Текст книги "Поэмы"

За трагедией одной крестьянской семьи – судьба всего народа русского. Мы видим, как ведет он себя в тягчайших исторических испытаниях. Смертельный нанесен удар: существование семьи кажется безысходным и обреченным. Как же одолевает народный мир неутешное горе? Какие силы помогают ему выстоять в трагических обстоятельствах?

В тяжелом несчастье, обрушившемся на семью, люди менее всего думают о себе. Никакого ропота и стенаний, никакого озлобления или претензий. Горе поглощается всепобеждающим чувством сострадательной любви к ушедшему из жизни человеку вплоть до желания воскресить его ласковым словом. Уповая на божественную силу Слова, домочадцы вкладывают в него всю энергию самозабвенной воскрешающей любви:

 
Сплесни, ненаглядный, руками,
Сокольим глазком посмотри,
Тряхни шелковыми кудрями,
Сахарны уста раствори!
 

Так же встречает беду и овдовевшая Дарья. Не о себе она печется, но, «полная мыслью о муже, Зовет его, с ним говорит». Даже в положении вдовы она не мыслит себя одинокой. Думая о будущей свадьбе сына, она предвкушает не свое счастье только, но и счастье любимого Прокла, обращается к ушедшему мужу, радуется его радостью:

 
Вот – дождались, слава Богу!
Чу! бубенцы говорят!
Поезд вернулся назад,
Выди навстречу проворно —
Пава-невеста, соколик-жених! —
Сыпь на них хлебные зерна,
Хмелем осыпь молодых!..
 

Некрасовская героиня в своем духовном складе несет то же свойство сострадательного отклика на горе и беду ближнего, каким сполна обладает национальный поэт, тот же дар высокой самоотверженной любви:

 
Я ли о нем не старалась?
Я ли жалела чего?
Я ему молвить боялась,
Как я любила его!
 
 
Едет он, зябнет… а я-то, печальная,
Из волокнистого льну,
Словно дорога его чужедальная,
Долгую нитку тяну…
 

Ей-то казалось, что нить жизни Прокла она держит в своих добрых и бережных руках. Да вот не уберегла, не спасла. И думается ей теперь, что нужно бы любить еще сильнее, еще самоотверженнее, так, как любил человека Христос, так, как любила Сына Матерь Божия. К Ней, как к последнему утешению, обращается Дарья, отправляясь в отдаленный монастырь за Ее чудотворной иконой. А в монастыре свое горе: умерла молодая схимница, сестры заняты ее погребением. И, казалось бы, Дарье, придавленной собственным горем, какое дело до чужих печалей и бед? Но нет! Такая же теплая, родственная любовь пробуждается у нее и к чужому, «дальнему» человеку:

 
В личико долго глядела я:
Всех ты моложе, нарядней, милей,
Ты меж сестер словно горлинка белая
Промежду сизых, простых голубей.
 

Когда в «Илиаде» Гомера плачет Андромаха, потерявшая мужа Гектора, она перечисляет те беды, которые теперь ждут ее: «Гектор! О, горе мне, бедной! О, для чего я родилась!» Но когда в «Слове о полку Игореве» плачет русская Ярославна, то она не о себе думает, не себя жалеет: она рвется к мужу исцелить «кровавые раны на жестоцем его теле». И когда теряет князя Дмитрия Донского супруга его Евдокия, она так же плачет об усопшем: «Како зайде, свет очю моею? Почто не промолвиши ко мне? Цвете мой прекрасный, что рано увядаеши?… Солнце мое, рано заходиши; месяц мой прекрасный, рано погибавши; звездо восточная, почто к западу грядеши?» И некрасовскую Дарью в безысходной, казалось бы, ситуации укрепляет духовно та же самая русская отзывчивость на чужое несчастье и чужую боль.

Дарья подвергается в поэме сразу двум испытаниям: два удара принимает она на себя с роковой неотвратимостью. За смертью мужа и ее настигает погибель. Но все преодолевает Дарья силой духовной любви, обнимающей весь Божий мир: природу, землю-кормилицу, хлебное поле. И умирая, она больше себя любит Прокла, детей, вечный труд на Божьей ниве:

 
Воробушков стая слетела
С снопов, над телегой взвилась.
И Дарьюшка долго смотрела,
От солнца рукой заслонясь,
Как дети с отцом приближались
К дымящейся риге своей,
И ей из снопов улыбались
Румяные лица детей…
 

Это исключительное свойство русского национального характера народ наш пронес сквозь мглу суровых лихолетий от «Слова о полку Игореве» до «Прощания с Матёрой», до плача ярославских, вятских, сибирских крестьянок, героинь В. Белова, В. Распутина, В. Крупина, В. Астафьева… В поэме «Мороз, Красный нос» Некрасов поднял глубинные пласты нашей веры – неиссякаемый источник выносливости и силы народного духа, столько раз спасавшего и возрождавшего Россию из пепла в лихие годины национальных катастроф и потрясений.

5

Начало 1870-х годов – эпоха очередного общественного подъема, связанного с деятельностью революционных народников. Некрасов сразу же уловил первые симптомы этого пробуждения и не мог не откликнуться по-своему на их болезненный характер. В 1869 году С. Г. Нечаев организовал в Москве тайное революционно-заговорщическое общество «Народная расправа». Программа его была изложена Нечаевым в «Катехизисе революционера»: «Наше дело – страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение». Провозглашался лозунг: «Цель оправдывает средства». Чтобы вызвать в обществе революционную смуту, допускались любые, самые низменные поступки: обман, шантаж, клевета, яд, кинжал и петля. Столкнувшись с недоверием и противодействием члена организации И. И. Иванова, Нечаев обвинил собрата в предательстве и 21 ноября 1869 года с четырьмя своими сообщниками убил его. Так полиция напала на след организации, и уголовное дело превратилось в шумный политический процесс. Достоевский откликнулся на него романом «Бесы», а Некрасов – поэмами «Дедушка» и «Русские женщины».

Русский национальный поэт и в мыслях не допускал гражданского возмущения, не контролируемого высшими нравственными принципами, не принимал политики, не освященной христианским идеалом. Убеждение, что политика – грязное дело, внушалось, по мнению Некрасова, лукавыми людьми для оправдания своих сомнительных деяний. У человека, душою болеющего за отечество, не может быть к ним никакого доверия. Народные заступники в этих поэмах Некрасова не только извне окружены подвижническим ореолом, они и внутренне, духовно все время держат перед собой высший идеал богочеловеческого совершенства, а политику воспринимают как религиозное делание, освященное высшими заветами евангельской правды.

«Христианское просвещение, развивающее и воспитывающее личность, а не случайное усвоение обрывков знания, употребляемых как средство агитации, – вот в чем нуждается народ наш, – утверждал С. Н. Булгаков. – Историческое будущее России, возрождение и восстановление мощи нашей Родины или окончательное ее разложение, быть может, политическая смерть, находятся в зависимости от того, решим ли мы эту культурно-историческую задачу: просветить народ, не разлагая его нравственной личности. И судьбы эти история вверяет в руки интеллигенции». В числе истинных просветителей России, которые работают на ее возрождение, Булгаков в первую очередь называл «родного нашего Некрасова».

24 ноября 1855 года в письме к В. П. Боткину Некрасов говорил о Тургеневе с великой надеждой: этот человек способен «дать нам идеалы, насколько они возможны в русской жизни». В своей надежде Некрасову суждено было разочароваться. И вот в поэмах историко-героического цикла он попытался сам дать русским политикам достойный подражания идеал. Все народные заступники в поэзии Некрасова – идеальные герои хотя бы потому, что, в отличие от атеистического, нигилистического уклона, свойственного реалиям русского освободительного движения, они напоминают и внешним своим обликом, и внутренним, духовным, содержанием русских святых.

Создавая историко-героические поэмы, Некрасов действовал «от противного»: они были своеобразным упреком той революционно-материалистической бездуховности, которая глубоко потрясла и встревожила поэта. Впрочем, и ранее, в лирических стихотворениях на гражданские темы, Некрасов придерживался той же эстетической и этической установки. По его собственным словам, в «Памяти Добролюбова», например, он создавал не реальный образ Добролюбова, а тот идеал, которому реальный Добролюбов, по-видимому, хотел соответствовать.

В своих поэмах Некрасов воскрешал высокий идеал не монашеской святости, а святости мирянина именно в той мере, в какой эта святость утверждалась учением святых отцов и органично вошла в народное сознание. Так, для некрасоведов-атеистов камнем преткновения долгое время оказывались слова вернувшегося из ссылки героя поэмы «Дедушка»: «Днесь я со всем примирился, что потерпел на веку». Они не понимали, что христианское смирение отнюдь не означает примирения со злом, а, напротив, утверждает открытую и честную борьбу с ним, что и подтверждается далее всем поведением героя. Но христианское сопротивление мирскому злу действительно исключает личную вражду, кровную месть. «Чем меньше личной вражды в душе сопротивляющегося и чем более он внутренне простил своих врагов – всех вообще и особенно тех, с которыми он ведет борьбу, – тем эта борьба его будет, при всей ее необходимой суровости, духовно вернее, достойнее и жизненно целесообразнее, – замечает русский мыслитель И. А. Ильин в работе „О сопротивлении злу силою“. – Сопротивляющийся злу должен прощать личные обиды; и чем искреннее и полнее это прощение, тем более простивший способен вести намеченную, предметную борьбу со злом, тем более он призван быть органом живого добра, не мстящим, а понуждающим и пресекающим».

Христианское содержание поэмы «Дедушка» проявляется буквально во всем, даже в деталях чисто внешнего плана. Возвращающийся из ссылки герой «пыль отряхнул у порога», как древний библейский пророк или новозаветный апостол, «отрясающий прах со своих ног». Действие это символизирует христианское прощение всех личных обид и всех прошлых скорбей и лишений. «Сын пред отцом преклонился, ноги омыл старику». С точки зрения реалий нового времени, действие сына может показаться странным. Однако Некрасов ведь создает идеальный образ и прибегает в данном случае к известной евангельской ситуации, когда Иисус Христос перед Тайной Вечерей омыл ноги своим ученикам, будущим апостолам. Этот древний обряд знаменовал особое уважение к человеку.

Апостольские, христианские моменты подчеркнуты и во внешнем облике Дедушки:

 
Строен, высокого роста,
Но как младенец глядит,
Как-то апостольски просто,
Ровно всегда говорит.
 

«Детскость» и мудрая простота героя тоже восходят к евангельским заповедям Христа. Однажды, призвав дитя, Он поставил его перед учениками и сказал: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в Царствие Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном» (Мф., 18, 3–4).

«Песни» Дедушки – это почти молитвенные покаяния за грехи соотечественников, ибо, по пророчеству Исаии, Господь «помилует тебя по голосу вопля твоего»: «Содрогнитесь, беззаботные! Ужаснитесь, беспечные!..» (Исаия, 32,11). «Горе тебе, опустошитель, который не был опустошаем, и грабитель, которого не грабили! Когда кончишь опустошение, будешь опустошен и ты; когда прекратишь грабительство, разорят и тебя» (Исаия, 33,1).

Тревога за судьбу отечества и боль за беззакония соотечественников – причина страданий, принятых некрасовским героем на каторге, и источник его исповедально-обличительных песен и молитв:

 
Всем доставалось исправно,
Стачка, порука кругом:
Смелые грабили явно,
Трусы тащили тайком.
Непроницаемой ночи
Мрак над страною висел…
Видел имеющий очи
И за отчизну болел.
Стоны рабов заглушая
Лестью и свистом бичей,
Хищников алчная стая
Гибель готовила ей…
 

Грозные библейские мотивы буквально пронизывают эту поэму. Герой оглашает свою «келью» «вавилонской тоской». Эта тоска – напоминание о трагических событиях библейской истории, о разрушении одного из самых богатых и преуспевающих царств. Библейское предание устами пророка Иеремии повествует о страшной гибели Вавилона, навлекшего Господень гнев за разврат и беззаконие его жителей.

Поэма «Дедушка» обращена к молодому поколению. Некрасову очень хотелось, чтобы юные читатели унаследовали лучшие нравственные ценности, служению которым можно отдать жизнь. Характер Дедушки раскрывается перед внуком постепенно, по мере сближения героев и по мере того, как взрослеет Саша. Поэма озадачивает, интригует, заставляет внимательно вслушиваться в речи Дедушки, зорко всматриваться в его внешний и внутренний облик, в его действия и поступки. Шаг за шагом читатель приближается к пониманию народолюбивых идеалов Дедушки, к ощущению духовной красоты и благородства этого человека. Цель нравственного, христианского воспитания молодого поколения оказывается ведущей в поэме: ей подчинены и сюжет и композиция произведения.

Центральную роль в поэме играет рассказ героя о поселенцах-крестьянах в сибирском посаде Тарбагатай, о предприимчивости крестьянского мира, о творческом характере народного, общинного самоуправления. Как только власти оставили народ в покое, дали мужикам «землю и волю», артель вольных хлебопашцев превратилась в общество свободного и дружного труда, достигла материального достатка и духовного процветания.

Замысел декабристской темы у Некрасова рос и развивался. В поэмах «Княгиня Трубецкая» и «Княгиня Волконская» поэт продолжил свои раздумья о характере русской женщины, начатые в поэмах «Коробейники» и «Мороз, Красный нос». Но если там воспевалась крестьянка, то здесь создавались идеальные образы женщин из светского круга. Подчеркивая демократические, христианские основы идеалов своих героинь и героев, Некрасов развивал и творчески углублял то, что в идеологии декабристов лишь зарождалось.

В основе сюжета двух этих поэм – любимая Некрасовым тема дороги. Характеры героинь мужают и крепнут в ходе встреч и знакомств, сближений и столкновений с разными людьми во время их долгой дороги. Напряженного драматизма полон мужественный поединок княгини Трубецкой с иркутским губернатором. В дороге растет самосознание другой героини, княгини Волконской. В начале пути ее зовет на подвиг супружеский долг. Но встречи с народом, знакомство с жизнью российской провинции, разговоры с простыми людьми о муже и его друзьях, молитва с народом в сельском храме ведут героиню к духовному прозрению.

Подвиг декабристов и их жен в «Русских женщинах» представлен Некрасовым не только в исторической его реальности, но и в идеальных параметрах святости. В отечественных житиях классическим образцом женской святой считается образ Юлиании Лазаревской. Юлиания видела свое призвание в верности супружескому долгу. Княгиня Трубецкая, прощаясь с отцом, говорит, что ее зовет на подвиг высокий и трудный долг, который в беседе с иркутским губернатором она уже называет «святым». А ее отъезд вызывает ассоциации с уходом праведника от «прелестей» мира, лежащего в грехе:

 
Там люди заживо гниют —
Ходячие гробы,
Мужчины – сборище Иуд,
А женщины – рабы.
 

В сознании героини ее муж и друзья, гонимые и преследуемые властями, предстают в ореоле страстотерпцев. В поэме есть скрытая параллель с одной из заповедей блаженства из Нагорной проповеди Иисуса Христа: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное» (Мф., 5, 10).

Этот христианский подтекст нарастает в «Русских женщинах», усиливаясь во второй части – «Княгиня Волконская». Финальная сцена поэмы, рисующая встречу Волконской с мужем в каторжном руднике, построена так, что напоминает содержание любимого народом апокрифа «Хождение Богородицы по мукам», повествующего о том, как Пресвятая Дева Мария пожелала видеть мучения грешников в аду и умолила Христа дать им облегчение.

Чудо сошествия Богородицы во ад подсвечивает сюжетное действие этого финального эпизода. По мере того как Мария Волконская уходит все далее и глубже в подземную бездну рудника, отовсюду бегут ей навстречу «мрачные дети тюрьмы», «дивясь небывалому чуду». Души грешников, обитающих в этом адском месте, ощущают на мгновение святую тишину, благодатное облегчение:

 
И тихого ангела Бог ниспослал
В подземные копи – в мгновенье
И говор, и грохот работ замолчал
И замерло словно движенье…
 

И вот среди грешников находится тот, кто достоин прощения и искупления:

 
Но кроток был он, как избравший его
Орудьем Своим Искупитель.
 

Великая страдалица явлением своим в «пропасти земли», состраданием своим как бы открывает грешникам путь к спасению.

Таким образом, в творчестве Некрасова 1850-х – начала 1870-х годов возникло два типа поэмы: первый – эпические произведения из жизни крестьянства, второй – историко-героические поэмы о судьбах народолюбивой интеллигенции. Синтез двух жанровых разновидностей Некрасов попытался осуществить в поэме-эпопее «Кому на Руси жить хорошо».

Ю. Лебедев

Поэмы[1]1
  Тексты некрасовских поэм печатаются по Полному собранию сочинений и писем Н. А. Некрасова в пятнадцати томах (Л.: Наука, 1981; издание продолжается).


[Закрыть]

Саша[2]2
  Впервые: Современник. 1856. № 1 с посвящением И. С. Тургеневу.
  Поэма создавалась в период тесных дружеских взаимосвязей Некрасова с Тургеневым. «Я дошел в отношениях к тебе до такой высоты любви и веры, – признавался поэт Тургеневу, – что говаривал тебе самую задушевную мою правду о себе. Заплати и мне тем же». Осенью 1854 года Некрасов гостил у Тургенева в Спасском-Лутовинове. Большую часть времени друзья проводили на охоте, обменивались друг с другом творческими замыслами, вели долгие беседы о судьбе России в преддверии начинавшегося тогда общественного подъема.
  30 июня – 1 июля 1855 года Некрасов писал Тургеневу: «Помнишь, на охоте как-то прошептал я тебе начало рассказа в стихах – оно тебе понравилось; весной нынче в Ярославле я этот рассказ написал, и так как это сделано единственно по твоему желанию, то и посвятить его желаю тебе…»
  Одновременно с Некрасовым Тургенев работает над романом «Рудин». Их волнует судьба культурного дворянина, та роль, которую он призван сыграть в новых исторических обстоятельствах. И роман «Рудин», и поэма «Саша» рождаются в тесном и заинтересованном общении писателей друг с другом. Не случайно сюжеты их во многом перекликаются, а Некрасов сопровождает первую публикацию «Саши» посвящением И. С. Тургеневу и печатает роман «Рудин» вместе с «Сашей» в том же номере «Современника».
  Однако дружба писателей имела четкие пределы. Даже в пору самой сердечной близости с Тургеневым Некрасов работал над романом «Тонкий человек, его приключения и наблюдения». Это роман о дворянине 1840-х годов, получившем умозрительное, далекое от жизненной практики воспитание. В отличие от Тургенева образ такого дворянина окрашивался у Некрасова в иронические тона. Ирония проступала уже в заглавии романа («Тонкий человек…») и подхватывалась в тексте пародийными обыгрываниями «тонкости» героя. Некрасов не принимал тургеневского оправдания слабостей «лишнего человека», пародировал и снижал открытый Тургеневым тип. В поэме «Саша» эта пародийность была смягчена, но тем не менее дворянин Агарин не произвел на Тургенева положительного впечатления: «Он (Некрасов. – Ю. Л.) написал „Сашу“ и, по своему обыкновению, обмелил тип».
  В поэме действительно дается одна из первых критических оценок «лишнего человека» с типичным для него противоречием между словом и делом, а в лице главной героини, Саши, определяются характерные признаки героя нового времени, цельного и решительного, близкого к народу. В. Н. Фигнер вспоминала: «Над этой поэмой я думала, как еще никогда в свою 15-летнюю жизнь мне не приходилось думать. Поэма учила, как жить, к чему стремиться. Согласовать слово с делом – вот чему учила поэма, требовать этого согласования от себя и от других учила она. И это стало девизом моей жизни». (Фигнер В. Н. Запечатленный труд. Воспоминания: В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 92.)
  Революционно-демократическая критика (Чернышевский и Добролюбов) ценила поэму главным образом за критический подход к Агарину, в котором угадывались черты современных либералов, героев громкого слова и робкого дела. Критика либеральной и славянофильской ориентации обращала преимущественное внимание на образ Саши и связанные с ним картины русской природы, на жизнеутверждающий пафос произведения.
  А. В. Дружинин в рецензии на второй том сборника «Для легкого чтения», в котором был опубликован отрывок из «Саши» под заглавием «Срубленный лес», писал: «… Отрывок этот, по нашему мнению, составляет лучшее украшение всей поэмы… Полнотой, свежестью и поэтической зоркостью отличаются эти строки… Поэт сохранил в душе своей и физиономию нахмуренной ели, и старой сосны, и стон верхушек осин – и трупы поверженных деревьев вдруг живо стали перед ним, и даже тонкие тени, заходившие по пням беловатым, не ускользнули, не забежали в сторону от впечатлительного его глаза… Зорко и тонко, со всеми мелочами охватил он прелестнейшую картину, достойную первостатейного мастера». (Библиотека для чтения. 1859. № 9. «Литературная летопись». С. 20, 22.)
  7 февраля 1856 года С. Т. Аксаков писал И. С. Тургеневу: «В последних стихах его (т. е. в „Саше“. – Ю. Л.) так много истины и поэзии, глубокого чувства и простоты, что я поражен ими, ибо прежде не замечал ничего подобного в его стихах». (Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 14. Спб., 1900. С. 353.) К. С. Аксаков в «Обозрении современной литературы» противопоставил «Сашу» обличительному направлению некрасовской поэзии: «Некоторые из прежних его произведений пропитаны едким цинизмом картин и чувств… В стихотворении его „Саша“ и других является также сила выражения и сила чувства, но очищенная и движимая иными, лучшими стремлениями». (Русская беседа. 1857. № 1. Отд. «Обозрения». С. 8–9.)
  Аполлон Григорьев, высоко оценивший «Сашу», писал: «Тут все пахнет черноземом и скошенным сеном; тут рожь слышно шумит, стонет и звенит лес; тут все – живет от березы до муравья или зайца, и самый склад речи веет народным духом». (Григорьев А. Литературная критика. М., 1967. С. 488.)


[Закрыть]

 
Словно как мать над сыновней могилой,
Стонет кулик над равниной унылой,
 
 
Пахарь ли песню вдали запоет —
Долгая песня за сердце берет;
 
 
Лес ли начнется – сосна да осина…
Невесела ты, родная картина!
 
 
Что же молчит мой озлобленный ум[3]3
  Что же молчит мой озлобленный ум?… – Отзвук пушкинской характеристики Евгения Онегина «с его озлобленным умом, кипящим в действии пустом». Речь здесь идет о бесплодном сомнении и рефлексии, которым отдал дань лирический герой поэмы и которые были свойственны «лишним людям». Именно это качество культурного дворянства будет обличать поэт далее в образе Агарина.


[Закрыть]?…
Сладок мне леса знакомого шум,
 
 
Любо мне видеть знакомую ниву —
Дам же я волю благому порыву
 
 
И на родимую землю мою
Все накипевшие слезы пролью!
 
 
Злобою сердце питаться устало —
Много в ней правды, да радости мало;
 
 
Спящих в могилах виновных теней[4]4
  …Спящих в могилах виновных теней… – намек на Николая I, приведшего страну к катастрофе в Крымской войне и скончавшегося 18 февраля 1855 года.


[Закрыть]
Не разбужу я враждою моей.
 
 
Родина-мать! я душою смирился,
Любящим сыном к тебе воротился,
 
 
Сколько б на нивах бесплодных твоих
Даром ни сгинуло сил молодых,
 
 
Сколько бы ранней тоски и печали
Вечные бури твои ни нагнали
 
 
На боязливую душу мою —
Я побежден пред тобою стою!
 
 
Силу сломили могучие страсти,
Гордую волю погнули напасти,
 
 
И про убитую Музу мою
Я похоронные песни пою.
 
 
Перед тобою мне плакать не стыдно,
Ласку твою мне принять не обидно —
 
 
Дай мне отраду объятий родных,
Дай мне забвенье страданий моих!
 
 
Жизнью измят я… и скоро я сгину…
Мать не враждебна и к блудному сыну[5]5
  Мать не враждебна и блудному сыну… – Путь лирического героя на родину осмысливается здесь как приобщение «вечного странника», «лишнего человека» к России народной и обретение веры в нее. Лирический герой в этой поэме близок к автору, но не сливается с ним. В его облике есть черты, свойственные целому поколению людей 1840-х годов, культурных русских дворян.


[Закрыть]:
 
 
Только что ей я объятья раскрыл —
Хлынули слезы, прибавилось сил.
 
 
Чудо свершилось: убогая нива
Вдруг просветлела, пышна и красива,
 
 
Ласковей машет вершинами лес,
Солнце приветливей смотрит с небес.
 
 
Весело въехал я в дом тот угрюмый,
Что, осенив сокрушительной думой,
 
 
Некогда стих мне суровый внушил[6]6
  Весело въехал я в дом тот угрюмый, Что, осенив сокрушительной думой, Некогда стих мне суровый внушил… – Речь идет о поместье Некрасова Грешнево и о стихотворении «Родина», в котором давалась преувеличенно резкая картина крепостнического своеволия в доме отца. Позднее, в автобиографических записях, Некрасов замечал: «В произведениях моей ранней молодости встречаются стихи, в которых я желчно и резко отзывался о моем отце. Это было несправедливо, вытекало из юношеского сознания, что мой отец крепостник, а я либеральный поэт. Но чем же другим мог быть тогда мой отец? – я побивал не крепостное право, а его лично, тогда как разница между нами была собственно во времени».


[Закрыть]…
Как он печален, запущен и хил!
 
 
Скучно в нем будет. Нет, лучше поеду,
Благо не поздно, теперь же к соседу
 
 
И поселюсь среди мирной семьи.
Славные люди – соседи мои,
 
 
Славные люди! Радушье их честно,
Лесть им противна, а спесь неизвестна.
 
 
Как-то они доживают свой век?
Он уже дряхлый, седой человек,
 
 
Да и старушка не многим моложе.
Весело будет увидеть мне тоже
 
 
Сашу, их дочь… Недалёко их дом.
Всё ли застану по-прежнему в нем?
 

 
Добрые люди, спокойно вы жили,
Милую дочь свою нежно любили.
 
 
Дико росла, как цветок полевой,
Смуглая Саша в деревне степной.
 
 
Всем окружив ее тихое детство,
Что позволяли убогие средства,
 
 
Только развить воспитаньем, увы! —
Эту головку не думали вы.
 
 
Книги ребенку – напрасная мука,
Ум деревенский пугает наука;
 
 
Но сохраняется дольше в глуши
Первоначальная ясность души,
 
 
Рдеет румянец и ярче и краше…
Мило и молодо дитятко ваше, —
 
 
Бегает живо, горит, как алмаз,
Черный и влажный смеющийся глаз,
 
 
Щеки румяны, и полны, и смуглы,
Брови так тонки, а плечи так круглы!
 
 
Саша не знает забот и страстей,
А уж шестнадцать исполнилось ей…
 
 
Выспится Саша, поднимется рано,
Черные косы завяжет у стана
 
 
И убежит, и в просторе полей
Сладко и вольно так дышится ей.
 
 
Та ли, другая пред нею дорожка —
Смело ей вверится бойкая ножка;
 
 
Да и чего побоится она?…
Всё так спокойно; кругом тишина,
 
 
Сосны вершинами машут приветно, —
Кажется, шепчут, струясь незаметно,
 
 
Волны под сводом зеленых ветвей:
«Путник усталый! бросайся скорей
 
 
В наши объятья: мы добры и рады
Дать тебе, сколько ты хочешь, прохлады».
 
 
Полем идешь – всё цветы да цветы,
В небо глядишь – с голубой высоты
 
 
Солнце смеется… Ликует природа!
Всюду приволье, покой и свобода;
 
 
Только у мельницы злится река:
Нет ей простора… неволя горька!
 
 
Бедная! как она вырваться хочет!
Брызжется пеной, бурлит и клокочет,
 
 
Но не прорвать ей плотины своей.
«Не суждена, видно, волюшка ей, —
 
 
Думает Саша, – безумно роптанье…»
Жизни кругом разлитой ликованье
 
 
Саше порукой, что милостив Бог…
Саша не знает сомненья тревог.
 
 
Вот по распаханной, черной поляне,
Землю взрывая, бредут поселяне —
 
 
Саша в них видит довольных судьбой
Мирных хранителей жизни простой:
 
 
Знает она, что недаром с любовью
Землю польют они потом и кровью…
 
 
Весело видеть семью поселян,
В землю бросающих горсти семян;
 
 
Дорого-любо, кормилица-нива! —
Видеть, как ты колосишься красиво,
 
 
Как ты, янтарным зерном налита,
Гордо стоишь, высока и густа!
 
 
Но веселей нет поры обмолота:
Легкая дружно спорится работа;
 
 
Вторит ей эхо лесов и полей,
Словно кричит: «Поскорей! поскорей!»
 
 
Звук благодатный! Кого он разбудит,
Верно, весь день тому весело будет!
 
 
Саша проснется – бежит на гумно.
Солнышка нет – ни светло, ни темно,
 
 
Только что шумное стадо прогнали.
Как на подмерзлой грязи натоптали
 
 
Лошади, овцы!.. Парным молоком
В воздухе пахнет. Мотая хвостом,
 
 
За нагруженной снопами телегой
Чинно идет жеребеночек пегой,
 
 
Пар из отворенной риги валит[7]7
  …Пар из отворенной риги валит… – Рига – специальная постройка для сушки снопов и обмолота просушенных колосьев на ладони – гладкой и утрамбованной земляной площадке, устроенной в риге.


[Закрыть],
Кто-то в огне там у печки сидит.
 
 
А на гумне только руки мелькают
Да высоко молотила взлетают[8]8
  …высоко молотила взлетают… – Молотило – часть цепа в виде прикрепленной к цепу на эластичном ремне короткой палки-колотушки, которая ударяла по снопу при молотьбе и выбивала зерно из колосьев.


[Закрыть]
 
 
Не успевает улечься их тень.
Солнце взошло – начинается день…
 
 
Саша сбирала цветы полевые,
С детства любимые, сердцу родные,
 
 
Каждую травку соседних полей
Знала по имени. Нравилось ей
 
 
В пестром смешении звуков знакомых
Птиц различать, узнавать насекомых.
 
 
Время к полудню, а Саши всё нет.
«Где же ты, Саша? простынет обед,
 
 
Сашенька! Саша!..» С желтеющей нивы
Слышатся песни простой переливы;
 
 
Вот раздалося «ау!» вдалеке;
Вот над колосьями в синем венке
 
 
Черная быстро мелькнула головка…
«Вишь ты, куда забежала, плутовка!
 
 
Э!.. да никак колосистую рожь
Переросла наша дочка!» – Так что ж?
 
 
"Что? ничего! понимай, как умеешь!
Что теперь надо, сама разумеешь:
 
 
Спелому колосу – серп удалой,
Девице взрослой – жених молодой!»
 
 
– Вот еще выдумал, старый проказник! —
«Думай не думай, а будет нам праздник!»
 
 
Так рассуждая, идут старики
Саше навстречу; в кустах у реки
 
 
Смирно присядут, подкрадутся ловко,
С криком внезапным: «Попалась, плутовка!» —
 
 
Сашу поймают, и весело им
Свидеться с дитятком бойким своим…
 
 
В зимние сумерки нянины сказки
Саша любила. Поутру в салазки
 
 
Саша садилась, летела стрелой,
Полная счастья, с горы ледяной.
 
 
Няня кричит: «Не убейся, родная!»
Саша, салазки свои погоняя,
 
 
Весело мчится. На полном бегу
Набок салазки – и Саша в снегу!
 
 
Выбьются косы, растреплется шубка —
Снег отряхает, смеется, голубка!
 
 
Не до ворчанья и няне седой:
Любит она ее смех молодой…
 
 
Саше случалось знавать и печали:
Плакала Саша, как лес вырубали,
 
 
Ей и теперь его жалко до слез.
Сколько тут было кудрявых берез!
 
 
Там из-за старой, нахмуренной ели
Красные грозды калины глядели,
 
 
Там поднимался дубок молодой.
Птицы царили в вершине лесной,
 
 
Понизу всякие звери таились.
Вдруг мужики с топорами явились —
 
 
Лес зазвенел, застонал, затрещал.
Заяц послушал – и вон побежал,
 
 
В темную нору забилась лисица,
Машет крылом осторожнее птица,
 
 
В недоуменье тащат муравьи
Что ни попало в жилища свои.
 
 
С песнями труд человека спорился:
Словно подкошен, осинник валился,
 
 
С треском ломали сухой березняк,
Корчили с корнем упорный дубняк,
 
 
Старую сосну сперва подрубали,
После арканом ее нагибали
 
 
И, поваливши, плясали на ней,
Чтобы к земле прилегла поплотней.
 
 
Так, победив после долгого боя,
Враг уже мертвого топчет героя.
 
 
Много тут было печальных картин:
Стоном стонали верхушки осин,
 
 
Из перерубленной старой березы
Градом лилися прощальные слезы
 
 
И пропадали одна за другой
Данью последней на почве родной.
 
 
Кончились поздно труды роковые.
Вышли на небо светила ночные,
 
 
И над поверженным лесом луна
Остановилась, кругла и ясна, —
 
 
Трупы деревьев недвижно лежали;
Сучья ломались, скрипели, трещали,
 
 
Жалобно листья шумели кругом.
Так, после битвы, во мраке ночном
 
 
Раненый стонет, зовет, проклинает.
Ветер над полем кровавым летает —
 
 
Праздно лежащим оружьем звенит,
Волосы мертвых бойцов шевелит!
 
 
Тени ходили по пням беловатым,
Жидким осинам, березам косматым;
 
 
Низко летали, вились колесом
Совы, шарахаясь оземь крылом;
 
 
Звонко кукушка вдали куковала,
Да, как безумная, галка кричала,
 
 
Шумно летая над лесом… но ей
Не отыскать неразумных детей!
 
 
С дерева комом галчата упали,
Желтые рты широко разевали,
 
 
Прыгали, злились. Наскучил их крик —
И придавил их ногою мужик.
 
 
Утром работа опять закипела.
Саша туда и ходить не хотела,
 
 
Да через месяц – пришла. Перед ней
Взрытые глыбы и тысячи пней;
 
 
Только, уныло повиснув ветвями,
Старые сосны стояли местами,
 
 
Так на селе остаются одни
Старые люди в рабочие дни.
 
 
Верхние ветви так плотно сплелися,
Словно там гнезда жар-птиц завелися,
 
 
Что, по словам долговечных людей,
Дважды в полвека выводят детей.
 
 
Саше казалось, пришло уже время:
Вылетит скоро волшебное племя,
 
 
Чудные птицы насядут на пни,
Чудные песни споют ей они!
 
 
Саша стояла и чутко внимала.
В красках вечерних заря догорала —
 
 
Через соседний несрубленный лес
С пышно-румяного края небес
 
 
Солнце пронзалось стрелой лучезарной,
Шло через пни полосою янтарной
 
 
И наводило на дальний бугор
Света и теней недвижный узор.
 
 
Долго в ту ночь, не смыкая ресницы,
Думает Саша: что петь будут птицы?
 
 
В комнате словно тесней и душней.
Саше не спится, – но весело ей.
 
 
Пестрые грезы сменяются живо,
Щеки румянцем горят не стыдливо,
 
 
Утренний сон ее крепок и тих…
Первые зорьки страстей молодых!
 
 
Полны вы чары и неги беспечной,
Нет еще муки в тревоге сердечной;
 
 
Туча близка, но угрюмая тень
Медлит испортить смеющийся день,
 
 
Будто жалея… И день еще ясен…
Он и в грозе будет чудно прекрасен,
 
 
Но безотчетно пугает гроза…
Эти ли детски живые глаза,
 
 
Эти ли полные жизни ланиты
Грустно поблекнут, слезами покрыты?
 
 
Эту ли резвую волю во власть
Гордо возьмет всегубящая страсть?…
 
 
Мимо идите, угрюмые тучи!
Горды вы силой! свободой могучи:
 
 
С вами ли, грозные, вынести бой
Слабой и робкой былинке степной?…