Текст книги "Поэмы"

 
Морозно. Равнины белеют под снегом,
Чернеется лес впереди,
Савраска плетется ни шагом, ни бегом,
Не встретишь души на пути.
 
 
Как тихо! В деревне раздавшийся голос
Как будто у самого уха гудёт,
О корень древесный запнувшийся полоз
Стучит, и визжит, и за сердце скребет.
 
 
Кругом – поглядеть нету мочи,
Равнина в алмазах блестит…
У Дарьи слезами наполнились очи —
Должно быть, их солнце слепит…
 

XVII

 
В полях было тихо, но тише
В лесу и как будто светлей.
Чем дале – деревья всё выше,
А тени длинней и длинней.
 
 
Деревья, и солнце, и тени,
И мертвый, могильный покой…
Но – чу! заунывные пени[59]59
  …заунывные пени… – укоры, упреки.


[Закрыть],
Глухой, сокрушительный вой!
 
 
Осилило Дарьюшку горе,
И лес безучастно внимал,
Как стоны лились на просторе,
И голос рвался и дрожал,
 
 
И солнце, кругло и бездушно,
Как желтое око совы,
Глядело с небес равнодушно
На тяжкие муки вдовы.
 
 
И много ли струн оборвалось
У бедной крестьянской души,
Навеки сокрыто осталось
В лесной нелюдимой глуши.
 
 
Великое горе вдовицы
И матери малых сирот
Подслушали вольные птицы[60]60
  Великое горе вдовицы ‹…› Подслушали вольные птицы… – В свете народно-христианских представлений Некрасов придает горю Дарьи высокий, священный смысл. Святоотеческое предание полагает, что вдовицы – угодные Богу женщины, находящиеся у Него под специальной опекой и неизменным покровительством. Св. Иоанн Златоуст утверждает: «Вдовицы беззащитны, а потому Господь о них много заботится… Немалую силу имеют слезы вдовицы: они могут отверзать самое небо». Вольные птицы – евангельский образ святости и безгрешности: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, и Отец ваш небесный питает их» (Мф., гл. 6, 26). Таким образом, рассказ Некрасова о горе Дарьи окружен ореолом святости. «Слезы горюшки-вдовы» – святые слезы, угодные Богу. Горю и страданиям Дарьи придается в поэме эпически высокий смысл.


[Закрыть],
Но выдать не смели в народ…
 

XVIII

 
Не псарь по дубровушке трубит,
Гогочет, сорвиголова, —
Наплакавшись, колет и рубит
Дрова молодая вдова.
 
 
Срубивши, на дровни бросает —
Наполнить бы их поскорей,
И вряд ли сама замечает,
Что слезы всё льют из очей:
 
 
Иная с ресницы сорвется
И нá снег с размаху падет —
До самой земли доберется,
Глубокую ямку прожжет;
 
 
Другую на дерево кинет,
На плашку, – и смотришь, она
Жемчужиной крупной застынет —
Бела, и кругла, и плотна.
 
 
А та на глазу поблистает,
Стрелой по щеке побежит,
И солнышко в ней поиграет…
Управиться Дарья спешит,
 
 
Знай рубит, – не чувствует стужи,
Не слышит, что ноги знобит,
И, полная мыслью о муже,
Зовет его, с ним говорит…
 

XIX

 
Голубчик! красавицу нашу
Весной в хороводе опять
Подхватят подруженьки Машу
И станут на ручках качать!
 
 
Станут качать,
Кверху бросать,
Маковкой звать,
Мак отряхать![61]61
  Известная народная игра, называемая: сеять мак. Маковкой садится в середине круга красивая девочка, которую под конец подкидывают вверх, представляя тем отряхиванье мака; а то еще маком бывает простоватый детина, которому при подкидывании достается немало колотушек.


[Закрыть]
 
 
Вся раскраснеется наша
Маковым цветиком Маша
С синими глазками, с русой косой!
 
 
Ножками бить и смеяться
Будет… а мы-то с тобой,
Мы на нее любоваться
Будем, желанный ты мой!..
 

XX

 
Умер, не дожил ты веку,
Умер и в землю зарыт!
 
 
Любо весной человеку,
Солнышко ярко горит.
Солнышко всё оживило,
Божьи открылись красы,
Поле сохи запросило,
Травушки просят косы,
Рано я, горькая, встала,
Дома не ела, с собой не брала.
До ночи пашню пахала,
Ночью я косу клепала[62]62
  Ночью я косу клепала… – Перед каждым выходом на косьбу лезвие косы отбивается (клепается) специальным молотком на металлической пластине (бабке), чтобы утончить и заострить его.


[Закрыть],
Утром косить я пошла…
 
 
Крепче вы, ноженьки, стойте!
Белые руки, не нойте!
Надо одной поспевать!
 
 
В поле одной-то надсадно,
В поле одной неповадно,
Стану я милого звать!
 
 
Ладно ли пашню вспахала?
Выди, родимый, взгляни!
Сухо ли сено убрала?
Прямо ли стоги сметала?…
Я на граблях отдыхала
Все сенокосные дни!
 
 
Некому бабью работу поправить!
Некому бабу на разум наставить…
 

XXI

 
Стала скотинушка в лес убираться,
Стала рожь-матушка в колос метаться,
Бог нам послал урожай!
Нынче солома по грудь человеку,
Бог нам послал урожай!
Да не продлил тебе веку, —
Хочешь не хочешь, одна поспевай!..
 
 
Овод жужжит и кусает,
Смертная жажда томит,
Солнышко серп нагревает,
Солнышко очи слепит,
Жжет оно голову, плечи,
Ноженьки, рученьки жжет,
Изо ржи, словно из печи,
Тоже теплом обдает,
Спинушка ноет с натуги,
Руки и ноги болят,
Красные, желтые круги
Перед очами стоят…
Жни-дожинай поскорее,
Видишь – зерно потекло…
 
 
Вместе бы дело спорее,
Вместе повадней бы шло…
 

XXII

 
Сон мой был в руку, родная!
Сон перед Спасовым днем[63]63
  Спасов день – так называются в народе три православно-христианских праздника, которые крестьяне связывали с порядком трудовых дел и забот. Первый Спас (14 августа по новому стилю) назывался «медовым»; второй Спас (19 августа) – «яблочным»; третий Спас (29 августа) – «ореховым» в южных, черноземных или «дожиночным» («дожинают» хлеб – заканчивают уборку хлебов) в северных, нечерноземных губерниях.


[Закрыть].
В поле заснула одна я
После полудня, с серпом,
Вижу – меня оступает
Сила – несметная рать, —
Грозно руками махает,
Грозно очами сверкает.
Думала я убежать,
Да не послушались ноги.
Стала просить я помоги,
Стала я громко кричать.
Слышу, земля задрожала —
Первая мать прибежала,
Травушки рвутся, шумят —
Детки к родимой спешат.
Шибко без ветру не машет
Мельница в поле крылом:
Братец идет да приляжет,
Свекор плетется шажком.
Все прибрели, прибежали,
Только дружка одного
Очи мои не видали…
Стала я кликать его:
«Видишь, меня оступает
Сила – несметная рать, —
Грозно руками махает,
Грозно очами сверкает:
Что не идешь выручать?…»
Тут я кругом огляделась —
Господи! Что куда делось?
Что это было со мной?…
Рати тут нет никакой!
Это не люди лихие,
Не бусурманская рать,
Это колосья ржаные,
Спелым зерном налитые,
Вышли со мной воевать!
Машут, шумят, наступают,
Руки, лицо щекотят,
Сами солому под серп нагибают —
Больше стоять не хотят!
 
 
Жать принялась я проворно,
Жну, а на шею мою
Сыплются крупные зерна —
Словно под градом стою!
 
 
Вытечет, вытечет за ночь
Вся наша матушка-рожь…
Где же ты, Прокл Севастьяныч?
Что пособлять не идешь?…
 
 
Сон мой был в руку, родная!
Жать теперь буду одна я.
 
 
Стану без милого жать,
Снопики крепко вязать,
В снопики слезы ронять!
Слезы мои не жемчужны,
Слезы горюшки-вдовы,
Что же вы Господу нужны,
Чем ему дороги вы?…
 

XXIII

 
Долги вы, зимние ноченьки,
Скучно без милого спать,
Лишь бы не плакали оченьки,
Стану полотна я ткать.
 
 
Много натку я полотен,
Тонких добротных новин,
Вырастет крепок и плотен,
Вырастет ласковый сын.
 
 
Будет по нашему месту
Он хоть куда женихом,
Высватать парню невесту
Сватов надежных пошлем…
 
 
Кудри сама расчесала я Грише,
Кровь с молоком наш сынок-первенец,
Кровь с молоком и невеста… Иди же!
Благослови молодых под венец!..
 
 
Этого дня мы как праздника ждали,
Помнишь, как начал Гришуха ходить,
Целую ноченьку мы толковали,
Как его будем женить,
Стали на свадьбу копить понемногу…
Вот – дождались, слава Богу!
 
 
Чу! бубенцы говорят!
Поезд вернулся назад,
Выди навстречу проворно —
Пава-невеста, соколик-жених! —
Сыпь на них хлебные зерна,
Хмелем осыпь молодых[64]64
  Хмелем и хлебным зерном осыпают молодых в знак будущего богатства.


[Закрыть]!..
 

XXIV

 
Стадо у леса у темного бродит,
Лыки в лесу пастушонко дерет,
Из лесу серый волчище выходит.
Чью он овцу унесет?
 
 
Черная туча, густая-густая,
Прямо над нашей деревней висит,
Прыснет из тучи стрела громовая,
В чей она дом сноровит?
 
 
Вести недобрые ходят в народе,
Парням недолго гулять на свободе,
Скоро – рекрутский набор!
Наш-то молодчик в семье одиночка,
Всех у нас деток – Гришуха да дочка.
Да голова у нас вор —
Скажет: мирской приговор!
 
 
Сгибнет ни за что ни про что детина,
Встань, заступись за родимого сына!
Нет! не заступишься ты!..
Белые руки твои опустились,
Ясные очи навеки закрылись…
Горькие мы сироты!..
 

XXV

 
Я ль не молила Царицу Небесную?
Я ли ленива была?
Ночью одна по икону чудесную
Я не сробела – пошла,
 
 
Ветер шумит, наметает сугробы.
Месяца нет – хоть бы луч!
На небо глянешь – какие-то гробы,
Цепи да гири выходят из туч…
 
 
Я ли о нем не старалась?
Я ли жалела чего?
Я ему молвить боялась,
Как я любила его!
 
 
Звездочки будут у ночи,
Будет ли нам-то светлей?…
 
 
Заяц спрыгнул из-под кочи[65]65
  Заяц спрыгнул из-под кочи. – По народной примете, перебежавший дорогу заяц предвещает неприятности, неудачи и беды.


[Закрыть].
Заинька, стой! не посмей
Перебежать мне дорогу!
 
 
В лес укатил, слава Богу…
К полночи стало страшней, —
 
 
Слышу, нечистая сила
Залотошила[66]66
  Залотошила – громко, быстро и бестолково заговорила.


[Закрыть], завыла,
Заголосила в лесу.
 
 
Что мне до силы нечистой?
Чур меня! Деве Пречистой
Я приношенье несу!
 
 
Слышу я конское ржанье,
Слышу волков завыванье,
Слышу погоню за мной, —
 
 
Зверь на меня не кидайся!
Лих человек не касайся,
Дорог наш грош трудовой!
 
 
Лето он жил работаючи,
Зиму не видел детей,
Ночи о нем помышляючи,
Я не смыкала очей.
 
 
Едет он, зябнет… а я-то, печальная,
Из волокнистого льну,
Словно дорога его чужедальная,
Долгую нитку тяну.
 
 
Веретено мое прыгает, вертится,
В пол ударяется.
Проклушка пеш идет, в рытвине крестится,
К возу на горочке сам припрягается.
 
 
Лето за летом, зима за зимой,
Этак-то мы раздобылись казной!
 
 
Милостив буди к крестьянину бедному,
Господи! всё отдаем,
Что по копейке, по грошику медному
Мы сколотили трудом!..
 

XXVI

 
Вся ты, тропина лесная!
Кончился лес.
К утру звезда золотая
С Божьих небес
Вдруг сорвалась – и упала[67]67
  К утру звезда золотая ‹…› Вдруг сорвалась и упала… – Падающая звезда, по народным поверьям, означала смерть какого-либо человека.


[Закрыть],
Дунул Господь на нее[68]68
  Дунул Господь на нее. – Народ называл звезды «Божьими огоньками» и верил, что по вечерам ангелы зажигают звезды, как небесные лампады, а по утрам гасят их.


[Закрыть],
Дрогнуло сердце мое:
Думала я, вспоминала —
Что было в мыслях тогда,
Как покатилась звезда?
Вспомнила! ноженьки стали,
Силюсь идти, а нейду!
Думала я, что едва ли
Прокла в живых я найду…
Нет! не попустит Царица Небесная!
Даст исцеленье икона чудесная!
 
 
Я осенилась крестом
И побежала бегом…
 
 
Сила-то в нем богатырская,
Милостив Бог, не умрет…
Вот и стена монастырская!
Тень уж моя головой достает
До монастырских ворот.
 
 
Я поклонилася земным поклоном,
Стала на ноженьки, глядь —
Ворон сидит на кресте золоченом[69]69
  Ворон сидит на кресте золоченом – недобрая примета, означающая скорую гибель близкого человека.


[Закрыть],
Дрогнуло сердце опять!
 

XXVII

 
Долго меня продержали —
Схимницу сестры в тот день погребали.
 
 
Утреня шла,
Тихо по церкви ходили монашины,
В черные рясы наряжены,
Только покойница в белом была:
Спит – молодая, спокойная,
Знает, что будет в раю.
Поцаловала и я, недостойная,
Белую ручку твою!
В личико долго глядела я:
Всех ты моложе, нарядней, милей,
Ты меж сестер словно горлинка белая
Промежду сизых, простых голубей.
 
 
В ручках чернеются четки,
Писаный венчик на лбу.
Черный покров на гробу —
Этак-то ангелы кротки!
 
 
Молви, касатка моя,
Богу святыми устами,
Чтоб не осталася я
Горькой вдовой с сиротами!
 
 
Гроб на руках до могилы снесли,
С пеньем и плачем ее погребли.
 

XXVIII

 
Двинулась с миром икона святая,
Сестры запели, ее провожая,
Все приложилися к ней.
 
 
Много Владычице было почету:
Старый и малый бросали работу,
Из деревень шли за ней.
 
 
К ней выносили больных и убогих…
«Знаю, Владычица! знаю: у многих
Ты осушила слезу…
 
 
Только ты милости к нам не явила!
 
 
Господи! сколько я дров нарубила!
Не увезешь на возу…»
 

XXIX

 
Окончив привычное дело,
На дровни поклала дрова,
За вожжи взялась и хотела
Пуститься в дорогу вдова.
 
 
Да вновь пораздумалась, стоя,
Топор машинально взяла
И, тихо, прерывисто воя,
К высокой сосне подошла.
 
 
Едва ее ноги держали,
Душа истомилась тоской,
Настало затишье печали —
Невольный и страшный покой!
 
 
Стоит под сосной чуть живая,
Без думы, без стона, без слез.
В лесу тишина гробовая —
День светел, крепчает мороз.
 

XXX

 
Не ветер бушует над бором,
Не с гор побежали ручьи,
Мороз-воевода дозором
Обходит владенья свои.
 
 
Глядит – хорошо ли метели
Лесные тропы занесли,
И нет ли где трещины, щели
И нет ли где голой земли?
 
 
Пушисты ли сосен вершины,
Красив ли узор на дубах?
И крепко ли скованы льдины
В великих и малых водах?
 
 
Идет – по деревьям шагает,
Трещит по замерзлой воде,
И яркое солнце играет
В косматой его бороде.
 
 
Дорога везде чародею,
Чу! ближе подходит седой.
И вдруг очутился над нею,
Над самой ее головой!
 
 
Забравшись на сосну большую,
По веточкам палицей бьет
И сам про себя удалую,
Хвастливую песню поет:
 

XXXI

 
– Вглядись, молодица, смелее,
Каков воевода Мороз!
Навряд тебе парня сильнее
И краше видать привелось?
 
 
Метели, снега и туманы
Покорны Морозу всегда,
Пойду на моря-окияны —
Построю дворцы изо льда.
 
 
Задумаю – реки большие
Надолго упрячу под гнет,
Построю мосты ледяные,
Каких не построит народ.
 
 
Где быстрые, шумные воды
Недавно свободно текли, —
Сегодня прошли пешеходы,
Обозы с товаром прошли.
 
 
Люблю я в глубоких могилах
Покойников в иней рядить,
И кровь вымораживать в жилах,
И мозг в голове леденить.
 
 
На горе недоброму вору,
На страх седоку и коню,
Люблю я в вечернюю пору
Затеять в лесу трескотню.
 
 
Бабенки, пеняя на леших,
Домой удирают скорей.
А пьяных, и конных, и пеших
Дурачить еще веселей.
 
 
Без мелу всю выбелю рожу,
А нос запылает огнем,
И бороду так приморожу
К вожжам – хоть руби топором!
 
 
Богат я, казны не считаю,
А всё не скудеет добро;
Я царство мое убираю
В алмазы, жемчуг, серебро.
 
 
Войди в мое царство со мною
И будь ты царицею в нем!
Поцарствуем славно зимою,
А летом глубоко уснем.
 
 
Войди! приголублю, согрею,
Дворец отведу голубой… —
И стал воевода над нею
Махать ледяной булавой.
 

XXXII

 
– Тепло ли тебе, молодица? —
С высокой сосны ей кричит.
«Тепло!» – отвечает вдовица,
Сама холодеет, дрожит.
 
 
Морозко спустился пониже,
Опять помахал булавой
И шепчет ей ласковей, тише:
– Тепло ли?… – «Тепло, золотой!»
 
 
Тепло – а сама коченеет.
Морозко коснулся ее:
В лицо ей дыханием веет
И иглы колючие сеет
С седой бороды на нее.
 
 
И вот перед ней опустился!
– Тепло ли? – промолвил опять,
И в Проклушку вдруг обратился,
И стал он ее целовать.
 
 
В уста ее, в очи и в плечи
Седой чародей цаловал
И те же ей сладкие речи,
Что милый о свадьбе, шептал.
 
 
И так-то ли любо ей было
Внимать его сладким речам,
Что Дарьюшка очи закрыла,
Топор уронила к ногам,
 
 
Улыбка у горькой вдовицы
Играет на бледных губах,
Пушисты и белы ресницы,
Морозные иглы в бровях…
 

XXXIII

 
В сверкающий иней одета,
Стоит, холодеет она,
И снится ей жаркое лето —
Не вся еще рожь свезена,
 
 
Но сжата, – полегче им стало!
Возили снопы мужики,
А Дарья картофель копала
С соседних полос у реки.
 
 
Свекровь ее тут же, старушка,
Трудилась; на полном мешке
Красивая Маша, резвушка,
Сидела с морковкой в руке.
 
 
Телега, скрыпя, подъезжает —
Савраска глядит на своих,
И Проклушка крупно шагает
За возом снопов золотых.
 
 
«Бог помочь! А где же Гришуха?» —
Отец мимоходом сказал.
– В горохах, – сказала старуха.
«Гришуха!» – отец закричал,
 
 
На небо взглянул: «Чай, не рано?
Испить бы…» – Хозяйка встает
И Проклу из белого жбана
Напиться кваску подает.
 
 
Гришуха меж тем отозвался:
Горохом опутан кругом,
Проворный мальчуга казался
Бегущим зеленым кустом.
 
 
«Бежит!.. у!.. бежит, постреленок,
Горит под ногами трава!»
Гришуха черен, как галчонок,
Бела лишь одна голова.
 
 
Крича, подбегает вприсядку
(На шее горох хомутом).
Попотчевал баушку, матку,
Сестренку – вертится вьюном!
 
 
От матери молодцу ласка,
Отец мальчугана щипнул;
Меж тем не дремал и савраска:
Он шею тянул да тянул,
 
 
Добрался, – оскаливши зубы,
Горох аппетитно жует
И в мягкие добрые губы
Гришухино ухо берет…
 

XXXIV

 
Машутка отцу закричала:
«Возьми меня, тятька, с собой!»
Спрыгнула с мешка – и упала,
Отец ее поднял. «Не вой!
 
 
Убилась – неважное дело!..
Девчонок не надобно мне,
Еще вот такого пострела
Рожай мне, хозяйка, к весне!
 
 
Смотри же!..» Жена застыдилась:
– Довольно с тебя одного! —
(А знала, под сердцем уж билось
Дитя…) «Ну! Машук, ничего!»
 
 
И Проклушка, став на телегу,
Машутку с собой посадил.
Вскочил и Гришуха с разбегу,
И с грохотом воз покатил.
 
 
Воробушков стая слетела
С снопов, над телегой взвилась.
И Дарьюшка долго смотрела,
От солнца рукой заслонясь,
 
 
Как дети с отцом приближались
К дымящейся риге своей[70]70
  К дымящейся риге своей… – Рига – крытая «ладонь» (ток) для обмолота снопов, в голове которой находился овин для сушки снопов перед их молотьбой специальными колотушками – цепами. Ударяя по просушенным в овине и разостланным на ладони снопам молотилом, верхней частью цепа, крестьяне выбивали зерна из колосьев.


[Закрыть],
И ей из снопов улыбались
Румяные лица детей…
 
 
Чу, песня! знакомые звуки!
Хорош голосок у певца…
Последние признаки муки
У Дарьи исчезли с лица,
 
 
Душой улетая за песней,
Она отдалась ей вполне…
Нет в мире той песни прелестней
Которую слышим во сне!
 
 
О чем она – Бог ее знает!
Я слов уловить не умел,
Но сердце она утоляет,
В ней дольнего счастья предел[71]71
  В ней дольнего счастья предел… – Христианин различает два мира – видимый, земной (дольний) и невидимый, небесный (горний). Дольнее счастье означает земное счастье.


[Закрыть].
 
 
В ней кроткая ласка участья,
Обеты любви без конца…
Улыбка довольства и счастья
У Дарьи не сходит с лица.
 

XXXV

 
Какой бы ценой ни досталось
Забвенье крестьянке моей,
Что нужды? Она улыбалась.
Жалеть мы не будем о ней.
 
 
Нет глубже, нет слаще покоя,
Какой посылает нам лес,
Недвижно, бестрепетно стоя
Под холодом зимних небес.
 
 
Нигде так глубоко и вольно
Не дышит усталая грудь,
И ежели жить нам довольно,
Нам слаще нигде не уснуть!
 

XXXVI

 
Ни звука! Душа умирает
Для скорби, для страсти. Стоишь
И чувствуешь, как покоряет
Ее эта мертвая тишь.
 
 
Ни звука! И видишь ты синий
Свод неба, да солнце, да лес,
В серебряно-матовый иней
Наряженный, полный чудес,
 
 
Влекущий неведомой тайной,
Глубоко-бесстрастный… Но вот
Послышался шорох случайный —
Вершинами белка идет.
 
 
Ком снегу она уронила
На Дарью, прыгнув по сосне.
А Дарья стояла и стыла
В своем заколдованном сне…
 

Дедушка[72]72
  Впервые: Отечественные записки. 1870. № 9.
  Поэма посвящена «3-н-ч-е» (Зиночке), т. е. Зинаиде Николаевне Некрасовой (Ф. А. Викторовой), жене поэта.
  Это произведение открывает цикл историко-героических поэм, которые часто называют «декабристскими». Некрасов воссоздает в «Дедушке» обобщенный, идеализированный образ народного заступника, используя хорошо знакомые ему события из жизни декабриста С. Г. Волконского, а также других декабристов. Среди источников, на которые поэт опирался, первое место принадлежит книге С. В. Максимова «Сибирь и каторга», главы из которой Некрасов печатал тогда в своем журнале «Отечественные записки».
  Ключевую роль в поэме играет рассказ дедушки о вольных поселенцах-крестьянах в сибирском Тарбагатае. Подробное описание этого посада давал в своих воспоминаниях декабрист А. Е. Розен. Некрасов многое у него позаимствовал, но в самом главном от Розена отступил. Поэт устранил все указания на благодетельные меры сибирской администрации по отношению к вынужденным переселенцам, сделав упор на другом – на предприимчивости крестьянского «мира», на творческом характере общинного самоуправления. Поэт окружил рассказ о Тарбагатае ореолом крестьянских легенд о «вольных землях», подробное описание которых он нашел в книге С. В. Максимова. Эти легенды во время своего путешествия на Дальний Восток Максимов встречал повсюду: в Западной и Восточной Сибири, на Колыме и на Индигирке. Существовало предание о «вольных землях», расположенных на островах Ледовитого океана. Народная фантазия создавала такие «острова-утопии» в духе наивного крестьянского социализма.
  В поэме «Дедушка», подчеркивая демократические, христианские первоосновы идеалов героя, Некрасов развивал и творчески углублял то, что в идеологии декабристов лишь зарождалось.


[Закрыть]

Посвящается 3-н-ч-е

 
Раз у отца, в кабинете,
Саша портрет увидал,
Изображен на портрете
Был молодой генерал.
«Кто это? – спрашивал Саша. —
Кто?…» – Это дедушка твой. —
И отвернулся папаша,
Низко поник головой.
«Что же не вижу его я?»
Папа ни слова в ответ.
Внук, перед дедушкой стоя,
Зорко глядит на портрет:
«Папа, чего ты вздыхаешь?
Умер он… жив? Говори!»
– Вырастешь, Саша, узнаешь. —
«То-то… ты скажешь, смотри!..»
 

 
«Дедушку знаешь, мамаша?» —
Матери сын говорит.
– Знаю, – и за руку Саша
Маму к портрету тащит,
Мама идет против воли.
«Ты мне скажи про него,
Мама! недобрый он, что ли,
Что я не вижу его?
Ну, дорогая! ну, сделай
Милость, скажи что-нибудь!»
– Нет, он и добрый и смелый,
Только несчастный. – На грудь
Голову скрыла мамаша,
Тяжко вздыхает, дрожит —
И зарыдала… А Саша
Зорко на деда глядит:
«Что же ты, мама, рыдаешь,
Слова не хочешь сказать!»
– Вырастешь, Саша, узнаешь.
Лучше пойдем-ка гулять…
 

 
В доме тревога большая.
Счастливы, светлы лицом,
Заново дом убирая,
Шепчутся мама с отцом.
Как весела их беседа!
Сын подмечает, молчит.
– Скоро увидишь ты деда! —
Саше отец говорит…
Дедушкой только и бредит
Саша, – не может уснуть:
«Что же он долго не едет?…»
– Друг мой! Далек ему путь! —
Саша тоскливо вздыхает,
Думает: «Что за ответ!»
Вот наконец приезжает
Этот таинственный дед.
 

 
Все, уж давно поджидая,
Встретили старого вдруг…
Благословил он, рыдая,
Дом, и семейство, и слуг,
Пыль отряхнул у порога,
С шеи торжественно снял
Образ распятого Бога
И, покрестившись, сказал:
– Днесь я со всем примирился,
Что потерпел на веку!.. —
Сын пред отцом преклонился,
Ноги омыл старику[73]73
  Сын пред отцом преклонился, Ноги омыл старику… – поэтическая параллель с известной евангельской историей, когда Христос перед Тайной Вечерей омыл ноги своим ученикам.


[Закрыть];
Белые кудри чесала
Дедушке Сашина мать,
Гладила их, целовала,
Сашу звала целовать.
Правой рукою мамашу
Дед обхватил, а другой
Гладил румяного Сашу:
– Экой красавчик какой! —
Дедушку пристальным взглядом
Саша рассматривал, – вдруг
Слезы у мальчика градом
Хлынули, к дедушке внук
Кинулся: «Дедушка! где ты
Жил-пропадал столько лет?
Где же твои эполеты,
Что не в мундир ты одет?
Что на ноге ты скрываешь?
Ранена, что ли, рука?…»
– Вырастешь, Саша, узнаешь.
Ну, поцелуй старика!..
 

 
Повеселел, оживился,
Радостью дышит весь дом.
С дедушкой Саша сдружился,
Вечно гуляют вдвоем.
Ходят лугами, лесами,
Рвут васильки среди нив;
Дедушка древен годами,
Но еще бодр и красив,
Зубы у дедушки целы,
Поступь, осанка тверда,
Кудри пушисты и белы,
Как серебро борода;
Строен, высокого роста,
Но как младенец глядит,
Как-то апостольски просто,
Ровно всегда говорит…
 

 
Выйдут на берег покатый
К русской великой реке —
Свищет кулик вороватый,
Тысячи лап на песке;
Барку ведут бечевою,
Чу, бурлаков голоса!
Ровная гладь за рекою —
Нивы, покосы, леса.
Легкой прохладою дует
С медленных, дремлющих вод…
Дедушка землю целует,
Плачет – и тихо поет…
«Дедушка! что ты роняешь
Крупные слезы, как град?…»
– Вырастешь, Саша, узнаешь!
Ты не печалься – я рад…
 

Рад я, что вижу картину,

Милую с детства глазам.

Глянь-ка на эту равнину —

И полюби ее сам!

Две-три усадьбы дворянских,

Двадцать господних церквей,

Сто деревенек крестьянских

Как на ладони на ней!

У лесу стадо пасется —

Жаль, что скотинка мелка;

Песенка где-то поется —

Жаль – неисходно горька!

Ропот: «Подайте же руку

Бедным крестьянам скорей!»

Тысячелетнюю муку,

Саша, ты слышишь ли в ней?…

Надо, чтоб были здоровы

Овцы и лошади их,

Надо, чтоб были коровы

Толще московских купчих,-

Будет и в песне отрада

Вместо унынья и мук.

Надо ли? – «Дедушка, надо!»

– То-то! попомни же, внук!..

 
Озими пышному всходу,
Каждому цветику рад,
Дедушка хвалит природу,
Гладит крестьянских ребят.
Первое дело у деда
Потолковать с мужиком,
Тянется долго беседа,
Дедушка скажет потом:
«Скоро вам будет не трудно,
Будете вольный народ!»
И улыбнется так чудно,
Радостью весь расцветет.
Радость его разделяя,
Прыгало сердце у всех.
То-то улыбка святая!
То-то пленительный смех!
 

 
– Скоро дадут им свободу, —
Внуку старик замечал. —
Только и нужно народу.
Чудо я, Саша, видал:
Горсточку русских сослали[74]74
  Горсточку русских сослали… – В 1733 году Анна Иоанновна, а в 1767 году Екатерина II сослали на сибирскую речку Тарбагатай крестьян-старообрядцев, разрешив им поселиться деревней. Ныне Тарбагатай – село Улан-Удинского района Бурятии. Описывая Тарбагатай как дружную общину вольных хлебопашцев, Некрасов брал материалы из книги С. В. Максимова «Сибирь и каторга».


[Закрыть]
В страшную глушь, за раскол.
Волю да землю им дали;
Год незаметно прошел —
Едут туда комиссары,
Глядь – уж деревня стоит,
Риги, сараи, амбары!
В кузнице молот стучит,
Мельницу выстроят скоро.
Уж запаслись мужики
Зверем из темного бора,
Рыбой из вольной реки.
Вновь через год побывали,
Новое чудо нашли:
Жители хлеб собирали
С прежде бесплодной земли.
Дома одни лишь ребята
Да здоровенные псы,
Гуси кричат, поросята
Тычут в корыто носы…
 

 
Так постепенно в полвека
Вырос огромный посад —
Воля и труд человека
Дивные дивы творят!
Всё принялось, раздобрело!
Сколько там, Саша, свиней,
Перед селением бело
На полверсты от гусей;
Как там возделаны нивы,
Как там обильны стада!
Высокорослы, красивы
Жители, бодры всегда,
Видно – ведется копейка!
Бабу там холит мужик:
В праздник на ней душегрейка —
Из соболей воротник!
 

 
Дети до возраста в неге,
Конь хоть сейчас на завод,
В кованой, прочной телеге
Сотню пудов увезет…
Сыты там кони-то, сыты,
Каждый там сыто живет,
Тесом там избы-то крыты,
Ну уж зато и народ!
Взросшие в нравах суровых,
Сами творят они суд,
Рекрутов ставят здоровых,
Трезво и честно живут,
Подати платят до срока,
Только ты им не мешай. —
«Где ж та деревня?» – Далёко,
Имя ей «Тарбагатай»,
Страшная глушь, за Байкалом…
Так-то, голубчик ты мой,
Ты еще в возрасте малом,
Вспомнишь, как будешь большой…
 

 
Ну… а покуда подумай,
То ли ты видишь кругом:
Вот он, наш пахарь угрюмый,
С темным, убитым лицом, —
Лапти, лохмотья, шапчонка,
Рваная сбруя; едва
Тянет косулю клячонка,
С голоду еле жива!
Голоден труженик вечный,
Голоден тоже, божусь!
Эй! отдохни-ко, сердечный!
Я за тебя потружусь! —
Глянул крестьянин с испугом,
Барину плуг уступил,
Дедушка долго за плугом,
Пот отирая, ходил;
Саша за ним торопился,
Не успевал догонять:
«Дедушка! где научился
Ты так отлично пахать?
Точно мужик, управляешь
Плугом, а был генерал!»
– Вырастешь, Саша, узнаешь,
Как я работником стал!
 

 
Зрелище бедствий народных
Невыносимо, мой друг;
Счастье умов благородных —
Видеть довольство вокруг.
Нынче полегче народу:
Стих, притаился в степи
Барин, прослышав свободу…
Ну а как в наши-то дни!
 
 
Словно как омут, усадьбу
Каждый мужик объезжал.
Помню ужасную свадьбу, —
Поп уже кольца менял,
Да, на беду, помолиться
В церковь помещик зашел:
«Кто им позволил жениться?
Стой!» – и к попу подошел…
Остановилось венчанье!
С барином шутка плоха —
Отдал наглец приказанье
В рекруты сдать жениха,
В девичью – бедную Грушу!
И не перечил никто!..
Кто же имеющий душу
Мог это вынести?… кто?…