Текст книги "Северная Аврора"

Архангельск насторожился. Обо всем случившемся было немедленно сообщено в Москву Совету Народных Комиссаров.

В Архангельском исполкоме днем и ночью шли совещания с военными специалистами. Предполагалось создать береговую линию обороны, так как со стороны моря Архангельск был беззащитен: северная флотилия состояла из нескольких мелких судов и трех неповоротливых старых ледоколов. Усиливалась эвакуация военных грузов. Грузы направлялись в Вологду, которая стала штабным центром Северной армии. Армия пока что состояла из мелких гарнизонов и разрозненных отрядов, разбросанных по огромному тысячекилометровому пространству нового фронта.

Еще продолжались белые ночи, еще проносились июльские грозы…

Павлин Виноградов редко бывал дома, почти не спал. Он либо работал в Совете, либо выступал на митингах, либо выезжал на «Гориславе» в море, где появились иностранные патрульные суда. С одним из таких судов он даже вступил в бой и задержал высадившийся уже на берег небольшой разведывательный отряд английской морской пехоты.

Однажды вечером, вернувшись с очередного митинга в Соломбале, он застал у себя в кабинете моряков Северной флотилии.

Двое сидели в креслах. Третий примостился сбоку на диване. Молодой, опрятно одетый морячок, черноволосый, с очень смуглым красивым лицом, беспокойно ерзал в кресле и теребил в руках бескозырку с ленточкой «Аскольд».

Крейсер «Аскольд» стоял на Мурманском рейде. Предательство Юрьева и измена офицеров привели к тому, что этот корабль оказался в руках англичан. Часть матросов еще месяц назад сумела скрыться из Мурманска и, добравшись до Архангельска, перешла на корабли Северной флотилии. К числу этих моряков принадлежал и молодой матрос Иван Черкизов.

Другой моряк, тонкий, худощавый, сидел, опустив голову. Его офицерский китель с серебряными пуговицами сильно выгорел. На плечах, где раньше были погоны, виднелись две широкие полоски.

Когда Павлин вошел, худощавый моряк встал и представился: – Бронников.

Павлин понял, что это старший.

– Слушаю вас, товарищи! Прошу садиться! По какому делу?

– От имени всех военморов! Насчет угля и хлеба! – с задором отрапортовал молодой матрос.

– Погоди, Ванек… – остановил его Бронников.

– Хотите помочь? ускорить отправку эшелонов?

– Нет, совсем не то… – Бронников опять встал и как будто приготовился к докладу. – Совсем наоборот! Хлеб отгружается. А что будет есть население? Отгружается уголь, а на чем пойдет наш Северный флот? Как поведем суда?

– Чего же вы хотите? – спросил Павлин.

– Чтобы ни хлеба, ни угля не отправлять! – запальчиво ответил вместо Бронникова Иван Черкизов.

Павлин внимательно посмотрел на него и обратился к Бронникову.

– Вы бывший офицер?

– Да. Я бывший прапорщик флота. Но прежде всего я большевик.

– Видите, в чем дело, товарищи… – тихо проговорил Павлин, закуривая и кладя на стол открытый портсигар. – Я вас отлично понимаю. Но… но ведь то же самое вопят меньшевики и эсеры. Вопят все, кто хотел бы задушить советскую власть…

Молодой матрос попробовал было вскочить, но Бронников остановил его.

Павлин поглядел на «аскольдовца».

– Ты, друг мой милый, сам не ведаешь, что творишь. Я верю в то, что ты парень честный. Но честностью твоей пользуются сволочи.

Бронников переглянулся с матросами.

– Я говорил, что объективно выходит так.

– Именно так!.. – подтвердил Павлин. – Такие заявления на руку нашим врагам! Уголь нужен питерским заводам. Эти заводы готовят сейчас вооружение. Для фронта!.. Ясно? В море вы не пойдете ни сегодня, ни завтра. Но запас для флота забронирован. Конечно, не для дальнего плаванья… а для охраны берегов. Ясно? Надо суметь удержать берег в своих руках. Уголь будем отправлять! Теперь о хлебе… Питер, рабочий Питер сидит без хлеба. Там голод. Самый настоящий голод. А мы разве голодаем? Вы голодаете? Зачем же этот крик? Кому он на руку?

Моряки притихли.

– Кроме того… – продолжал Павлин. – Вы – краса и гордость революции. Так вас называет Ильич. Разве вы не чувствуете, каково нынче положение города? Мы должны все держать на колесах… или на плаву, на воде. А как же иначе?

Бронников снова встал.

– Я вас прошу, товарищ Виноградов!.. Приезжайте сегодня к нам в экипаж… Побеседовать. Это необходимо.

Встал и Ванек Черкизов.

– Хоть на полчаса, товарищ Виноградов!.. Я, как организатор молодежи, прошу вас. У нас много хороших, настоящих ребят. Крепко, революционно настроенных. Ну, и путаники есть. Помогите разобраться.

Павлин невольно улыбнулся.

– А ты, Черкизов, давно среди молодежи работаешь?

– Давно, – ответил тот. – Шестой месяц.

– Коммунист?

– Я еще молодой коммунист, – сказал Черкизов зардевшись.

В разговор вмешался третий моряк, до этого молча сидевший на диване.

Это был уже немолодой человек, лет около сорока, чубатый, степенный. Круглая, коротко подстриженная борода окаймляла его лицо, медно-красное от загара. Глаза, черные и пытливые, в упор смотрели на Павлина. Говорил он неторопливо и спокойно, и только в жесте, которым он сопровождал свою речь, как бы разрубая воздух, чувствовалась сдерживаемая тревога.

– Эсеры и меньшевики крутят. Проще говоря, обдуривают массу. Экипаж волнуется, товарищ Виноградов. Нам одним не управиться. В казармах у нас чисто аврал, штормяга… Чи влево, чи вправо… Жуть! Будто нема компасу. Есть элемент, курса требует, крепкой руки. Сыны анархии, товарищ Виноградов… А когда всякая гидра за спиною подпевает, мутит воду – сами разумеете… качка получается! Авторитета текущий момент требует, так я скажу… Я знаю, как вы вправляете мозги…

Павлин улыбнулся.

– Та верно! А слова ваши – огонь и порох! – боцман протянул Павлину руку. – Приезжайте! Сперва до капитану, а там вызовите боцмана Жемчужного. То я!

Обещав приехать в экипаж, Павлин проводил моря-, ков до двери своего кабинета. Бронников простился с ним последним.

– Решительней, смелей держитесь! – пожимая ему руку, сказал Павлин. – Вы большевик и командир! Не забывайте об этом.

Отпустив моряков, Павлин Виноградов поехал в штаб Беломорского военного округа.

– Опять из Шенкурска неприятные известия, – сказал Зенькович, встречая Павлина внизу, на лестнице штаба.

– Значит, Попов ничего не сделал?

– Черт его душу знает! – с раздражением отозвался военком. – Не то растерялся, не то…

– …мерзавец! – договорил Павлин. – Лево-эсер… Этим все сказано! Напрасно его послали.

Несколько дней назад при проведении мобилизации в Шенкурске вспыхнул белогвардейский мятеж. Члены уездного исполкома заперлись в казарме и в течение четырех дней отстреливались от белогвардейцев. В Шенкурск срочно выехал представитель губисполкома Попов в качестве лица, представляющего местный центр. Вскоре он телеграфировал, что «все в порядке».

– Однако, по моим сведениям, там далеко не все в порядке, – волнуясь, вопреки своему обыкновению, рассказывал Зенькович. – Попов вступил в переговоры с врагом. Белогвардейцы будто бы обещали личную неприкосновенность тем, кто сдастся. Попов уговорил исполкомовцев сдаться, они вышли… И, конечно, тут же были арестованы и отведены в тюрьму.

– Это же провокация! – возмутился Павлин. – Такого «представителя» следует попросту расстрелять. Я возьму людей и сегодня же ночью сам выеду в Шенкурск. Я уверен, Андрей Георгиевич, – горячо продолжал Павлин, – что там орудуют не только эсеры… Нет! За их спиной прячется вся эта дипломатическая сволочь, которую мы терпим в Архангельске. Это же матерые шпионы! В особенности американский посол Френсис. Ты обрати внимание на его елейную улыбку. Это улыбка мерзавца. За ней кроется патентованный убийца. Ему ничего не стоит вонзить тебе нож в спину. Ему ненавистна советская власть! Да и британский посланник Линдлей не лучше… Такой же подлец… Это их работа… Нет, надо их гнать. Недаром они прибыли сюда из Вологды…

– Если бы они объявили войну, тогда разговор был бы проще.

– Как же! Держи карман! Нет, Зенькович. Они действуют из-за угла, как грабители. Завтра же надо связаться по прямому проводу с Москвой, получить санкции и гнать их отсюда. Довольно! К черту!

Павлин и Зенькович поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в один из кабинетов штаба.

В просторной комнате собралось много народу. Здесь были военные власти города: начальник гарнизона Потапов, тяжеловесный круглый военный в длинном френче; командующий флотилией адмирал Викорст, сутуловатый пожилой моряк с утомленным, бледным лицом и спокойными движениями уверенного в себе человека; военные специалисты; сотрудники штаба. Был здесь и начальник штаба Беломорского военного округа, подвижной, несмотря на свою грузность, нетерпеливый Самойло, бывший генерал; одет он был, как и в приемной у Семенковского, в парусиновую толстовку и бриджи. Оглушительный бас его гремел на всю комнату. Но еще больше было штатских. На совещание собрались почти все руководители партийных и советских организаций города. Они сидели вокруг длинного стола, покрытого зеленой скатертью, разместились на подоконниках, заняли стулья, расставленные вдоль стен.

На ходу здороваясь с собравшимися, некоторым крепко пожимая руку, другим издали кивая головой, Павлин увидел и своих друзей: маленького, коренастого Потылихина в коротком морском пиджаке; высокого, плотного Чеснокова с повязкой на глазу; живого, вечно озабоченного, шумного Базыкина в светлом летнем костюме и в синей косоворотке с раскрытым воротом, открывающим полную белую шею. Тут же он увидел и скромнейшего человека, доктора Маринкина, главного хирурга морского госпиталя, заведующего культурными делами города. Пощипывая пушистые усы, Маринкин что-то с ожесточением доказывал своему соседу – молодому военному, судя по выправке бывшему офицеру, – который слушал его в пол-уха, оглядываясь по сторонам.

– Здравствуй, дружок, – сказал Павлин, дотронувшись до плеча Маринкина.

Доктор, оглянувшись, радостно ему улыбнулся. Павлин, садясь на председательское место, ответил ему улыбкой.

Началось заседание. Сперва были выслушаны доклады губвоенкома и начальника штаба Самойло. Затем стал докладывать Потапов.

Павлин слушал внимательно, иногда вскидывая на Потапова глаза и точно следя за его резкими и размашистыми жестами. Когда этот бывший царский полковник, присланный в Архангельск главкомом из Москвы, усиленно жестикулируя, стал говорить о том, что интервенты обязательно просчитаются, Павлин вдруг перебил его быстрым вопросом:

– Почему вы так уверены в этом?

Потапов покраснел.

– Нас не возьмешь голыми руками. Молодая Красная Армия – надежная защита. Войска, охраняющие Летний берег и побережье Солозского селения, отлично несут свою боевую службу. Да вот, к примеру, совсем недавно в узкой лощине у села Солозского мы поймали двух английских шпионов с картами. Все силы, товарищ Виноградов, расположены так, что Архангельск стоит сейчас как бы за колючей изгородью штыков. Я сделал все, что было возможно.

– Все это фразы, товарищ Потапов, – поморщившись, снова перебил его Павлин. – Вот в докладе товарища Самойло были конкретные предложения… Также и в докладе Зеньковича, а вы говорите общие слова. Дайте нам цифры… количество бойцов, дислокацию частей, боевой запас…

– По этому вопросу прошу доложить адмирала Викорста, – хриплым от только что пережитого волнения голосом сказал Павлин.

Викорст провел рукой по едва прикрывавшим лысину прилизанным волосам, подошел к столу и остановился у карты. Взяв карандаш и проведя им линию от Архангельска до острова Мудьюга, адмирал неторопливо доложил о количестве боеспособных кораблей, о подготовленности экипажа, о количестве и качестве морской артиллерии.

– Но самое главное, – напыщенно провозгласил адмирал, – дух русского флота. Военное положение в тысячу раз повышает нашу ответственность. Нам трудно… Я скажу честно, очень трудно. Но если противник рискнет подойти к Архангельску, мы встретим его жестоким огнем. Здесь не Мурманск и не Кемь, товарищ Виноградов… – многозначительно подчеркнул адмирал.

Павлин из-под ладони смотрел на него и думал: «Черт возьми, кто ты? Как заглянуть тебе в душу? Можно ли тебе верить?»

Но голос адмирала звучал твердо и как будто искренне, лицо сохраняло холодное, энергичное выражение; серые склеротические с прожилками глаза уверенно смотрели на Павлина. Всем своим видом этот человек как бы говорил, что там, где действует он, опытный моряк, старый и честный служака, нет места никаким сомнениям и не может быть никакого просчета.

– Вот линия береговых укреплений, – докладывал Викорст, показывая на карту. – Она в полной готовности. Беломорская флотилия также готова к бою… Можете справиться у комиссара флотилии… Суда в отличном состоянии.

Он снова показал карандашом на охраняемый район. – Вот линия обороны!.. Смотрите, как широко она раскинулась: на севере – от острова Мудьюга, на востоке – от озера Ижемского, на юге – до Исакогорки, на западе – до Кудьмозера и селения Солозского… Пожалуйста, убедитесь!

Потапов встал с места и заявил, что он своей головой отвечает за исправное состояние всех указанных Викорстом боевых участков.

– На суше… А с моря? – спросил Павлин.

Адмирал прямо взглянул ему в глаза.

– Я повторяю, товарищ Виноградов, что с моря Архангельск неуязвим. Как вам известно, город отстоит от устья в шестидесяти верстах. Это – немалое расстояние. Фарватер чрезвычайно узкий. Пусть только кто-нибудь сунется! Мы их расщелкаем поодиночке на первых пяти милях, даже если они. пройдут остров Мудьюг… А ведь там батареи, там прекрасные блиндажи. Да что вы, товарищи!.. – негодующим тоном воскликнул Викорст. – Прежде всего это невозможно… Мудьюг – надежная защита всей Двинской губы. Прошу не сомневаться, флотилия с честью выполнит свой долг!

После этого торжественного заявления у многих стало легче на душе.

– Но я все-таки предлагаю минировать устье Двины и взорвать маяк на Мудьюге, – сказал Виноградов. – Он будет служить противнику ориентиром…

– Я поддерживаю предложение товарища Виноградова, – заявил Зенькович. – Без маяка вход на Двину для неприятельских судов будет затруднен. А если мы перегородим фарватер минными полями, тогда прорваться на Двину будет еще сложнее. Эта мера самая действенная.

– Правильно! Так и надо сделать! – послышались голоса среди присутствующих.

– Есть! Будет сделано! Завтра же мы начнем минирование, – сказал адмирал, садясь на свое место. – Но маяк, товарищи, – это большая ценность… Я не уверен в том, что его стоит взрывать. Иностранцы имеют, конечно, свои точные морские карты… Фарватер в Двинской губе известен даже капитанам частных коммерческих судов… При чем же тут ориентир?

Он снисходительно улыбнулся.

– Хорошо, – сказал Павлин, переглянувшись с губвоенкомом. – Я предлагаю усилить артиллерию как на Мудьюге, так и на судах флотилии.

– Есть, будет сделано! – повторил адмирал.

– Я предлагаю еще и другое!.. – вдруг раздался в тишине чей-то прокуренный окающий голос.

Маленький коренастый человек в черном морском бушлате поднялся из-за стола.

– Кто это? – шепнул Викорст на ухо своему комиссару, разглядывая поднявшегося – его небрежную, полуформенную одежду, седеющие редкие волосы на висках, которые курчавились к затылку, его иссеченное глубокими морщинами лицо, давно не бритые, заросшие щеки и прищуренные глаза, которыми пожилой морячок недоверчиво прощупывал адмирала. – Моряк?

– Потылихин, руководитель соломбальской организации большевиков, – ответил тот.

– Я старый речник и старый моряк, – заговорил Потылихин. – И то, что я скажу, не только мое мнение. Мы Белым морем солены да в Белом море крещены. Нам, старым поморам, каждый камешек в нем ведом сызмальства… Еще ребятенками зуйками обжили сие морюшко…

Он крепко сжал в руке свою потрепанную фуражку с белым полотняным верхом и черным муаровым околышем, на котором блестел якорек.

– Не от себя только, а от беломорских моряков вношу предложение взорвать три ледокола и уложить их на фарватере… В рядок! Вот это будет средство! Тогда никакому черту-дьяволу, никакой Антанте не пройти без подводных работ. А подводные работы под огнем не проведешь, – прибавил он. – Не дадим!

На сухом загорелом лице Потылихина ярко и быстро, что молния, сверкнули прищуренные ярко-голубые глаза.

– Ручаюсь, товарищ Виноградов… Ручаюсь! – сказал он, взмахнув рукой с зажатой в ней фуражкой.

Павлин обратился к Викорсту.

– Ваше мнение?

– Мое мнение? – медленно проговорил адмирал. – Жалко кораблей… Хоть имеется в ледокольном составе и старье, а жалко… «Уссури», «Святогор», «Микула»…

– А нам разве не жалко?! – воскликнул Потылихин. – Я в молодости плотником плавал на «Микуле»!.. Разве у меня не болит душа?! Кровью обливается!.. Но такого рода подводный железный барраж – верное дело…

– Конечно! – твердо сказал Павлин. – Так и сделаем.

– Да, вы правы. – Викорст снова встал. – Есть! Я с тяжестью в сердце соглашаюсь на это. Не скрою от вас, товарищи. Но если враг будет угрожать Архангельску, я потоплю ледоколы… Ваше приказание будет в точности исполнено.

После совещания Павлин отправился в Соломбалу на матросский митинг. Оттуда заехал проститься с женой, поцеловать сына и уже на рассвете, в третьем часу ночи, был на пристани…

Несмотря на усталость и тревожную обстановку, на разлуку с семьей, на тысячи беспокойных дум, которые одолевали его, Павлин держался, как всегда, уверенно и твердо.

Зенькович провожал Павлина. Собственно говоря, ночи не было. На востоке горела длинная золотистая полоса.

У пристани покачивался большой быстроходный буксирный пароход «Мурман». На нем тихо работали машины, уютно светились окна в палубной надстройке. Небольшой отряд был уже размещен на пароходе, в трюмном помещении.

Павлин уезжал в Шенкурск. Кроме Зеньковича, его провожали Потылихин, доктор Маринкин и Чесноков. Здесь же стоял Базыкин.

Разговор и на пристани шел только о военных делах. Маринкин говорил о том, что его морской госпиталь в случае надобности может быстро перестроиться на военный лад. Базыкин, один из руководителей архангельских профсоюзов, рассказывал о своей военно-агитационной работе на лесных заводах Маймаксы.

– Это хорошо, что вы вплотную взялись за организацию рабочих отрядов, – сказал Павлин, обращаясь к Базыкину. – Здорово откликнулись твои профсоюзы…

– Рабочая масса откликнулась, Павлин Федорович, так и надо было ожидать! – с гордостью ответил Базыкин. – На Маймаксе уже собрался отряд в четыреста штыков… И в Соломбале тоже… Зенькович знает!

– Да, я видел их… Боевые ребята! – подтвердил губвоенком.

– Военное обучение начато? – спросил Павлин.

– Да, уже обучаются.

– Но в первую очередь, – сказал Павлин Зеньковичу, – ты должен следить за комплектованием армии. Не спускай глаз с военспецов. Главное сейчас – следить за точным выполнением всего, что мы сегодня постановили. Это – самое главное!

Потапов смутился.

– Я полагал, что этому мы посвятим специальный доклад на президиуме губисполкома.

– Специальный доклад? – переспросил Павлин. – Здесь находятся руководители городских партийных организаций, представители масс, представители советской власти. Они предъявляют к военным специалистам, находящимся на нашем совещании, ряд категорических требований. Сейчас, а не потом! Что вами предпринято для укрепления обороны Архангельска?

– Слушаю-с! – сказал Потапов. Он взял портфель, вынул из него бумаги и, поминутно заглядывая в них, стал докладывать о состоянии архангельского гарнизона.

Выслушав его сообщение, Павлин встал и обвел глазами собравшихся.

– Товарищи, – тихо начал он, но тотчас повысил голос и заговорил громко и горячо, с негодованием посматривая на Потапова. – Сейчас, после кемских событий, о которых вы все знаете, странно было успокаивать себя. Самоуспокоение – не в духе большевиков. Я буду говорить резко и прямо: положение тревожное… Вспомните нашу поездку к товарищу Ленину!.. Вспомните разговор по прямому проводу из Москвы, когда был поднят вопрос о разгрузке Архангельского порта.

Вспомните, что товарищ Ленин неустанно следит за всеми событиями на Севере; он призывает нас укреплять оборону, чтобы дать надлежащий отпор чужеземным войскам. Вспомните, сколько было указаний, распоряжений, приказов по всем вопросам обороны за последние месяцы… Еще с марта, товарищи! А ведь сейчас у нас июль. И что же? выполнили мы все эти указания так, как следовало? Нет!.. А если и выполнили, так не с той быстротой, не с той энергией, какие от нас требовались.

– Я скажу больше, – с горячностью продолжал Павлин. – Даже после захвата англичанами Кеми некоторые наши товарищи еще недостаточно учитывали ту опасность, которая грозно надвигается на советский Север. Были среди нас такие беспечные люди? Были.

Вчера наша делегация, ездившая в Кемь, представила отчет исполкому о кемских событиях. Что творится в Кеми? Здесь, в Архангельске, сидят господа послы, представители Америки и Англии, господа френсисы, юнги, нулансы и линдлеи… Эти господа выехали из Питера, там им было неудобно… Переехали в Вологду. И Вологда так же им не понравилась. Они, видите ли, недоумевают, они улыбаются нам своими дипломатическими улыбками. Они говорят о нейтралитете, о добрососедских отношениях! А что на самом деле? Там, в Кеми, их солдаты ведут себя как завоеватели. Там льется кровь! Там попраны все человеческие и гражданские права. Там расстрелы, тюрьмы, произвол, насилие… Там гибнут советские люди!

– Положение очень тревожное, – повторил Павлин. Капельки пота выступили у него на лбу, губы твердо сжались. Он взмахнул рукой. – Сегодня мы должны сказать: «Коммунисты, рабочие, крестьяне, под ружье…»

Все находившиеся в кабинете насторожились.

Павлин подошел к карте, которая была разложена на столе.

– Ведь и Архангельск, и Северная Двина, и Мудьюгские укрепления каждую минуту могут стать боевыми участками, фронтом… Я согласен с тем, что говорил Зенькович. Мобилизация пяти возрастов, ведь об этом еще в июле было распоряжение товарища Ленина, осуществлена на местах без должной разъяснительной и организационной работы. Пример: шенкурский мятеж… Чьих рук это дело? Белогвардейцев, эсеров, английских и американских шпионов. С ними надо покончить. Надо действовать не разговорами, а железной метлой!.. Надо расстреливать предателей!

– Совершенно верно, – сказал Потапов, не подымая головы. – Надо усилить политконтроль и работу трибунала.

Павлин мельком посмотрел на стриженый затылок Потапова, оглядел лица товарищей, слушавших с неослабным вниманием.

– Промедление сейчас действительно смерти подобно, – резко сказал Павлин, и голос его отчетливо прозвучал в напряженной тишине. – По существу у нас нет даже времени на разговоры. Все последние распоряжения товарища Ленина, касающиеся береговой охраны и береговой обороны, – минирование, устройство преград на фарватерах – должны быть выполнены в самый кратчайший срок.

Он сел.

Он обнял Зеньковича, простился с друзьями и быстрыми шагами прошел по трапу на пароход, поднялся по лесенке на капитанский мостик и скрылся в рубке.

– Счастливо, Павлин! – крикнул Маринкин и, сняв шляпу, помахал ею.

Павлин появился в окне рубки.

– Спасибо, Маринкин!.. – крикнул он. – Спасибо, товарищи! До скорой встречи, Андрей!

Буксир отвалил от пристани.

Павлин видел, как машут ему с пристани Зенькович и Базыкин. Машет и Чесноков, молчаливый, сильный человек… «Справится ли он? – спросил себя Павлин. На совещании Чеснокову была поручена эвакуация ряда учреждений в Вологду, в Тотьму, в Великий Устюг… – Справится!.. Плечи старого грузчика выдержат и не такое… Славный, смелый человек!»

«Мурман» набирал ход. Друзья Павлина еще стояли на пристани, но теперь были видны только их силуэты. Наконец и пристань скрылась за цепью пароходов и парусных шхун, стоявших у причалов правого берега.

Утренняя свежая волна покачивала плоскодонный буксир. Небо жемчужно-молочного цвета уже озарилось на востоке. В утренней дымке промелькнули рыбачьи хижины, сараи, избы и дома Исакогорки. Перед глазами Павлина раскинулся мощный, величественный простор реки.

Павлин любил природу. Но в последнее время ему некогда было наслаждаться ею. Тем острее он чувствовал сейчас всю неотразимую ее красоту. Его восхищали изумрудная зелень пологих берегов Двины, и веселые волны, и полет чаек, и туго натянутый четырехугольный парус хлопотливо скользившего по воде рыбачьего баркаса. Молодые елочки выбегали на берег, словно девушки, встречающие пароход.

«Какая красота. Как хорошо, как замечательно было бы жить, – подумал Павлин, – если бы не эта свора кровожадных псов, которая хочет закабалить все на свете: и труд, и жизнь, и свободу миллионов людей! Но мы во что бы то ни стало отвоюем наш прекрасный мир!.. Да, это будет так!..»