Текст книги "Рожденные Смершем"

– Слов нет, ты молодчина, Антонина! – признал Шун, взял экзаменационную ведомость, вывел жирную пятерку в ореоле из шести лучей и заявил: – Теперь, Антонина, можно смело выходить замуж.

Она смешалась и не знала, куда себя девать под взглядами четверых абитуриентов.

Подмигнув, Шун заметил:

– Только смотри, Антонина, чтобы муж не оказался бухгалтером, его даже со светлой головой не проведешь.

– Я…я, – от радости у нее не нашлось слов.

Как на крыльях Антонина вылетела из аудитории и оказалась в объятиях подруг. Оставшиеся экзамены она сдала на хорошо, отлично и по общему итогу была зачислена на первый курс института. Радость от поступления омрачало отсутствие денег, домой ехать было не на что, а жить впроголодь уже не оставалось сил, и здесь на помощь пришли новые друзья.

«…стали съезжаться сокурсники, они меня поддержали, полуголодную пигалицу, которая поступила в институт»[6]6
  А.Г. Буяновская. Воспоминания. Оренбург: 201 5. С. 8.


[Закрыть].

У Леонида Георгиевича, так же как и у Антонины Григорьевны, после окончания школы не возникало сомнений, что надо продолжать учебу в вузе. И он, паренек из сельской глубинки, набравшись смелости, отправился покорять столицу – Москву, надеясь осуществить свою заветную мечту: стать кадровым военным – офицером Красной армии. Как оказалось, не боги обжигают горшки, Леониду Георгиевичу удалось поступить в один из самых престижных военных вузов – академию связи. Во время учебы он и сокурсники не были обделены заботой государства. Она тронула Леонида Георгиевича до глубины души.

«…как окончившего школу с отличием, меня приняли в Академию, дали бесплатное место в общежитии и стипендию – 150 рублей. Этих денег хватало на скромное, порой полуголодное, но в целом безбедное существование <…>

Я был поражен щедростью государства и дал себе слово оправдать доверие. С рвением и усердием я набросился на выданные учебники<…>»[7]7
  Л.Г. Иванов. Правда о Смерше. М.: 201 5. С. 61.


[Закрыть].

Будущим защитникам Отечества государство отдавало последнее, и тому были причины. На календаре был 1939 год, на западных и восточных рубежах СССР все чаще вспыхивали зловещие всполохи грядущей войны.

Поражение японских войск, которое они потерпели в мае-сентябре 1939 года в боях с частями Красной армии и армией Монголии на реке Халхин-Гол и озере Хасан, не отрезвило политиков и военных в Токио. Они продолжали вынашивать замыслы захвата советского Дальнего Востока, Восточной Сибири. С этой целью узким кругом генералов в обстановке беспрецедентной секретности был разработан план «Кантокуэн» («Кантогун токусю энсю» – «Особые маневры Квантунской армии»). В Токио только и ждали подходящего момента, чтобы привести его в действие.

Одновременно угроза войны для СССР нарастала и со стороны союзника Японии – фашистской Германии. В Берлине после головокружительных успехов военных кампаний против Польши, Дании, Бельгии, Нидерландов и Франции, армии которых не смогли противостоять натиску вермахта, были наголову разбиты, уже помышляли о мировом господстве. На пути к нему основным препятствием являлся СССР, поэтому по указанию Гитлера штаб главного командования сухопутных войск Германии приступил к разработке плана «Барбаросса» – «молниеносной войны» и разгрома Красной армии.

Несмотря на, казалось, непроницаемую завесу секретности, окутывавшую эти захватнические замыслы, они стали достоянием советского политического руководства. Первая разведывательная информация о том, что в конце 1936 года состоялось совещание высших руководителей вермахта, где обсуждались планы войны против СССР, поступила в Кремль в начале 1937 года. Она носила общий характер, в ней отсутствовали данные о сроках нападения, направлениях главных ударов и степени готовности Германии к войне.

Позже, вслед за этой информацией из надежных разведывательных источников, последовало подтверждение захватнических планов фашистской Германии. Ее предоставили убежденные антифашисты – агент «Корсиканец», старший правительственный советник имперского министерства экономики, и агент «Старшина», сотрудник разведотдела люфтваффе. Они входили в знаменитую советскую разведывательную сеть в Германии, известную в истории как «Красная капелла». Их данные красноречиво свидетельствовали о неизбежности войны и не вызывали в Кремле сомнений в достоверности. Представил эти сверхважные материалы будущая легенда советских спецслужб резидент в Германии Александр Коротков.

В это же самое время резидент советской разведки в Токио «Рамзай» – Рихард Зорге сообщал о готовности военно-политического руководства Японии приступить к реализации плана «Кантокуэн». Эту информацию он получал от ведущего агента резидентуры Хоцуми Одзаки – советника премьер-министра Фумимаро Коноэ. Японский самурай готовился к прыжку на советский Дальний Восток.

По данным «Рамзая», командующий Квантунской армией генерал Умэдзу настаивал на том, что «…именно сейчас представляется редчайший случай, который бывает раз в тысячу лет, для осуществления политики государства в отношении СССР. Необходимо ухватиться за это».

Ему вторил начальник штаба генерал Есимото: «…начало германо-советской войны может явиться ниспосланной нам свыше возможностью разрешить северную проблему. Нужно отбросить теорию «спелой хурмы» и самим создать благоприятный момент».

Готовясь к войне с Советским Союзом, Берлин и Токио старательно напускали плотную дезинформационную завесу, с этой целью затеяли дипломатическую игру в мирные переговоры с советским руководством. В Кремле отнюдь не питали иллюзий в отношении истинных намерений Японии и Германии и, говоря о мире, как могли, оттягивали неизбежную войну. Времени на ее подготовку катастрофически не хватало, и потому все имевшиеся ресурсы страны были брошены на укрепление обороны и повышение боеспособности Красной армии и Военно-морского флота. Это потребовало свертывания ряда социальных программ, что очень скоро почувствовали на себе студенты большинства вузов. Вновь было введено платное образование. Скудный бюджет Хрипливых не мог выдержать такой нагрузки, сестрам пришлось прекратить учебу и возвратиться домой, в Симферополь.

Антонина Григорьевна так вспоминала об этом:

«…проучилась я всего один семестр. В ноябре 1940 года вышло постановление СНК (Совета народных комиссаров СССР) о введении в институтах платного обучения. За семестр надо было заплатить 300 рублей. Я в Киеве, сестра на 2-м курсе Днепропетровского университета, на двоих надо 600 рублей. А отец на всю семью из 5 человек получал 300 рублей. Таким образом, наша учеба была закончена, и мы обе вернулись домой. Горком комсомола направил меня пионервожатой в ж.д. школу, с 1 января 1941 года я начала там работать <…>»[8]8
  А.Г. Буяновская. Воспоминания. Оренбург: 201 5. С. 8.


[Закрыть].

В отличие от Хрипливой изменчивая военная судьба была более благосклонна к Леониду Георгиевичу, но совершила невероятный поворот.

«…в январе 1939 года я был приглашен на беседу к оперработнику НКВД, который предложил мне перейти на работу в органы НКВД. Я первоначально отказывался, ссылался на то, что вначале мне надо получить высшее образование. При этом мне казалось, что я привел неотразимый довод, сославшись на И. Сталина, который заявил, что кадры должны быть образованными. Но парень из НКВД был неуступчив и нажимал на то, что я комсомолец и должен понимать обстоятельства <…>»[9]9
  Л.Г. Иванов. Правда о Смерше. М.: 201 5. С. 63.


[Закрыть].

Леонид Георгиевич «понял обстоятельства» и перешел на службу в органы госбезопасности. Профессиональному мастерству контрразведчика он учился в специальной школе НКВД, располагавшейся в Сиротском переулке Москвы. Несмотря на место пребывания, обеспечение и условия содержания слушателей были далеко не сиротскими. Жили они в обустроенном общежитии по три-четыре человека в комнате, питались в столовой, пища была не хуже, чем домашняя. Спецклассы были обеспечены современными наглядными пособиями, раскрывавшими особенности профессии контрразведчика. Помимо бесплатного обеспечения вещевым имуществом слушателям выплачивалась стипендия в размере 350 рублей, по тем временам деньги немалые.

Учился Леонид Георгиевич прилежно, окончил курсы с отличием и оказался единственным слушателем, которому за особые отличия приказом наркома НКВД Лаврентия Берии было присвоено звание на ступень выше. При распределении представители кадрового органа предложили ему продолжить службу в Москве в Центральном аппарате наркомата. Леонид Георгиевич, как и большинство выпускников, рвался на передовой боевой участок, где лицом к лицу рассчитывал сойтись с врагом. Таким с сентября 1939 года после воссоединения стали Западная Украина и Западная Белоруссия. На их территориях тайная война носила наиболее ожесточенный характер.

О ее накале убедительно свидетельствует докладная записка наркома НКГБ УССР Павла Мешика, направленная секретарю ЦК ВКП(б) Украины Никите Хрущеву «О ликвидации базы ОУН* в западных областях Украины»:

«…материалами закордонной агентуры и следствия по делам перебежчиков устанавливается, что немцы усиленно готовятся к войне с СССР, для чего концентрируют на нашей границе войска, строят дороги и укрепления, подвозят боеприпасы…

Известно, что при ведении войны немцы практикуют предательский маневр: взрывы в тылу воюющей стороны («пятая колонна» в Испании, измена хорватов в Югославии).

Материалы, добытые в процессе агентурной разработки и следствия по делам участников Организации украинских националистов (ОУН*), в том числе и воззвания в листовках организации, свидетельствуют о том, что во время войны Германии с СССР роль «пятой колонны» немцев будет выполнять ОУН*.

Эта «пятая колонна» может представлять собой серьезную опасность, так как она хорошо вооружена и пополняет свои склады путем переброски оружия из Германии. Так называемый Революционный провод ОУН*, руководимый Степаном Бандерой, не дожидаясь войны, уже сейчас организовывает активное противодействие мероприятиям советской власти и всячески терроризирует население западных областей Украины <…>

Население некоторых сел настолько терроризировано, что даже советски настроенные люди боятся выдавать нелегалов. Например… председатель сельсовета с. Козивка того же района Тарнопольской области Гороховский, преследуемый бандитами, вбежал в хату своего родного брата, где и был зверски убит. Будучи запуган, брат Гороховского не выдал бандитов».

Нарком государственной безопасности УССР Мешик»[10]10
  Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сб. док. Т. 2. Кн. 2. М.: 1 998. С. 99–1 01.


[Закрыть].

На этот самый сложный участок и стремился попасть Леонид Георгиевич. Его рапорт был удовлетворен, и он с группой оперработников прибыл в Киев в распоряжение НКВД УССР, там не задержался, отбыл в Северную Буковину, в Черновцы, и незамедлительно приступил к работе.

Начинать ее, по словам Леонида Георгиевича, пришлось «…буквально с нуля. Не было ни кадров, на агентов, ни помещения. <…>Работа была боевая и активная. Мы вскрывали сионистские организации, которые вели антисоветскую пропаганду и главным образом боролись с организацией украинских националистов*.

Организация украинских националистов, сокращенно ОУН*, встретила нас во всеоружии: активное подполье, подготовленные в Германии агенты и местные жители, согласившиеся сотрудничать с абвером»[11]11
  Л.Г. Иванов. Правда о Смерше. М.: 201 5. С. 69.


[Закрыть].

Быстро освоившись с обстановкой, Леонид Георгиевич сосредоточился на комплектовании агентурного аппарата, в короткие сроки провел ряд важных вербовок, в том числе и среди боевиков ОУН*. Одного из них ему предстояло отправить с заданием на сопредельную сторону – Румынию.

На календаре было 21 июня 1941 года. Доложив начальнику отдела о готовности к маршрутированию агента за кордон и получив санкцию на его проведение, Леонид Георгиевич выехал к границе. На пути к ней в заранее обусловленном месте он подсадил к себе в машину агента, и уже вместе они проследовали к пограничной заставе. За несколько километров до нее, договорившись встретиться в установленный час на начальной «точке перехода» границы, расстались. Агент шмыгнул в кусты, и через мгновение о нем напоминало только покачивание веток. Иванов проехал на заставу, где его ждал ее начальник – младший лейтенант Кирилл Алексеев. Это были не первая их встреча и не первая совместная операция. Крепко пожав руку, Алексеев не стал задавать лишних вопросов, проводил к себе в кабинет и предложил чай.

– Спасибо, Кирилл, сначала дело, – отказался Иванов.

– Ну, как скажешь, – не стал настаивать Алексеев, открыл сейф, достал карту, она была испещрена знаками, понятными только военному человеку, и расстелил по столу.

– Погоди, погоди с ней, Кирилл, – остановил Иванов и поинтересовался: – Как обстановка на границе?

– Хреновая, Леня.

– А ты не сгущаешь краски?

– Ничуть. Если не веришь, то можешь спросить у любого бойца. Они тебе такое расскажут…

– Верю, верю, Кирилл, – перебил Иванов, но не удержался и спросил: – А что, бойцы не верят заявлению нашего правительства?

– Какому?

– Что всякие разговоры о войне с Германий это…

– Да какие на хрен разговоры! О чем ты, Леня?! – взорвался Алексеев. – Надо быть слепым, чтобы не видеть того, что происходит на той стороне! Война к нам в двери не то что стучится, она ломится! Ну что…

– Все! Все! Не горячись, Кирилл, – не стал затрагивать эту болезненную тему Иванов и перешел к операции: – Где будем выводить моего агента?

Алексеев, поиграв желваками на скулах, обратился к карте. Острие карандаша скользнуло по лесному массиву и остановилось на ущелье.

– Предлагаешь здесь? А почему? – уточнил Иванов.

– Глухое место, человека обнаружить сложно, – пояснил Алексеев.

– А что известно про их посты? Они где находятся?

– Здесь и здесь, – карандаш в руке Алексеева описал на карте два кружка.

– Информация свежая?

– Да, по состоянию на вчерашний день.

– А как часто они меняют расположение постов?

– Не часто, а в последнее время вообще перестали.

– Ну раз так, то там и сделаем проводку, – принял окончательное решение Иванов и предложил: – А теперь можно побаловаться, и не только чайком.

– Не вопрос, – живо откликнулся Алексеев и вызвал дежурного.

После ужина он оправился проверять несение службы нарядами, а Иванов коротал время за изучением оперативных сводок и ждал, когда наступит час икс. Ближе к полуночи к нему присоединился Алексеев, договорившись встретиться у участка вывода агента на сопредельную территорию, они разошлись. Иванов покинул заставу, избегая открытых мест, выбрался на обусловленное место и дал сигнал. В ответ трижды ухнул филин, и через мгновение на поляну вышел агент. Внешне он выглядел спокойным, о волнении говорило только частое покашливание. Осторожно ступая, они пробрались к глубокой ложбине, она вела на нейтральную полосу. Прошла минута, другая, и как из-под земли возник Алексеев. Он, как всегда, был немногословен, коротко доложил, что проход на сопредельную сторону свободен. Обменявшись с Ивановым коротким рукопожатием, агент шагнул на козью тропу и исчез во мраке ночи. Прошла минута, другая, на сопредельной территории царила тишина. Подождав еще некоторое время, Иванов и Алексеев возвратились на заставу и легли спать. Стрелки часов показывали один час пятнадцать минут.

Им и всему советскому народу оставалось всего два часа мирной жизни.

Глава 2
«…Нам сообщили: Севастополь бомбили…»

22 ИЮНЯ 1941 ГОДА

Заканчивалась самая короткая летняя ночь. Время неумолимо отсчитывало последние минуты в жизни сотен тысяч советских и германских солдат и офицеров. Военная машина вермахта и его сателлитов пришла в движение. Предрассветную тишину взорвал гул мощных авиационных моторов. С аэродромов в Восточной Германии, Польше, Венгрии и Румынии самолеты дальней авиации люфтваффе поднялись в воздух и взяли курс на восток. Первые бомбы упали на Севастополь в 3.15. Спустя пятнадцать минут рев десятков тысяч артиллерийских орудий, казалось, обрушил небеса на землю. Ночь превратилась в день. Огненный смертоносный вал, сметая на своем пути пограничные заставы, военные гарнизоны, покатился вглубь боевых порядков советских войск. После завершения артподготовки ударные части вермахта и его сателлитов поднялись в атаку.

22 июня в 3.30 план «Нахштосс»– нападение немецко-румынских войск на Буковину вступил в действие. 1 1-я немецкая армия под командованием генерал-полковника Ойгена фон Шоберта, 3-я и 4-я румынские армии под командованием генерала Иона Антонеску перешли советско-румынскую границу и атаковали заставы 97-го Черновицкого погранотряда.

Предрассветные сумерки разорвали яркие вспышки. Шквал артиллерийского огня обрушился на расположение 5-й погранзаставы младшего лейтенанта Кирилла Алексеева и расположенного по соседству с ней села Шепот. Первые снаряды легли на подступах к ним. Следующий артиллерийско-минометный залп грязно-желтыми тюльпанами усыпал плац и хозяйственный двор заставы. Пристрелявшись, вражеские батареи повели прицельный огонь по зданиям и сооружениям. Взрывом артиллерийского снаряда сорвало дверь конюшни, обезумевшие от страха лошади, вырвавшись из бушевавшего пламени, носились по двору. Наиболее интенсивному обстрелу подверглись казарма, штаб, вскоре на их месте осталась груда дымящихся развалин. Чудом устояла наблюдательная вышка, иссеченная осколками, она походила на решето.

Несмотря на массированный огонь, продолжавшийся около пятнадцати минут, застава не понесла людских потерь. Сказалась предусмотрительность Алексеева. Опытный, инициативный командир, начинавший службу на границе еще в 1934 году, он больше полагался на свой практический опыт и реалии складывающейся оперативной обстановки, чем на устаревший Полевой устав и указания, поступавшие от вышестоящего начальства. Обстановка на границе, накалявшаяся с каждым днем, говорила ему о неизбежности войны. Вместе с подчиненным Алексеев готовился встретить ее во всеоружии. В последние две недели пограничники с наступлением ночи, соблюдая маскировку, возводили ложные опорные пункты обороны, строили запасный командный пункт, землянки и в них же оставались ночевать. В час испытаний предусмотрительность Алексеева спасла жизнь ему и подчиненным.

На часах было 4.15. Обстрел расположения заставы так же внезапно, прекратился, как и начался. Наступила зыбкая тишина. Ее нарушали треск пламени и ржание метавшихся по двору лошадей. В нее вкрадывался и постепенно нарастал звук мощных моторов. Порыв ветра подул со стороны горы Буковинки и разорвал молочную пелену тумана. За ней проступила серая лента горного серпантина шоссе. По нему, лязгая и громыхая, извивалась металлическая гусеница из танков и бронетранспортеров. Прошла минута, другая, и из ближайшего к расположению заставы лесочка показалась мышиная стая-цепь противника. Немцы и румыны шли в полный рост, рассчитывая на легкую и бескровную победу. На заставе, перепаханной минами и снарядами, казалось, не могло уцелеть ничего живого. Но те, кого они посчитали мертвыми, восстали из руин. Мощный взрыв под головным бронетранспортером вздыбил землю. В следующее мгновение из скрытых укреплений и замаскированных огневых точек на вражескую пехоту обрушился шквал огня. В этот удар пограничники вложили всю ненависть к вероломному врагу. Не выдержав натиска, он, огрызаясь короткими очередями, попятился назад и скрылся в лесу. Не давая пограничникам передышки, противник снова подверг заставу мощному артиллерийско-минометному огню, а затем, перегруппировав силы, повторил атаку, но и она провалилась.

С перерывами бой продолжался до захода солнца. С особой настойчивостью противник пытался пробиться на участке шоссейной дороги. Очередная, седьмая атака на этом направлении захлебнулась. Пограничникам удалось подбить еще один бронетранспортер в узкой горловине, и он закупорил проход остальной колонне. Попытки оттащить его в сторону каждый раз терпели неудачу. Меткий огонь пулеметного расчета, занимавшего господствующую высоту – гору Буковинку, не давал возможности буксировщикам подобраться к бронетранспортеру.

Захлебнулась атака и на северном фланге обороны заставы, где находился Леонид Иванов. Поредевшая под прицельным ружейно-пулеметным огнем цепь наступающих откатилась назад и потонула в тумане, поднимавшемся из низины. Молочно-белые языки наползали на поле боя и скрадывали язвы войны: воронки от разрывов мин и снарядов, тела убитых и раненых. Наступила хрупкая тишина. Об ожесточенном бое напоминали стоны раненых, отрывистые команды и прогорклый запах пороха, витавший в воздухе.

Иванов положил на бруствер карабин, сполз на дно окопа и закрыл глаза. У него уже не оставалось сил пошевелить ни ногой, ни рукой. Он жил только одной мыслью:

«Живой! Ты живой еще, Леня!»

– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! – как сквозь вату донесся голос.

Иванов встрепенулся, поднял голову и открыл глаза. Перед ним стоял пограничник, на его почерневшем от копоти лице жили только одни глаза. Он доложил:

– Товарищ лейтенант, младший лейтенант Алексеев собирает офицеров на командном пункте.

– Иду, – коротко обронил Иванов, с трудом поднялся на ноги, забрал с бруствера карабин и направился на КП.

На его пути встречались бойцы. Воспользовавшись затишьем, одни очищали оружие от грязи, другие – восстанавливали траншею, разрушенную минами и снарядами, пулеметные расчеты меняли позиции, чтобы уйти от огня вражеских батарей. На их лицах Иванов не находил ни страха, ни растерянности, сказывались боевая выучка и интенсивные тренировки. На входе к КП он столкнулся с политруком младшим лейтенантом Леонидом Базылевым – заместителем Алексеева, руководившим обороной на южном фланге обороны. На правом рукаве его гимнастерки расплывалось бурое пятно.

– Ты ранен, Леня?! – всполошился Иванов.

– А, пустяки, – отмахнулся Базылев, азартно блеснул глазами и заявил: – Всыпали гадам так, что только пятки сверкали.

– Мы тоже. Дальше ручья они не смогли пройти.

– Одно слово, мамалыжники! Из них бойцы, что из говна пуля, – с презрением бросил Базылев и распахнул дверь на КП.

Возвращаясь к тем первым часам войны, Леонид Георгиевич вспоминал:

«…ранним утром несколько резких выстрелов прозвучали рядом. Заметив знакомого мне разведчика – пограничника, я поспешил к нему. Он шел к своим бойцам, оборонявшим северный участок заставы. Его участок представлял собой продуманную и оборудованную систему обороны, включающую несколько господствующих над местностью, связанных ходами ДЗОТов и остроумно выполненных схронов <…>

Благодаря сложной для наступающих горной местности и в немалой степени труду и смекалке пограничников мы наносили противнику значительный ущерб, практически не неся потерь в живой силе <…>

В пограничных боях ценой жизни нескольких пограничников были уничтожены сотни вражеских солдат и офицеров»[12]12
  Л.Г. Иванов. Правда о Смерше. М.: 201 5. С. 74–75.


[Закрыть].

Стряхнув с себя пыль, Иванов и Базылев вошли на КП.

На КП помимо Алексеева находился старшина Михаил Мордвинов. В свете керосиновой лампы их исхудавшие лица походили на восковые маски. Алексеев провел ладонью по запавшим щеки и осипшим от команд голосом произнес:

– Какие у кого потери?

– У меня трое раненых, но все в строю, – доложил Базылев.

– Есть те, кто нуждается в госпитализации? – уточнил Алексеев.

– Таковых нет.

– Береги людей, Леня! Под пули зря не бросай! – потребовал Алексеев и обратился к Иванову.

– Что у тебя, Леонид?

– У одного – контузия, у другого осколком зацепило ногу. Сражаться могут, – сообщил Иванов.

– А сам ты как, с нами или в Черновцы?

– Пока с вами, до особого распоряжения.

– Приказать тебе, Леонид, я не могу, но попрошу на время заменить политрука комендатуры Мешкова, пока из отряда не пришлют ему замену.

– А с ним что?! – в один голос воскликнули Иванов и Базылев.

– Убило! Прямым попаданием снаряда – глухо произнес Алексеев.

– Как?.. Я полчаса назад видел его живым и невредимым! – не мог поверить Базылев.

– Это война, Леня, – с ожесточением произнес Алексеев и, поиграв желваками на скулах, склонился над картой-схемой обороны заставы.

На стыке центра и левого фланга линию обороны в районе шоссе пронзали жирные красные стрелы. Он ткнул карандашом в это место и объявил:

– За последние два часа они трижды атаковали на данном направлении. Следующую атаку, я думаю, надо ждать здесь.

– Понятно! Гады, хотят прорваться по шоссе, чтобы отрезать нас от погранотряда! – заключил Базылев.

– Правильно мыслишь, Леня! Поэтому сделай все возможное и невозможное, но не дай пройти противнику! – потребовал Алексеев.

– Есть! – принял к исполнению Базылев и посетовал: – Мне бы гранат подбросить, а то как кот наплакал.

– Будут тебе гранаты, будет тебе и пулемет, – пообещал Алексеев и обратился Мордвинову: – Миша, весь резерв гранат и пулеметный расчет Скляра передашь Лене!

– Есть передать! – принял к исполнению Мордвинов и, помявшись, спросил: – А я с чем тогда останусь?! С чем, Кирилл Григорьевич?!

– Не переживай, Миша! Будет с чем, – заверил Алексеев и поинтересовался: – Ты лучше скажи, сколько у нас лошадей осталось?

– Десять или одиннадцать, точно не скажу. А что?

– Сажаешь на них отделение Беляева и скрытно проникаешь на сторону противника по нашему левому флангу.

– Понял. А дальше что? – уточнил Мордвинов.

– Как только они попрут на Базылева на стыке левого фланга и центра нашей обороны, ты ударишь им в тыл. Задача ясна?

– Так точно! – подтвердил Мордвинов, не удержался и проворчал: – С карабинами много не навоюешь.

– А кто сказал, что с карабинами. Я снимаю со своего участка расчет Дроздова и передаю тебе.

– Кирилл Григорьевич, может, не стоит так оголять центр. Давай я отдам мой пулеметный расчет, – предложил Иванов.

– Справлюсь, Леонид. У меня остается дот с Никитиным и Шередягой. А эти ребята свое дело знают. Тем более они к местности хорошо пристрелялись. Так что силенок на моем участке хватит, – отказался от помощи Алексеев.

– Кирилл Григорьевич, разрешите вопрос, – обратился Мордвинов.

– Слушаю тебя, Миша.

– А что слышно про то, когда Красная армия ударит?

Алексеев прокашлялся и, потупив взгляд, сказал в сторону.

– Сейчас идет перегруппировка ее частей. Сегодня-завтра, а возможно, в ближайшие часы она нанесет сокрушительный… – последние слова Алексеева заглушил взрыв артиллерийского снаряда.

Он разорвался в нескольких десятках метров от КП. Под ногами пограничников и Иванова земля заходила ходуном, над головой жалобно затрещали бревна перекрытия.

– По местам, товарищи! Ни шагу назад! – приказал Алексеев, бросился к стереотрубе и приник к окулярам. Из леса показалась густая цепь вражеской пехоты. Над полем боя зазвучал злобный лай автоматов и пулеметов.

Рассредоточившись по позиции, пограничники продолжали стойко держать оборону. Безуспешные атаки румын, видимо, вывели из себя немцев, и они бросили им в подкрепление до батальона пехоты. На пятые сутки боев им удалось блокировать дзот, где держал оборону пулеметный расчет Николая Никитина и Алексея Шередяги. Они отстреливались до последнего патрона, когда те закончились, пустили в ход гранаты, а затем вступили в рукопашную. Силы оказались не равны. Истекающие кровью Алексей и Николай попали в плен и подверглись чудовищным пыткам.

Удержать захваченную позицию немцы не смогли. Пограничники нанесли ответный удар, прорвались к доту и вступили в рукопашную схватку. В своей ненависти противники потеряли человеческий облик. Окровавленные, рычащие клубки тел катались по земле, кололи тесаками и штыками, рвали зубами и душили друг друга. Чужая и своя кровь хлестала по лицам и рукам, но они не замечали ее и не чувствовали боли, они жили только одним – уничтожить, убить врага. Не выдержав натиска, те из немцев, кто уцелел в беспощадной схватке, бежали. Пограничники занялись поисками Никитина и Шередяги, и когда обнаружили их обезображенные пытками тела, то ужаснулись. У Николая были выколоты глаза, а лоб и спина сочились кровью пятиконечных звезд. Нелюди-садисты отрезали Алексею нос и уши.

В тот день немцы и румыны больше не решились атаковать позиции пограничников. Ночь прошла без сюрпризов, а с наступлением рассвета бой возобновился. На шестые сутки противник предпринял очередную попытку захватить господствующую высоту – гору Буковинка, обрушил на нее плотный минометный огонь, накрыл расчет пулеметчиков и не замедлил этим воспользоваться, ринулся на штурм позиций пограничников. Все решали секунды. Алексеев не стал медлить, оставив за себя Базылева, вместе с резервом бойцов бросился на помощь товарищам. Это был его последний бой. Заменив пулеметный расчет, он продолжал сдерживать противника, а когда тот прорвался на позицию, вступил с ним в рукопашную схватку и героически погиб.

Потеряв командира, пограничники не дрогнули и продолжали сражаться до 3 июля. За это время они отразили 58 атак противника и не уступили ни пяди своей земли, когда, наконец, поступил приказ занять новый рубеж обороны. Покидая заставу, «алексеевцы» посчитали это решение командования 97-го Черновицкого погранотряда тактическим маневром. Они все еще надеялись, что вот-вот ударит Красная армия, уничтожит врага, и они вернутся обратно. Ни Базылев, ни Иванов, ни их боевые товарищи еще не знали, что пять дней назад пала столица Белоруссии – Минск. В те роковые июльские дни 1941 года никому из них даже в самом чудовищном сне не могло присниться, что фашисты будут стоять под Москвой, что прорвутся к берегам Волги и стиснут в кольце блокады Ленинград, что война продлится бесконечных 1418 дней и ночей, что за будущую Победу придется заплатить страшную цену, отдать жизни 27 миллионов человек.

Тем более такое не могли представить сугубо гражданские лица. У подавляющего большинства из них не возникало сомнений, что в течение нескольких недель «…несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед» Красная армия остановит, а затем наголову разобьет вероломного агрессора. Они все еще продолжали жить представлениями о мирной жизни и строить планы на будущее.

В Крыму в самом разгаре был курортный сезон. Ежедневно на симферопольский железнодорожный вокзал пребывали сотни поездов со счастливыми отпускниками. Жизнерадостная людская река выплескивалась на привокзальную площадь и растекалась по автобусам. Бесконечные вереницы ЗИС-1 1, ЗИС-16 и дедушек советского автопрома АМОФ15 тянулись к Крымскому побережью, пенившемуся жемчужной нитью у подножия живописных гор. Ласковая черноморская волна, шурша галькой, о чем-то перешептывалась с берегом. Сотни катеров и весельных лодок морщили зеркальную морскую гладь. В пионерских лагерях, домах отдыха и санаториях негде было упасть яблоку. С наступлением вечера на танцплощадках по-прежнему гремела музыка, а празднично одетая публика самозабвенно отдавалась фокстроту и новому модному танцу – тустепу. В летних кинотеатрах, где шел знаменитый фильм «Трактористы», все еще звучали шутки и задорный смех зрителей.

Герои фильма, неунывающие, веселые парни – трактористы, пересев на танки, играючи громили японских самураев, а в перерывах между боями развлекали песнями местных девчат. Их мелодии и слова, полные жизни и оптимизма, не могли оставить равнодушными зрителей. Они дружно подпевали киношным героям.