Текст книги "Рожденные Смершем"

«Господи, помилуй и спаси!»

Одними из последних покидали Крым Леонид Георгиевич и группа бойцов 3-го батальона 13-й отдельной стрелковой бригады. Им повезло, когда они пробились на борт шхуны и отчалили от причала, капитан и он же моторист сказал им по секрету, что это был последний рейс в Крым. Те, кому не досталось мест на баржах, сейнерах, плотах и весельных лодках, а их осталось на крымском берегу десятки тысяч, безжалостно уничтожались врагом.

И только героический Севастополь продолжал еще держаться. В конце июня 1942 года в боях наступил перерыв. Но он не радовал его защитников, в нем было что-то зловещее. Предчувствия не обманули их.

30 июня с наступлением рассвета командующий 1 1-й армией вермахта генерал Манштейн бросил на штурм советской твердыни отборные силы из состава 54-го армейского корпуса. Наступлению предшествовала мощная артподготовка. Рев орудий перекрывал адский гром сверхтяжелой 800-мм пушки. Это чудовище, весившее свыше 1000 тонн, в тайне доставили из Германии и разместили на специальной позиции, вырубленной в скале. Снаряды производили чудовищные разрушения, пробивали земную толщу не менее чем на 30 метров. После взрыва земля еще долго ходила ходуном. А когда обстрел закончился и над позициями советских войск развеялась пелена из пыли, то оказалось, что в развалинах не уцелело ничего живого.

Манштейн махнул рукой и приник к стереотрубе. Тишину, царившую на командном пункте, взорвали отрывистые команды и телефонные звонки. Под прикрытием танков в атаку поднялись штурмовые группы. За 246 дней и ночей боев в штабе 1 1-й армии потеряли счет попыткам сломить сопротивление защитников Севастопольского оборонительного района.

Перелом в сражении наступил 17 июня, когда на южном участке фронта фашисты пробились к Сапун-горе, а на северном – захватили форт «Сталин», подножие Мекензиевых высот и батарею ББ-30. В результате под огнем вражеских артиллерийских орудий оказались рейд и вход в Северную бухту – единственный морской путь, по которому осуществлялось снабжение частей Севастопольского оборонительного района. Отчаянная попытка прорыва, предпринятая экипажем быстроходного лидера «Ташкент» в ночь с 26 на 27 июня, стала последней. Он доставил пополнение, боеприпасы, принял на борт более 2100 человек, фрагменты знаменитой «Панорамы обороны Севастополя 1854–1855 гг.» и вышел в море. С того дня снабжение защитников Севастополя практически прекратилось. Оставался еще воздушный мост, связывавший Большую землю с аэродромом в районе мыса Херсонес, но он не мог обеспечить даже минимальных потребностей защитников бессмертного гарнизона.

30 июня командующий Севастопольским оборонительным районом вице-адмирал Филипп Октябрьский в последнем боевом донесении Верховному Главнокомандующему и наркому Военно-морского флота докладывал:

«<…> 3. Захватив Севастополь, противник никаких трофеев не получил. Город как таковой представляет груду развалин.

4. Отрезанные и окруженные бойцы продолжают ожесточенную борьбу с врагом и, как правило, в плен не сдаются. Примером чему является то, что до сих пор продолжается борьба в районе Мекензиевых гор и Любимовки.

5. Все защитники с достоинством и честью выполнили свой долг перед Родиной…»

Оставшись без поддержки с моря и воздуха, защитники Севастополя не намеривались сдаваться и продолжали оказывать отчаянное сопротивление противнику. Манштейн не отрывался от стереотрубы и наблюдал, как передовая цепь штурмовых групп приблизилась к позициям русских. Казалось бы, после ураганного артиллерийского огня и бомбардировки эта атака, наконец, должна завершиться успехом. Но произошло чудо, русские устояли, из каждой щели, из подвалов звучали выстрелы и летели гранаты.

В течение дня фашисты предприняли несколько атак, но, встретив упорное сопротивление, отступили. Манштейн рвал и метал. Вся мощь артиллерии и авиации оказалась бессильна перед стойкостью русских. И тогда он бросил против них огнеметчиков и специальные зондеркоманды. Они залили развалины отравляющими веществами, морем огня и зловонными фекалиями. Смрад стоял невыносимый, штурмовые группы пришлось отвести в тыл. Наконец ветер снес в сторону удушающую пелену, и штурм позиций русских возобновился. Они, подобно птице Феникс, восстали из пепла и ответили огнем.

Манштейн яростно сверкнул белками глаз. За его спиной были бои во Франции, Польше, но то, с чем он столкнулся сейчас, было выше его понимания. В окуляры стереотрубы он видел истлевшее обмундирование, лохмотьями висевшее на телах, покрытых струпьями и клубками отвратительных вшей. На лицах, заросших свалявшимися бородами, жили одни только глаза. В них, воспаленных от бессонницы и пороховых газов, полыхал огонь такой лютой ненависти, что его не могли загасить ни тонны взрывчатки, ни зловонные фекалии, ни отравляющие газы.

Подчиняясь воле Манштейна, на позиции последних защитников Севастополя снова обрушилась лавина невероятного по мощи огня. На этот раз у него не оставалось сомнений в том, что их сопротивление будет сломлено. Ждать помощи им было неоткуда. На горизонте перестали появляться корабли Черноморского флота, и не потому, что вход в бухту и рейд находились под прицелом артиллерийских батарей вермахта. К причалам невозможно было пристать, в воде плавали тысячи, десятки тысяч трупов.

30 июня исчезли не только корабли, в небе перестала появляться советская авиация. Это убеждало Манштейна в том, что в далекой Москве приняли решение прекратить оборону Севастополя. В Ставке ВГК посчитали, что отчаянное сопротивление остатков гарнизона русской морской твердыни на Черном море уже ничего не решало. Подтверждение этому предположению Манштейн находил в докладах командиров штурмовых групп и в том, что наблюдал в стереотрубе.

Под ударами артиллерии и разрывами 1500-килограммовых авиационных бомб в воздух взлетали бетонные глыбы, искореженные куски метала и части человеческих тел. Густая пелена дыма и пыли окутала последний очаг сопротивления русских на мысе Херсонес. В этом адском котлу, где варились и сгорали дотла тысячи его подчиненных и русских, внимание Манштейна было приковано к аэродрому, крошечному островку в море смерти. Он распорядился прекратить его обстрел и отдал приказ силами пехоты захватить в плен советское командование. По данным разведки и показаниям пленных красноармейцев, в эти самые минуты на аэродроме готовилась эвакуация уцелевших членов Военного совета Черноморского флота и командования Севастопольского оборонительного района вице-адмирала Филиппа Октябрьского и генерала Ивана Петрова.

Приникнув к стереотрубе, Манштейн не отрывал взгляда от того, что происходило на взлетной полосе. У самолетов в кольце автоматчиков суетился человеческий муравейник, шла погрузка ящиков с документами и аппаратуры шифрсвязи. Артиллеристы бросали нетерпеливые взгляды на Манштейна и ждали команды, чтобы одним залпом накрыть самолеты и советское командование. Он медлил и наблюдал за действиями штурмовых групп.

Несмотря на огромные потери, на северо-восточном направлении им удалось вклиниться в оборону аэродрома. Метр за метром они пробивались к взлетной полосе. Еще одно усилие, еще один бросок, и в руках Манштейна окажется все командование Черноморского флота и Севастопольского оборонительного района. Он уже предвкушал будущий триумф, когда доставит в Берлин закованных в кандалы Октябрьского с Петровым и, как во времена блистательного Рима, швырнет их к ногам фюрера. Манштейн снова и снова бросал в атаку штурмовые группы. До самолетов оставалось чуть больше километра, но русские поднялись в контратаку. Завязалась отчаянная рукопашная схватка. Не выдержав бешеного натиска, отборные немецкие коммандос вынуждены были отступить. Этого времени летчикам хватило, чтобы вырулить на взлетную полосу. Манштейну уже было не до лавров триумфатора. Все решали секунды, он распорядился открыть огонь по аэродрому. Команда запоздала. Летчики, маневрируя между воронками и уходя от разрывов артиллерийских снарядов, набрали скорость и взмыли в небо. Совершив разворот, самолеты ушли в сторону моря и вскоре исчезли в бирюзовой дали. В приступе ярости Манштейн приказал стереть с лица земли последний оплот русских. После артобстрела в атаку пошли штурмовые группы.

Им противостоял сводный отряд, ядро которого составляли чекисты, моряки и парашютная группа особого назначения ВВС Черноморского флота под командованием старшего лейтенанта Валерьяна Квариани. Они, обеспечивая прикрытие эвакуации командного состава Черноморского флота и Севастопольского оборонительного района, приняли свой последний в бой.

Сотрудник Особого отдела Черноморского флота Павел Силаев, полуоглохший, полуослепший, с трудом выбрался из-под завала и, приходя в себя, тряхнул головой. Перед глазами все двоилось, в ушах продолжали стучать тысячи невидимых молоточков. Это было чудо, что он уцелел. Снаряд разорвался перед бруствером траншеи. Все осколки принял на себя лафет пушки-сорокопятки. Павла зацепило вскользь в левое плечо. Из раны сочилась кровь и грязными ручейками стекала на рукав гимнастерки. Он не чувствовал боли, в нем все помертвело. Там, где еще несколько секунд назад находилась Прасковья – жена и надежный боевой товарищ, был бугорок земли.

Судороги сотрясли тело Павла, из груди вырвался стон-крик. Боль, отчаяние сменились приступом бешеной ярости. Он вскочил на ноги, вскинул автомат и дал очередь по ненавистным мышиным мундирам. Прячась за танками, штурмовые группы подбирались к позиции отряда. И здесь земля на холмике пришла в движение, на поверхности появилась кисть руки. Забыв про фашистов, Павел, сдирая ногти, принялся раскапывать Прасковью. На помощь пришли два моряка. Она была жива. Обмыв лицо остатками воды из фляжки, он перенес ее в подвал и вернулся на позицию.

К этому времени ситуация на левом фланге сложилась критическая. Подавив пулеметные точки, фашисты ворвались в окопы и вступили в рукопашную с моряками и десантниками. Силаев, собрав тех, кто мог стоять на ногах, бросился на выручку. Перепрыгивая через воронки, трупы, он не слышал свиста пуль и жил только одним: стрелять, бить и рвать зубами ненавистные мышиные мундиры. Рядом с ним бежали бойцы. Судороги сводили побагровевшие от напряжения лица, выдавливали глаза из орбит, а руки бугрились узлами мышц. У них не осталось других чувств, кроме ненависти. Противники сошлись в беспощадной рукопашной схватке.

Выпустив последний патрон в набегавшего фашиста, Павел помутившимися глазами искал нового врага. На него напал верзила с карабином наперевес. На солнце зловеще блеснуло лезвие. Павел, защищаясь, выбросил вперед саперную лопатку. Метал о метал брызнул снопом искр. Немец потерял равновесие. Павел кулаком сбил его с ног, со всего маха рукоятью лопатки размозжил голову и бросил взгляд вправо. В нескольких шагах, вцепившись друг в друга мертвой хваткой, по земле катались моряк и фашист. Павел ринулся моряку на помощь, в последний момент заметил, как на него нацелился рыжий фельдфебель, и успел уклониться от удара тесака. Острие, порвав гимнастерку и оцарапав левый бок, прошло мимо. Фельдфебель по инерции пролетел вперед. Павел вдогонку вонзил ему в спину лезвие саперной лопаты, а затем ногой сшиб немца, душившего моряка. Не выдержав натиска, фашисты отступили.

Над позициями защитников аэродрома ненадолго воцарилось затишье. Воспользовавшись передышкой, Павел и уцелевшие моряки, десантники и военные контрразведчики подобрали тех, кто был жив, и снесли в подвал. К этому времени Прасковья пришла в себя и готова была встать в строй. Силаев оставил ее ухаживать за ранеными, поднялся наверх и собрал последних защитников. Их осталось меньше пяти десятков. В глазах боевых товарищей Павел читал один и тот же ответ, они готовы были стоять насмерть. Для него, офицера-контрразведчика, наступило время беспощадного выбора: сражаться до последнего бойца или пойти на прорыв. У измотанных боями, измученных жаждой людей уже не оставалось сил на то, чтобы пробиться к горам. На открытой местности, где простреливался каждый метр, у них не было ни единого шанса, поэтому Павел распорядился заняться укреплением позиции.

Короткая июльская ночь подошла к концу. Над далекими горами занялся хмурый рассвет. С восходом солнца фашисты снова поднялись в атаку, она захлебнулась, еще трижды они штурмовали позиции отряда и каждый раз, неся потери, отступали.

Для горстки храбрецов закончился еще один бесконечно длинный день. На землю, истерзанную осколками и гусеницами танков, опустились вечерние сумерки. Уставшее летнее солнце скатилось за горизонт. Алая кромка диска последний раз вынырнула из моря и скрылась. Воды окрасились алым цветом, цветом крови, которой были политы руины древнего Херсонеса. На короткое время Павел и его боевые товарищи забылись в тревожном сне. Зыбкую тишину изредка нарушали грохот камней под неосторожной ногой и перекличка часовых, внимательно вслушивавшихся в зыбкую ночную тишину и ловивших малейший подозрительный шорох.

С первыми лучами солнца на позициях отряда снова разверзся земной ад. Артиллерийские обстрелы сменялись атаками штурмовых групп. Трое суток фашисты безуспешно пытались сломить сопротивление последних защитников Севастополя. Их становилось все меньше, и тогда они решили пробиваться к морю.

В ночь на 4 июля те, кто еще мог стоять на ногах, пошли на прорыв. Ненависть и жажда жизни придала им дополнительные силы. Дерзкий замысел удался. Полтора десятка человек, в их числе Павел и Прасковья, вырвались из кольца окружения и прорвались к морю. Перед ними простиралась безмятежная даль. Напрасно их взгляды искали корабли Черноморского флота. Подступы к Севастополю, подобно стае щук, стерегли немецкие торпедные катера и эсминцы.

Павлу и его боевым товарищами ничего другого не оставалось, как умереть с честью. Зажатые со всех сторон на открытой местности, они представляли удобную мишень. Подвергнув их минометному огню, гитлеровцы пошли в атаку. Павел и Прасковья, расстреляв все патроны, не думали о том, как сохранить свои жизни, и жили только одним – забрать с собой в будущее бессмертие как можно больше врагов. Спрятав в карманы гранаты, они поднялись навстречу фашистам. Они окружили их плотным кольцом и отвели в штаб. Последнее, что увидели Павел и Прасковья, – это тусклый блеск серебра офицерских погон. В следующее мгновение мощный взрыв потряс командный пункт гитлеровцев.

В наши дни о подвиге Павла Силаева, Прасковьи Горошко и 44 военных контрразведчиков, погибших под Севастополем, напоминают надгробная плита с их фамилиями и скромная стела, установленная в Херсонесе Обществом ветеранов военных контрразведчиков и местной администрацией. Она устремлена в бесконечную небесную высь, куда вознеслись души Павла, Прасковьи и их боевых товарищей.

Таких памятников с каждым годом становится все больше. Стелы, обелиски и часовни – молчаливое эхо давно прошедшей войны, они, как часовые памяти, стоят на «Невском пятачке», на волгоградской, смоленской, крымской и других землях. За последние десять лет руководством Департамента военной контрразведки ФСБ России, Обществом ветеранов-контрразведчиков возведено 47 памятников и 1 1 часовен. Новое поколение военных контрразведчиков свято чтит память о своих героических предшественниках, кто плечом к плечу с боевыми товарищами – офицерами и бойцами Красной армии стояли насмерть и не покорились врагу. Эти символы воинской доблести напоминают ныне живущим, что нет святее уз, чем боевое братство, и нет выше чести, чем отдать жизнь за друга своего и свободу Отечества.

Глава 4
От отчаяния к надежде

Не менее трагично, чем в Севастополе, ситуация развивалась в другой части Крымского полуострова, на берегу Керченского пролива. Несколько десятков тысяч несчастных советских военнослужащих, прижатых немцами к морю, кто на судах, кто на плотах, а самые отчаянные вплавь искали спасения на кубанском берегу. Среди них находилась Антонина и ее сослуживцы из Особого отдела 51-й армии. Они оказались в числе тех немногих счастливцев, кому удалось пробиться на борт катера. Вцепившись в поручни, она страшилась смотреть на крымский берег, ее сердце разрывалось от боли. Вслед сейнеру с причала и прибрежных скал посылали проклятия те, кто был брошен на произвол судьбы и остался умирать.

Немцы, выставив на возвышенностях минометные и артиллерийские батареи, прямой наводкой били по скоплению охваченных паникой людей. Многие потеряли разум и бросались на скалы, другие, утратив человеческий облик, зубами, руками рвали тех, кто стоял на пути к плотам и всему тому, что держалось на воде. Вражеские батареи все продолжали стрелять, на берегу образовались завалы из тел, а те, кто уцелел, искали спасения среди мертвых. Кровь ручьями стекала в море, волны окрасились в алый цвет, и эта безнаказанная бойня продолжалась до тех пор, пока вечерние сумерки не опустились на горы и море.

Свидетель тех трагических событий Леонид Георгиевич, так описывает то, что тогда происходило в порту Керчи:

«…на берегу скопились десятки тысяч военнослужащих. Никакого управления людьми, никакой дисциплины не было. Каждый отвечал сам за себя. Царила всеобщая паника. <…> В морской воде находилось множество трупов, почему-то они были в вертикальном положении. Кто-то был в шинели, а кто в ватнике. Это были убитые или утонувшие наши люди. День и ночь ужасающие вопли и крики стояли над проливом. Картина была жуткая»[22]22
  Л.Г. Иванов. Правда о Смерше. М.: 201 5. С. 1 1 8–1 1 9.


[Закрыть].

Зарываясь носом в морскую волну и надрывно гудя дизелем, катер, на котором находилась Антонина, продрался сквозь обломки судов, досок, бревен, груды тел и, черпая бортами воду, вышел в открытое море. Чернильное покрывало ночи рвали на куски багровые всполохи. Шум волн тонул в злобном клекоте пулеметов. Немецкие штурмовики на бреющем полете проносились над морем, раскручивая свою смертельную карусель. Вода вскипала от пулеметных очередей и вздымалась огромными фонтанами от разрывов авиационных бомб. Море напоминало собой один огромный бурлящий котел, в котором варились кровь, мазут, обломки дерева и истерзанные человеческие тела.

Этот, казалось, бесконечный кошмар закончился только тогда, когда свинцовые тучи заволокли небо. Его сменил другой. И без того перегруженный катер, на котором находилась часть сотрудников Особого отдела 51-й армии с недавно назначенным заместителем майором Петром Ивашутиным, каким-то чудом сохранявший плавучесть, попал в шторм.

Как это часто случается в этих местах, он налетел неожиданно. Из крымских степей подул своенравный «степняк», капризное Азовское море вспучилось и закипело седыми бурунами. Волны росли на глазах и, наливаясь свинцом, жадными языками облизывали катер. Под их ударами его корпус жалобно трещал, палуба отзывалась судорожной дрожью, а мачта раскачивалась из стороны в сторону и грозила упасть.

Шторм стремительно набирал силу. Порывистый ветер то по-разбойничьи посвистывал в снастях, то, жалобно всхлипнув, затихал. Те, кто находился на палубе, бросали испуганные взгляды на море и экипаж. Матросы были бессильны перед надвигающейся стихией и с тоской поглядывали на небо.

Оно слилось с морем. Кромешная темнота окутала катер, а через мгновение ослепительная вспышка молнии полыхнула на западе. Вслед за ней громовой раскат, заглушая шум волн, свист ветра и надрывно гудевшего дизеля, прозвучал над морем. За ним последовал второй, третий, временами казалось, что небеса вот-вот рухнут вниз и погребут под собой катер. Его нос все глубже зарывался в волну, злобно шипящие языки извивались под ногами, забирались под шлюпки и норовили утащить с собой все, что плохо держалось.

На этот раз Проведение смилостивилось над несчастными. Шторм так же внезапно, как и начался, прекратился, волна пошла на убыль, и вскоре море умиротворенно плескалось о борта катера. Небо очистилось от туч, и на нем проступила россыпь звезд. Прошел час, другой, они поблекли, горизонт на востоке посветлел и окрасился робкой розовой полоской зари. Ночь, ставшая настоящим кошмаром для экипажа катера и тех, кто находился на борту, подошла к концу. Рассвет полновластным хозяином вступил в свои права. В лучах яркого весеннего солнца сиреневая туманная дымка быстро рассеялась, впереди по курсу возник унылый пологий кубанский берег – песчаная коса Чушка.

Антонина с трудом помнила, как сошла на берег, как потом вместе с товарищами выносила на берег раненых. В какой-то момент силы покинули ее, она рухнула на песок и тут же уснула. На ноги ее подняли жажда и начавший накрапывать дождь.

«…образовалась небольшая лужа, и эту лужу, как мухи, облепили раненые и мы, девушки – попить, кто ложкой, кружкой, чтобы зачерпнуть воды, хоть она и дождевая, но на соленом песке тоже стала солоноватой. Скопление людей тут же заметили немцы и как шарахнули очередями несколько мессеров, кто успел, отбежал, кто нет – так и остался, лужа стала красной от крови <…>

Раненых пришлось нести, вести под руку, никакого транспорта не было, никто нас хлебом-солью не встречал, наоборот, пришлось выслушивать упреки: «Эх вы, вояки, удираете, а мы как? [23]23
  А.Г. Буяновская. Воспоминания. Оренбург: 201 5. С. 1 4.


[Закрыть].

Утолив жажду, она и сослуживцы направились к полевому пункту питания, там впервые за последние несколько суток их накормили горячей пищей, выдали сухой паек: полбуханки черного хлеба и две банки консервов. Дальше группа Ивашутина и присоединившиеся к ней офицеры и красноармейцы из штаба 51-й армии пешком направились к станице Ахтанизовской – месту промежуточного сбора для тех, кто живым вырвался из «крымского ада».

Первые километры дорога петляла среди плавней. В камышах гнездилось несметное количество диких уток и гусей, все это крякало, гоготало и сливалось в какофонию звуков. При появлении людей стаи поднимались в небо, и за этой живой тучей исчезало солнце. Охотится на живность, чтобы утолить давший о себе знать голод, не было времени, в любой момент могли появиться немецкие самолеты. Но не столько они, сколько мошкара, серыми столбами стоявшая в недвижимом воздухе, выедавшая глаза и забивавшая рот, гнала вперед Антонину и ее боевых товарищей. Этой пытке, казалось, не будет конца, когда наконец подул порывистый ветер, мошка рассеялась, стало легче дышать, раздались бодрые голоса, кто-то вспомнил анекдоты и зазвучал смех.

Позади осталось полтора десятка километров, и местность изменилась, она вспучилась пологими холмами, появилась чахлая растительность, в воздухе повеяло бодрящей свежестью. Группа Ивашутина прибавила шаг и быстрым маршем прошла еще около десяти километров. Первыми не выдержали раненые, женщины, они стали отставать. Ивашутин, выбрав укромное место среди перелеска, распорядился стать на привал. Перекусив сухим пайком, группа продолжила движение к Ахтанизовской, от нее на барже предстояло добраться к месту общего сбора – Краснодару.

Приближался вечер, когда впереди блеснула гладь большой реки, это была Кубань. За ней в дымке проступила зубчатая стена Кавказских гор. В воздухе повеяло жильем, и измученные долгим переходом бойцы и командиры невольно ускорили шаг. Дорога пошла под уклон и змейкой скользила среди садов. За ними проглядывали приземистые беленые известью хаты-мазанки с цветными ставенками, походившие на пасхальные куличи. Впервые на своем пути группа Ивашутина наблюдала хоть какой-то порядок, на глаза попадались указатели: «Комендант», «Полевая комендатура», «Пункт фильтрации». Перед речным причалом выстроилась вереница барж, на них шла организованная погрузка боевой техники и личного состава. На левом высоком берегу Кубани угадывалось расположение зенитных батарей, охранявших переправу.

На входе в станицу группу остановил подвижный патруль полевой комендатуры и направил ее на фильтрационный пункт. Там сотрудники гарнизонного особого отдела занимались поиском вражеских шпионов, террористов и диверсантов, внедренных в ряды красноармейцев. После короткого разговора Ивашутина с начальником фильтрационного пункта группа направились к причалу и поднялась на борт баржи. На палубе не осталось свободного места, невозможно было сидеть, люди стояли вплотную друг к другу. Выход из положения нашли неугомонные начальник гаража Гриша Тененбойм и водитель полковника Никифорова Костя Нестеренко, они отдраили люк в трюм, все женщины спустились вниз и смогли даже прилечь.

Разбудил их грохот якорной цепи и отрывистые команды. Баржа причаливала к пирсу речного вокзала столицы Кубани – Краснодару. Позавтракав на пункте временного питания, группа Ивашутина пешим маршем прошла на железнодорожный вокзал, получив предписание у коменданта, заняла место в вагоне-теплушке и, избежав бомбежек вражеской авиации, благополучно доехала до нового места назначения в Ростовской области – станицы Мечетинской.

В ее окрестностях полным ходом шло обустройство тех частей 51-й армии, что вырвались из «крымской мясорубки». Временно исполняющий обязанности командующего армией полковник Федор Кузнецов, сам командующий генерал-майор Владимир Львов погиб в Керчи 9 мая, занимался тем, что доукомплектовывал части техникой, личным составом и одновременно оборудовал второй рубеж обороны, проходивший по южному берегу реки Дон.

Неподалеку от штаба армии временно обосновалась группа Ивашутина. Не прошло и суток, как к ней присоединился полковник Никифоров с 12 сотрудниками. Одним из последних в Мечетинскую добрался Леонид Иванов и приступил к исполнению служебных обязанностей уже в новом качестве – в должности старшего оперуполномоченного 4-го отделения. И здесь о себе дали знать перенесенные нечеловечески нагрузки, у него стали отказывать ноги, стопы сводило судорогой. С трудом доковыляв до лавки у завалинки хаты, он присел и попытался снять правый сапог, усилия оказались тщетны. Передохнув, Леонид взялся за левый сапог, результат был тот же и сопровождался громким хлопком. Он заелозил задом по завалинке и сконфузился.

Антонина и «Кнопка»-Татьяна, стиравшие белье поблизости и наблюдавшие за ним, захихикали.

– И чего тут смешного, – буркнул Леонид.

«Кнопка» переглянулась с Антониной и с самым серьезным видом сказала:

– Леничка, а может, ты так и родился.

– В смысле?

– В сапогах родился. Ха-ха… – зашлась в хохоте «Кнопка».

– Ха-ха, – смеялась Антонина.

– Не смешно. Мне правда не до шуток. Ноги так болят, что ступить не могу, – признался Леонид.

– Извини, Леня. Я, грешным делом, подумала, ты прикалываешься, – повинилась Антонина.

– Прости меня дуру, Леничка, – смешалась Татьяна.

– Да, ладно, ладно, девчата. Я что, шуток не понимаю.

Помогите снять сапоги, – попросил Леонид.

Оставив белье, девушки пришли ему на помощь. Он вытянул ноги и с улыбкой произнес:

– А действительно, надо проверить, есть ли у меня ноги, а то вдруг копыта выросли.

– Чур, чур нас! – в один голос воскликнули девушки, ухватились за правый сапог и потащили на себя.

Леонид с трудом усидел на лавке, а сапог по-прежнему оставался на ноге.

– Как так?! – недоумевала Антонина.

– Прямо-таки чертовщина какая-то! – воскликнула Татьяна и, подмигнув Антонине, провела рукой по копне волос на голове Леонида.

– Таня, я не женат и нечего рога искать, – проворчал он.

– Леня, это так, на всякий случай.

– И как, все у меня в порядке?

– Ага, – подтвердила Татьяна.

– Ну раз так, то давайте повторим попытку! – предложил Леонид и вцепился руками в лавку.

Но и она не удалась. Антонина только развела руками.

Татьяна покачала головой и решительно заявила:

– Ну что, Леничка, готовься, будем ампутировать!

– А другого ничего не остается, – согласилась с ней Антонина.

– Жалко, – печально произнес Леонид.

– Чего тут жалеть? Чик, и все! – не испытывала ни малейшей жалости Татьяна.

– Сапоги жалко. Классный хром был, сейчас такого не найдешь, – сокрушался Леонид.

– А ног тебе не жалко, Леничка? Ну что, режем или как? – не отступала Татьяна.

– Режем! Тащи, что там у тебя есть, – сдался Леонид.

– Один момент! Тоня держи его, чтобы не сбежал! – на ходу бросила Татьяна и шмыгнула в барак.

Антонина провела рукой по сапогу, они были изготовлены из отменного хрома, и признала:

– Да, хороший хром, жалко будет резать?

– А то! Я в них не меньше тысячи километров протопал. От самой границы шел, – с грустью произнес Леонид.

– Так ты что, с первого дня на войне?! – поразилась Татьяна.

– Да. И представляешь, ни одной царапины.

– Ну ты, Леня, точно заговоренный.

– Надеюсь, и дальше повезет.

– Повезет! Повезет, Леничка! У меня рука легкая. Чик, и от твоей ножки только ноготки останутся, – стращала Татьяна и, грозно пощелкивая ножницами, нависла над правой ногой Леонида.

Одним ловким движением она вспорола голенище сапога и ахнула. Ахнула и Антонина. На пол повалились клубки вшей, обрывки истлевшей портянки, под ними обнажилась покрытая синюшными пятнам икра.

«…глянув на мои ноги, присутствующие ахнули. Те места ног, что закрывали голенища, были полны вшей. Меня спросили, когда я в последний раз мылся. Ну купался-то я часто – и во многих встречных речках, и даже в Керченском проливе. А вот мыться-то мне довелось давно, с полгода назад, в устроенной из подручных средств полевой бане <…>

В качестве мочалки использовали пучок соломы. С шутками и прибаутками, чтобы я не очень смущался, их ловкие натруженные руки быстро сделали свое дело, и я – забытое ощущение – вновь почувствовал себя человеком.

Удивительно, но о необычном и в какой-то степени пикантном случае я напрочь забыл, и напомнила мне о моем вынужденном купании в тот весенний день (2003 г. – Прим. авт.) на нашей недавней встрече Тоня Хрипливая (по мужу Буяновская) – в те далекие годы секретарь отдела. Сидя за столом, она со смехом, очень картинно и с хорошим юмором вспоминала обстоятельства забытой мною помывки. Напомнила она и о том, что девчонки порой отпускали в мой адрес:

– Ну, Леня, теперь ты наш! Пойдем с нами купаться…»[24]24
  Л.Г. Иванов. Правда о Смерше. М.: 201 5. С. 1 3–1 31.


[Закрыть].

В те майские дни 1942 года Леонид Георгиевич, Антонина Григорьева и их коллеги по службе в Особом отделе жили уже позабытыми радостями почти мирной жизни: мылись в бане, меняли белье, кушали три раза в день, смотрели художественные фильмы. Они верили, что колоссальные потери, понесенные в Крыму, были не напрасны, и думали, что керченско-феодоссийский десант служил отвлекающим маневром в стратегическом замысле Ставки ВГК на 1942 год. Они надеялись, что в далекой Москве в глубокой тайне лучшими военными умами разработан план генерального наступления советских войск, который должен был обеспечить коренной перелом в войне. Подтверждение тому Леонид, Антонина и Татьяна находили в повседневной деятельности войск Юго-Западного и Южного фронтов. В их расположение из глубокого тыла по ночам эшелон за эшелоном поставлялась новая боевая техника и прибывало свежее пополнение. Они скрытно занимали исходные позиции и готовились к предстоящему наступлению. Мощь и успехи Красной армии, одержанные под Москвой в декабре 1941 года, не оставляли у Леонида, Татьяны, Антонины и их сослуживцев сомнений в успехе предстоящей операции.