Текст книги "Сирены Амая"

15. «Твисты планеты»

Из ежемесячной газеты «Твисты планеты», № 6, июнь, страница 2:

ОСТРОВНОЙ ГИГАНТИЗМ:

ПРАВДА ИЛИ ВЫМЫСЕЛ?

«В рубрике „Земля чужая“ мы продолжаем публиковать интервью с различными деятелями науки. На этот раз в редакции „Твистов планеты“ побывал Альберт Феликсович Баданин, профессор Института биологической систематики имени К. М. Бэра, известный своим экстравагантным научным трудом „Бег в легочных мешках“. Беседа, как обычно, проходила в формате вопрос-ответ.

Вопрос: Альберт, добрый день. Спасибо, что уделили нам время. Давайте начнем с самого простого. Что такое „островной гигантизм“?

Ответ: Добрый день, добрый. Грубо говоря, „островной гигантизм“ – это феномен. Биологический, разумеется. И в первую очередь он связан с так называемой островной изоляцией. Согласно правилу Фостера, отдельный биологический вид с каждым следующим поколением может увеличиваться или уменьшаться в размерах, находясь в прямой зависимости от ресурсов острова или хищников.

Вопрос: Уменьшаться?

Ответ: Да. Но это уже „островная карликовость“: когда из-за недостатка пищи биологический вид становится меньше или попросту вымирает. Зачастую это связано с тем, что в ограниченном пространстве шансы на выживание выше у особей маленького размера. Островные лисицы с Канальных островов, флоресский человек, также известный как „хоббит“, – примеров много.

Вопрос: Погодите, вы сейчас на полном серьезе сказали „хоббит“?

Ответ: Именно так я и сказал. На полном серьезе. Полагаю, Толкин был бы счастлив, доживи он до две тысячи третьего года, когда на острове Флорес были обнаружены тысячелетние останки „хоббитов“.

Вопрос: Невероятно. Похоже, у нас с вами появился повод для еще одной встречи. Но вернемся к „островному гигантизму“. Как вам известно, в конце апреля текущего года всю страну потрясла история Сирен Амая. Что вы об этом думаете?

Ответ: Что я думаю… Думаю, все, что случилось с той группой и происходило на острове, – ужасная, ужасная трагедия. А вообще, если говорить об „островном гигантизме“, Сирены Амая – классический пример того, как некоторые биологические виды, имея необходимый запас ресурсов и среду, свободную от хищников, могут вырасти до феноменальных размеров.

Вопрос: Какие крупные виды животных были обнаружены на Сиренах Амая, Альберт?

Ответ: Ну, по большей части это травоядные животные из биома „Тайга“ – зайцы, бурозубки, кабарга, косули. Самый крупный обнаруженный заяц имел вес немногим больше пятидесяти семи килограммов, представляете?

Вопрос: Пятьдесят семь килограммов? Удивительно! Не хотелось бы случайно натолкнуться на такого монстра на улице. А вам?

Ответ: И мне. (Альберт смеется.)

Вопрос: Как известно, на острове обитала религиозная община. „Дети Амая“. Выходит, человек тоже занимал определенную нишу в островной изоляции, однако его присутствие не повлияло на рост животных. Точнее, не замедлило его и не остановило. Почему так?

Ответ: Насколько я знаю, общине вполне хватало пищи, получаемой от ведения хозяйства. Куры, овцы. Охотой Дети Амая промышляли только по необходимости. Больше рыбной ловлей. К тому же община не держала собак или каких-то иных одомашненных хищников, которых можно было бы отнести к интродуцированным.

Вопрос: Интродуцированным?

Ответ: Чужеродным. Завезенным на остров в результате деятельности человека.

Вопрос: А давайте немного пофантазируем, Альберт. Можно ли предположить, что изолированный человек, имея неограниченный доступ к пище – самой вкусной и, конечно же, полезной – и не имея врагов, сумеет увеличить размеры в следующих поколениях?

Ответ: Это маловероятно. Скорее всего, первые испытуемые попросту разжиреют и утратят всякую привлекательность для противоположного пола. На том, полагаю, эксперимент и закончится.

(Смеются все.)

Вопрос: Прежде чем мы продолжим, Альберт, хотелось бы задать вопрос, который интересует всю редакцию „Твистов планеты“. Почему ваш труд о загадках легочной системы насекомых получил такое название: „Бег в легочных мешках“?

Ответ: О, это просто. Название придумал мой младший сын. Головастый парень, надо сказать. И я подумал: а почему бы и нет?»

(продолжение на стр. 11)

16. Дозорный

Кусок вяленого мяса разжевывался с трудом, но Тео знал, что если отнесется к процессу жевания спустя рукава, то уже через пару часов в животе появятся боли. Поэтому он старался изо всех сил, тщательно работая челюстями. Кроме того, он внимательно осматривал горизонт. Материк почти терялся из виду, закованный в утреннюю дымку.

Еще Тео с интересом заглядывал в потрепанную книгу, которую притащил с собой. «Мауса» Арта Шпигельмана он зачитал буквально до дыр и сейчас заново знакомился с историей в картинках про мышей-евреев и котов-нацистов. В общине было не так много книг для чтения, но почти все они говорили об одном: о злости, которая бесконечно бушует на материке, и о странных существах, которые шагают на длинных ногах по океанам, чтобы взглянуть на жидкие часы. Словом, каждая книжка уговаривала остаться на острове.

Будь Тео понастойчивее, ему бы разрешили брать с собой даже тот засаленный альбом с глянцевыми страницами, на которых тигры охотились за гранатовыми зернышками. Но какой прок в одних картинках, если к ним нет интересных слов? Вдобавок Антеро обещал, что скоро у них появится новый экземпляр «Черной книги». Предыдущий окончательно истрепался.

Злодеяния, творимые на материке, по-настоящему захватывали Тео. Он и не догадывался, что буквы и картинки выполняют роль ошейника. Скажи ему об этом, и он только пожмет плечами. Парень верил, что живет в лучшем месте на всем белом свете. Хотя бы потому, что тут не хозяйничают коты-нацисты и не шляются непонятные евреи, которых все умудряются обижать.

Тео оторвал взгляд от комикса и, прищурившись, увидел, что в сторону острова направляется катер. Суденышко медленно двигалось по застывшим волнам.

С высоты в пятьдесят метров все казалось таким – маленьким и медленно двигавшимся.

Такой же букашкой, точкой с ручками и ножками, выглядел для внешнего мира и сам Тео. Иногда он, когда уставал пялиться на море или читать, раздевался и выплясывал нагишом, дразня тех, кто проплывал мимо на судах. Он кривлялся и тряс задницей, не имея ни малейшего понятия, являются его действия оскорбительными или нет. Кто этих загадочных существ разберет, а?

Неожиданно Тео пришел к выводу, что доставшийся ему кусок сушеной зайчатины содержал в себе слишком много соли и жил. Настроение окончательно испортилось. Он так и не позавтракал, а живот уже болел, словно там завелись капризные жуки.

Чтобы хоть как-то отвлечься от кишечных мук, Тео уставился на катер, гадая, кто или что могло на нем плыть. Его воображение, такое же больное, как и он сам, подсказало, что за штурвалом стоит большой богомол, пока его жена, огромная богомолиха, занявшая собой всю рубку, нежно покусывает ему голову.

– Съешь его, жук! Съешь! – заорал Тео.

А потом в его груди заворочалось беспокойство.

Что бы богомолы ни задумали, они явно планировали посетить остров, святая святых, обитель Красного Амая. Катер, сменив направление, теперь двигался вправо, словно ища место, куда можно пристать. Солнечный луч высвечивал суденышко, и потому оно было четко различимо на фоне сонных волн.

Конечно, Тео мог бы взять бинокль, которым его снабдили, и попытаться рассмотреть, чем там заняты богомолы. Но это означало бы, что придется вспомнить о том, что у него есть худший глаз. Левый глаз Тео от рождения напоминал маленький шарик, в который забыли вкачать воздух. Вдобавок парень, чья правая рука тоже не пожелала расти начиная с десятилетнего возраста, не догадывался, что бинокль можно использовать как подзорную трубу. Один глаз – одна линза.

«Богомолы» тем временем осторожно двинулись влево, огибая пенные скалы острова с восточной стороны. Тео вскочил, сдвинув циновку дозорного, и бросился в можжевельник. Вытянув шею, он едва не соскользнул с обрыва, пытаясь разглядеть из кустарника катер. Тот замер, сделал рывок в сторону отвесного берега и поплыл дальше. Через тридцать метров он опять остановился.

– Съешь его! – выкрикнул Тео.

Но «богомолы» не спешили поедать друг друга. Они продолжали искать место, откуда можно было бы ступить на остров.

До Тео наконец-то дошло, что нужно предупредить о «богомолах» остальных.

17. Марьятта и Яма

Снизу раздался скрип, и Марьятта вздрогнула. Ей снились твари, кружащие над островом. Не больше десяти, они порхали в темноте и пронзительно кричали. Эти тошнотворные создания, напоминавшие сшитых воедино женщин и птиц, утаскивали мужчин и калечили когтями детей. У одной из тварей было лицо Марьятты – испуганное, с искусанными до крови губами.

Марьятта отняла голову от подушки и ощутила во рту соленый привкус. Сообразила, что во сне действительно прокусила губу. Внизу, на нижней койке, с тяжелым сипением натягивал сапоги Димитрий. Несложно было догадаться, куда спешил этот пожилой увалень с белой бородой, вогнутыми внутрь желтыми зубами и тупым взглядом.

Димитрий поднялся, и холщовая ткань его штанов в области паха вздулась.

«Даже тебе с этим не совладать, да, Димитрий?» – мысленно спросила Марьятта, когда тот вышел.

Как правило, женщины и мужчины спали в разных домах общины – по четверо, шестеро, а иногда и ввосьмером. Если набивались дети, то и того больше. Но одинаково противно пахло в любом спальном помещении. Чем-то съедобным и вместе с тем тошнотворным. А все потому, что они были грязными животными, лишенными одиночества. Все до единого.

Именно так Марьятта понимала главный недостаток общины.

Какая-то ее часть верила, что дети Саргула, облачного демона, живут по другим законам. И у женщины не бывает больше одного мужчины, а дети принадлежат только ей, потому что она, и только она вытолкнула их из своего чрева. А еще такая женщина имеет право на мужчину до конца своих дней – и никто не лишает ее этого права, намеренно уродуя ее тело.

Спину ломило после вчерашней работы в поле, и Марьятта, чтобы не удариться о низкий потолок, пахший землей, бочком соскользнула со второго яруса кровати. Рубцы на груди вспыхнули болью. Казалось, по телу протянули металлические струны, и они с каждым днем натягивались все сильнее, грозя лопнуть в любой миг. На этом фоне сорванный ноготь казался сущей ерундой.

Сегодняшний день тоже обещал быть тяжелым и трудным. Предстояла добыча каменного угля. Это была насущная необходимость, потому что деревья, которыми можно было бы растапливать печи, служили укрытием от Саргула.

Стараясь не шуметь, Марьятта потянулась за сапогами. Она попыталась припомнить имена остальных четырех мужчин, которые еще спали и с которыми провела ночь под одной крышей, но быстро оставила эту затею. Да и зачем? Она просто зашла в первый попавшийся «мужской» дом и улеглась. Женщины уже давно не пускали ее к себе.

В общине отсутствовало такое понятие, как личное имущество, поэтому был велик риск не найти поутру свою одежду. Иногда приходилось натягивать чужое одеяние, если оно, конечно, подходило по размеру. Экотаонам в этом смысле везло. Никто не хотел брать вещи тех, кто на выходе в мир перепутал мужскую и женскую двери.

Обмотав свои уродливые ступни пожелтевшими портянками, Марьятта со стоном надела сапоги. На эти вещи не позарился даже Димитрий.

Наконец она подошла к двери и толкнула ее. Серый утренний свет ударил в глаза.

По улицам общины, обсыпанным старой хвоей и куриным пометом, тянулся запах свежего хлеба. Женщины готовили завтрак. Только мужчины имели право на дополнительный час сна, чтобы хоть как-то компенсировать изнурительный труд, но эта привилегия не уменьшала ненависти Марьятты к собственному положению. Да и ранний подъем был ей привычнее. Раньше, с другими девочками, она мастерила украшения – бесполезные здесь, но ценные там, на материке.

Она обогнула дом старейшины. Антеро был единственным, кто имел собственное жилище, хоть то внешне и не отличалось от остальных. На этом имущественные привилегии мерзкого старика заканчивались. Об остальных можно было только догадываться.

Однако в это мгновение Марьятту волновало нечто другое. Ей хотелось убедиться, правильно ли она истолковала намерения Димитрия, отказавшего себе в лишних минутах сна ради похоти.

Вскоре она добрела до утоптанной площади, в центре которой находилась Яма Ягнения.

Яма Ягнения представляла собой здоровенный каменный колодец без бортиков. Около семи метров в глубину и чуть меньше шести в диаметре. Внизу находилось ведро для нечистот и постель, собранная из бобовой соломы и нескольких одеял из овечьей шерсти. Температура здесь никогда не падала ниже двадцати двух градусов даже зимой, так что женщины и мужчины спускались сюда круглый год.

На дне колодца, раскинув белые ноги, со слезами на глазах вскрикивала Санна, тридцатилетняя кухарка с кожей, напоминавшей цветом и внешним видом овечий творог. И на этом рыхлом пьедестале елозил Димитрий, спустивший штаны до колен. Недоумок упрямо не замечал, что причиняет Санне боль.

«Это мерзко. Это так… мерзко! – Глаза Марьятты широко распахнулись. – Здесь… здесь все не так. Не хватает кучи веток. Да. И огня. Побольше! И чтобы Димитрий завизжал, когда пламя лизнет эти его волосатые штуки. И…»

Рядом раздался смешок, и Марьятта вздрогнула. К краю колодца подошли девочка и мальчик – улыбчивая горбунья в сарафанчике и большеголовый обладатель пиджачка и холщовых штанов, как и положено будущему мужчине. Обоим на вид было не больше двенадцати. Действо внизу пробудило в них взрослую рассудительность.

– Скоро и я буду рожать Красному Амаю детей, – серьезно сказала девочка. Ее лицо с крупными губами просветлело. – Ты придешь ко мне, Арту?

– Как и к любой другой невесте Амая, – так же серьезно ответил мальчик.

Они рассмеялись, мгновенно позабыв о сплетении тел на дне колодца, и отбежали. Их внимание привлекла крупная белка, замершая на стволе сосны головой вниз. Дети затянули дразнилку: «Ай-лю! Ай-лю! Грызи деток, люби землю, глупая белка! Ай-лю!» Белка, едва не упав, бросилась наутек.

«Не придет он к тебе, если твои ступни похожи на птичьи», – с тоской подумала Марьятта.

Теплота в сердце, вызванная появлением детей, таяла. Марьятта была им матерью. Таковой считалась любая женщина в общине. То же касалось и мужчин. Дети принадлежали всем. Но так не должно было быть.

Марьятта ощутила нестерпимое желание рассказать об этом. Хоть кому-нибудь. Захотелось отправиться на берег и там, смотря на далекий материк, исповедаться. Воплем избавиться от всего, что накопилось внутри. Но это быстро прошло. В конце концов, жалеть себя можно было и в процессе сдирания кожи о добываемый уголь.

Едва она повернулась в сторону восточной тропинки, намереваясь отправиться к маленькому руднику, как перед ней пролетело нечто взлохмаченное.

Это был Тео, глупый дозорный, отвечавший за наблюдение за морем и небом. Взволнованный, с вытаращенным здоровым глазом и выкаченной голубой бусиной второго, он остановился посреди общины и заорал:

– Богомолы! Лодка! Их двое! И они не жру-ут друг друга!

– Богомолы? – Марьятта в растерянности огляделась и только потом сообразила, что имел в виду увечный крикун.

Тео не отличался большим интеллектом, но с лихвой компенсировал его зоркостью здорового глаза. Впрочем, это не мешало ему эту самую зоркость усердно тупить с помощью чтения. Иногда Тео замечал корабли или птиц Саргула, направлявшихся в сторону острова, и тогда вся община узнавала о приближении котов-нацистов, тигров с гранатовыми зернышками в усах, евреев и всех тех, кого мог вообразить разум Тео.

И сейчас это были богомолы.

Погрузившись в свои мысли, Марьятта не сразу заметила Антеро. Старика, видимо, привлек вопль Тео. А вообще он имел пугающую способность появляться там, где его меньше всего ждали. В сапогах, широких штанах, сорочке и пиджаке, Антеро не отличался от остальных мужчин. Но Марьятта знала, что это не так. Ум этого ублюдка был острее, чем прибрежные скалы.

Антеро приобнял Тео, и тот от неожиданности чуть не выронил книжицу, которую брал с собой в дозор. Те, кто это видел, заулыбались невозможными безобразными улыбками. Но только не Марьятта. Она не сводила глаз со старика, ожидая его слов.

– Дети Амая, сюда направляются чужаки! – скорбным, но в то же время лукавым голосом объявил Антеро. И столь же скорбным, но в то же время лукавым взглядом оглядел всех. – Встретим их. Встретим так, как мы умеем… со всей кротостью Амая.

Марьятта не сдержалась и ахнула, потому что «кротость Амая» означало лишь одно – смерть. Разумеется, на ее памяти уже кончали чужаков. И не единожды. Кому-то везло больше, кому-то – меньше. Зависело от пола чужака. Но в итоге все заканчивалось одинаково плохо. Впрочем, Марьятте хватало впечатлений и от того, что иногда убивали своих.

Но разве не было это для нее шансом спастись? Разве не подслушал Саргул ее мольбы, пока Амай в сортире мучился глухотой и недержанием?

Марьятта замерла, лихорадочно обдумывая свои последующие действия.

Из книги «Сирены Амая: история шокирующего расследования», Ярослав Доргун, издательство «Черная Древесина», 2023 г., страница 204

«Быт Детей Амая переполняли столь невозможные и жестокие обычаи, что у любого цивилизованного человека, будь он хоть трижды тупицей, волосы встанут дыбом. То же было и с вашим покорным слугой.

Одной книгой не охватить все те зверства, которые много лет творились на Сиренах Амая. Но я попробую. И начну с так называемой Ямы Ягнения.

Первое, что бросается в глаза – название. И если со словом „яма“ все более-менее понятно, то слово „ягнение“ вызывает определенные вопросы. Глагол ли это? Проклятие? Что это? Толковые словари Ожегова, Кузнецова и Ушакова, к сожалению, не поясняют. Однако – и это важно – словари дали определение такому слову, как „ягниться“.

Ягниться – означает рожать ягнят.

„Овечьи роды“, „овца рожает“, – понимаете, о чем речь? Волоски на вашем загривке уже должны плясать от ужаса румбу.

В центре общины находилась яма, предназначенная, судя по названию, для домашнего парнокопытного на сносях! Хочу, чтобы это навсегда въелось в ваш разум, как навсегда въелось в мой.

Яма Ягнения выполняла функцию публичного дома, в котором за всех согласно графику отдувалась одна-единственная путана. То, что происходило на дне, было жестоко.

Впрочем, подобная жестокость случалась в мире. За примерами далеко ходить не надо. На той же Камчатке лишь в начале XX века хозяин прекратил предлагать гостю собственную жену. Но самым близким к тому, что происходило в Яме Ягнения, будет обычай африканских пигмеев, заключавшийся в том, что с невестой пять дней подряд занимались сексом товарищи жениха.

Правда, в нашем случае речь идет не о пяти днях и дружках счастливого идиота, а о трех днях и всем мужском населении общины, достигшем пятнадцатилетнего возраста. И происходило это, как вы понимаете, на дне той самой чертовой ямы.

Полноправной женщиной считалась девочка тринадцати-четырнадцати лет. А это налагало на нее определенные обязательства. Девочка попадала в очередь, которую вела одна из матрон, и когда приходил срок, абсолютно голая спускалась в Яму Ягнения. В это время к ней мог наведаться любой мужчина, чтобы передать свое семя. И девочка, на тот момент уже девушка, не имела права отказать.

Три дня бесконечного приема животных, представляете?

Дети, рожденные в результате подобного безумия, считались общими.

Фертильным женщинам приходилось спускаться в Яму Ягнения раз в восемь месяцев. В среднем. И так до тех пор, пока они не утрачивали способность к деторождению.

Нужно ли говорить, что в общине процветало кровосмешение всех видов?

Как ни прискорбно это признавать, но женщинам в общине Дети Амая отводилась роль овец. И этим овцам полагалась своя чудовищная и бесчеловечная яма.

И не менее чудовищным было происходящее с теми, к кому в Яму Ягнения так никто и не спустился…»

18. Знамение

– Беспокоитесь, Ева?

Вопрос не был каким-то особенным или неожиданным и подразумевал простой ответ, потому что был задан, как казалось Еве, исключительно из вежливости.

Взглянув на Симо, она поняла, что это не так. Следователь, еще вчера щеголявший в твидовом пальто и начищенных ботинках, сейчас напоминал арктического торговца оружием, пытавшегося понять, не пальнут ли в него из собственного товара. Не последнюю роль в формировании криминального образа Симо играли его черные штаны и черная куртка с капюшоном, отороченным искусственным рыжим мехом.

– Нет. То есть… да, – промямлила Ева. Она ощущала себя зверьком, пытавшимся храбриться перед щелкающей пастью хищника. – Я, конечно, встревожена, но это больше походит на какую-то экспедицию, правильно? Ну, из тех, которые обычно смотришь по телевизору.

– Возможно. – Симо улыбнулся и подумал, что при просмотре телевизионных экспедиций никто не задумывается о том, что для съемочной группы уже все благополучно закончилось. – Вы готовы к тому, что нас может ожидать? Нам потребуется весь ваш интеллект.

Неожиданно Ева рассмеялась, и Симо растерялся, пытаясь понять, что он сказал не так.

– Извините, – проговорила девушка. Едва не попав по очкам, она пару раз махнула ладошкой у лица, словно отгоняя смех. – От меня много чего за жизнь требовали: подчинения, хороших отметок, тишины. Но интеллекта – никогда.

– Значит, я буду первым, Ева.

Это окончательно смутило их, и разговор угас.

«Северная Звезда», покачиваясь на волнах, стояла на якоре в каких-то тридцати метрах от песчаной отмели. Ближе подходить было опасно. Путь от материка до этой точки занял не больше часа, из которого минут тридцать пять ушло на визуальный осмотр юго-восточной и восточной сторон острова. Тео, наблюдавший из своего гнезда за перемещениями «Северной Звезды», удивился бы, узнав, что «богомолы» высматривали признаки жизни на скалах.

Сирены Амая, до которых теперь было рукой подать, выглядели крепостью, раскрашенной в серые и зеленые цвета. Скалы, потемневшие от брызг, поднимались чуть ли не отвесно, пока не начинали светлеть там, куда не доплюнули волны. Еще выше просматривалась темно-изумрудная полоса тайги. В голубых окнах нависшего неба метались белые чайки.

На самом деле «Архипелаг» занимался не только наблюдением, пока «Северная Звезда» делала вид, что осматривается. За это время Евгений Голанов, отбросив рыбацкие замашки, проинструктировал группу, сообщив ей, где что находится. Под «где что», конечно же, подразумевалось оружие.

Говорил об этом сотрудник береговой охраны спокойно и рассудительно. Так, словно это и не означало, что к тому времени, как понадобится оружие, его или напарника уже не будет в живых. Заодно он показал, как пользоваться карабинами и пистолетами. Пары холостых щелчков хватило, чтобы Ева побледнела, а Харинов по-идиотски заулыбался и приподнял котелок.

Вдобавок они повторили порядок и сроки отчетов, хотя это и было обговорено еще вчера, когда экспедиция только затевалась. Каждые сорок минут после высадки «Архипелаг» должен выходить на связь с «Северной Звездой». После этого катер связывался с материком и держал ответ перед Чабаном. Получалась эффективная, хоть и не короткая цепочка.

Конечно, существовала вероятность, что «Архипелаг» сумел бы и сам достучаться до кого-нибудь на материке. До какого-нибудь дальнобойщика, накручивавшего в этот момент баранку. Но на это, учитывая ландшафт острова, плотность скал, расстояние и мощность переносных раций, надеяться не приходилось.

Сейчас все сгрудились у округлой платформы катера, предназначенной для плавания и прочего увеселения потенциально пьяной компашки. В надувную моторную лодку красного цвета, ловившую вибрации волн, полезли первые пассажиры.

Харинов и Лина пристроились на носу. Патологоанатом вел себя по-светски, разве что не предлагал спутнице выпить чаю перед тем, как этот надувной «Титаник» пойдет ко дну. Назар со скучающим видом зевнул и сел слева. Виктор Черкашин расположился у румпеля, готовясь к отплытию.

Оставались только Симо и Ева. Он подал ей руку и в который раз отметил, что касания девушки волнуют его. Ева осторожно ступила в лодку, и у нее подогнулись колени. Настолько все в лодке было пружинистым и непривычным.

– Каждые сорок минут, Симо, – напомнил Евгений Голанов. Ему выпало дежурить на «Северной Звезде».

– Я помню, Женя. Не беспокойся.

Но взгляд сотрудника береговой охраны говорил, что он все-таки беспокоится.

Мотор лодки взревел, и красно-черный плотик понес людей к берегу.