твоей физиономии не видно энтузиазма?

– В бараке остался, – выдавил из себя Петр.

– Ха-ха-ха, – хохотнул Самутин и, согнав с лица ухмылку, заговорил рублеными фразами: – Шутки кончились! Так будешь служить великой Германии или будешь выкобениваться?

– У меня есть выбор?

– Нет, но тебе крупно повезло. Про абвер слыхал?

– На своей шкуре испытал, – буркнул Петр и зябко повел плечами.

– И как?

– Живого места не осталось.

– Тогда мне нечего распинаться. Дураком не будешь – не пожалеешь.

– Я понял, герр офицер! – Петр закивал головой.

– Раз такой понятливый, подсаживайся ближе, я не кусаюсь, – предложил Самутин, затем взял из стопки бумаги чистый лист, ручку и, двинув по столу, потребовал: – Пиши!

– Что?! – насторожился Петр.

– Ну, не завещание же. Пиши посредине – «Подписка».

Тупое перо под рукой Петра скрипело, оставляло кляксы, и на бумагу ложились корявые буквы.

– Готово? Поехали дальше! – торопил Самутин. – Ниже: «Я, Прядко Петр Иванович, обязуясь служить великой Германии и ее фюреру» – Фюреру с большой буквы – «…беспощадно бороться с ее врагами». Ставь точку. Поставил?

– Угу, – пробормотал Петр.

– И последнее: «Для конспирации в работе избираю себе псевдоним». Выбирай, какую хошь фамилию или имя.

– Это еще зачем?

– Я ж сказал – для конспирации. Псевдонимом будешь подписывать свои донесения. Понял?

– Ага.

– Выбрал?

– Адольф можно?

– Чего-о-о?! Ты мне зубы не скаль – быстро вышибу! – пригрозил Самутин.

– Тогда Петренко, – подумав, предложил Петр.

– Петренко, так Петренко, главное, чтоб писучий был. Чем больше напишешь и чем больше большевиков на тот свет отправишь, то, як кажуть у нас на Украине, тем бильше грошей будэ. Потом, когда Сталину капут придет, купишь на них все свои Каневцы с Хацепетовкой в придачу.

– Гроши – это хорошо, с ними…

– Их еще заработать надо! – перебил Самутин и потребовал: – Теперь подпишись.

Петр расписался, поставил точку и передал лист с подпиской Самутину. Тот перечитал, положил в карман френча и объявил:

– Завтра предстоит другой разговор и в другом месте. С тобой будет говорить шеф. Крутить и вертеть перед ним – себе выйдет дороже. Поэтому язык прикуси, больно ты резвый. Про хату и мамку с батькой забудь. Если не хочешь опять в лагерь загреметь, то берись за любое задание. Понял?

– Так точно, герр офицер! – подтвердил Петр.

– И еще – харю побрей, и шоб свинарником не воняло. Понял?

– Да.

– Ночь перекантуешься в блоке «А» – это в штабной зоне, а завтра поедешь на смотрины. Кроме тебя, там будет 15 гавриков. Для них ты – Петренко, если кто любопытничать начнет – мне доложишь. Все ясно?

– Так точно! Разрешите идти?

– Не гоношись, отведут, – и Самутин гаркнул: – Худоба, зайди сюда!

В соседней комнате хлопнула дверь, и на пороге возник худой, как спичка, полицай.

– Мыкола, отведи этого в отстойник! – распорядился Самутин.

Блок «А» располагался в штабной зоне и служил общежитием. Петр оказался в одной комнате с тремя пленными. Судя по тому, как они вели себя, им хорошо промыли мозги. Сам он не горел желанием вступать с ним в разговоры и все еще не мог поверить в то, что вырвался из леденящих объятий смерти и сделал еще один шаг к цели – внедрению в абвер. Настоящий хлеб, отдающий теплом печи, обжигающе горячий, хоть и эрзац, но кофе, возвращали к его жизни. Сверлящий мозг стук кирки, остервенелый лай собак, мат старосты и охранников остались где-то там за стенами комнаты. Вымытое, пропаренное в бане тело стало невесомым, а из груди ушла саднящая боль. Петр лежал в чистой постели, в чистом белье и испытывал ни с чем несравнимое блаженство.

Ранним утром после завтрака его и еще пятнадцать кандидатов в шпионы и диверсанты посадили в грузовик и повезли в лагерь абвергруппы 102. Он располагался здесь же, в Славянске и прятался от посторонних глаз за высоким забором. В нем было две строго разделенные зоны – штабная и специальная. Отобранный Самутиным контингент разместили в отдельном блоке «Ц» штабной зоны и затем, по одному, стали вызывать на беседу.

Очередь дошла до Петра. В сопровождении инструктора, физиономия которого напоминала рубщика из мясной лавки, он поднялся на второй этаж и вошел в просторный кабинет. В центре за массивным столом восседал плотный, коренастый лет сорока подполковник. «Рубленная, словно топором, физиономия, большие залысины. Неужели сам начальник группы подполковник Гопф-Гойер? Неужели?» – Петр перебирал в уме описание гитлеровских разведчиков. Второй, высокий блондин спортивного телосложения, типичный ариец, по перечню Струка не проходил. Это был недавно назначенный в группу обер-лейтенант Райхдихт. Он занимал столик у окна, рядом с ним примостился Самутин.

Минуту, может, больше, но она Петру показалась вечностью, гитлеровцы бесцеремонно разглядывали его, а затем он попал под перекрестный опрос. В течение часа Гопф-Гойер и Райхдихт терзали Петра вопросами и, не сказав ничего, отправили обратно в блок «Ц». Позже его разыскал Самутин. По его довольной физиономии Петр догадался: смотрины прошли успешно. И не ошибся: перспективного агента Петренко Гопф-Гойер решил сразу проверить в деле. Остаток дня и весь следующий Самутин натаскивал Петра шпионскому дулу.

26 января агент абвера Петренко, с разведзаданием по сбору информации о частях 6-й армии покинул Славянск и вместе с Самутиным выехал к линии фронта. 2 февраля Петр уже находился в кабинете. Рязанцева. Возвратился он не с пустыми руками: данные на 3 кадровых сотрудников абвергруппы 102 и 5 агентов, готовившихся для заброски в советский тыл, – таков был первый итог операции «ЗЮД».

Рязанцев готов был расцеловать Петра. Тот стал первым не только в отделе армии, а и фронта, кто сумел внедриться в абвер! Операция «ЗЮД» выходила на качественно иной уровень – перед советскими контрразведчиками открылась уникальная возможность завязать с гитлеровской разведкой стратегическую оперативную игру.