Текст книги "Сталин. Охота на «Медведя»"

Глава 2

После приема у Вождя и доверительного разговора у наркома НКВД – Генриха Ягоды – Люшков как на крыльях полетел в такую милую его сердцу Одессу, чтобы провести отпуск, прежде чем отправиться к новому месту службы в Ростов-на-Дону. Последний раз на малой родине он был четыре года назад и с нетерпением ждал встречи с ней. Дорога от Москвы до Одессы заняла чуть больше полутора суток, но этого времени Люшков не заметил. Соседом по купе оказался одессит, и не просто одессит, а художественный руководитель оперного театра, знавший уйму забавных историй. К концу поездки Люшков изнемог от смеха. На перрон одесского железнодорожного вокзала он вышел с улыбкой, казалось, навсегда застывшей на лице. У ступенек вагона его встретил помощник начальника управления НКВД СССР Одесской области по материально-техническому обеспечению капитан Волобуй с машиной.

Коллеги по службе, решив не ударить лицом в грязь перед земляком-генералом, отрядили в его распоряжение в качестве ординарца целого капитана и заказали номер люкс в гостинице «Приморская». Люшков же не обольщался насчет этой заботы и, хорошо зная, как работает система, отказался от номера, чтобы лишний раз не попасть под прослушку и объективы скрытых фотоаппаратов, а заодно и от соглядатая – капитана. Отклонив его возражения, он распорядился ехать по адресу, где проживал друг детства Соломон Кац. Капитану ничего другого не оставалось, как подчиниться. Водитель завел машину. Люшков подался вперед и с жадным интересом вглядывался в знакомые улицы, площади и скверы города его детства и бурной юности.

Справа промелькнул величественный фасад оперного театра, и Люшков вспомнил, как в дни премьер он, будучи еще пацаном, вместе со старшим братом делал свой первый гешефт – перепродавал втридорога билеты в партер экзальтированным барынькам. Там же спустя четыре года, в ноябре 1917-го, они распространяли листовки-агитки и призывали сознательных граждан вступать в партию большевиков.

Машина скатилась под гору, и впереди возникла переливающаяся на солнце жарким серебром бесконечная морская даль. Люшков встрепенулся и будто растворился в теплой, ласковой черноморской волне. Он, брат, Соломон, Сашка-грек и Сашка-болгарин – этот бесшабашный мальчишеский интернационал, после налета на баштан Саливона, прихватив с собой парочку по полпуда кавунов, отправлялись на песчаную косу. Там в тени акаций они, наевшись до отвала, нежились на песке, а потом, подобно стайке ставрид, плескались в водах Голубой бухты.

Люшков закрыл глаза, облизнул губы и ощутил соленый привкус морской воды. Машину тряхнуло на ухабах. Волобуй цыкнул на водителя. Тот что-то невнятно пробормотал. Люшков открыл глаза, его взгляд упал на ажурную решетку приморского парка, и сердце сжала щемящая боль. Здесь в феврале 1919 года боевая группа «Союза социалистической молодежи Одессы» угодила в засаду контрразведки. Завязалась перестрелка, в ней Люшков потерял брата, сам был контужен и попал в плен. Удача и находчивость помогли ему вырваться из тюрьмы, а спасение от погони он нашел у Соломона Каца.

Сердце Люшкова радостно встрепенулось, когда за буйной зеленью он разглядел хорошо знакомый домик. На звук машины из калитки выглянул постаревший Соломон. И в следующее мгновение Люшков оказался в объятиях старого друга. С той минуты он безоглядно окунулся в мир, где царили мир, покой, и доверил себя Соломону. Тот окружил его вниманием и заботой. Конец этому благостному настроению, а с ним и отпуску, положил всего один звонок. Полпред НКВД СССР на Северном Кавказе Ефим Евдокимов срочно затребовал Люшкова на связь. Прямо из-за праздничного стола – Соломон отмечал свой день рождения – Люшкову пришлось отправиться в управление НКВД по Одесской области. По ВЧ-связи он вышел на Евдокимова. Тот находился на месте и сразу же ответил.

– Товарищ полпреда НКВД СССР на Северном Кавказе, начальник управления НКВД по Азово-Черноморского краю комиссар госбезопасности 3-го ранга Люшков, звоню по вашему распоряжению, – представился он.

– Генрих, ну какое еще распоряжение? Давай-ка оставь этот официоз бюрократам, нам же теперь бок о бок работать, – с первых же слов Евдокимов перешел на приятельский тон.

– Спасибо. Для меня высокая честь служить с соратником самого товарища Дзержинского.

– Благодарю. Как отдых?

– Как говорится: отдыхать – не работать. С утра думаю, где опохмелиться, а вечером – где выпить.

– Ха-ха, – хохотнул Евдокимов. – А как Одесса-мама поживает?

– Цветет и пахнет, для колорита не хватает только Мишки Япончика с его жиганами.

– В Ростове-папе они еще не перевелись. Ну да ладно, Генрих, шутки в сторону. Тут у нас обстановка обострилась и требуется твоя твердая рука.

– На каком участке?

– Да все на том же. Недобитки троцкисты снюхались с зиновьевцами и головы подняли. Пока не поздно, надо их свернуть.

– Ясно, Ефим Петрович, я готов прервать отпуск.

– А как жена?

– Как нитка за иголкой.

– Молодец! Так что жду тебя, Генрих. Рад буду вместе с тобой поработать, – закончил разговор Евдокимов.

28 августа 1936 года Люшков прервал свой отпуск, чтобы выехать в Ростов-на-Дону и вступить в новую должность – начальника УНКВД громадного Азово-Черноморского края, площадь которого занимала территорию от Дона до Черного моря. По прибытию к месту службы он первым делом заехал в представительство НКВД СССР на Северном Кавказе и представился Евдокимову. Тот был сама любезность: пел ему дифирамбы и обещал всяческое содействие в становлении на новом месте службы. И тому были причины, нарком Ягода, направляя Люшкова в Ростов, преследовал личную цель – ослабить позиции своего возможного соперника, полпреда НКВД СССР на Северном Кавказе Евдокимова. Этот его ход уже ничего не решал, Сталин раскладывал новый кадровый пасьянс. 26 сентября 1936 года Ягоду освободили от должности и назначили наркомом связи, его место занял не чекист, а партийный выдвиженец Сталина – Николай Ежов.

Новый нарком не только не потопил Люшкова, но и оставил на плаву, поручив ему убрать секретаря крайкома Бориса Шеболдаева и «зачистить» местные партийные организации, «засоренные троцкистским и оппортунистическим элементом». И здесь Люшкову волей-неволей пришлось вступить в борьбу с Евдокимовым. Тот всячески выгораживал Шеболдаева, с которым поддерживал приятельские отношения. Но не выполнить приказ наркома Люшков не мог и потому вынужден был всячески изощряться. К Шеболдаеву он решил подобраться со стороны и начал плести плотную осведомительскую сеть вокруг его заместителей Белобородова и Глебова. Осведомители ловили каждое неосторожно оброненное ими слово в адрес Сталина и критические высказывания в отношении «генеральной линии партии».

Сын портного, Люшков знал, как «шить» политические дела, и к ноябрю 1936 года «троцкисты-зиновьевцы Белобородова и Глебова» безнадежно запутались в паутине доносов. Оказавшись в тюремных камерах, они, не выдержав пыток и истязаний, оклеветали себя и своих сослуживцев. Вслед за ними в тюрьму УНКВД отправилось свыше двухсот человек руководящего партийно-хозяйственного актива Азово-Черноморского края.

Результаты проделанной Люшковым «работы» оценили не только в НКВД, но и выше. 2 января 1937 года политбюро ЦК ВКП(б) приняло специальное постановление «Об ошибках секретаря Азово-Черноморского края т. Шеболдаева и неудовлетворительном политическом руководстве крайкома ВКП(б)». После такого разгромного постановления судьбы Белобородова, Глебова и остальных «коммунистов-перерожденцев» были решены: они были исключены из партии и осуждены. Их участи не избежал и Шеболдаев. Сработала известная схема: сначала его «задвинули» в курский обком, потом сняли с должности, исключили из партии и репрессировали.

Казалось бы, Люшков снова «на коне». И здесь судьба в очередной раз подставила ему подножку, на место Шеболдаева назначили Евдокимова. В довершение ко всему на февральском пленуме ЦК ВКП(б) Ежов обвинил бывшего его покровителя Ягоду в том, что тот позволил «предателям» и «вредителям» проникнуть в центральный аппарат органов. Грозовые тучи не просто сгустились над Люшковым, его судьба повисла на волоске. Страхуя себя от обвинений в связях с «врагами народа», он сделал ловкий ход: одним из первых выступил застрельщиком в изобличении перерожденцев-предателей в рядах сотрудников органов госбезопасности и «развернул» дела на своих подчиненных, начальника Таганрогского горотдела УНКВД Баланюка и Новочеркасского райотдела УНКВД Шаповалова.

Но не только это спасло Люшкова от репрессий. Наряду с политической задачей – очисткой парторганизаций края от троцкистских и оппортунистических элементов» – перед ним стояла еще одна, не менее важная, связанная с оперативным обеспечением безопасности Сталина во время его пребывания на спецобъектах – черноморских госдачах. Одна из них строилась в Сочи – «Сосновая роща». Перед ее сдачей Люшков оттуда не вылезал и вместе с архитектором Мироном Мержановым подчищал последние «хвосты». Хозяин, посетивший спецобъект, остался доволен, и награда не заставила себя ждать. 3 июля 1937 года Люшков был награжден орденом Ленина.

Судьба снова улыбнулась ему, трамплин в Москву был готов, но пришла неудача, откуда он ее вовсе не ждал. На объект «Сосновая роща» прибыл с проверкой начальник охраны Сталина Николай Власик – и прибыл не в духе. Люшков с Мержановым решили поднять ему настроение и приготовили сюрприз. На площадке перед дачей Власика ожидал загадочный шатер. Люшков махнул рукой рабочим. Они дернули за веревки, полог слетел на землю, открылся фонтан, и затем заработали насосы. Да так заработали, что на Власика обрушился настоящий водопад. Он взбеленился и долго гонял Люшкова с Мержановым по даче, тыкал мордами в цветочные вазы и в задницы статуй древнегреческих богов, грозил отправить обоих туда, куда Макар телят не гонял.

С того дня неудачи одна за другой стали преследовать Люшкова. Его давние покровители Леплевский и Балицкий не смогли поделить между собой власть в Киеве. Ежов принял сторону Леплевского. В мае Балицкого сняли с должности наркома внутренних дел Украины и направили с понижением начальником УНКВД по Дальневосточному краю. Леплевский, заняв его кресло, вспомнил прошлые обиды. К августу 1937 года были сняты с должностей и затем арестованы все заместители Балицкого, большинство начальников отделов центрального аппарата и областных управлений на Украине. В своей мести Леплевский зашел так далеко, что бывших выдвиженцев Балицкого оперативные группы арестовывали по всей стране. В далеком Ташкенте отыскали начальника второстепенного 3-го отдела Рахлиса. Вскоре был арестован и сам Балицкий.

Люшков, на первый взгляд, мог не опасаться, Леплевский находился в фаворе, и волна репрессий миновала его. Зато новый выдвиженец Сталина – начальник Главного управления госбезопасности (ГУГБ) НКВД СССР Михаил Фриновский, тесно связанный с Евдокимовым и много лет проработавший в «органах» на Северном Кавказе, не простил Люшкову разоблачений «чекистов-перерожденцев» в УНКВД по Азово-Черноморскому краю и начал копать под него. Вывел Люшкова из-под удара Фриновского сам Ежов. С ним он познакомился в Ленинграде во время работы по делу об убийстве Кирова. Тогда по поручению Сталина по линии партии Ежов курировал ход расследования, а Люшков с позиций органов вел оперативную разработку. В результате их «активной работы» свыше 20 тысяч питерских партийно-хозяйственных и чекистских кадров попали под репрессии. Ежов помнил об этом и, не желая столкновений Фриновского с Люшковым, «развел» их по дальним углам.

31 июля 1937 года Люшков получил назначение на должность начальника УНКВД по Дальневосточному краю, сменив на этом посту комиссара 1-го ранга Дерибаса. Приступив к работе, он всячески старался отвести от себя нависшую опасность и с учетом «ростовского опыта» рьяно взялся за «выкорчевывание» в партийных организациях края и органах госбезопасности «троцкистов», «зиновьевцев» и прочих «замаскировавшихся врагов».

Первыми, в ком Люшков распознал «врага», был не кто иной, как его предшественник Дерибас. Он оказался «главным организатором в крае «правотроцкисткого Дальневосточного центра». Выбить из Дерибаса нужные показания для команды костоломов Люшкова не составило большого труда. После чего оставалось только заполнить схему заговора исполнителями. Их долго искать не пришлось, все они были под рукой – заместители Дерибаса – Семен Западный и Иосиф Барминский; последнего попутно сделали «японским шпионом». «Заговорщики», естественно, действовали не в одиночку и «втянули в свою преступную деятельность перерожденцев-предателей» – начальников областных управлений НКВД Леонида Липовского, Сергея Сидорова, Александра Лавтакова и других. Волна репрессий докатилась до последнего опера.

Под руководством Люшкова очистка органов госбезопасности и партийного аппарата Дальневосточного края от «врагов народа» и «изменников» шла такими темпами, что лимиты на приговоры «троек» по «первой категории» – расстрел (2 000 человек) и «второй категории» – осуждение к длительным срокам (4 000 человек) были исчерпаны к октябрю 1937 года. В наркомате пошли навстречу его настойчивым просьбам и пересмотрели их в сторону увеличения.

От такой работы Люшкова был в восторге первый секретарь Дальневосточного крайкома ВКП(б) Иосиф Варейкис. В письме Сталину 8 сентября 1937 года он писал:

«…После приезда в край нового начальника НКВД Люшкова было вскрыто и установлено, что также активную роль в правотроцкистском Дальневосточном центре занимал бывший начальник НКВД Дерибас… …Среди работников железных дорог были выявлены и расстреляны 500 шпионов».

В конце письма Варейкис заверял товарища Сталина в том, что «партийные организации и дольше будут беспощадно бороться с «перерожденцами».

Когда он писал эти строки, то вряд ли предполагал, что «новый начальник НКВД Люшков» уже копает под него яму. Не прошло и месяца после письма Варейкиса Сталину, как его освободили от должности и вызвали в Москву для объяснений в ЦК ВКП(б). До столицы он так и не доехал, был снят с поезда и арестован. Объяснения ему пришлось давать не в ЦК ВКП(б), а в камере на Лубянке. Следователь НКВД не стал их слушать, а предъявил Варейкису обвинение в организации «правотроцкистского Дальневосточного центра».

В результате «активной разоблачительной деятельности» Люшкова в Дальневосточном крае подверглись репрессиям, помимо славившего его Варейкиса, второй секретарь крайкома партии Владимир Птуха, председатель Далькрайисполкома Михаил Вольский, первые секретари Приморского обкома партии Павел Таныгин и Николай Мякинен, первый секретарь Хабаровского обкома Илья Слинкин, первый секретарь Сахалинского обкома Павел Ульянский, начальник штаба Приморской группы войск Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии (ОКДВА) Алексей Балакирев, командующий ВВС Приморской группы войск ОКДВА Иван Флеровский, а также предшественники Люшкова начальники УНКВД по Дальневосточному краю комиссар 1-го ранга Терентий Дерибас, комиссар 1-го ранга Балицкий и многие другие.

Маховик репрессий, раскрученный Люшковым, набирал обороты, и здесь он совершил ошибку. Ему изменило чутье, он не уловил, что из Кремля подули другие ветры. Было ли это связано с отдаленностью от Москвы или с тем, что под давним его покровителем Леплевским закачалось руководящее кресло начальника 3-го управления военной контрразведки НКВД СССР, и тому стало не до своего протеже. Как бы там ни было, но оказалось, что Люшков зашагал не в ногу с партией.

С наступлением 1938 года Сталин начал раскладывать новый кадровый «пасьянс» и сметать с политического поля лишние фигуры. 14 января 1938 года на Пленуме ЦК ВКП(б) с докладом выступил член политбюро Георгий Маленков. Он подверг резкой критике «перегибы» и «перекосы» в работе партийных организаций, связанные с «необоснованными исключениями коммунистов». По итогам заседания было принято постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии».

Сталин посчитал, что пришло время осадить своего «цепного пса» Ежова, а стране и народу в очередной раз явить «врагов» – виновников чудовищных злодеяний и преступлений. Одним из первых «козлов отпущения» стал Леплевский, наиболее рьяный исполнитель предыдущих разоблачений – «военно-фашистского заговора в Красной армии» и в партийных организациях Украины. Выправлять линию партии в органах госбезопасности взялся новый ставленник Сталина Михаил Фриновский. Он со своей командой, поработав, как следует, в Киеве, подготовил «схему заговора» и подобрал в нее исполнителей. И когда все было готово, настал черед самого Леплевского. 26 апреля 1938 года его арестовали и предъявили стандартное обвинение – «участие в правотроцкистской антисоветской организации и проведение контрреволюционной деятельности».

Арест Леплевского, Молчанова, а затем Кагана и звонок Фриновского в голове Люшкова складывались в одну зловещую цепочку. Холодная логика говорила: последнее звено замкнется на нем. У него не оставалось никаких сомнений в том, что в Москве ему приготовлен не гостиничный номер, а камера во внутренней тюрьме на Лубянке. Лишним подтверждением тому являлся предстоящий приезд в Хабаровск ставленника Фриновского и Евдокимова – начальника УНКВД по Западно-Сибирской области майора госбезопасности Григория Горбача. В телефонном разговоре он что-то плел насчет того, что по указанию наркома едет изучать положительный опыт работы управления по Дальневосточному краю в выявлении и изобличении заговорщиков. Но это не ввело в заблуждение Люшкова.

«Какой, на хрен, опыт?! Едет смена караула! Это конец, Генрих!» – осознал он весь трагизм своего положения, и его кулак обрушился на стол.

Сорвавшись с кресла, Люшков, как затравленный зверь, метался по кабинету, а с губ срывалось:

– За что?! Я же вам верой и правдой служил! Сволочи! Твари! За что?!

И когда приступ ярости угас, Люшков без сил рухнул в кресло и долго не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Им овладело полное безразличие ко всему происходящему. Как сквозь вату до него доносились телефонные звонки, но он не брал трубки. Все его существо замирало в ужасе от одной только мысли оказаться в руках следователя – садиста Хвата или Влодзимирского – начальника следственной части по особо важным делам НКВД СССР. В сравнении с их пыточным арсеналом, то, что Люшков и его подчиненные применяли к подследственным: «бутылочка», когда несчастного заставляли часами сидеть на горлышке бутылки, «шкатулка» – сутками держали в стенном шкафу – или «пианино» – крошили пальцы ящиками письменного стола, выглядело детской забавой.

Люшков в ужасе вжался в кресло. Его воспаленный мозг терзали нечеловеческие крики, стоны и мольба замученных им жертв; хруст сломанных костей и треск рвущейся на куски кожи; рев, истеричные вопли и мат озверевших от пролитой крови садистов-следователей и их подручных из комендантской роты; монотонная дробь пишущей машинки и шелест накрахмаленной блузки секретаря-машинистки.

– Нет! Нет! – сдавленный крик вырвался из груди Люшкова. Он, как ошпаренный, вскочил из кресла и снова заметался по кабинету.

«Сменить документы и бежать! Бежать, бежать! – сверлила мозг только одна эта мысль. Но куда?! От них не скрыться. А если уйти в тайгу и залечь? Глупо – рано или поздно подохнешь. А если за кордон? Да, за кордон! К япошкам! К врагам? Лучше к врагам, чем в лапы Горбачу и Фриновскому! Эти живодеры с живого шкуру сдерут. Все решено: за кордон, к японцам! Уходить и уходить немедленно, но не с пустыми руками!»

Люшков ринулся к сейфу и принялся перебирать документы, остановил выбор на материалах особой важности: алфавитной книге пофамильного учета внутренней и закордонной агентуры, шифркодах, обобщенной справке на арестованных и находящихся в оперативной разработке японских резидентов и агентов, карте с расположением частей Особой Краснознаменной Дальневосточной армии – и запихнул в портфель. Подумав, добавил к ним две гранаты, запер кабинет, спустился к дежурному по управлению и объявил:

– Я на границу, товарищ старший лейтенант! На контрольную явку с закордонным агентом.

– Ясно, товарищ комиссар государственной безопасности 3-го ранга, – принял к исполнению дежурный.

– И еще, доведите до начальника третьего отдела товарища Бердичевского, пусть срочно подготовит докладную по последним материалам на Варейкиса и его банду. Завтра она должна лежать у меня на столе. Тринадцатого с ней я вылетаю в Москву.

– Будет исполнено, товарищ комиссар государственной безопасности 3-го ранга.

– Вернусь к обеду, – бросил на ходу Люшков и спустился к машине.

Водитель предупредительно выскочил ему навстречу и распахнул дверцу. Люшков швырнул портфель на заднее сидение, сам занял место впереди и поторопил:

– Трогай, Миша, времени в обрез!

– Куда едем, Генрих Самойлович? – поинтересовался водитель.

– К границе, там скажу, куда конкретно, – не стал уточнять Люшков.

– Есть! – принял к исполнению Михаил и сел за руль.

Люшков откинулся на спинку сидения, остановившимся взглядом смотрел перед собой и ничего не замечал. Он жил только одной мыслью: «Вперед к границе!» Позади остались пригороды Хабаровска. Вскоре шоссейка сменилась проселочной дорогой, и суровая тайга подступила к обочине. Машину затрясло на ухабах. Люшков не обращал на них внимания, торопил время и подгонял водителя. Незадолго до рассвета они подъехали к воротам 59-го Посьетского погранотряда. Часовой рядовой впервые увидел столь высокого начальника, как комиссар государственной безопасности 3-го ранга, растерялся, забыл спросить пароль и открыл проезд. Машина вкатилась во внутренний двор. На гул мотора из штаба выскочил капитан – начальник погранотряда. Одернув на ходу гимнастерку и чеканя шаг, он направился к машине. Люшков открыл дверцу и ступил на землю. Капитан вытянулся в струнку, вскинул руку к козырьку фуражки и обратился с рапортом:

– Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга… – и осекся. Его лицо исказила судорожная гримаса.

– В чем дело, капитан?! Это что за доклад? – рявкнул Люшков, и его пронзила страшная догадка: «Сволочи, неужели доперли?! У него приказ на мой арест!»

Подтверждение ей он нашел в глазах капитана. В них плескались растерянность и страх. Его рука дернулась к кобуре с пистолетом, а с побелевших губ сорвалось:

– Т-товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, у-у меня приказ арестовать вас.

«У-y, очухались! Что делать?! Что?! Не дай ему опомниться! Сбивай с толку!» – и Люшков обрушился на начальника погранотряда.

– Ты что несешь, капитан?! Ты что не видишь, кто перед тобой стоит?!

– В-вижу, но у меня приказ, – лепетал тот.

– Какой, на хрен, приказ?! Это деза врага, а ты уши развесил!

– Никак нет.

– По каким средствам связи получил приказ?

– По телефону, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга.

– По телефону?! Дурак! А ты не подумал, что это японские агенты вклинились в линию? Идиот, на кого работаешь? Война на носу! Я тебя под трибунал отдам! – грозил Люшков.

– Я-я разберусь. Я-я разберусь. Я… – потерял голову начальник погранотряда.

– И немедленно! Высылай наряд на линию и пусть ищет подключение. Сам поступаешь в мое распоряжение и обеспечиваешь окно на границе! У меня важная встреча с закордонным агентом. Ты меня понял?

Капитан продолжал топтаться на месте.

– Ну, что стоишь, лом проглотил? Давай, давай шевелись, а то под трибунал загремишь! – подгонял Люшков.

Начальник погранотряда встрепенулся и на негнущихся ногах затрусил к штабу. Люшков, не выпуская из рук портфель с документами, не отставал от него ни на шаг. Поднявшись к дежурному, капитан распорядился поднять «в ружье» группу подвижного резерва и направить на обследование линии связи, потом взял двух бойцов из бодрствующей смены и присоединился к Люшкову. Возвратившись к машине, они выехали к границе. Через несколько километров хорошо укатанная лесная дорога перешла в лежневку. Под колесами потрескивали бревна, хлюпала вода, а скорость упала до черепашьей. У Люшкова иссякло терпение, и он спросил:

– Капитан, сколько осталось до границы?

– По прямой около километра, а по дозорной тропе где-то полтора, – доложил тот.

– Миша, остаешься здесь и ждешь нас! – распорядился Люшков.

– Есть! – принял к исполнению водитель.

– Наряд, к машине! – приказал начальник погранотряда.

Два пограничника заняли позицию у дозорной тропы. Капитан присоединился к ним и вопросительно посмотрел на Люшкова. Тот выбрался из машины, под ногами утробно чавкнуло болото. Размял затекшие ноги и поторопил:

– Что стоим, капитан, веди к границе!

– Есть! – ответил тот и спросил. – Разрешите уточнить, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, к какому участку?

«Вот же, зараза! Откуда ты такой дотошный выискался», – костерил его в душе Люшков и сердито буркнул:

– Веди, к нейтралке, а там видно будет.

– Есть! – произнес капитан, обернулся к пограничникам и приказал, – Наряд слушай мою команду: младший сержант Сергеев возглавляет движение, рядовой Иванов замыкает движение. Расстояние между основной группой не более 20 шагов. При обнаружении опасности подать условный сигнал: дважды крякнуть уткой и взять оружие на изготовку. Стрелять только по моей команде. Ясно?

– Так точно, товарищ капитан! – в один голос ответили Сергеев и Иванов.

– Наряд, по местам!

Пограничники заняли свои места согласно боевого расчета. Капитан стал перед Люшковым и дал команду:

– Шагом марш!

«Слава Богу, теперь они меня не догонят! – с облегчением вздохнул Люшков, шагнул вперед и спохватился: – А портфель?!» Обернувшись, он окликнул водителя:

– Миша!

– Я, Генрих Самойлович! – откликнулся он.

– Тащи портфель!

– Щас, Генрих Самойлович! Щас! – Михаил нырнул в машину, схватил портфель и напролом через кусты ринулся к Люшкову.

Забрав у него портфель, Люшков занял место в строю, и они двинулись к границе. Через сотню метров под ногами появилась твердая почва. Дозорная тропа вывела к сопке и змейкой запетляла по ее восточному склону. У ручья головной дозорный остановился. Люшков насторожился. Справа, как ему показалось, раздался шорох, и под неловкой ногой треснул сучок. Его рука скользнула к кобуре с пистолетом. В блеклом лунном свете словно из-под земли возникло два силуэта и воздухе прошелестело:

– Пароль!

– Хабаровск, – назвал Сергеев.

– Амур, – ответил старший.

– Как обстановка, Зайцев? – спросил начальник погранотряда.

– Товарищ капитан, за время несения дежурства нами не обнаружено признаков нарушения государственной границы СССР, – доложил тот.

– Хорошо, продолжайте службу! Обращаю ваше внимание…

– Капитан, не время для инструктажа! Я опаздываю на явку! – перебил его Люшков и потребовал. – Давай вперед!

– Есть! – принял к исполнению начальник погранотряда и распорядился. – Сергеев, продолжаем движение!

Они прошли еще около двухсот метров, лес расступился и впереди в предрассветном полумраке возник пограничный столб. Люшков забыл про страх и усталость, ноги сами несли его к границе. Ему оставалось сделать всего каких-то двести шагов, чтобы избавиться от смерти, ее леденящее дыхание он ощущал на своем затылке. Забыв об осторожности, Люшков оттолкнул начальника погранотряда в сторону и устремился к границе.

Тот бросился за ним вдогонку и, не решаясь остановить, срывающимся голосом повторял:

– Вы куда, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга?! Вы куда?! Там может быть засада!

Люшков налетел на Сергеева, едва не свалился на землю и отрезвел. С трудом, взяв себя в руки, он, внезапно осипшим голосом, просипел:

– Капитан, я ж тебе русским языком говорил: у меня явка с агентом срывается! А ты ползешь как черепаха.

– Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, но я же…

– Кончай болтать, давай вперед! – прорычал Люшков.

– A-а куда, товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга?

– Ну, не к япошкам же!

– Так куда?

– На кудыкину гору! Доложи основные ориентиры на участке, и я скажу куда!

– Справа, в двухстах метрах течет ручей Безымянный. Слева – распадок. Прямо по ходу движения, на маньчжурской стороне – сопка Плоская. Если взять…

– Достаточно, капитан, идем строго на сопку Плоская.

– Есть, товарищ комиссар 3-го ранга! Разрешите уточнить, а куда именно?

– Много будешь знать, рано состаришься, – отрезал Люшков и поторопил: – Давай, капитан, вперед, а то скоро светать начнет!

Выстроившись в цепочку – теперь ее возглавил начальник погранотряда, они двинулись к нейтральной полосе. Люшков с трудом сдерживал себя, чтобы не сорваться на бег. Приближался рассвет. Бледно-розовая полоска зари робко окрасила горизонт на востоке. Звезды трепетно мигнули и поблекли. Воздух стал недвижим. Стихли все звуки, и через мгновение яркая вспышка разорвала предрассветный полумрак. Из-за сопки показалась алая кромка солнца. Все ожило и пришло в движение. В кустах защебетали птицы. Порыв ветра зеленой волной прокатился по бескрайнему морю папоротника. На озере заиграла рыба, и зеркальную гладь покрыли сотни больших и малых кругов. Новый день вступил в свои права.

Остановившись перед нейтральной полосой, Люшков распорядился:

– Все, капитан, дальше я один!

– Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, разрешите лично обеспечить ваше прикрытие? – предложил тот.

– Нет, оставайтесь здесь и займите позицию! – приказал Люшков.

– Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, а если засада? Потом же с меня голову снимут!

– Не боись, капитан, я свою голову ценю не меньше твоей. Жди меня здесь!

– Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, это опасно! Японцы в последнее время совсем обнаглели.

– Ты что, глухой? Я же тебе русским языком сказал: жди здесь! Меня прикроют мои разведчики.

– Разведчики?! Я про них ничего не знаю!

– Тебе и не положено! – отрезал Люшков и шагнул вперед.

– Товарищ комиссар госбезопасности 3-го ранга, когда вас ждать? – бросил вдогонку начальник погранотряда, но так и не услышал ответа.

Густая стена из папоротника скрыла начальника УНКВД Дальневосточного края – грозу шпионов, вредителей и антисоветского элемента комиссара госбезопасности 3-го ранга Генриха Люшкова.

Начальник погранотряда и наряд напряженно вслушивались в тишину и ловили каждый подозрительный шорох. Характерный металлический звук заставил их насторожиться. Прошла минута, и на маньчжурской стороне, на дозорной тропе, возникли два серых силуэта патрульных японской погранполицейской службы. Они приближались. Над Люшковым нависла смертельная опасность, и здесь выдержка изменила пограничникам. Несмотря на его категоричный приказ обеспечивать прикрытие явки с дальних позиций, они ринулись к нейтральной полосе. Японцы заметили их движение, один из них сбросил с плеча винтовку и взял наизготовку. Это не остановило пограничников, ими двигал ужас того, что комиссара могли захватить в плен. Они бежали с одной только мыслью: опередить японцев и спасти Люшкова. Заросли папоротника закончились, перед ними метрах в сорока возникла знакомая фигура, в следующее мгновение она исчезла в густой пелене тумана.