Текст книги "Сирены Амая"

5. Зыбкий след

Холодный воздух от бега превратился в пронизывающий ветер, и Назар обругал себя за привычку легко одеваться. Синие джинсы, в состав которых входил эластан, гарантировали преодоление препятствий без разрыва ткани, а спортивные черные ботинки – безопасное приземление даже на кирпичные осколки. Еще на нем была надета серая водолазка, этакий отличительный признак сотрудников уголовного розыска, и легкая кожаная куртка.

И куртку пришлось расстегнуть. В этом действии, грозившем воспалением легких, не было никакой необходимости. Просто сработала еще одна привычка: рука должна без помех дотягиваться до наплечной кобуры. От подобных мелочей зависело очень многое, иногда – чья-то жизнь. А чья жизнь дороже, чем собственная?

В какой-то момент до Назара дошло, что он преследует обычного пацана и пистолет совершенно ни к чему. А еще он был уверен, что сорванец услышал крик о том, что Назар из полиции. И все же предпочел сбежать от него.

Мальчик мчался в сторону Красной Нерки, рыбацкой деревушки, располагавшейся в двух километрах к северу от Пираостровска. Бежал вприпрыжку, поминутно оглядываясь. От его ядовито-салатовой курточки рябило в глазах, и Назар, усиленно моргая, отвернулся к морю. Вид тяжело перекатывавшихся волн свинцового цвета окончательно испортил настроение.

Наконец запыхавшийся мальчик остановился. Назар, тяжело дыша, сбавил шаг и с раздражением отметил, что они добежали до окраины Красной Нерки.

Здесь берег покрывал темный песок. Набегавшие волны пытались добраться до пяти весельных лодок и катера с облупившейся лазурной краской, находившихся на берегу. На жердях, установленных на земле, сохли сети. Домики с заборчиками, расселившиеся на склоне, напоминали узколобых идолов.

– Куда бежал? Ты что, оглох, а? Полиция! – выдал Назар на одном выдохе, так и не найдя сил для должной гневной отповеди. В правом боку кололо. Казалось, там работала швейная машинка, строчившая прямо сквозь плоть. Что и говорить, бег по камням и песку дался нелегко.

Лицо мальчика отражало крайнюю степень настороженности. На вид ему было немногим больше двенадцати. Светлые волосы. Широко посаженные глаза, почти рыбьи. Поджатые губы.

– Все-все, успокойся. Уголовный розыск. – Назар потянулся было за служебным удостоверением, но вместо этого откинул полу куртки. Посчитал, что пистолет в кобуре впечатлит пацана куда сильнее, нежели какая-то книжица с фотографией. – Чего убегал-то?

– Я слышал, как тот, в пальто, сказал, чтобы вы не палили.

«Господи, Симо! Что на тебя вообще нашло? Надо ж было такое ляпнуть!» – мысленно простонал Назар. Не без удовольствия представив, как выскажет Симо за дурацкую выходку, он застегнул куртку.

– Как видишь, я и не палю. Это была крайне неудачная шутка. А чего остановился?

– Ну, вряд ли вы станете стрелять при чужих. – Сказав так, мальчик сделал неопределенный жест, обводя деревню.

– А ты умен не по годам, верно? Как тебя зовут?

– Матвей.

– Знаешь, что случилось там, на берегу, Матвей?

Мальчик понизил голос:

– Там кого-то убили, да?

– Этого мы не знаем. Иногда люди сами умирают. – Назар выдержал паузу. – А почему ты решил, что там кого-то убили?

Матвей пожал плечами:

– Слишком много людей. К моей бабке в прошлом году только медики приехали, когда она умерла, да и то сказали, чтобы отец сам ее в морг тащил.

Налетел порыв ветра, и Назар ощутил, что дрожит всем телом. Все-таки бежать нараспашку было не лучшей идеей.

– Хорошо, да, на берегу нашли кое-кого, и здоровье этого человека, скажем так, опустилось до нуля не самым естественным образом. Видел что-нибудь странное? Каких-нибудь подозрительных или страшных людей? Может, кто-то громко кричал? Или стонал?

Лицо Матвея исказило задумчивое выражение, сделав его некрасивым. И почти сразу он просиял:

– Вам нужно на Сирены Амая.

– Сирены Амая?

В памяти оперуполномоченного всплыла позабытая информация о том, что так назывался один из островов Онежской губы. Остров считался пустым и неприступным. Таким он был и в детстве Назара, таким оставался и сейчас. Ничего интересного для обычного человека или того же рыбака. Если ты, конечно, не из тех, кто проворачивает делишки там, где потемнее. А после таких… да, после таких личностей частенько остаются трупы. Хоть и не столь жуткие.

Назар посмотрел на море, выискивая среди далеких синеватых громадин искомый кусок суши.

– И что там, на этих Сиренах?

Матвей огляделся, словно собираясь выдать тайну, и поманил Назара к себе. Тот послушно наклонился.

– Оттуда по ночам приплывают страшные люди, – прошептал мальчик. Его широко раскрытые глаза говорили о том, что он не шутит.

– Для чего? Для чего приплывают эти страшные люди?

Матвей открыл было рот, чтобы ответить, но с его обветренных губ сорвался вскрик.

На голову мальчику легла чья-то грязная пятерня и, собравшись в горсть вместе с волосами, откинула его назад.

Назар распрямился. Над всхлипывавшим Матвеем возвышалась фигура. Типичный обитатель прибрежной деревни. Красное лицо. Высокие резиновые сапоги. Пятнистые штаны. Теплая фланелевая рубашка. Фуфайка со следами песка на левом рукаве.

– Это кто? – быстро спросил Назар у мальчика, хотя и догадывался, что услышит в ответ. Подобным скотским образом мог вести себя только родственник.

– Этот кто – его отец, – холодно произнес мужчина. Ничего больше не говоря, он потащил Матвея за шкирку к дому, на крыше которого чайка клевала рыбий хребет. Через три шага мужчина обернулся: – Ты – стой здесь.

Назар никогда не считал себя импульсивным человеком. Но сейчас ему пришлось обуздать все свои желания. А хотелось многого. Например, схватить этого кретина за лицо и сдавить так, чтобы лопнула кожа. Или просто вышибить его из собственных хлябающих сапог. Да, последний вариант был наиболее реалистичным, но и к нему он не мог прибегнуть, потому что любое действие, умаляющее авторитет отца в глазах сына, выйдет ребенку боком.

Назар знал, что где-то по Красной Нерке рыскали ребята из уголовного розыска или той же патрульно-постовой службы – наводили справки о найденной девушке. Один звонок, и озябший коллега, готовый разогреться, отдубасив деревенского дурачка, примчится без лишних вопросов. Однако Назар предпочел не будить лихо. Так что он остался на месте, пронизываемый холодным ветром.

Не успела дверь дома закрыться за вошедшими, как опять показался отец мальчика, а следом выскочил и сам Матвей. Его левая щека горела румянцем, красноречиво свидетельствуя о контакте с жесткой ладонью родителя. Матвей, не оборачиваясь, помчался вглубь деревни и вскоре исчез за заборчиками.

«Ясно, эта экзекуция была только для своих», – со злостью подумал Назар.

Мужчина тем временем вернулся к оперуполномоченному. Белокурые волосы вспыхивали на ветру. Глаза сверкали гневом. Через мгновение он буквально выплюнул:

– Хочешь что-то вызнать – спрашивай у меня.

– Я тебя понял, здоровяк.

Назар опустил голову, пряча оскал. Он прикидывал, как лучше поступить. Мысль о том, что любое действие может навлечь на Матвея гнев отца, вытеснила заботы о мертвой девушке. Ему не хотелось, чтобы поздне́е, наедине, этот кретин выместил обиду на пацане.

Наконец соломоново решение было найдено, и Назар полез за бумажником. На свет божий появились четыре однотысячные бумажки. Секундой позже они легли на мозолистую ладонь рыбака.

– Это тебе – чтобы ты не трогал пацана. – Злость неожиданно взяла верх, и Назар, расстегнув куртку, вот уже второй раз за утро показал кобуру. – А если узнаю, что ты продолжаешь распускать руки, отстрелю тебе яйца, понял? Ну так что? Деньги и яйца – хочешь их себе оставить?

Купюры, будто по волшебству, исчезли, говоря о том, что их новый владелец желал оставить себе все.

Мужчина мрачно улыбнулся:

– Что мелкий гаденыш наплел?

– Кто живет на Сиренах Амая? – вместо ответа спросил Назар.

Краснота с лица мужчины схлынула.

– Кто живет… Там обитают уроды. В смысле – настоящие, а не какие-то придурки. Хотя, может, они и такие. Приплывают только по ночам. Наверное, стыдятся себя. Ну, своих рож и тел. Как по мне, стыдиться нечего, ежели на раздаче достался маленький член или горб.

Перед мысленным взором Назара возникла мертвая девушка. Он со стыдом подумал, что ее ноги, пожалуй, действительно уродливы. Да и от срезанных грудей в дрожь бросало. Размышляя над этим, оперуполномоченный закурил.

– Можно? – Мужчина взглядом указал на сигареты.

– На берегу нашли труп девушки. Некоторые раны – чуть ли не до костей. – Назар затянулся и убрал в карман сигареты, обманув ожидания рыбака покурить на халяву. – Знаешь про это что-нибудь?

– Нет.

– Что этим уродам от вас нужно?

– Ну, пенициллин, обезболивающее, иногда одежда или туристическая мелочевка вроде непромокаемых спичек. Торгаши они, понимаешь? Расплачиваются украшениями, которые сами же и лепят из какого-то местного камня. Эту дрянь на рынке в Кеми с руками отрывают.

А вот это уже было интересно, и Назар подобрался.

– Откуда вы знаете, что им понадобится в следующий раз?

Мужчина вздохнул и зашагал обратно к дому. Бросил через плечо:

– Стой здесь.

Усмехнувшись, Назар двинулся следом. Когда до влажного заборчика осталось не больше пяти метров, со двора донеся хриплый лай, и оперуполномоченному волей-неволей пришлось замереть. Судя по злобному голосу, где-то на цепи прыгала настоящая зверюга.

Едва Назар выбросил окурок, как из дверей, пригнувшись, вышел рыбак. Протянул руку. На ладони, насквозь провонявшей рыбой, лежал пожелтевший, смятый листок блокнота. В центре бумаги покоилась бусина – черная и пористая. Размерами она чуть не дотягивала до ногтя большого пальца мужчины.

Назар взял бумагу и шарик, перевел недоумевающий взгляд на рыбака:

– Что это?

– То, что ты купил за свои четыре тысячи, полицейский. Люди с острова всегда оставляют список – чтобы мы наперед знали, что им потребуется.

Вглядевшись в водянистые глаза мужчины, Назар увидел в них страх. Рыбак боялся. И не того, что его лишат странного заработка, нет. Этот страх был сродни тому, что испытывает человек, который не способен самостоятельно остановить нечто для себя неотвратимое. Вроде удаления желчного пузыря или падающего лезвия гильотины.

– И когда они планируют вас проведать? – поинтересовался Назар.

– Мы не знаем. Никто не знает. Как только мы собираем необходимое, они приходят. Просто заявляются посреди ночи и забирают свое. Так это и бывает.

Повторив себе под нос «так это и бывает» еще раз, рыбак обогнул угол дома и отправился вглубь грязного двора. Лай зверюги стих, сменившись поскуливанием.

– Эй, купи пацану чего-нибудь! – крикнул Назар, особо и не рассчитывая, что его услышат.

Колени отказывались гнуться от холода, и оперуполномоченный, выйдя на разбитую дорогу, тянувшуюся вдоль деревенских домов, достал смартфон. Небо прямо на глазах становилось черным. Вот-вот пойдет дождь. Море тревожно рокотало.

Назар взмолился про себя, чтобы по Красной Нерке все еще кто-нибудь бродил. Тогда бы его без проблем доставили к трупу – холодному олицетворению этого утра. Ковылять второй раз по берегу было выше всяческих сил.

Но перед тем, как обзванивать тех, кого могли бросить на это дело, Назар спрятал шарик в куртку и развернул бумажку. Брови оперуполномоченного поползли вверх.

Список был чертовски странным.

6. Экотаон и камни

Земляная шелуха камня неожиданно поддалась, и пальцы Марьятты вонзились в нечто твердое. Безымянный палец на правой руке обожгло болью. Ноготь отошел от фаланги и теперь напоминал окровавленное надкрылье насекомого.

Марьятта плюхнулась на землю и уперлась в нее коленями. Надвинула кепку-шестиклинку на глаза. Обхватила здоровой рукой камень и принялась выкручивать его из земли. Плуг, который она же полчаса назад и тащила, пока сзади за ним вышагивал Юсси и вытаскивал из земли камни.

– Прокля́тый камень, – пробормотала Марьятта. – Пусть будут прокляты твои дети и твоя холодная жена.

– Хорошо сказано.

Марьятта обернулась, хоть и боялась, что ее слезы заметят. Слезы приравнивались к предательству: плачешь – значит, недоволен. Вот почему шестиклинка была сдвинута почти к самой переносице. Девушка встретилась взглядом с Юсси. Парень вынимал из земли камень вдвое больше, чем тот, с которым пыталась совладать Марьятта.

Мгновением позже камень с грохотом ударился о дно помятой тачки, а сам Юсси распрямился. Ветер шевелил белые волоски на его предплечьях.

«Сильный, высокий, настоящий», – пронеслось в голове Марьятты.

Стоило ей так подумать, как в груди возникла боль. Перед глазами возникли образы двух зеленых холмов, которые уже через миг вспыхнули ярким пламенем.

«Пожалуйста, не надо. Я не хочу этого больше вспоминать… пожалуйста…»

Сипя от боли, Марьятта осторожно налегла на камень. Тот немного сдвинулся под ее весом, и она, шмыгнув носом, улыбнулась. Взглянула вперед, пытаясь оценить, сколько еще осталось.

Она и другие мужчины – настоящие и такие, как она, – трудились на лесном поле. Само поле представляло собой прерывистые полосы, разделенные в хаотичном порядке соснами. Находясь в тени хвойных великанов, труженики вспахивали и очищали участки земли длиной в тысячу метров. Тайга скрывала и кормила общину.

Саргул иногда посылал неподвижных белых птиц, чтобы найти их, и тогда Амай в отместку заставлял деревья расти пуще прежнего. Так облачный демон и подземный бог состязались в давней и бесконечной игре, известной человеку с древности. Они играли в прятки. Но вот беда: никто не мог с уверенностью сказать, кто кого искал.

Наконец Марьятте удалось совладать с камнем, и она зашвырнула его в тачку. Каждую весну остров выталкивал из себя вот такие подарочки, и объяснений тому не было. Поле обрабатывали каждый год, полностью очищая его от камней, но земля бунтовала и злилась, порождая все новые и новые глыбы. Говорили, что таким образом Амай дает шанс показать силу, но Марьятта в это не верила. Она была убеждена, что у этих капризов имелось настоящее объяснение, не связанное с чьей-то сверхъестественной жестокостью.

– Экотаон, ты кровоточишь, – внезапно сказал Юсси.

Марьятта опустила глаза и обнаружила на своей желтой сорочке пятна крови. Крошечные, будто слезы. В тех самых местах. Тело опять рыдало, вспоминая о сгоревших зеленых холмах, что, конечно же, никогда не были холмами и тем более зелеными.

– Мое имя Марьятта, – чуть ли не жалобно напомнила она.

– Это имя женщины, – Юсси пожал плечами, – а ты уже не она. Красный Амай решил, что ты – мужчина. Так что либо мужское имя, либо экотаон, сама знаешь.

«Экотаон».

Это слово обозначало мужчину, который по ошибке родился женщиной. Вот так. По чьей-то ошибке человек родился не тем, кем следовало. Разум Марьятты охватили черные вспышки ненависти и страха. Экотаон. Да, теперь она тоже экотаон – изгой, некое промежуточное звено между мужчиной и женщиной.

Марьятта опять взглянула на Юсси. Тот, задрав голову, следил, как за ветвями сосен гаснет в чернеющих облаках солнце.

– Там дождь, – неопределенно протянул он и вернулся к работе. Очередной камень, обсыпанный землей, ощутил на себе силу его рук.

– Почему? – тихо спросила Марьятта.

– Ты что-то сказал, экотаон?

– Ничего, просто с камнем ругаюсь.

– Всыпь этой заразе по первое число. – Юсси поплевал на ладони и закряхтел, поднимая камень.

«Ты ведь тоже не идеален, Юсси, разве не знаешь?» – подумала Марьятта.

Красный Амай обожал, когда люди рождались непохожими друг на друга. Поэтому Юсси был награжден кривым позвоночником и сильными руками, а Марьятта – ногами с птичьими ступнями, как и бедняжка Аннели.

Какое-то время ей мнилось, что они половинки разломанного дерева. Соедини такие – и образуется нечто целое, волшебное, лучшее, из чего возникнет счастливый поющий лес.

Но воссоединения не произошло. Никакого. Совсем.

Когда Марьятте исполнилось тринадцать, ее впервые отвели в Яму Ягнения. Три дня ей полагалось ублажать мужчин. Это время она провела в полнейшем одиночестве. Так было и в последующие семь раз. Почти два года Марьятта ждала, но никто так и не возжелал плачущую в колодце девочку.

Не пришел даже Юсси, когда ему исполнилось пятнадцать. В этом возрасте он мог наравне с другими мужчинами наслаждаться женщинами. Возможно, Юсси попросту не хотел видеть лицо той, что временами смотрела на него чересчур уж внимательно и нежно. Марьятта понимала это… и не могла ему простить.

Теперь она была той – или тем, – кому Красный Амай поручил бремя мужчин: пахоту, расчистку поля от камней, добычу угля и прочее. За этот тяжелый труд мужчины имели право на безграничную любовь женщин. Но Марьятта по понятным причинам была лишена подобной примитивной радости. Зато она по полной наслаждалась ссадинами, синяками и болями в спине и суставах. А еще внутри нее зрело облако чего-то вязкого, обшитого колючками. Вероятно, Аннели переполняло схожее чувство бессильного гнева.

Воспоминание об этой жертве мужского равнодушия переполнило Марьятту горечью.

До Аннели тоже не снизошел ни один мужчина, и в январе ее объявили экотаоном. Когда Вирпи в своем сарайчике ужасов с ней закончила, Аннели еще два дня не могла встать с постели и ходила под себя кровью. В этом плане ее судьба не отличалась от судьбы Марьятты. С той лишь разницей, что позавчера Аннели поймали, когда она пыталась покинуть остров, а на следующий день заставили харкать кровью и вопить от боли. И все во славу Красного Амая.

Неожиданно Марьятта осознала, что просто стоит и смотрит на землю. Она торопливо огляделась и наклонилась к очередному камню, надеясь, что никто не заметил ее оплошности.

В северной части острова завыла далекая зубастая шахта. Так Амай благословлял прокля́тую жизнь Марьятты.

7. Загадки секционной

Поставленный баритон патологоанатома Бориса Харинова пробирал до мурашек, особенно сейчас, когда его голос звучал в западной секционной городского морга Кеми. Вот как сейчас.

В узкие окошки, расположенные почти под самым потолком, лился мутный дневной свет, бросая вызов металлогенной медицинской лампе. За отдельным столиком сидел патлатый парень, выполнявший роль регистратора: то есть со скучающим видом заносил все, что говорил Харинов, в протокол вскрытия. Симо, занявший стул на колесиках в другом углу помещения, с непроницаемым выражением на лице следил за ходом аутопсии.

Мертвая девушка, покоившаяся на секционном столе, выглядела зеленоватым экспонатом некоего чудовищного показа. Харинов уже извлек из ее ран фрагменты черного минерала, природу которого еще только предстояло выяснить. Складывалось впечатление, что неизвестная перед смертью побывала в огромной барабанной сушилке с зубами. И мотало ее там до тех пор, пока зубы этой самой сушилки не обломались.

– Продолжаем внешний осмотр, – произнес Харинов. Потирая пальцы, он переместился к изножью секционного стола. Заскрипели галоши. В правой руке возник нож, отдаленно напоминавший хищную версию столового ножа. – Налицо проведенная вагинэктомия. Оставлен канал для отвода менструальных выделений. Следовательно, матка и яичники не удалены. Ну что ж, вызов принят.

Патологоанатом склонился к паховой области девушки и, подняв локоть, принялся аккуратно водить там ножом. Симо отвернулся. Никакой брезгливости или отвращения к происходящему у него не было. Но смотреть на такое нет необходимости.

В морге было чертовски холодно, гораздо холоднее, чем снаружи. Настоящая морозильная камера. Возможно, это игра воображения и никакой холодрыги на самом деле не было. Да, признал Симо, озноб вызывало лицо девушки, ее обезображенное тело и птичьи лапы.

И этому самому существу между ног заглядывал пятидесятилетний патологоанатом с паршивым чувством юмора.

Симо взял цветные снимки, часть которых была сделана Линой еще на берегу, а часть – здесь же, в морге. Благо струйный принтер, чтобы их распечатать, нашелся в административной комнатушке. Следователя интересовали руки и бедра девушки. Точнее, то, что на них оставил неизвестный. Слова. Четкие и читаемые, покуда их не обрывали раны.

Глаза Симо остановились на одном из снимков. «Я испрашиваю суть его Золотого Правила и хочу знать…» – было написано на левой ноге трупа, а потом надпись пропадала в бескровной яме, на дне которой остро поблескивала кость.

«Что ты хочешь знать? Кто ты? К кому обращаешься? – Симо перевел взгляд в никуда. – Какая странная фраза».

– Предположение о том, что матка и яичники на месте, абсолютно верно, – подытожил Харинов, и парень-скучающий-регистратор записал это. – Как дела у Щуровой? Симо? Эй?

Симо вскинул голову, сообразив, что по какой-то причине искал ответы на свои вопросы на чистом линолеуме секционной.

– Она в порядке. Все такая же безрадостная, как воды Белого моря.

– Как думаешь, мне пригласить ее на свидание?

На мгновение их взгляды встретились. Симо считал, что высокий и худой Харинов – такой же пришелец с Луны, как и молчаливая женщина-криминалист. Так почему бы этим двоим не образовать союз лунных жителей?

– Попробуй. Только, умоляю тебя, не шути при ней, – посоветовал Симо.

Усмехнувшись, Харинов вернулся к вскрытию. На его желтоватом лице с ввалившимися щеками играл румянец.

– Срезанные груди и вагинэктомия говорят о попытке смены пола. Успешной на… ну, пусть этак процентов на пятьдесят. И на все сто – насильственной. – Харинов пригляделся к ранам на груди девушки и опустил взгляд ниже. – Грубая ампутация молочных желез и крайне аккуратная работа с вульвой трупа. Не исключено, что к моменту проведения вагинэктомии девушка смирилась с происходящим и позволила неизвестному завершить работу с должной тщательностью.

– Или же она была без сознания, – угрюмо подсказал Симо.

– Или же она начала получать удовольствие, – возразил Харинов и хохотнул, сообразив, что взобрался на очередную вершину цинизма.

Видя, как Харинов, поигрывая ножиком, выполняет разрез на груди трупа, Симо ощутил, как губы попытались сжать фильтр несуществующей сигареты. Он сунул руку в карман пальто, чтобы достать «Никоретте», но сразу отказался от этой идеи. Ему не хотелось что-либо жевать в морге, даже заменитель никотина. Раздался хруст вскрываемой грудной клетки, и желание закурить переросло в нестерпимое жжение где-то в глотке.

Пытаясь отвлечься, Симо взялся за смятый клочок бумажки и бусину, которые Назар получил от рыбака. Конечно, эти вещицы следовало передать в лабораторию, но сейчас это не имело значения, поскольку бумага и бусина уже побывали в руках уймы людей. Так что изначальные отпечатки пальцев, если они и имелись, к этому моменту были безнадежно заляпаны или стерты.

Он еще раз углубился в изучение списка. Снова отметил, что буквы выведены чересчур усердно – не так рублено, как на трупе. Так обычно пишут дети, еще не зная, что вскоре жизнь потребует от них не красоты написания, а скорости.

Неизвестным с острова Сирены Амая требовались, казалось бы, несочетаемые вещи:

Прорезиненные сапоги (размеры 40 и 42) – 5 пар.

Витамины для беременных – 20 шт.

Семена картофеля «Лакомка» – 30 шт.

Семена свеклы «Пиковая дама» – 25 шт.

Семена моркови «Рубиновая» – 30 шт.

Семена капусты «Белорусская» – 40 шт.

Тонкогубцы – 1 шт.

Портновские кусачки – 1 шт.

Сборочный коврик – 3 шт.

Кримпер – 1 шт.

Застежки для бижутерии – 60 шт.

«Супрастин» – 30 шт.

«Хлоропирамин» – 30 шт.

«Спазмалгон» – 50 шт.

«Кеторол» – 70 шт.

«Найз» – 40 шт.

«Черная книга» (Холокост) – 1 шт.

Симо нахмурился. Понятное дело, речь шла об упаковках, а не о тридцати семечках, из которых вырастут тридцать морковок, и не о тридцати таблетках от аллергии. И рыбакам удавалось без лишнего шума доставать столько лекарств? Харинов тоже видел список и однозначно указал, что подобного рода обезболивающие назначаются при болевых синдромах, характе́рных для воспаления связок и дьявольских сращиваний.

«Дьявольское сращивание». Симо тогда впечатлило это словосочетание, хотя ничего конкретного, кроме язвительного обозначения процесса заживления, оно в себе не несло.

Однако это не помешало разуму сотворить образ темных фигур, будто сошедших со страниц творчества Лавкрафта[1]1
  Говард Филлипс Лавкрафт (1890–1937 гг.) – американский писатель, работавший в жанре ужасов, мистики и научной фантастики.


[Закрыть]. И эти дикие, немыслимые существа, в которых едва угадывались очертания людей, скользили сквозь морскую темень на лодках. Они упрямо плыли к берегу, чтобы забрать свои средства от аллергии и пять пар прорезиненных сапог сорокового и сорок второго размеров.

Но для чего им могла понадобиться книга об ужасах холокоста?

Ход мыслей следователя нарушил приятный баритон Харинова.

– Симо, пам-парам, результат! Наша девочка захлебнулась. Впрочем, это ничего не меняет: через минуту-другую она умерла бы от кровопотери. В воде пробыла не больше суток. Посмотри-ка сюда.

Симо без особого желания поднялся со стула и подошел к секционному столу. Неизвестная напоминала экзотический цветок – влажный, смердящий и вывернутый наизнанку.

– Обрати внимание на эпидермис ладоней и подошв. Симо, это «рука прачки», – сказал Харинов так, будто знакомил между собой гостей банкета. – Эпидермис бело-серый, набухший. Пробудь она в воде чуть больше, и мы увидели бы формирование «перчаток смерти».

– Как это? – спросил Симо и тут же пожалел о заданном им вопросе.

Широко улыбаясь, Харинов произнес:

– Это когда кожа слезает, будто перчатки. Или носки.

Парень, выполнявший роль технического регистратора, вздохнул. Харинов расхохотался и попытался толкнуть следователя кулаком в плечо, чтобы тот оценил шутку, но вовремя вспомнил о перепачканных перчатках.

– Кстати, что любит Лина? – поинтересовался Харинов.

Симо ошарашенным взглядом окинул его с головы до ног, удивленный столь быстрой сменой темы. «Он безнадежен», – наконец подумал он и направился к своему месту.

– Расскажи ей про эти «руки прачки».

– Ты шутишь? Она же это знает.

Харинов сказал еще что-то, но Симо не стал слушать. Он пытался увязать мертвую девушку и остров, на котором, если верить слухам, никого не было… кроме мрачных фигур из воображения, нуждавшихся в предметах из списка.

– Только не уходи, Симо, – сказал Харинов и широко улыбнулся. – Мы еще не заглянули в желудок и кишечник нашей девочке. Любопытно, она откапывала этими лапками червяков? Знаешь, как называется подобное отклонение в развитии плода?

– Нет, – с усталостью отозвался Симо.

– Эктродактилия! Ду-да! Ду-да!

Вид запевшего Харинова окончательно привел Симо в смятение. К счастью, в этот момент в секционную вошел Назар.