Текст книги "Собственные записки. 1835–1848"

Ввечеру Габель возвратился ко мне с ответом от Левашова, что он, как военный губернатор города – начальник всего гарнизона и может располагать музыкой, как хочет, а потому и требовал, чтобы она была на назначенном им месте; что он завтра пошлет коменданта крепости генерала Трузсона поверить, исполнено ли его приказание и сам будет при музыке, и что если фельдмаршалу сие неугодно, то бы его сиятельство написал ему повеление, которое он исполнит и донесет о том военному министру для доклада государю. Получив ответ сей, я принял намерение сам отправиться к музыке на другой день, дабы не допустить его никоим образом к такому явному нарушению всех правил благочиния и изъявлению столь грубого неуважения к приказаниям фельдмаршала.

В следующее утро приехал ко мне комендант генерал-майор Трузсон с объявлением от имени военного губернатора, дабы музыка была на назначенном им месте, прося ответа. Я отвечал, что сему не бывать, пока фельдмаршал не прикажет, и поручил ему передать сие графу Левашову. Доложивши же о том фельдмаршалу, я опять спросил, не прикажет ли он музыке собираться в саду. Но князь решительно не хотел сего и приказал музыке быть на назначенном им месте, сам поехал посмотреть избираемое Левашовым и нашел его пыльным и неудобным, а потому, вызвав с гауптвахты караульного офицера, лично велел ему, чтобы музыка была на указанном им месте, приказал сие еще лично сам Габелю и послал его к Левашову сказать, что он не находит его место удобным. Левашов отвечал, что он велел поправить сие место и приготовить его со всеми удобствами для помещения музыки, а потому и просит, чтобы ее поставить по его желанию; но фельдмаршал, отдавший уже с твердостью приказания свои, соблюл при сем самую ловкую вежливость: он велел сказать Левашову, что он «просит» его о сем. Левашову ничего не оставалось более, как смириться, и он отвечал, что просьба фельдмаршала для него приказание, и не мешался более в сие дело. Он поручил нашему коменданту Габелю съездить к Трузсону и сообщить ему сие; но я не велел ему делать сего, ибо Трузсон от нас был независим, и Левашов не должен был и в сем случае принимать на себя сего повелительного обхождения. Музыка в тот вечер пришла, куда ей было назначено, там играла беспрепятственно и продолжает до сих пор играть всякий вечер там же.

Не менее того в то самое утро Левашов приезжал к фельдмаршалу и жаловался, что будто Карпов накануне под окошками его шумел на улице; но ничего не говорил о перемещении музыки. Мне сие сам говорил фельдмаршал, и я объяснил ему все дело, как оно случилось.

Киев, 20 мая

Левашов увидел из сего происшествия, что усилия его к показанию власти своей были тщетны. Он посрамил себя в глазах всех и своих, и посторонних, но… не переставал действовать в таком же роде. Например, он рапортом жаловался фельдмаршалу, что дивизионный начальник Шульгин под разными предлогами уклоняется от вывода из города одного полка по его требованию в селения. Ему ответствовали, что Шульгин на сие не имел права без распоряжения своего начальства.

На днях получен мною был рапорт Левашова с испрошением назначить людей для прислуги в госпиталь и лекарей. Рапорт был доложен фельдмаршалу, и по нему уже делались исполнения, как я получил на мое имя письменное отношение от Левашова, в коем он уведомляет об отправлении того рапорта и данной писарем Михайловым расписке в получении. Ныне же, говорит он, рапорт сей поднят на улице против моей квартиры, а потому препровождает его ко мне для доклада фельдмаршалу!

Я удивился, ибо уже исполнение было сделано по первому его требованию; но, посмотрев рапорт, им будто вторично препровожденный, увидел, что он прислал только один распечатанный куверт, который вероятно брошен без внимания и нечаянно попался ему на улице, а он, не разглядевши, послал его ко мне для упрека. Я возвратил ему тот же куверт с объяснением дела. Таким образом, он часто накупается на неудовольствия по… своей торопливости.

Киев, 21 мая

Фельдмаршал скрывает с твердостью, сколько его огорчает уничтожение армии и поступок, против него в сем отношении сделанный; но не всегда он в силах утмить огорчение свое. Так, например, на днях пил он за обедом за здоровье всех россиян, по обыкновению своему, и к сему присовокупил: «И врагу моему Чернышеву желаю по возможности быть полезным Отечеству нашему». На днях также, пришедши к нему с докладом, я застал его сидящим под окном в адъютантской комнате.

– Мне здесь приятно, – сказал он, – я люблю смотреть на рабочих, – (у него в то время перестраивали ворота наново с улицы на двор) и, пославши рабочим пять рублей, он присовокупил: – Скажи мне, Николай Николаевич, не удивительно ли это, в самом деле? Другим строят триумфальные ворота при торжественном въезде их, а мне для выезда!

Дня три тому он был за обедом в мундире полка своего, и князь Горчаков, сидевший подле него, сказал ему, что он его в первый раз видит в сем мундире.

– Да, – отвечал князь, – полка у меня не отняли.

Но вчера его истинно огорчил адъютант его Бларамберг, пришедший к нему просить рекомендательного письма к Левашову для помещения его к нему в адъютанты. Когда я к нему пришел, то он сказал мне:

– Разве не могу я оставить адъютантов при себе до последнего времени? Я всегда могу еще успеть в мерах, нужных для размещения их. Зачем они торопятся? Разве не могут они дождаться, пока я умру?

Я изъяснил ему, сколько Бларамберг заслуживает удаления от него безотлагательно; но князь по великодушию своему тут же приказал мне оставить случай сей и не говорить о нем.

31 мая с почтой получен на имя фельдмаршала рапорт от Адлерберга, следующего содержания:

«Киевский военный губернатор, генерал-адъютант Левашов донес господину военному министру, что он, объезжая 29 апреля караулы по городу, нашел при главной гауптвахте, пред вечерней зорей, музыку, поставленную вдали от фронта, близ отхожих мест гауптвахты. Находя помещения сие неприличным, тем более что музыка сия привлекала стечение публики, граф Левашов приказал переставить оную перед гауптвахтой, на месте, нарочно для сего спланированном. Вслед за сим дежурный генерал 1-й армии генерал-майор Карпов, прибыл туда, и хотя ему было объявлено, что изменение сделано по личному распоряжению военного губернатора, но он, при нем же, забыв всякое чинопочитание и уважение, приказал оную немедля переставить на прежнее место. По всеподданнейшему докладу о сем государь император изволил признать сей поступок генерал-майора Карпова совершенно противным всякому порядку службы: ибо, по уставу о гарнизонной службе, после пробития сбора, все караулы поступают в ведение военного губернатора или коменданта, которые одни могут оными распоряжаться. Сообразно с уставом, следуя сему, генерал-адъютант граф Левашов имел полное право переместить музыку, и генерал-майору Карпову не только не надлежало изменять распоряжение старшего генерала и главного начальника караулов, но, по званию дежурного генерала, он обязан наблюдать, дабы подобного нарушения дисциплины и порядка нигде не было допускаемо. По сему его величество высочайше повелеть соизволил генерал-майора Карпова за таковой поступок арестовать на 24 часа. О таковой высочайшей воле имею честь донести вашему сиятельству к зависящему распоряжению. Москва, 17 мая, № 162».

Такое ложное изложение обстоятельств не могло остаться без ответа, и Карпова нельзя было арестовать, когда дело было представлено в таком превратном виде. Фельдмаршал очень огорчился сим случаем и приказал приготовить письмо к государю. Сего числа подписал он письмо сие следующего содержания:

«Sir. L’aide-de-camp-général Adlerberg m’a communiqué l’ordre de Votre Majesté de mettre aux arręts pour vingt quatre heures le général de service Karpow, pour avoir entravé, comme il est dit dans son rapport, les dispositions du gouverneur-général, comte Lewachoff, concernant l’emplacement designé pour la musique.

Considérant que l’accusation portée par le comte Lewachow au sujet du général Karpow est inexacte, j’ai cru de mon devoir de soumettre ŕ Votre Majesté l’affaire mentionnée dans son véritable jour et de suspendre attendant jusqu’ŕ nouvel ordre l’arrestation prescrite.

J’ai longtemps et soignesement evité d’importuner Votre Majesté Impériale par la relation des mortifications que j’essuie au declin de mes jours, et que le comte Lewachow se plait ŕ accumuler, sans regarder ni ŕ mon age, ni au poste dont j’ai été honoré par Votre Majesté Impériale et dont je garderai l’integrité tant que je l’occuperai. Mais aujourd’hui, obligé de m’expliquer par la maničre peu véridique dont cette affaire est parvenue ŕ Votre Majeste Imperiale, j’ai cru devoir exposer, comme un exemple de la conduite peu conséquente du comte Lewachoff le[11]11
  Одно слово не разобрано. – П. Б.


[Закрыть] dans un office que j’adresse en męme temps au ministre de la guerre pour ętre soumis a Votre Majeste Imperiale, en la suppliant de daigner porter son attention a cette affaire, toute puerille qu’elle est. J’ai l’honneur d’ętre de Votre Majesté Impériale le trčs soumis sujet prince Sacken.

Kiew, le 2 juin»[12]12
  Государь! Генерал-адъютант Адлерберг сообщил мне повеление вашего величества арестовать на 24 часа дежурного генерала Карпова за то, что (как сказано в рапорте Адлерберга) он помешал распоряжению генерал-губернатора графа Левашова относительно помещения, назначенного для музыки. Так как обвинение, взведенное графом Левашовым на дежурного генерала Карпова, не точно, то я счел моей обязанностью представить вашему величеству это дело в его истинном виде и приостановил предписанное арестование до нового повеления. Давно и тщательно избегал я беспокоить ваше императорское величество заявлением обид, которые мне наносятся на склоне дней моих и которые графу Левашову угодно умножать, вопреки моему возрасту и месту, которым почтили вы меня, государь, и значение которого я соблюду, пока его занимаю. Но теперь, когда упомянутое обстоятельство доложено вашему величеству в несправедливом виде, я вынужден, в образчик неосновательных поступков графа Левашова, послать отношение к военному министру для доклада вашему императорскому величеству. Благоволите обратить внимание на это дело, хотя оно вполне ребяческое. Имею честь быть вашего императорского величества покорнейший подданный князь Сакен. Киев, 2 июня (фр.).


[Закрыть].

Отношение к военному министру заключало в подробности происшествие[13]13
  Опускаем это большое отношение князя Сакена к графу Чернышеву, так как содержание его уже известно читателю по предыдущему изложению Н.Н. Муравьева. – П. Б.


[Закрыть].

И все сие отправлено 2-го числа с адъютантом фельдмаршала Рудзевичем в Петербург.

Киев, 5-го июня

Все эти дни фельдмаршал не перестает упоминать о поступках против него Левашова. Когда я ему принес письмо к государю, он долго перечитывал его, и не хотел подписывать, желал переменить выражение inexacte, peu véridique и говоря, что надобно написать fausse, mensongičre[14]14
  Inexacte, peu véridique (фр.) – неточная, малоправдоподобная. Fausse, mensongičre (фр.) – ложная, лживая.


[Закрыть], и я с трудом убедил его умериться в выражении, дабы не показать пристрастия, потому что самое описание происшествия, приложенное к письму, уже объясняло все. Вот еще одно происшествие, случившееся на днях, в коем Левашов равным образом вышел из границ своей власти. При начале весны был назначен, по повелению государя, для произведения городских работ один полк, который должен был выделять сто человек рабочих в распоряжение Левашова. Левашов просил фельдмаршала ускорить несколько начало работ; фельдмаршал уважил просьбу его и приказал преждевременно 12-ю днями выслать в Киев один полк, который Левашов обещал беречь и разместить на квартиры в городе, что им и сделано. Когда же прибыла сюда дивизия для лагеря, то, за размещением части войск в палатках, а части в бараках еще неоконченных, вышеозначенный полк остался на несколько дней на квартирах, до окончания бараков его, еще непокрытых. Левашов стал требовать от дивизионного начальника Шульгина, чтобы он его вывел, хотя он и знал, что полка сего поместить негде и что через несколько дней его бы и без того вывели. Шульгин представил о невозможности исполнить сего. Левашов предложил ему окрестные деревни, из коих многие отстоят в 20 и 30 верстах от Киева, и требовал настоятельно вывода полка. Шульгин отвечал, что он не смел сделать сего без воли своего начальства. Тогда Левашов донес фельдмаршалу, что полк сей стесняет обывателей, по случаю прибытия богомольцев (что совершенно несправедливо, ибо полк сей был расположен тогда за городом на Куреневке, где не бывает никаких богомольцев), и жаловался, что Шульгин под различными предлогами уклоняется от исполнения его требований. По исследованию обстоятельства сего оказалось все вышепрописанное, и фельдмаршал отвечал Левашову, что он через день по окончании бараков приказал вывести полк, но что Шульгин не имел права сделать сего без воли своего начальства, что и было исполнено при первой возможности, как скоро только успели накрыть часть бараков, еще и до сих пор неоконченных. Таким образом Левашов накликивается сам на неприятные отзывы своими неосновательными донесениями.

На днях получено мною уведомление от Клейнмихеля, коим он извещает меня, что Левашов донес военному министру, что в киевский госпиталь поступил один больной со знаками побоев на спине, что он после поступления спустя 12 часов умер, и что по сему делу наряжено от штаба следствие; а потому государь, желая знать, что по сему делу оказалось, требовал, чтоб представлено было следствие по окончании.

Следствие было, в самом деле, представлено мне в самое время получения сего отзыва, и оно препровождено в аудиториат на рассмотрение, о чем уведомлен и генерал Клейнмихель; но, дабы скорее удостовериться в сем деле, я собрал без предварения роту Камчатского полка, в коей находился сей рядовой, и опросил всех людей вместе и многих по одиночке. Оказалось, что рядовой сей за воровство был наказан во время следования полка сего в Киев 100 ударами розог, поведения был дурного и после наказания прошел еще один переход с ружьем и амуницией, потом заболел, так как он был слабого сложения, везен два перехода на повозке, и по прибытии полка в Киев сдан в госпиталь, где и умер от болезни. Жестоких наказаний в роте сей и во всем полку не бывало, и начальники сих частей более признаются людьми кроткими, чем строгими. Сие было немедленно сообщено Клейнмихелю для доклада через военного министра государю…

Киев, 10 июня

5-го числа приехал ко мне Кругликов с женой и сестрой Надеждой.

7-го числа был смотр всем войскам, здесь находящимся. Фельдмаршал выехал верхом и объехал обе линии, но чрезвычайно ослаб и едва усидел на лошади. Величественное зрелище почти столетнего старца[15]15
  Автор утрирует: в 1835 г. фельдмаршалу Ф. В. Остен-Сакену исполнилось 83 года.


[Закрыть], объезжающего войска, в коих формирование полков даже моложе его. Его, подобно священной хоругви, провезли шагом мимо полков, принявших его с криком «Ура!». После того он пропустил все войска мимо себя церемониальным маршем, а сам стоял поддерживаемый с обеих сторон. Он благодарил каждый батальон особо и остался очень доволен смотром, что и велел объявить в приказе по армии. Я полагал, что он ослабнет от сего усилия, но напротив сего вид войск возобновил в нем воспоминание прежних годов, и он как бы ожил после смотра, и сам хвалится, что чувствует себя сильнее и здоровее.

Киев, 11-го июня

Дня четыре тому приехал к нам фельдъегерь с повелением, дабы части войска, коим назначены лагерные сборы, позже собирались и позже в оных оставались, дабы государь, имеющий возвращаться из Калиша через расположение 1-й армии в октябре месяце, мог бы видеть их. Фельдъегерь сей соскочил прямо у штаба, откуда и препровожден ко мне. По раскрытии привезенных им бумаг я спросил его, не имеет ли он чего к Левашову. Он мне показал один куверт, с коим я его и отправил к Левашову, приказав по отданию тотчас явиться к фельдмаршалу, что он и исполнил. Фельдмаршал с ним поговорил, а я после того отпустил его отдыхать. На другой день Кругликов обедал у Левашова, который хвалился ему, что к нему приехал фельдъегерь, коего он отправил к фельдмаршалу для отдачи привезенных им бумаг и передал его для отправления в Петербург уже в совершенное распоряжение наше…

13-го, в 10 часов вечера, жена разрешилась от бремени девочкой, которую назвали, по имени святой того дня, Антониной; но ребенок родился почти мертвый, и его с трудом привели в чувство. С тех пор здоровье жены моей поправляется, но ребенок слаб и мало подает надежды к жизни.

17-го. Назначив день к отъезду моему в Петербург, 20-го числа, я доложил о том фельдмаршалу.

– Да, – сказал он, – поезжай; твое присутствие там нужно. – После того, вздохнув, он прибавил: – Ты меня оставляешь в минуту, когда один Бог только может рассудить меня.

Я успокоил его, сколько мог, на счет дела с Левашовым, и представил все случившееся, как неизбежное от обстоятельств, что и он в том же виде принимает. Потом я сказал ему слышанное мною недавно, что проезжавший здесь обер-шталмейстер Опочинин излагал мнение свое одному из знакомых своих, что следовало бы прежде, во исполнение воли государя, арестовать Карпова и уже после объяснить обстоятельства.

– Как, – возразил фельдмаршал, – я так давно и верно служу государю и попущу, чтобы по ложному донесению ввели государя в несправедливый поступок? Никогда я не сделаю этого. Пущай со мной будет, что ему угодно. Теперь прикажут, то арестую Карпова; но по совести и преданности моей к государю я не мог сие сделать.

Я взял у него ящик с бриллиантовой шпагой, карабином и пистолетами, поднесенными ему жителями Парижа в 1814 году в знак благодарности, когда он там был военным губернатором. Он отправляет ныне вещи сии при письме к государю, которое он написал своеручно, прося его отдать их для хранения в Московский арсенал в память доброго поведения воинов в столице французов и находя, что памятник сей принадлежит не лицу, а государству. Письмо сие было у него вчерне написано уже семь лет тому назад; он забыл его тогда отправить, а ныне нашел черновое в бумагах своих нечаянно.

Князь приказал мне остановить на дороге адъютанта его Рудзевича, посланного с письмом к государю, если его встречу.

– Ты знаешь, – говорил он, – что я ничего от тебя не скрывал; распечатай, если будет, что ко мне и в собственные руки; ты все должен знать.

Третьего дня послал он ко мне Карпова сказать, что я обо всех заботился, а сам себя не представил, и чтобы я написал о себе, что мне нужно будет, от него к государю. Я пошел к князю и сказал ему, что мне ничего не нужно, что я доволен его расположением, и не для того говорю сие, дабы более ценить собою, но потому, что я так чувствую.

– Все-таки я не знаю, что тебе приятно; скажи и напиши.

– Мне очередной орден Белого орла, – сказал я.

– Ну что тебе в этом?

– Состояния никакого не имею, но получаю достаточно, чтобы жить вне столицы, и решительно ничего не желаю. Буду с удовольствием продолжать службу, если получу назначение приятное, но оставлю ее в противном случае.

– Так напиши письмо к государю, – сказал князь, – в котором скажи, что я тобой доволен и поручаю тебя в милостивое распоряжение его. Это всего лучше будет, я думаю.

Я благодарил его и велел написать сие письмо.

Киев, 19 июня

18-го поутру фельдмаршал был нездоров, однако же, принял доклад и жаловался все на Левашова.

После обеда возвратился из Петербурга адъютант Рудзевич и привез письмо от государя к фельдмаршалу и рапорт от военного министра к нему в собственные руки. Тут же были доставлены рапорт от графа Чернышева о назначении Карпова бригадным командиром с тем, чтобы он оставался здесь до возвращения моего из Петербурга, и высочайший приказ о назначении вместо Левашова военным губернатором в Киев генерал-лейтенанта Гурьева. У Рудзевича было два пакета к Левашову, которые я велел ему доставить. Фельдмаршал спал, а потому я и не беспокоил его; когда же он проснулся, я пошел к нему и объявил о смещении Левашова. Он сие принял хладнокровно. Потом я показал ему письмо государя, которое он приказал мне распечатать и прочесть. Оно было следующего содержания:

«C’est avec une bien pénible surprise, mon cher maréchal, que j’ai lu votre lettre en date du 2 de ce mois. L’impression que son contenu a produit sur moi vous sera expliquée par la demission immédiate que j’ai donnée au général Levacheff de ses fouctions du gouverneur-général.

Ayant ainsi satisfait, comme je le ferai toujours, ŕ la base de tout ordre, ŕ la discipline, souffrez, cher maréchal, que je vous fasse quelques observations.

Je dois croire aux expressions de votre lettre, et cependant j’ai peine ŕ comprendre, comment vous avez pu prendre sur vous de me laisser ignorer les griefs multipliés que vous avez eu contre le général Levacheff. En ne les portant pas a ma connaissance en son temps, vous avez vous-męme, mon cher maréchal, porté atteinte ŕ ce qui vous est du, non seulement comme individu, mais au poste que vous remplissez. Par la męme vous m’avez mis dans le cas de sévir ŕ tort contre le général Karpoff, tandis que, d’aprčs votre assurance, ce général se trouve avoir été completement étranger ŕ cette malheureuse affaire.

Vous sentirez vous-męme, cher maréchal, combien il est urgent et indispensable que vous hâtiez de me soumettre les eclaircissemens que j’exige sur vos griefs contre le général Levacheff; car, si je l’ai déjŕ puni sur une simple plainte de votre part, il est juste que je lui demande raison de ce dont il est accusé, soit pour lui donner le moyen d’expliquer son inconcevable conduite, soit pour sévir contre lui d’aprčs toute la vigueur des lois. Recevez l’assurance de toute mon amitie. Nicolas. Alexandria. le 12 Juin 1835»[16]16
  Мой дорогой фельдмаршал. Письмо ваше от 2-го числа сего месяца было для меня очень тяжелой неожиданностью. Впечатление, произведенное его содержанием, будет вам понятно из того, что я немедленно уволил генерала Левашова от его должности генерал-губернатора. Удовлетворив таким образом (как я всегда буду поступать) основанию всякого порядка, то есть дисциплине, прошу вас, мой дорогой фельдмаршал, выслушать некоторые замечания с моей стороны. Я должен верить вашему письму, но в то же время с трудом понимаю, как вы могли решиться скрывать от меня многочисленные обиды со стороны графа Левашова. Не доводя их своевременно до моего сведения, вы сами, дорогой фельдмаршал, посягнули на то, что подобает и вам, и месту вами занимаемому. Этим вы заставили меня отнестись с напрасною строгостью к генералу Карпову, тогда как, по вашему уверению, этот генерал совсем чужд этой жалкой истории. Вы понимаете сами, дорогой фельдмаршал, сколь настоятельно вам необходимо поспешить разъяснениями, которые должны быть мне представлены по поводу вашего неудовольствия на генерала Левашова. Ибо если я уже наказал его по простой жалобе вашей, то согласно со справедливостью мне надо спросить у него разъяснения того, в чем он обвинен, или для того, чтоб он имел возможность объяснить свое непонятное поведение, или чтоб я поступил с ним по всей строгости законов. Примите уверение в моей полной дружбе. Николай.
  Александрия
  12 июня 1835 г. (фр.).


[Закрыть].

Рапорт военного министра был почти того же содержания.

«Я бы никогда не хотел писать о таких вещах, – сказал фельдмаршал, – но если сего требуют, то напиши все и правду сущую, а в конце прибавь мое ходатайство, дабы сие было, как прошлое, предано забвению». Он был довольно равнодушен, но сказал, что был доволен отрешением Левашова. По возвращении домой я принялся писать и изготовил три письма к государю, которые и понес ему к подписи. В первых двух заключалось главное неудовольствие, говоренные Левашовым речи за столом прошедшей осенью о препятствиях, встречаемых государем в распоряжении армией, по случаю пребывания его в службе, и, сверх того, в первом приложены были подробности о несоблюдении Левашовым формы, в праздничные и торжественные дни, и о том, что он вмешивается в распоряжения, не подлежащие его управлению. В конце обоих писем было приложено ходатайство, а третье заключало только одно ходатайство о предании дела сего забвению. Фельдмаршалу не понравилось первое письмо по подробностям, в нем заключавшимся. Он подписал второе письмо следующего содержания:

«Sire!

Honoré par la gracieuse lettre de V. M. I., j’aborde avec un sentiment bien douloureux l’exposé des griefs contre le comte Levacheff que je suis réduit aujourd’hui de soumettre ŕ V. M. I.

Il circulait ici depuis deux ans le bruit, que ma présence au service embarassait V. M. I. pour les réformes, qu’elle se proposait de faire dans l’armée. Ces bruits derechef produits me parvinrent enfin l’automne dernier ŕ l’occasion de propos semblables tenus par le comte Levacheff ŕ son retour de St.-Pétersbourg, en pleine table, en presence de plusieurs généraux.

Désirant les verifier et en connaître la source, j’envoyai aussitôt le général Karpoff pour lui en demander des éclaircissements. Le comte Levacheff renia d’abord ses paroles, mais aprčs en avoir entendu nommer les témoins, il en convient. Quelques jours aprčs il vient s’expliquer et me communiquer, qu’il avait effectivement entendu plusieurs fois dire par V. M. I. que ma présence au service l’embarassait et qu’elle désirait me voir en retraite, mais que néanmoins V. M. I. ne 1’avait pas chargé de me le faire parvenir.

Je répondis alors au comte Levacheff que je ne me propose pas de quitter le service sur des clameurs publiques de ce genre et que j’y resterai jusqu’a ce qu’il plairait a V. M. I. de me signifier sa volonté sur cet article.

Je pensai que si V. M. I. avait jugé ŕ propos de ne plus me garder, ou bien d’abolir l’état-major de l’armée, dont la dépense pouvait ętre sensible ŕ l’état, elle ne douterait jamais aprčs mes longs services, combien je serais pręt ŕ seconder ses voeux. Je considerai que si Votre Majesté Impériale avait effectivement énoncé ŕ ce sujet quelques idées au comte Levacheff pour lui donner l’ordre de me les communiquer, d’autant plus n’avait-elle jamais pu l’autoriser ŕ répandre des entretiens confidentiels en public d’une maničre si offensante.

Je vis donc dans ce procédé du comte Levacheff beaucoup d’indiscretion, une absence totale d’égards pour le poste que j’occupe et de l’animosité pour ma personne, dont la présence lui semblait ętre ŕ charge. Ces bruits indifféremment répandus parmi mes subordonnés ne convenaient pas sous le rapport des égards qu’on doit aux superieurs; ils convenaient encore moins parmi les habitans d’ici trop portés par leurs dispositions malveillantes ŕ se rejouir de tout mésentendu entre les autorités et du discredit des fonctionnaires apostes par la volonté de V. M. I. Je m’abstenais alors de le soumettre ŕ V. M. I. dans l’espérance qu’une conduite plus reservée de la part du comte Levacheff mettrait fin ŕ ces dissensions d’un résultat toujours désagreable.

J’ai exposé mes principaux griefs contre le comte Levacheff. Je conviens du tort que j’ai eu de n’en avoir pas prévenu ŕ tems V. M. I.; mais qu’il me soit permis de vous supplier, Sire, en considération de mes soixante-dix années de service et de mes chevaux blancs, de ne donner aucune suite ŕ cette malheureuse affaire et de livrer ŕ l’oubli le cri d’indignation qui m’a été arraché par les circonstances et le procédé du comte Levacheff envers moi dans la personne du général Karpoff, – procedé, dont je ne me croyais plus en droit de faire les détails devant V. M. I. Au terme de ma carričre et au bord du tombeau je ne désirerais pas mourrir avec le regret de n’avoir pu éviter ŕ V. M. I. les soucis d’un cas imprévu. Je désirerais que le pardon et non la justice accompagne mes derniers pas et marque ma retraite du service et de la vie.

J’ai l’honneur d’ętre avec le plus profond respect

et une entičre soumission, Sire, de V. M. I.

Kieff, ce 19 Juin 1835»[17]17
  Государь! Удостоенный милостивым письмом В. И. В., я с весьма горестным чувством приступаю к изложению оскорблений, нанесенных мне графом Левашовым, которое я принужден ныне представить В. И. В.
  В продолжение двух лет здесь носился слух, что присутствие мое на службе стесняет В. И. В. в преобразованиях, которые вы предполагали произвести в армии. Эти слухи, снова распущенные, дошли, наконец, до меня прошлой осенью по случаю подобных же предположений, высказанных графом Левашовым, по возвращении его из Петербурга, за столом в присутствии многих генералов.
  Желая их проверить и установить их источник, я тотчас послал к нему генерала Карпова за разъяснениями. Граф Левашов сперва отказался от своих слов; но потом, когда ему назвали свидетелей, он сознался. Несколько дней спустя, он пришел ко мне объясниться и сообщил, что действительно слышал несколько раз, как В. И. В. говорили, что мое присутствие на службе вас стесняет, что вы желали бы видеть меня в отставке; но тем не менее В. И. В. не уполномочивали его передавать мне об этом.
  Я отвечал тогда графу Левашову, что не предполагаю оставлять службы из-за такого рода общественных слухов и что останусь на своем месте до тех пор, пока В. И. В. угодно будет изъявить мне на то вашу волю.
  Я думал, что если В. И. В. рассудили или не держать меня более, или упразднить штаб в армии, так как расход на него мог быть чувствителен для государства, то после стольких лет моей службы вы не можете сомневаться в том, насколько я всегда готов исполнить ваши желания. Я предполагал, что если В. И. В. действительно высказали по этому поводу некоторые свои мысли графу Левашову с приказанием ему сообщить мне о них, то отнюдь никогда не уполномочили бы вы его разглашать таким обидным для меня способом о секретных разговорах.
  Итак, в этом поступке графа Левашова я увидел много нескромности, полнейшее отсутствие уважения к месту, мною занимаемому, и ненависть ко мне лично, так как присутствие мое ему кажется стеснительным. Слухи эти, распространяемые без разбору между моими подчиненными, были неприличны по отношению к почтению, которое следует оказывать старшим; они были еще более неприличны среди здешних жителей, очень склонных, по своим недоброжелательным отношениям, радоваться всякому недоразумению между властями и унижению достоинства сановников, назначенных волей В. И. В. Тогда я воздерживался излагать все это В. И. В. в надежде, что более скромное поведение графа Левашова положит конец этому разладу, имеющему всегда неприятные последствия.
  Я изложил главные оскорбления, нанесенные мне гр. Левашовым. Я сознаю свою ошибку, что вовремя не предупредил В. И. В. Но да позволено мне будет умолять вас, государь, во внимание к моей семидесятилетней службе и моим сединам, не давать никакого хода этому жалкому делу и предать забвению вопль негодования, вырвавшийся у меня вследствие обстоятельств и поступков графа Левашова, действовавшего против меня в лице генерала Карпова. Распространяться перед В. И. В. о подробностях сих поступков я не считал себя более вправе. К концу моего поприща и на краю могилы, я не хотел бы умереть с чувством сожаления, что не мог избежать, чтобы не причинить В. И. В. заботы о таком непредвиденном случае. Хотелось бы мне, чтобы прощение, а не судебный процесс сопровождало мои последние шаги и отметило удаление мое со службы и из жизни.
  Имею честь быть с глубочайшим почтением и полнейшей покорностью, государь, В. И. В.
  Киев, 19 июня 1835. (фр.).


[Закрыть].

Письмо сие я беру с собой, и в случае если бы меня спросили, то фельдмаршал приказал все объяснить касательно поступков Левашова.

Сегодня я у него обедал. В ту самую минуту как он пожелал мне с рюмкой шампанского счастливого пути, вдруг полил проливной дождь из набежавшей тучи. Сие было замечено как благоприятный признак. Я также встал и в сопровождении всех присутствующих выпил за его здоровье, при общем крике «Ура!». После обеда он долго обнимал меня, прижимаясь, и пожелал счастья и скорого возвращения.

Итак, завтрашнего дня я расположен выехать отсюда в 8 часов утра.

Петербург, 27 июня

26-го числа, в 7 часов вечера, я приехал сюда. В Царском Селе заехал я к Прасковье Николаевне Ахвердовой, которая сказала мне о носившихся слухах, что государь, по получению письма фельдмаршала, очень рассердился на Левашова и закричал: «Вон!»… и приказал его отставить от службы, с тем чтобы никуда более не определять, но что Чернышев просил его ослабить взыскание сие, удалить его только от должности, в том внимании, что как он Чернышев в дурных сношениях с фельдмаршалом, то все будут полагать, что он был причиной сего.

27-го числа я ездил являться и был у военного генерал-губернатора графа Эссена. После первых приветствий он тотчас обратился к расспросам о деле графа Левашова с фельдмаршалом, которое, по-видимому, здесь много наделало шуму. Видя в нем человека, как мне казалось, расположенного к фельдмаршалу, с коим он служил еще в сражении под Цюрихом, я ему рассказал в кратких словах происшествие с музыкой, о котором он знал, как равно и о несправедливом донесении графа Левашова, коего неуважительный поступок его крайне удивлял. Когда же он старался узнать о причинах неудовольствия между фельдмаршалом и Левашовым, я ему отвечал, что наперед сего Левашов относился нескромными речами на счет князя и распространял в обществе невыгодные на счет его слухи.

Я был в течение того утра три раза у дежурного генерала и столько же раз в Военном министерстве, дабы явиться; но в смутное летнее время в Санкт-Петербурге трудно кого-либо застать: ибо все должностные, пользуясь отсутствием государя из столицы, проводят большую часть времени на дачах и едва взглядывают изредка в дела, коими правят исключительно деятельнейшие из младших чиновников канцелярий. Так например, всем Военным министерством правит чиновник <…>, родом из евреев, имеющий свой участок в винном откупе по Санкт-Петербургу, но человек, одаренный большими способностями. Когда государь бывает в поездке, то хотя Адлерберг и заменяет временно при его величестве лицо военного министра, но <…> не менее того сопутствует государю и постоянно тоже имеет влияние на дела. Уверяют, что Адлерберг также участник в сем винном откупе, что, однако ж, несообразно с благородными правилами сего человека.

Граф Чернышев, по носящимся слухам, по-видимому, не тверд на своем месте и, будучи мало уверен в себе, как будто снискивает себе приверженцев. Дежурный генерал Клейнмихель, коего голова устроена лучше всех других, предоставил министру доклады государю и почести, принадлежащие его месту; но между тем постепенно прибирает более и более частей управления Военного министерства в свои руки, и влияние его в делах (коим он мало хвалится) уже такого рода, что военный министр ездит к нему для принятия доклада. По неудовольствиям, существующим между великим князем Михаилом Павловичем и графом Чернышевым и по всему вышеписанному, полагают, что его свергнут с занимаемого им места.

Вот краткое изложение первых сведений, мною собранных, о взаимных связях лиц, с коими я должен находиться в сношениях. Граф Левашов имеет много из первейших сановников на своей стороне. Многие принимают в нем участие, но никто не умеет ничего сказать в оправдание его. Гнев государя на него силен, и в таких обстоятельствах военный министр ничего не предпримет в его пользу, тем более когда он потеряет надежду мне повредить и отмстить как за происшествие прошедшего года, так и за брачную связь с Чернышевыми[18]18
  Министр А. И. Чернышев находился в очень дальнем родстве с графами Чернышевыми – семьей второй жены автора (обе семьи – его и их – являлись ветвями рода Чернышевых, разошедшимися в колене еще в XVI в., причем ветвь, к которой принадлежал министр, была хоть и старшей, но захудалой и нетитулованной, а младшая, графская, ветвь – богатой). Во время следствия над декабристами А. И. Чернышев, входивший в Следственную комиссию по их делу, настойчиво добивался вынесения смертного приговора своему «кузену» З. Г. Чернышеву (брату второй жены автора), пытаясь таким образом заполучить его графский титул, майорат и состояние, однако не преуспел в этом – после осуждения Захара Чернышева, титул и состояние отошли к старшей из его сестер Софье Григорьевне (в замужестве Кругликовой). Неудивительно, что неприязнь к семейству графов Чернышевых за ускользнувшие титул и богатство министр Чернышев распространил и на вошедшего в это семейство по браку Н. Н. Муравьева. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Дело Левашова, которое мне при нынешней поездке довелось обнаружить, и все вышеписанные отношения лиц возлагали на меня обязанности, несходные с правилами моими и родом службы, которую я до сих пор вел. Я бы не хотел быть орудием гибели Левашова; но по совести, обязанностям места своего и преданности моей к фельдмаршалу, удостоившему меня своей доверенности, я не мог равнодушно допустить… неосновательных оправданий Левашова, покрывающих завесой великодушные поступки фельдмаршала относительно его и как бы обвиняющих князя в строптивости, необдуманности и клевете. В сем положении дела и с людьми вышеписанного рода мне ныне более чем когда-либо следовало принять за правило избегать с ними, сколь можно, всяких сношений и стараться по возможности объяснить дело самому государю, невзирая на то, что поведение сие уже навсегда упрочит ненависть ко мне царедворцев.

Петербург, 29 июня

Не заставши ни военного министра, ни дежурного генерала, я в министерстве вошел в кабинет графа Чернышева[19]19
  Вожделенный графский титул был ему пожалован Николаем I в день коронации в 1826 г. (это было именно новое пожалование, а не передача существующего титула), а в 1841 г. А. И. Чернышев был пожалован титулом светлейшего князя. – Примеч. ред.


[Закрыть], дабы узнать, где его могу найти, и встретил Позена, с коим я, между прочим, вступил в разговор насчет представленных проектов об упразднении 1-й армии. Он сказал мне, что проекты сии были рассматриваемы предварительно в собрании директоров департаментов Военного министерства, причем нашли нужным сделать некоторые изменения, которые касались, сколько я мог заключить, до предметов, относящихся к необходимому усилению занятий департамента, по уничтожению штаба армии. Занятия сии, хотя нисколько не зависимые от имеющей учредиться в Киеве Счетной комиссии, хотят на нее возложить, невзирая на то, что сим продлится и существование ее, вопреки желанию государя, дабы она сколь можно скорее упразднилась. Проекты сии не были даже еще в докладе у военного министра под тем предлогом, что меня ожидали тогда, как мне не подлежит соглашаться на изменения в проекте, который подписан фельдмаршалом.