Текст книги "Пятьдесят восемь лет в Третьяковской галерее"

Галерея в 80-х годах

Летом 1882 года я впервые, уже как служащий, приступил к работе в галерее. Старшим надо мной был бывший помощник моего отца Ермилов[19]19
  Ермилов Андрей Маркович (1854–1928) работал в галерее с 1872 г. до конца своей жизни. Награжден золотой медалью за спасение художественных ценностей галереи при наводнении 1908 г. Решением Московского профессионального союза работников просвещения в 1923 г. удостоен звания Героя труда.


[Закрыть], но все распоряжения я получал лично от Павла Михайловича.

– Работайте так, как работал ваш отец, – иногда говаривал он мне.

Как раз этим летом закончилась очередная пристройка галереи – шесть обширных залов, по три в каждом этаже[20]20
  Вторая пристройка состояла из трех залов внизу и трех вверху (нижние – в настоящее время залы № 41–43, верхние – № 8–11).


[Закрыть]. Картин уже было много, но особенно мне запомнились: «Неравный брак» Пукирева, «Княжна Тараканова» Флавицкого, «Возвращение с Крымской войны»[21]21
  Автор имеет в виду приобретенную П.М. Третьяковым картину художника К. Н. Филиппова «Военная дорога между Севастополем и Симферополем во время Крымской войны» (1858), которая и сейчас находится в собрании галереи.


[Закрыть] Филиппова, «Привал арестантов» Якоби, «Фонтан Аннибала» Лагорио[22]22
  Пукирев Василий Владимирович (1832–1890), художник жанрист. Учился в Московском училище живописи и ваяния, где впоследствии преподавал (с 1861 по 1873 г.). В 1863 г. получил звание профессора.
  Флавицкий Константин Дмитриевич (1830–1866), художник, автор картин на исторические сюжеты. Учился в Академии художеств.
  Филиппов Константин Николаевич (1830–1878), художник баталист и пейзажист. С 1850 по 1858 г. учился в Академии художеств.
  Якоби Валерий Иванович (1834–1902), художник исторического жанра. Учился в Академии художеств с 1856 по 1861 г.
  Лагорио Лев Феликсович (1827–1905), художник пейзажист. Учился в Академии художеств (1843–1850).
  Упомянутые автором картины этих художников датируются: «Неравный брак» В.В. Пукирева – 1862 г., «Княжна Тараканова» К.Д. Флавицкого – 1864 г., «Привал арестантов» В.И. Якоби – 1861 г., «Фонтан Аннибала в Рокка ди Папа близ Рима» Л.Ф. Лагорио – 1860 г. Все они приобретены П.М. Третьяковым.


[Закрыть]. Много было картин Перова[23]23
  Перов Василий Григорьевич (1833–1882), художник жанрист и портретист. Один из основоположников Товарищества передвижных художественных выставок, яркий представитель направления критического реализма в русском изобразительном искусстве 60–80-х гг. XIX в. Учился в Арзамасской школе А.В. Ступина, затем в Московском училище живописи и ваяния, где преподавал с 1871 до 1882 г. Был дружен с П.М. Третьяковым, поддерживал его идею создания музея русского изобразительного искусства и являлся ближайшим советчиком Третьякова в его собирательской деятельности. Первыми картинами Перова, приобретенными П.М. Третьяковым, были: «Сельский крестный ход на пасхе» (1861) и «Чаепитие в Мытищах, близ Москвы» (1862).


[Закрыть]. Тут и «Тройка. Ученики-мастеровые везут воду», и «Приезд гувернантки в купеческий дом», и «Птицеловы», и «Странник». Один зал нижнего этажа был целиком занят портретами работы художников конца XVIII и начала XIX века[24]24
  Ставя перед собой конечную цель – создание национального музея изобразительного искусства, Третьяков не мог ограничить свое собрание картинами современных ему художников и начал приобретать работы русских мастеров XVIII – начала XIX в. Уже в 60-х гг. в галерее были представлены следующие художники:
  Антропов Алексей Петрович (1716–1795), художник портретист, ученик Л.Каравакка. В собрании галереи наиболее значительные: «Портрет императрицы Елизаветы Петровны» (1751) и «Портрет Петра III» (1756).
  Аргунов Николай Иванович (1771–1829?), художник портретист. Из крепостных графов Шереметьевых. Учился у своего отца. В собрании галереи имеется ряд портретов его работы, среди которых портреты С.И. и П.М. Вишняковых (1821) приобретены П.М. Третьяковым.
  Рокотов Федор Степанович (1736–1809?), художник портретист. Учился в Академии художеств (1760–1765). Один из лучших портретов его работы в собрании галереи – портрет А.М. Римского-Корсакова – приобретен П.М. Третьяковым.
  Левицкий Дмитрий Григорьевич (1735–1822), выдающийся художник портретист, ученик А.П. Антропова. Наиболее известные его работы – «Портрет П.А. Демидова» (1773), «Портрет Урсулы Мнишек» (1782), «Портрет А.Д. Левицкой» (1785) – приобретены советом галереи.
  Матвеев Федор Михайлович (1758–1826), академик пейзажной живописи. Учился в Академии художеств (1764–1778). Одна из его картин в собрании галереи – «Колизей» (1816) – приобретена П.М. Третьяковым в конце 60-х гг.
  Тропинин Василий Андреевич (1776–1857), выдающийся портретист. Из крепостных Миниха и Моркова. Учился в Академии художеств с 1799 по 1804 г. у профессора С.С. Щукина. В галерее около 80 картин Тропинина, среди них такие первоклассные произведения, как «Портрет сына» (1818), «Кружевница» (1823), «Портрет Булахова» (1823), приобретены П.М. Третьяковым.
  Брюллов Карл Павлович (1799–1852), выдающийся художник и педагог. Учился в Академии художеств с 1809 по 1821 г. Автор знаменитой картины «Гибель Помпеи» (1830–1833), находящейся в Государственном Русском музее, и ряда первоклассных картин портретов. Среди приобретенных П.М. Третьяковым произведений Брюллова наиболее известны: «Портрет актера А.Н. Рамазанова» (1821), «Портрет Н.В. Кукольника» (1836), «Портрет археолога М.А. Ланчи» (1851).
  Щедрин Сильвестр Феодосиевич (1791–1830), пейзажист. Учился в Академии художеств (1800–1812). В 1818 г. был отправлен пенсионером в Италию, где и умер. Третьяковым были приобретены 14 его работ, среди них наиболее известны: «Автопортрет» (1817), «Большая гавань в Сорренто» (1827), «Лунная ночь в Неаполе» (1828), «Веранда, обвитая виноградом» (1828).


[Закрыть] – Антропова, Левицкого, Боровиковского, Аргунова, Рокотова, Матвеева, Тропинина, Венецианова, Брюллова, а также виды Рима, Неаполя и Сорренто работы Сильвестра Щедрина.

В новых залах нижнего этажа были размещены и коллекции картин Верещагина.

Моя новая работа мне очень нравилась. Посетителей тогда было еще мало: десять-пятнадцать человек в будни и двадцать-тридцать человек в праздники[25]25
  По официальным данным количество посетителей галереи в 1881 г. достигло 8368 человек. В этом же году галерея была впервые открыта для широкой публики. (см. примечание 12)


[Закрыть]. И вот я шесть часов – с десяти до четырех – хожу по залам, опрятно одетый, в новых ботинках, причесанный, а кругом на стенах – чудесная жизнь, лица, цветы, города. В залах – тишина, масса света, приятный воздух. Хорошо! Я всматриваюсь в картины, изучаю каждую мелочь в них…

Картина как? Чем больше на нее смотришь, тем больше видишь. Почти каждый художник дает на картине много мелочей, которых с первого взгляда и не заметишь. Надо всматриваться долго, пристально, с любовью, чтобы все увидеть. А тут еще и Павел Михайлович подзадоривал:

– Изучайте, Коля, художников, изучайте их манеру письма. Надо, чтобы вы узнавали сразу, какому художнику принадлежит картина.

Возьмет, бывало, какой-нибудь этюд, покажет издали и спросит: «Кто писал?»

Часто, бывало, Павел Михайлович вызывал меня к себе.

– Слетайте-ка, Коля, к художнику Прянишникову[26]26
  Прянишников Илларион Михайлович (1840–1894), художник жанрист. Учился в Московском училище живописи и ваяния (1856–1866), где и преподавал с 1873 г. Один из учредителей Товарищества передвижных художественных выставок. С 1893 г. – академик. Был очень дружен с семьей Третьяковых.
  П.М. Третьяковым были приобретены более 20 картин Прянишникова, из которых наиболее известны: «Шутники» (1865), «Порожняки» (1872), «Спасов день на Севере» (1887).
  В галерее находится портрет Прянишникова работы В.Е. Маковского (1883).


[Закрыть], отнесите письмо. И подождите ответа. А потом зайдите к Маковскому Владимиру Егоровичу[27]27
  Маковский Владимир Егорович (1846–1920), художник жанрист. Учился в Московском училище живописи и ваяния (1861–1866). Видный деятель Товарищества передвижных художественных выставок, членом которого он состоял с 1872 г. С 1873 г. – академик.
  П.М. Третьяковым были приобретены 42 работы Маковского, из них наиболее известны: «Любители соловьев» (1873), «Крах банка» (1881), «Оправданная» (1882), «На бульваре» (1887). Маковского, помимо художественных интересов, связывала личная дружба с П.М. Третьяковым. Он часто посещал дом Третьяковых, и о нем, как о близком друге cемьи, вспоминает В.Н. Третьякова в своем дневнике. (См. Отдел рукописей Государственной Третьяковской галереи. Фонд № 1, 5286–5288)


[Закрыть].

Или к какому другому художнику пошлет – Васнецову, Сурикову, Репину[28]28
  Васнецов Виктор Михайлович (1848–1926), художник, прославившийся своими картинами на темы из русской истории, былинного эпоса и сказок. Учился в Академии художеств (1863–1875). Член Товарищества передвижных художественных выставок с 1878 г. Выставлялся также на выставках «36 художников» и «Союза русских художников». С 1893 г. – академик.
  П.М. Третьяковым были приобретены многие картины Васнецова, в том числе: «С квартиры на квартиру» (1876), «Военная телеграмма» (1878), «После побоища Игоря Святославича с половцами» (1880), «Богатыри» (1881–1898).
  Суриков Василий Иванович (1848–1916), великий русский художник, автор картин на темы русской истории. Учился в Академии художеств (1870–1875). С 1881 по 1907 г. выставлялся на передвижных художественных выставках, затем на выставках «Союза русских художников». С 1893 г. – академик. Самые крупные его произведения, находящиеся в галерее, – «Утро стрелецкой казни» (1881), «Меншиков в Березове» (1883) и «Боярыня Морозова» (1887) – приобретены П.М. Третьяковым.
  Репин Илья Ефимович (1844–1930), великий русский художник, творчество которого является высшим достижением русской живописи второй половины XIX в. Учился в Академии художеств (1864–1873), после окончания которой был отправлен пенсионером за границу. С 1874 г. – член Товарищества передвижных художественных выставок. С 1893 г. – академик и член совета Академии художеств. Одна из первых приобретенных Третьяковым работ Репина – картина «Протодьякон» (1877). Впоследствии Третьяковым было приобретено около 50 произведений художника, среди которых такие шедевры русской живописи, как «Крестный ход в Курской губернии» (1883), «Не ждали» (1884), «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» (1885).
  Репин был связан личной дружбой с П.М. Третьяковым и всей его семьей и являлся одним из ближайших советчиков и помощников в собирательской деятельности Третьякова. (См. Письма И.Е. Репина. Переписка с П.М. Третьяковым 1873–1898. М. – Л., «Искусство», 1946)


[Закрыть], Верещагину…

Я с огромной радостью и трепетом иду к ним.

Входишь, бывало, в квартиру художника и ног не чувствуешь, и язык к гортани прилипнет от страха: боишься сказать не так как нужно. Но художники меня принимали хорошо.

И не только к художникам посылал меня Павел Михайлович, но и к писателям, и к другим знаменитым людям. Дважды я побывал в рабочем кабинете Льва Николаевича Толстого в Хамовниках, говорил с ним, смотрел, как он читал письмо, поданное мной, потом писал ответ, низко наклонившись к столу, а стул под ним был низенький, с подрезанными ножками… Вот портрет Толстого у нас в галерее был работы художника Ге[29]29
  Ге Николай Николаевич (1831–1894), художник, автор многих портретов и картин на религиозные сюжеты. Учился в Академии художеств с 1850 по 1857 г. Был одним из членов учредителей Товарищества передвижных художественных выставок.
  П.М. Третьяковым была приобретена одна из ранних работ Ге – «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе» (1871), а также широко известный «Портрет Л.Н. Толстого» (1884). В собрание галереи, кроме того, вошел ряд картин из жизни Христа и много итальянских пейзажей, написанных художником во время пребывания в Италии в качестве пенсионера Академии художеств.


[Закрыть], – точь-в-точь я видел великого писателя таким же и за тем же столом.

До открытия галереи каждый день приходили полотеры, натирали полы, а мы должны были обмести пыль с картин и везде. Павел Михайлович строжайше следил за этим. Он постоянно твердил нам: «Пыль для картин – яд».

Он требовал, чтобы нигде ни малейшей соринки не было, ни пылинки.

И летом и зимой он вставал аккуратно в семь часов, завтракал и до открытия конторы шел в галерею. Он делал нам разные указания относительно перевески картин. Отмечал, где вешать новые картины (а новые прибывали еженедельно). Он был немногословен, никогда голоса не повышал, как бы ни был рассержен.

Очень пристально он осматривал картину за картиной, зайдет с одной стороны, с другой, отойдет дальше, снова приблизится, и лицо у него делается довольное. Но если вдруг найдет какой непорядок – потрескалась краска или пожухла, – сейчас забеспокоится, нахмурится, видно, как это ему неприятно, будто заболело родное детище. А если увидит на картине пятнышко в булавочную головку, просит дать акварель и сам заделает.

Для нас он выработал правило: без белых трикотажных перчаток не браться не только за картину, но и за раму. Картину при съемке со стены класть на пол только на ковер или на мягкие подкладки, которые всегда должны быть во время работ. При переноске картин стараться как можно меньше трясти их. Одним словом, он старался нас так воспитать, что картина – это самый священный предмет, а художники – самые достойные люди.

– Берегите произведения художников, как бережете свои глаза.

– Вы, Коля, всегда слушайте, что говорят художники о картинах, – учил он меня, – слушайте, запоминайте и говорите мне. И вообще, слушайте, что говорят люди. Мне важно знать суждение всех…

И я должен был ежедневно давать ему отчет, что говорили художники и посетители о картинах.

Когда приходил художник, я неотступно ходил за ним по галерее. Художники меня уже знали, вступали со мной в разговор, я пользовался этим и иногда расспрашивал, каково их мнение о той или другой картине.

Сам Павел Михайлович никогда не выходил из дома в галерею в те часы, когда там была публика, даже если там были его друзья или какие-либо знаменитые люди. За всю мою работу в галерее такого случая не было ни разу. Не появлялся даже и тогда, когда галерею посещали лица царской фамилии. Особенно это часто случалось в те годы, когда генерал-губернатором Москвы был брат Александра III – Сергей Александрович Романов. Он гордился, что в Москве есть такая достопримечательность – картинная галерея – и привозил к нам своих гостей – иностранцев и своих родственников. И всякий раз спрашивал: «Где же сам Третьяков?» А Павел Михайлович нам, служащим, раз навсегда отдал строгий приказ: «Если предупредят заранее, что сейчас будут высочайшие особы, – говорить, что Павел Михайлович выехал из города. Если приедут без предупреждения и будут спрашивать меня, – говорить, что выехал из дома неизвестно куда». Нам, конечно, это было удивительно. Честь-то какая! Сам царев брат, разные великие князья и княгини, графы, генералы приедут в мундирах, в звездах, в лентах, в орденах, в богатейших каретах, полиции по всему переулку наставят, начиная с самых каменных мостов, всех дворников выгонят из домов мести и поливать улицы. А он: «Дома нет!» Сидит у себя в кабинете, делами занимается или читает.

Впрочем, был случай, когда Павла Михайловича вынудили присутствовать при осмотре галереи царскими особами, – это когда 15 мая 1893 года галерею посетил царь Александр III со своей свитой. Об этом случае я расскажу потом…

В конторе Павел Михайлович сидел как раз у окна, выходившего на дорожку, по которой проходили в галерею посетители. Он всех замечал: кто идет, сколько времени пробыл в галерее. Случалось, что посетитель войдет в вестибюль, спросит, с каких часов и до каких галерея открыта, и уйдет. Павел Михайлович тотчас пришлет за мной из конторы мальчика:

– Почему сейчас быстро ушел посетитель? Ему не понравилось?

И опишет посетителя, как был одет, в какой шапке, бородатый или безбородый.

Очень он ревниво следил за этим.

Тогда в галерею приходила главным образом интеллигенция, студенты, ученики средних школ. Рабочих было очень мало, и Павел Михайлович очень радовался, когда видел, что идут рабочие. И вечером очень подробно расспрашивал меня, как вели себя рабочие, что говорили, перед какими картинами особенно долго стояли, мимо каких прошли, мало обратив внимания.

– Я собираю это для народа, мне надо знать мнение народа, – говорил он нам нередко.

Тогда народу больше всего было перед картинами Перова, Верещагина, Шишкина[30]30
  Шишкин Иван Иванович (1832–1898), известный пейзажист. Учился в Московском училище живописи и ваяния (1852–1856), затем в Академии художеств (1856–1860). Был одним из учредителей Товарищества передвижных художественных выставок. П.М. Третьяков очень ценил творчество Шишкина и рано начал приобретать его произведения. В собрании галереи особенно известны: «Утро в сосновом бору» (1889), «Сосны, освещенные солнцем» (1886), «Полдень. В окрестностях Москвы» (1869). Все приобретены П.М. Третьяковым.


[Закрыть], Маковского, потом, по мере появления картин, – перед Репиным и Суриковым. Много также стояли перед Максимовым, Корзухиным, Савицким, Куинджи, Айвазовским[31]31
  Корзухин Алексей Иванович (1835–1894), художник жанрист. Учился в Академии художеств (1858–1863). Один из первых членов Товарищества передвижных художественных выставок. Из его картин, находящихся в собрании галереи, наиболее известны: «Перед исповедью» (1870) и «В монастырской гостинице» (1882). Обе приобретены П.М. Третьяковым.
  Савицкий Константин Аполлонович (1844–1905), художник жанрист. Учился я Академии художеств (1862–1871). С 1878 г. – член Товарищества передвижных художественных выставок. Основная тема его творчества – жизнь простого народа. Из работ, находящихся в собрании галереи, приобретены П.М. Третьяковым: «Ремонтные работы на железной дороге» (1874) и «Встреча иконы» (1878).
  Куинджи Архип Иванович (1842–1910), известный пейзажист и педагог. Учился в Академии художеств (1868–1873), где позднее руководил пейзажной мастерской. Член Товарищества передвижных художественных выставок с 1875 г. Его картины «Украинская ночь» (1876), «Березовая роща» (1879) и «Ночь на Днепре» (1882) были приобретены П.М. Третьяковым.
  Айвазовский Иван Константинович (1817–1900), выдающийся маринист. Учился в Академии художеств (1833–1839). С 1844 г. – академик. П.М. Третьяковым была приобретена одна из лучших его картин – «Черное море» (1881).


[Закрыть]. Любопытно, что перед этими картинами каменный пол с годами стал вытачиваться, на нем появились углубления, – так много народу тут толпилось.

Вход был для всех бесплатный, каждого мы встречали радушно. Если нас спрашивали, мы старались дать самый подробный и самый вежливый ответ. Павел Михайлович внушал нам, что каждый, кто приходит в галерею, – его дорогой гость и его надо встретить именно как гостя.

Известность Третьяковской галереи стала расти, и даже наши соседи, замоскворецкие купцы и мещане, заинтересовались ею. К одному купцу, например, приехал из провинции гость, «хвативший просвещения», и просил указать, где здесь, в Замоскворечье, галерея с очень интересными картинами.

– Где такое? Мы и не слыхали, – простодушно заявил хозяин.

– Да где-то здесь, купец Третьяков собирает…

– А, Третьяков, наш сосед почти, недалеко живет. То-то к его дому какие-то люди ходят… Надо и нам сходить…

И вместе с гостем впервые пожаловал купец-сосед в нашу галерею.

А то пришла раз ближайшая соседка в галерею и стала хвалиться, что она много лет живет рядом с галереей и ни разу не была в ней, и даже не знала, что в соседнем доме какая-то галерея, только видела из окна – народ куда-то все ходит. Дальше она стала справляться у служителей, что же народ делает в галерее. Ей было предложено пойти и самой посмотреть. Много она дивилась всему, что увидала.

Однажды мы заметили, что галерею стали посещать странные женщины: очень разговорчивые, развязные, пестро одетые. Придут – и ну расспрашивать:

– А всем можно ходить сюда? И семейно можно? И, к примеру, сразу человек двадцать? И говорить между собой можно?

– И говорить можно, и смотреть, и чем больше народу, тем лучше, – отвечали мы.

Через несколько дней в галерею сначала пришла одна из этих женщин, потом сразу целая семья купцов с молодым сынком, потом другая семья купцов с молодой девушкой. Все разряженные в пух и прах… Мы, конечно, встречаем их, готовы провожать по залам, объяснять. А те никакого внимания на картины, смотрят друг на друга, только между собой разговаривают. И с разговорами отправились по залам, будто гулять, как на бульваре. На картины смотрят между прочим… Поговорили-поговорили, ушли. Что такое?

Через несколько дней опять подобная история повторилась, потом опять. Каждый раз народ приходил новый, лишь неизменно присутствовала та разговорчивая, развязная особа.

Оказалось, это московская сваха! У нас, в галерее, она устраивала смотрины. Скоро об этом проведали и другие свахи и тоже начали устраивать смотрины у нас. Прежде в церквах устраивали такие первые смотрины, а потом в картинной галерее. Я сказал об этом Павлу Михайловичу.

– Ну, что же, – говорит, – пускай, это их дело. Пусть хоть таким путем заглядывают в культуру.

А у нас была картина художника Пукирева «Прием приданого по описи» – там и свахи, и жених, и невеста изображены. Я тогда молодой был, посмеяться хотелось, подведу такую компанию к картине: «Вот, говорю, обратите ваше внимание на дикие обычаи – человек не жену берет, а приданое».

Лет с десяток потом устраивались у нас подобные смотрины.

Само собой, и о них я говорил Павлу Михайловичу, а у того глаза становились веселые:

– Все-таки на картины-то смотрят женихи и невесты.

– Смотреть-то смотрят… но ничего не видят.

– Ну, пусть. Авось, что-нибудь в их памяти останется. На первый раз и этого достаточно, что узнали дорогу в галерею.

Очень часто посетители (конечно, не свахи и не женихи с невестами) расспрашивали меня и Ермилова, где покупает Третьяков такие картины. Узнавали цену, кое-кто старался узнать адрес художников. Видно было, люди загорались желанием иметь у себя картины.

– Вот видите, Коля, люди начинают любить живопись, – радовался Павел Михайлович, когда я рассказывал ему об этих разговорах.

Кто-то однажды обратился к нему с просьбой разрешить снять копию с картины Перова «Рыболов».

– Очень нравится картина, хотелось бы иметь у себя хоть подобие.

Третьяков разрешил. И вот в нашей галерее появился художник в мольбертом, палитрой, красками, начал копировать Перова.

И точно взрыв какой, дождем посыпались просьбы о разрешении копировать – и от художников, и от учеников Московской школы живописи, и просто от любителей живописи. Третьяков на первых порах никому не отказывал. Копировальщики десятками приходили к нам. Даже иногда неудобно было посетителям – так много мольбертов стояло перед картинами.

Между прочим, копировали и крупные художники. Помню, Левитан сделал копию с картины Куинджи «Север», Серов – с картины Поленова[32]32
  Левитан Исаак Ильич (1861–1900), выдающийся пейзажист. Учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (1873–1884). Член Товарищества передвижных художественных выставок с 1891 г. С 1898 г. – академик. Из наиболее известных произведений Левитана Третьяковым были приобретены: «У омута» (1892), «Владимирка» (1892), «Над вечным покоем» (1894) и «Золотая осень» (1895).
  Серов Валентин Александрович (1865–1911), выдающийся портретист, пейзажист, рисовальщик и педагог. Учился у И.Е. Репина, затем в Академии художеств у П.П. Чистякова. Член Товарищества передвижных художественных выставок с 1894 г. Участвовал на выставках «36 художников», «Союза русских художников», «Мира искусства». С 1879 по 1909 г. был преподавателем Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Входил в состав совета галереи с момента его организации и до 1909 г., принимал деятельное участие в экспозиционной работе и пополнении собрания галереи работами молодых художников.
  Творчество Серова представлено в галерее блестящей серией портретов, начиная от самых ранних: «Девочка с персиками» (портрет В.С. Мамонтовой, 1887), «Девушка, освещенная солнцем» (портрет М.Я. Симонович, 1888) и кончая «Портретом В.О. Гиршмана» (1911).
  Поленов Василий Дмитриевич (1844–1927), известный пейзажист, автор картин на исторические сюжеты, педагог. Учился в Академии художеств (1863–1871). С 1876 г. – академик. С 1878 г. – член Товарищества передвижных художественных выставок. С 1882 по 1895 г. преподавал в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. У него учились И.И. Левитан, К.А. Коровин, С.В. Иванов и ряд других не менее известных художников. В 1926 г. Поленову было присвоено звание Народного художника Республики. Из его произведений в Третьяковской галерее особой известностью пользуются «Московский дворик» (1878), «Бабушкин сад» (1878), «Больная» (1886), приобретенные П.М. Третьяковым.


[Закрыть] «Московский дворик». Скопировала также несколько картин дочь Льва Николаевича Толстого, Татьяна Львовна[33]33
  Толстая Татьяна Львовна (1864–1950), в замужестве Сухотина. Дочь Л.Н. Толстого. В 80-х гг. училась в Московском училище живописи, ваяния и зодчества.


[Закрыть].

Третьяков особенно радовался, когда копировали талантливые ученики школы живописи и молодые художники.

– Это для них лучшая школа.

Увлечение Третьякова собиранием картин с каждым годом все возрастало и возрастало. В 80-х годах им приобретены такие крупные вещи, как «Иван Грозный и его сын» Репина, «Утро стрелецкой казни» Сурикова, появились залы – репинский, суриковский. Все лучшие вещи с выставок немедленно переходили в нашу галерею. Третьяков тратил сотни тысяч рублей в год на покупку картин. Каждый праздник он неизменно объезжал московских художников, стараясь достать у кого что можно. Ездил по антикварным магазинам. На его имя приходило много писем от москвичей и жителей других городов с предложением купить у них картины. Третьяков сначала списывался с ними – узнавал размер картины, на чем написана, какими красками, откуда попала, потом – в зависимости от ответа – или просил принести картину в галерею, или, если картина большая, посылал меня посмотреть ее на месте. Каждый раз он расспрашивал меня подробно и, если картина была интересна, он ехал сам смотреть ее[34]34
  Очевидно, автор вспоминает какой либо единичный случай, так как из всей переписки П.М. Третьякова, свидетельств и воспоминаний близких ему людей, а также художников, известно, что в Москве он всегда осматривал все предполагаемые приобретения лично и вряд ли мог положиться на мнение Мудрогеля.


[Закрыть].

Проходил год, много два, и места в залах не хватало: вешать негде. Тогда Третьяков начинал новую пристройку… Ко времени его смерти он успел построить двадцать пять залов, ныне составляющих центральную часть галереи.

Число посетителей к началу 90-х годов сильно выросло. Галерея стала известна широким кругам москвичей, много людей приезжало и из других городов[35]35
  Официальная цифра количества посетителей галереи в 1890 г. составляет 50 070 человек. Об этом сообщает сам П.М. Третьяков в письме к В. В. Стасову от 11 декабря 1893 г. (См. Переписка П.М. Третьякова и В.В. Стасова. 1874–1897. М. – Л., «Искусство», 1949, стр. 171)


[Закрыть].

Вдруг произошли события, крайне неприятные и для Третьякова, и для нас.

Временное закрытие галереи

Как я уже сказал, копирование картин в галерее год от года увеличивалось, и к началу 90-х годов копировщиков стало так много, что наша галерея стала походить на школу живописи. Больше всего копировали Перова, Репина, Сурикова, Прянишникова, Саврасова, Маковского и Васильева[36]36
  Саврасов Алексей Кондратьевич (1830–1897), известный пейзажист. Учился в Московском училище живописи и ваяния (1848–1850), где позднее преподавал. Член учредитель Товарищества передвижных художественных выставок. Особой известностью пользуется его картина «Грачи прилетели» (1871), экспонировавшаяся на 1-й передвижной выставке и там приобретенная П.М. Третьяковым.
  Васильев Федор Александрович (1850–1873), выдающийся пейзажист. Был учеником И.И. Шишкина и И.Н. Крамского. Первая его картина, приобретенная П.М. Третьяковым, – «Оттепель» (1871). Третьяков высоко ценил творчество
  Васильева и принимал живейшее участие в судьбе этого талантливого художника, неоднократно оказывая ему материальную помощь. (См. А.П. Боткина. П.М. Третьяков в жизни и искусстве. М. – Л., «Искусство», 1959)


[Закрыть].

Вдруг Третьяков начинает получать письма от своих знакомых о том, что там-то продается такая-то картина, бывшая в галерее, – не похищена ли она? Из Харькова сообщили, что в одном из местных магазинов продается картина Сурикова «Меншиков в Березове», потом кто-то зашел в галерею и сказал, что в Москве продается портрет Рубинштейна работы Репина. Иногда приходили люди с картинами и, показывая их Третьякову, говорили, что купили за оригинал. Оказалось, что предприимчивые копировщики писали не только копии картин, но и подделывали подписи под копиями, а затем продавали их за оригинальные работы. Особенно этим отличался некий Гвоздиков. Третьяков, очень огорченный этим обстоятельством, тотчас запретил таким «художникам» работать в галерее. Однажды он обратил внимание, что на двух картинах появились желтые и темные пятна. Он сильно заволновался: «Что такое? Откуда?»

Стал присматриваться, позвал нас, – вот еще пятна на третьей картине, на четвертой, десятой, пятнадцатой. Лучшие картины галереи, как раз те, с которых больше всего копировали, оказались попорченными. Третьяков был в отчаянии. Доискиваясь причины появления пятен, мы решили, что тут виноваты копировщики. Он приказал нам присмотреться, что же делают копировщики с картинами. На другой же день мы обнаружили: копировщики, чтобы точно уловить тон картины, смешивали свои краски на палитре, а затем накладывали их на картину… Наложит – отойдет, посмотрит: если тон подходящий, тогда кладет краску на свое полотно… А потом тряпочкой сотрет с картины сырую краску. И будто все шито-крыто. Но как сухо ни стирает такой варвар-копировщик свою краску с чужой картины, пятно остается, разъедает и лак, и ту краску, которой написана картина.

Третьяков, узнав об этом, долгое время был вне себя.

Он тотчас же категорически запретил всякую копировку кому бы то ни было. «Копирование картин в галерее запрещено навсегда». Такой он издал нам приказ. Напрасно потом ученики школы живописи и их профессора просили его о разрешении продолжать работу в галерее. Третьяков решительно отказал: для него порча картин казалась высшим преступлением.

А тут еще неприятность: копировщики особенно сильно испортили картину Прянишникова «Порожняки», и Третьяков просил художника исправить ее. Прянишников взял ее к себе в мастерскую и так «поправил», что Третьяков пришел в отчаяние. Слева на картине был изображен лесок – Прянишников его уничтожил, оставив только отдельные кустики. Небо тоже было переписано. Картина после переписки стала совсем другой, гораздо хуже.

И еще: как раз в это время галерею облюбовали карманные воры. По праздникам, когда особенно много собиралось публики, воры залезали в карманы посетителей. Обокраденные начали жаловаться и нам, администрации галереи, и самому Третьякову.

Третьяков считал всех посетителей своими дорогими гостями, и вдруг такие случаи… Я ни до этого, ни после не видел, чтобы он огорчался сильнее. Каждый вечер он со страхом ждал моего доклада: а вдруг опять кража.

И картины стали у нас похищать. Похитили этюд Верещагина, потом этюд Поленова и небольшую картину В.Маковского «На дешевке». В то время не было у нас постов охраны, только были сквозные обходы, не так, как теперь. Мы, двое, не смогли уследить за публикой, – и в результате такие прискорбные случаи[37]37
  За два года было похищено четыре произведения:
  1) Маленький этюд В.В. Верещагина. Он оказался купленным по случаю за три рубля неким художником Шокеровым, который, узнав о хищении из газет, немедленно вернул этюд П.М. Третьякову.
  2) Рисунок В.Л. Боровиковского. Был похищен мальчиком школьником, которого задержали тут же в галерее.
  3) Этюд В.Е. Маковского к картине «На дешевке».
  4) Этюд из Палестинской серии В.Д. Поленова. Последние два этюда пропали бесследно.


[Закрыть].

Как быть дальше? Третьяков делал нам выговоры и, наконец, с горечью на сердце решил закрыть галерею для широкой публики, а пускать только по его особому разрешению и по запискам художников или знакомых. И каждый расписывался в книге посетителей галереи.

С осени 1891 года галерея была закрыта. Помню, огорчение москвичей и приезжих в Москву было чрезвычайно сильное[38]38
  Галерея была закрыта для посещения широкой публики с 1891 г. по 16 мая 1893 г., когда, после передачи галереи городу, явилась возможность увеличить штат ее охраны до 20 человек.


[Закрыть].

Третьяков как человек

Павел Михайлович Третьяков был редкий человек. Имелись у него, конечно, свои недостатки и, может быть, даже крупные, но в общем это была светлейшая личность, принесшая нашей стране большую пользу. Был он купец скуповатый, расчетливый, такой, что зря рубля не истратит. Иногда художники жаловались на него: «Третьяков прижимает». Вероятно, в этих жалобах была доля правды: за годы своей работы я не раз слышал их. Однако все художники продавали свои лучшие вещи именно Третьякову. Очень мало картин уходило мимо него.

И служащие жаловались иной раз: мало платит. И слыхать было, что на костромской фабрике братьев Третьяковых рабочим живется не ахти как. Одним словом, этой стороной своей жизни Павел Михайлович был истинным сыном своего купеческого класса. Но должен отметить, что и служащие, и рабочие у Третьяковых жили обычно долго, уходили крайне неохотно. Когда я сравниваю Павла Михайловича с другими московскими купцами и с дворянами (а их я повидал много), – тут вот и вижу всю разницу. В Москве были купцы в тысячу раз богаче Третьякова. А что они сделали для страны и для нашей культуры? Ничего! Опять же взять жизнь Павла Михайловича с детства… Человек не получил никакого образования, а достиг того, что все русские крупнейшие художники, писатели, ученые, артисты, композиторы, музыканты были его знакомыми, он с ними вел переписку, они бывали у него в гостях. За время 1880–1898 годов я не знаю в Москве человека, равного ему по обширности своего знакомства с лучшими людьми нашей страны[39]39
  Окружение П.М. Третьякова составляли лучшие представители интеллигенции и общественности того времени. Кроме художников, в семье Третьяковых бывали Ф.М. Достоевский, И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, И.А. Гончаров, В.В. Стасов, П.И. Чайковский, ряд крупных общественных деятелей, а также известные артисты и музыканты.


[Закрыть].

Его уважали все, с кем он соприкасался. И художники, и писатели, и артисты, и разные общественные деятели. Надо полагать, все понимали, какое огромное национальное дело’ делает этот человек.

Это ведь в наше время все знают: надо жить не только для себя, но и со всеми и для всех. А когда начинал жизнь свою Павел Михайлович, такое сознание только-только начинало пробуждаться. Он усвоил его и именно жил со всеми и для всех, а не только для себя.

Уже в детстве он отличался величайшей скромностью, не любил ничего шумного, крикливого, был замкнут, трудолюбив, аккуратен.

По обычаю московских купеческих семей, Третьяковы каждую Троицу выезжали на гулянье в Сокольники всей семьей. Однажды, когда уже отец, мать, сестры, брат сидели в экипаже, хватились, а Паши нет.

– Где Паша? Сейчас же отыщите Пашу!

Побежали искать. А Паша спрятался под лестницу в угол, притаился, не хотел, чтобы его возили в Сокольники на гулянье, напоказ. Отец у него был строгий, приказал немедленно садиться. И Паша сел, обливаясь молчаливыми слезами.

Так всю жизнь он не любил показывать себя. Ни речей не любил, ни торжеств никаких[40]40
  Прекрасная характеристика этой стороны характера П.М. Третьякова была дана в статье С. Васильева, напечатанной 5 декабря 1898 г. в «Московском дневнике»: «Кто бы о какой отрасли деятельности Павла Михайловича ни говорил, – писал автор, – никто не мог умолчать о его скромности.
  Так тихо, бесшумно, без всякой рекламы, без назойливых репортерских сообщений создалась Третьяковская галерея, пока не выросла до степени художественного события государственной заслуги».


[Закрыть].

В доме у него была своя особая комната, но темная, даже без окон. Он очень сердился, когда в эту комнату ходили без спросу.

Даже мать пускал неохотно. Белье на постели сменял сам.

В своей комнате он собирал книги, особенно любил книги с картинками, собирал лубочные картинки. Книги он любил всю жизнь, ревниво берег их. А когда подрос, стал собирать гравюры, рисунки, акварели. Отец – человек, говорят, суровый и строгий – стал рано «приучать его к делу», то есть заставлял сидеть в конторе за торговыми книгами, наблюдать, как идет дело в амбаре, в магазинах, заставлял отпускать товар оптовым покупателям. Уже тогда у Третьяковых была в Костроме льноткацкая и льнопрядильная фабрика, но сравнительно маленькая, со старинными станками. Когда Павел Михайлович и его брат Сергей Михайлович выросли, они взяли дело в свои руки. Сергей Михайлович занялся расширением и улучшением фабрики, часто ездил в Кострому и за границу, а Павел Михайлович вел все торговые и финансовые дела в Москве.

Надо полагать, что свои торговые дела братья Третьяковы вели удачно, потому что обороты их росли быстро и особенно быстро расширялась костромская фабрика.

Между прочим, Павел Михайлович заставил изготовлять на своей фабрике особый холст для художников. Холст получался не хуже заграничного, даже с дрезденским спорил!

Павел Михайлович ежегодно – последние двадцать пять лет своей жизни – ездил за границу на два месяца, но почти исключительно с целью изучения музеев и посмотреть на культурную жизнь.

Весь день Павла Михайловича был строжайше расписан по часам. Не только месяцы, но и годы он жил так, что один день был совершенно похож на другой. В семь часов точно он вставал, пил кофе. Ровно в восемь часов шел в галерею. Мы с Ермиловым так и знали: часы бьют восемь, поворачивается ручка из внутренних комнат дома, в галерею входит Третьяков. Час он посвящал галерее: осмотрит все картины, сделает распоряжения о перевеске, о размещении новых картин, поговорит, посоветуется, осмотрит рамы для новых картин. И ровно в девять часов уходил в контору и сидел там до двенадцати, не сходя со стула.

В двенадцать из конторы поднимался наверх позавтракать. И тут происходило его первое свидание с семейством. Стол накрывался на пятнадцать человек – четыре дочери, два сына, две гувернантки, кто-нибудь из гостей. В час опять обратно в контору – до трех. К трем ему подавали лошадь; он ехал в купеческий банк, где состоял членом правления, а из банка в магазин на полчаса, а к шести часам домой обедать. После обеда он шел к себе в кабинет, и тут я ему должен был делать доклад о делах галереи: кто был, что говорили, какие картины повешены вновь, какие перевешены. Отдохнув, он шел в галерею – опять по всем залам, – осматривал, проверял. И после в своем кабинете до глубокой ночи сидел за книгами, читал, делал пометки. Надо полагать, он чувствовал недостатки своего образования и всю жизнь старательно и много читал.

Ложился он в первом часу.

Вот так строился его будний день без всяких изменений годы и годы. И все мы, служащие галереи, конторы, горничные, знали, в каком часу и где Павел Михайлович будет и что потребует. И невольно тоже вели жизнь самую регулярную. Кучер со смехом говорил, что даже лошадь знала, по каким улицам надо ехать, на каком углу поворачивать, – так однообразен был путь. Лошадь сама подходила к тем подъездам, где хозяину нужно слезть.

Усевшись в экипаж, Павел Михайлович тотчас брался за книгу или журнал, – читал те десять – пятнадцать минут, когда ехали до банка. Он не смотрел по сторонам, старался не потерять ни одной минуты зря. Праздничные дни его – после обедни – целиком отдавались поездкам по мастерским художников и по антикварным магазинам. Вечером он рассказывал семье, у кого был из художников и какую тот начал писать картину.

Я в жизни своей мало видел людей таких молчаливых, как он. На собраниях и заседаниях он никогда не выступал.

Со служащими и рабочими, даже мальчиками лет пятнадцати Павел Михайлович обращался всегда вежливо на «вы», голоса не повышал, если даже рассердится. Если сделает выговор, а потом окажется, что неправ, он потом обязательно извинится, перед кучером ли, перед дворником ли. Словом, был справедлив в мелочах. И тем не менее все перед ним «ходили по нитке», все из кожи лезли, чтобы сделать так, как приказывал он.

Эта вежливость, этот распорядок во всем делали его как бы нерусским. Не обдумав, он не делал ничего. Без цели – шага лишнего: все у него по плану. Ну, а если что захочет – конечно, все поставит на карту, чтобы добиться.

И требователен был очень. Кучер у него служил – старик своенравный. Раз едут они из Москвы в Кунцево, а на дороге хлебы валяются, кто-то из проезжих потерял.

– Эх, дар божий лежит, нельзя оставлять! – сказал кучер, слез с козел и начал класть хлебы в коляску. А Третьяков говорит:

– Не смейте брать, нас еще в краже могут обвинить!

– Возьму, – угрюмо сказал кучер.

Тогда Третьяков вышел из коляски и пешком пошел на дачу. Хотел он потом уволить кучера, да Вера Николаевна вмешалась, помирила. Зато с этим кучером Третьяков потом обращался строго и так его вышколил, что тот, когда ехал с хозяином, не смел на него оглянуться. Сидит на козлах, как истукан. Обычно, отправляясь с дачи в город, Третьяков пешком шел по кунцевскому парку до конца, а кучер ехал сзади. Только при выходе из парка Третьяков садился в экипаж. Однажды Третьяков только успел положить саквояж в коляску, а кучер вообразил, что это сел сам хозяин, и помчал к Москве. А Третьяков остался… Приезжает кучер к лаврушинскому дому, остановился у подъезда, ждет, когда хозяин выйдет из коляски. Выходит мой отец встречать, а экипаж стоит у подъезда пустой.

– Где же Павел Михайлович? Что он сегодня остался на даче? – спросил отец.

Оглянулся кучер – хозяина нет! То-то был переполох. Через полчаса Третьяков приехал на извозчике…

Я уже сказал, как он избегал встреч с особами царской фамилии. Похоже было, что он не любил носителей власти – ни светской, ни духовной. Помню, однажды нам сообщили, что «в галерею завтра прибудет Иоанн Кронштадтский». А в то время этот поп пользовался такой славой, что за ним ходили десятки тысяч народа. Его считали святым. «Благословиться» у него почиталось великой честью. А Третьяков, как только узнал, что ему предстоит такая честь, сейчас же собрался и уехал на два дня в Кострому.

– Скажите, что меня экстренно вызвали по делам.

В 1893 году после посещения галереи царь Александр III решил сделать Третьякова дворянином. Какой-то важный чиновник сообщил Третьякову об этом, а Павел Михайлович ответил:

– Очень благодарю его величество за великую честь, но от высокого звания дворянина отказываюсь. Я родился купцом и купцом умру.

Медали ему, конечно, давали, и мундиры также, однако ни медалей он не носил и никогда никакого мундира не надевал. Лишь фрак, когда необходимо нужно было. Одно только звание он принял: звание почетного гражданина города Москвы. Москву он очень любил, и надо полагать, присуждение звания ему доставило удовольствие, потому что он его принял без всяких разговоров[41]41
  Звание почетного гражданина города Москвы П.М. Третьяков получил в марте 1897 г.


[Закрыть].

Когда галерея была передана городу, художники решили отметить это событие и устроили всероссийский съезд в Москве. Третьяков понимал, что на этом съезде он будет центральной фигурой, в его честь будут говорить речи… За неделю до съезда он экстренно собрался и уехал за границу.

А художников он любил больше всего. И все-таки и от их чествования уклонился. Даже от собственных именин уезжал: накануне вечером обязательно уедет или в Петербург, или в Кострому, лишь бы не быть на именинном вечере.

Павел Михайлович был немного выше среднего роста, борода и волосы темно-русые, глаза большие, темные, пристальные. Портрет его, работы Крамского[42]42
  Крамской Иван Николаевич (1837–1887), известный портретист и художественный деятель. Учился в Академии художеств с 1857 по 1863 г. В виде протеста против отказа совета Академии предоставить свободную тему для конкурса на золотую медаль вместе с тринадцатью другими конкурентами вышел из Академии художеств. Был инициатором организации в Петербурге Артели художников, а затем Товарищества передвижных художественных выставок. Крамской был идейно очень близок П.М. Третьякову, поддерживал его деятельность по созданию музея русской живописи и много помогал ему своими советами. (См. Переписка И.Н. Крамского с П.М. Третьяковым. 1869–1887. М. – Л., «Искусство», 1953)
  Из приобретенных П.М. Третьяковым произведений Крамского особенно известны: «Христос в пустыне» (1872), «Портрет Л.Н. Толстого» (1873), «Портрет П.М. Третьякова» (1876), «Неутешное горе» (1884).


[Закрыть], очень правилен. На нем он точно живой. Всегда он был очень деятелен – я не помню часа, когда он не был бы занят работой или чтением, – но всегда спокойно, без всякой суеты.

Еще одна черта скромности – это его костюм. Он одевался всегда в костюм совершенно одинакового покроя, будто сорок лет носил один и тот же сюртук и одно и то же пальто. Шил на него известный тогда в Москве портной Циммерман. И всякий раз портной говорил:

– Теперь новая мода, ваш костюм сильно устарел.

– Вы шейте не по моде, а по моему вкусу, – просил Третьяков.

Не терпел он изысканных блюд. Бывало, каждый член семьи заказывал повару на завтра что-нибудь очень вкусное. А Павел Михайлович всегда одно: «А мне щи и кашу». Водки и вина не пил совсем, только уже незадолго до смерти по предписанию докторов выпивал одну-две рюмки «захарьинского» портвейна. (Был такой знаменитый доктор в Москве Захарьин, великий талант, но и великий пьяница – пациентам непременно прописывал пить портвейн.)

В театры и концерты ездил, когда шла опера или пьеса в первый раз, всегда с женой и дочерьми. И любил музыку. На все бенефисы ему присылали билеты, и студенты приносили билеты на свои благотворительные спектакли. За билеты он платил щедро и отдавал билеты служащим, чаще других мне.

– Сходите, Коля, сегодня в театр, хорошая пьеса идет. Вот билет.

И я нередко бывал в первом и во втором ряду кресел Большого и Малого театров.

На разные благотворительные дела Третьяковы давали значительные суммы: они построили на Донской улице приют для 200 глухонемых детей. Приют долго считался образцовым, потому что там были сделаны мастерские: переплетная, сапожная, картонажная, типография, – дети обучались разным ремеслам. Умирая, Третьяков завещал на приют крупную сумму[43]43
  Речь идет об Арнольдовском училище для глухонемых детей, основанном Иваном Карловичем Арнольдом в Москве в конце 50-х гг.
  П.М. Третьяков жертвовал крупные суммы на это училище, а в начале 90 х гг. на свой средства построил при училище больницу на 32 койки.


[Закрыть].

Москвичи часто жаловались, что с Театральной площади и Петровки нет прямого проезда на Никольскую улицу к торговым рядам и в Зарядье, – приходится идти или через Красную площадь, или через Лубянскую. Мешала стена Китай-города. Братья Третьяковы купили участок земли с обеих сторон стены и с разрешения думы проломали стену – устроили прямой проезд рядом с нынешней гостиницей «Метрополь». Этот проезд, названный Третьяковским, и сейчас существует.