Текст книги "В океане"

Глава восьмая
АМПУЛА, СЧЕТ И НОЖ

Седоголовый медицинский эксперт, склонявшийся над трупом, распрямился.

– Рана нанесена ножом в область сонной артерии. Смерть в этом случае наступает мгновенно. В области виска – след от удара о тупой предмет. Судя по положению тела, убитый при падении ударился головой об угол стола.

Майор Людов не спеша осматривал комнату.

Это была довольно большая комната с низким, коегде покрытым пятнами сырости потолком.

От обстановки веяло странным сочетанием кокетливой женственности, обывательского уюта со следами беспорядка и смерти.

На стенах, лоснящихся голубой потрескавшейся краской, пестрели коврики, цветные тарелочки, веера открыток.

Широкая никелированная кровать, рядом с занавешенным окном, розовела атласным стеганым одеялом… Вздымалась белоснежная горка подушек…

Между окном и кроватью висело большое прямоугольное зеркало в темно-красной лакированной раме.

На столе поблескивали в электрическом свете непо-чатая бутылка портвейна, рядом – полувскрытая консервная банка.

С одной стороны стола край скатерти был отогнут, белели листы заполняемого сотрудником милиции протокола.

На полу у стола, под пикейным покрывалом, по-видимому снятом с постели, проступали неподвижные очертания тела.

– Да, – сказал сотрудник милиции, отрываясь от протокола, – трудно словесный портрет потерпевшего составить. Лицо даже как будто приятное, а не запоминается совсем. Нос обычный, уши в норме, цвет лица неопределенный…

Людов осторожно взял со стола, рассматривал на свет плоскую ампулу, полную прозрачного вещества. Ее нашли зашитой в лацкане пиджака убитого.

Все находившиеся в комнате знали: тайным агентам иностранных разведок, переходящим границу, строго предписывается – при аресте разгрызать ампулу с мгновенно действующим ядом. Но смерть незнакомца наступила не от яда…

– А куда девался пистолет? У кого есть это – должно быть и оружие, – сказал, кладя ампулу на стол, Людов.

Сотрудник милиции оторвался от протокола.

Оружие, похоже, было… На подкладке внутреннего кармана пиджака убитого имеются потертость и жирные пятна. Оставлены, как считаю, пистолетом, товарищ майор.

А это что?

Людов кивнул на смятый, запачканный бланк, лежащий рядом с протоколом, среди вещественных доказательств.

Счет домоуправления за квартиру. Обнаружен на полу, около двери, с грязевым следом подошвы на нем.

Товарищ Савельев, – сказал Людов. – Этот счет и пыль с ботинок убитого сдайте в лабораторию на экспертизу.

Он взглянул на сотрудника милиции.

Отпечатки пальцев с ручки ножа вы, конечно, уже сняли?

Сняты, как положено, товарищ майор. В кабинет дактилоскопии вы их сдадите?

Людов кивнул. Сотрудник милиции встал, хрустнул пальцами, пододвинул Людову листы протокола, уступая место.

Людов сел к столу, пробежал мелко исписанные страницы. Сотрудник милиции склонился над его плечом.

Вот записано в протоколе о счете… Его дворничиха сюда сегодня вечером принесла. Тому назад часа два.

Значит, часов около семи… Кому она счет вручила?

Некому было вручить. Постучалась, никто не открыл. Она счет под дверь просунула, в щелку.

Сотрудник милиции взял со стола фотоаппарат, закрыл футляр, щелкнул застежкой.

– Ну, товарищ майор, как приказано, передаю дело. Поскольку пахнет политикой – вам и книги в руки.

Он усмехнулся – слегка виновато.

– Дело мутное, нужно прямо сказать. И пожалуй, прохлопал я тут кое-что… Зря не задержал этого матроса.

Людов снял, стал тщательно протирать очки. Белый китель образовывал глубокие складки между сутулыми плечами и грудью майора.

Вы имеете в виду Жукова?

Да, этого матроса.

В его показаниях, судя по протоколу, есть только одно сомнительное место. Он показывает, что, когда увидел убитого через окно, комната была заперта. А потом дверь оказалась открытой.

Да, патруль обнаружил полуоткрытую дверь. Но ведь патруль-то привел сам Жуков.

Людов подошел к окну, смотрел на слегка отодвинутую с краю занавеску, обнажавшую узкую полоску стекла.

Жуков показывает, что сквозь этот просвет увидел снаружи тело?

Сквозь этот…

Не откажите в любезности, Василий Прокофьич, – повернулся Людов к Савельеву, – выйдите и посмотрите, откуда Жуков глядел.

Савельев, вышел из комнаты. Через минуту возвратился.

– Ну, что увидели? – спросил Людов.

Странное дело, товарищ майор, не видно тела сквозь щель… Часть пустого пола – и все.

Следовательно, – сказал сурово майор, – приходится или подвергнуть сомнениям показания Жукова… Или предположить, что в тот промежуток времени, когда Жуков вызывал патруль, потерпевший передвинулся в другую часть комнаты…

Не оставив кровяного следа? – перебил сотрудник милиции. Но Людов как будто не слышал вопроса.

Или же допустить, что кто-то, находившийся в комнате, когда стучался Жуков, перетащил потом убитого на другое место.

Но зачем, товарищ майор? – спросил удивленно Савельев.

Валентин Георгиевич пристально всматривался в электроутюг, стоящий на туалетном столике, у кровати. Прошел к столу, наклонился над телом.

Установить причины этого и является одной из наших задач. Так же как и то, кто таков человек, затаившийся здесь, пока Жуков стучался снаружи.

Что-то очень похоже на детективный роман, – усмехнулся Савельев. – Убийца, ждущий в запертой комнате… Переместившийся труп…

Не забывайте, что материалы для романов, как правило, берутся из жизни, – улыбнулся ему из-под очков Людов.

Агеев и Жуков быстро шли к городу мимо кораблей и портовых построек. Над пирсами блестели фонари, над темными водяными излучинами – судовые огни и сигналы.

Кончилась военная гавань. У стенок чуть покачивались рубки и мачты рыбачьих шхун и баркасов, покрашенные в синий, зеленый, желтый цвета. Свернутые паруса – длинные остроконечные жгуты – темнели среди чуть видных на фоне вечерного неба снастей. На широких каменных плитах пристани были расстелены для просушки длинные сети вернувшихся с лова судов.

Путь в город вел по широкому шоссе мимо наваленных по обочинам разбитых проржавленных вражеских автомашин и танков, мимо исковерканных зенитных орудий, причудливыми очертаниями высившихся в полутьме. «Сколько времени, как кончилась война, а железный лом отсюда нам еще возить и возить», – подумал боцман, отбрасывая с дороги попавшийся под ноги раздавленный фашистский противогаз.

Все четче вставали впереди городские огни. Домики, стоявшие поодаль один от другого, огороженные неизменными штакетниками, теперь сменялись сплошными рядами домов. Городские постройки толпились треугольниками черепичных крыш, чернели узкими прорезами окон.

И снова начинались провалы мрака. В сгущающейся темноте было видно, что во многих домах нет стекол, высокие подоконники опалены пожарами, бушевавшими здесь много дней назад.

Становилось людней. В полосах света возникали силуэты прохожих. Женские лица выглядывали из окон. Но и здесь то и дело груды щебня пересекали дорогу, сверху нависали кронштейны разбитых балконов, полусорванные вывески с фамилиями бывших владельцев предприятий. А дальше снова мерцал неяркий фонарный свет, взлетало ослепительное пламя электросварки, слышались голоса рабочих, повизгивание лебедок, поднимающих вверх штабеля кирпича.

Плотники двигались на подпорках лесов, каменщики раскачивались в подвесных беседках. На расчищенных пустырях, рядом с приземистыми древними домами, там и здесь вырастали коробки новых многоэтажных корпусов.

Пройдя мимо старинного памятника морякам – героям Гангута (фашисты, заняв базу, вывезли за город, пытались уничтожить массивный гранитный обелиск, а он вот восстановлен на прежнем месте, темнеет шлифованными гранями в освещенном сквере!), Жуков свернул в еще более узкий лабиринт переулков.

Он оглянулся, замедлив шаг.

Мичман немного отстал, задержался на выходе из сквера, среди темного кустарника, обнесенного низкой чугунной оградой.

В сквере шуршал опавшими листьями ветер.

Висячий фонарь на площадке у обелиска скупо освещал листву деревьев, гладкие ступени постамента, решетчатые, выгнутые спинки скамеек на бульваре. Кто-то встал с дальней скамейки. Среди черных стволов двигался, удаляясь, неясный силуэт женщины.

«Не Клава ли?» – подумал Жуков.

Мичман напряженно всматривался в силуэт.

– Татьяна Петровна? – услышал Жуков его удивленный, нерешительный оклик.

Силуэт растаял в темноте, исчез за дальними стволами деревьев.

– Товарищ мичман, вы что? – подошел к Агееву Жуков.

– Нет, это я так… обознался… Голос Агеева опять звучал твердо.

– Ну что же вы, товарищ старший матрос! Идите, указывайте путь.

Жуков зашагал в переулок. Агеев шел рядом.

Они вошли в сводчатые ворота одного из домов. Повеяло сырой прохладой.

В глубине прохода тускло светилось задернутое плотной занавеской окно. Рядом виднелась приоткрытая дверь. У двери прохаживался милиционер.

– Вот так мы и нашли ее приоткрытой, когда с комендантским патрулем сюда прибежали, – обернувшись к мичману, сказал возбужденно Жуков.

Под взглядом милиционера Агеев достал из кармана удостоверение. Коротко объяснил причину прихода. Мельком взглянул на Жукова, на его стиснувшие увольнительную пальцы.

Да ведь рассказывал ты, что заперта была дверь?

Была запертой, а как вернулся я с патрулем – смотрим, она уже открыта.

Милиционер пропустил их внутрь.

У стола сидел офицер в белом кителе, свет от лампы блестел на поношенных майорских погонах. Из-под круглых очков глядели внимательные впалые глаза.

Товарищ… майор! – По давней фронтовой привычке Агеев чуть было не назвал капитаном прославленного командира североморских следопытов.

Здравствуйте, мичман, давно не видались, – сказал Людов, вставая. Он протянул худые, узловатые пальцы, и Агеев радостно сжал их своей сильной рукой.

А я думал, демобилизовались вы, товарищ майор! – улыбался Агеев. – Философией, думал я, вы занялись, как грозились…

– М-да, философия… – Людов поправил очки. – Нет, не демобилизовался, Сергей Никитич… Так же, как и вы…

Фронтовые друзья жали друг другу руки. Оба – всегда сдержанные, владеющие собой – вложили в это пожатие огромное чувство…

– Чем обязан удовольствию видеть вас здесь, Сергей Никитич? – помолчав, спросил Людов. Еще по фронтовым дням помнил Агеев, что бывший командир североморских разведчиков никогда, ни по какому поводу не выказывает явного удивления.

Жуков остановился у двери. Так сердечно встретивший мичмана майор не взглянул, казалось, в его сторону ни разу, но Леонид ощущал, что прикрытые толстыми стеклами глаза словно пронизали его насквозь.

Кроме майора в комнате был еще совсем юный, подтянутый, что-то делающий у стола лейтенант.

Никаких признаков, что Клава возвратилась домой. Неужели не появлялась с тех самых пор? Или, может быть, ее уже допросили? А не случилось ли чего плохого и с ней? Страстно хотелось получить ответ на эти вопросы, но сначала нужно покончить с другим…

Вот он – этот злополучный нож… блестит на столе, куда положил его начавший вести следствие милицейский.

И эта страшная неподвижность застывшего возле стола, прикрытого покрывалом тела.

И этот душный воздух комнаты, в которой, еще совсем недавно, бывало, чувствовал себя так хорошо…

– Прибыл по приказу начальника экспедиции, товарищ майор, – докладывал неторопливо Агеев. – Может быть, помогу разъяснить что-нибудь… Поскольку в дело военнослужащий нашей части замешан.

Жуков невольно сделал шаг вперед.

Он вот, старший матрос Жуков. Есть у него сообщение…

Товарищ Жуков, хотите чем-нибудь помочь следствию? – спросил Людов.

Теперь ясно было видно сквозь круглые, выпуклые стекла, что у майора строгие, но совсем как будто не злые глаза.

– Так точно… – Жуков торопился высказать все, сбросить с души невыносимую тяжесть. – Хочу дополнить, что писал в протоколе.

– Василий Прокофьич, протокол! – сказал майор. Савельев протянул ему заполненный лист. Людов смотрел с подбадривающим выражением.

Жуков глубоко перевел дух, словно бросился в ледяную воду.

Нож этот… Я его сегодня здесь в комнате оставил… Он мой.

Да? Это ваш нож? – негромко переспросил майор. Жуков кивнул, ждал, опустив голову. Лейтенант порывисто придвинул к себе чистый лист протокола.

Почему раньше не сказали об этом? Как ваш нож сюда попал? – прозвучал голос лейтенанта.

Забыл его, как поссорились мы… На столе открытым оставил… Когда уходил, нож в сердцах и забыл…

Жуков поднял голову. Лейтенант глядел в упор острыми, немигающими глазами.

– С кем поссорились? – спросил лейтенант. – Ну с Клавой… с Шубиной, конечно.

На какой почве произошла у вас ссора? Вы ей ножом угрожали?

Не угрожал я ножом… Эти вот консервы им открывал… – Жуков говорил отрывисто, угрюмо, не глядя на ведущего допрос.

Может быть, на почве ревности поссорились? Потерпевшего к ней приревновали?

Жуков вскинул голову. Склонившись вперед, лейтенант продолжал всматриваться в него. Угрожающе покачивалась над листом бумаги черная блестящая авторучка.

– Слово моряка – я этого гражданина никогда раньше не видел!

Сказал это от всей души, искренне негодуя. Видел, чувствовал – лейтенант не верит ему.

Постойте, Василий Прокофьич, – прозвучал спокойный голос. С надеждой Жуков перевел взгляд на благожелательное, оттененное большими очками лицо. – Скажите, Жуков, когда вы смотрели в окно – заметили рядом с убитым свой нож?

Я ножа не заметил… Только руку видел да край пиджака…

А можете вспомнить, как лежал убитый – ничком или навзничь?

Ничком или навзничь? – Жуков старательно вспоминал. – Трудно припомнить… Пожалуй, что навзничь…

Покосился на очертания неподвижного тела и вздрогнул – умерший лежал ничком…

– Рука была ладонью вверх – как сейчас вижу. А точнее не скажу.

Майор был явно удовлетворен ответом.

А еще ничего необычного не заметили? Какогонибудь движения в комнате, звука?

Нет, не заметил… – Жуков лихорадочно думал… – Только вот когда к окну подходил, показалось мне – словно тень за занавеской прошла.

Тень? – переспросил Савельев.

Может, почудилось, – пробормотал Жуков. Он не мог больше выдерживать неизвестности, он весь истомился. – Товарищ майор, а Шубину Клаву вы видели? Не возвращалась она домой?

Нет, Шубину мы еще не видали, – с готовностью отозвался майор. – И на работе ее давно нет… Скажите, Жуков, где здесь в комнате обычно утюг стоит?

Утюг? – Он удивился вопросу. С удивлением покосился на Людова и лейтенант. – Не смогу сказать… Когда здесь бывал, никогда я не замечал утюга.

На туалетном столике вам его видеть не приходилось?

Жуков взглянул на столик. Среди флакончиков, баночек и статуэток сиял полированный сталью небольшой электроутюг…

– А кто его знает, – Жуков еле сдержался… «Уж не отвлекает ли просто мое внимание пустым разговором этот майор, чтобы потом задать неожиданно каверзный вопрос? Подозревает он меня, что ли?» – с внезапной неприязнью подумал Жуков. – Я, товарищ майор, когда сюда приходил, не об утюге думал…

Он горько улыбнулся собственной шутке, Но Людов глядел очень серьезно.

– Да, утюг обычно стоит, вероятно, не здесь. А сюда его поставили второпях, даже, видите, Василий Прокофьич, разбили эту фигурку…

Майор взял со столика фарфоровую обезьянку с отбитой головой, задумчиво вертел ее в пальцах.

Пропустите меня! Что здесь происходит такое? – послышался из-за двери испуганный и в то же время требовательный женский голос.

Товарищ сержант, пропустите, – сказал Людов, приоткрыв в прихожую дверь.

Глава девятая
ДЕВУШКА ИЗ РЕСТОРАНА

На пороге стояла девушка в светлом шелковом платье. Испуганно, хмуро смотрела из-под соломенной шляпки, сдвинутой на тонкие подбритые брови.

Ее дерзкие красивые глаза скользнули по лицам, по обстановке, задержались на прикрытом покрывалом теле. Припудренное лицо задрожало. Резко выделялись маленькая родинка на щеке и покрашенные лиловатые губы.

– Клава! – повернулся к ней Жуков.

Она будто не слышала его, застыв у порога. Лейтенант сделал предупреждающий жест. Жуков остановился.

– Войдите, гражданка Шубина! – сказал Людов. Она сделала два медленных, осторожных шага, не отводя от находящихся в комнате округлившихся, ставших очень прозрачными глаз. С ней вместе вошла в душную комнату волна приторно сладких духов. Она казалась очень молодой, но от взгляда боцмана не ускользнули чуть видные морщинки вокруг ее рта и около глаз.

И все же ей было с виду не больше двадцати двух – двадцати трех лет, и боцмана, еще дальше отступившего в угол, толкнули в сердце негодование и жалость.

Я не понимаю… Что случилось?.. – Она замолчала, опять обвела комнату тем же недоуменным прозрачным взглядом. – Кто это там лежит?

Сейчас узнаете все, если действительно не понимаете, в чем дело, – сказал Людов, пододвигая ей стул. Она села, сжимая сумочку из лакированной кожи.

Вы гражданка Шубина? Ваше имя, отчество? – спросил лейтенант, придвигая к лампе незаполненный лист протокола.

Шубина, Клавдия Кузьминична.

Она отвечала как во сне. Ее мелкие ровные зубы стукнули, словно в ознобе, и сжались.

– Почему так долго не возвращались домой?

– По магазинам ходила. Проверить можете – все время с подругой вместе была.

По-прежнему она говорила почти машинально, как бы думая совсем о другом. Ее взгляд был прикован к укрытому покрывалом телу.

Господи! Долго будете меня мучить! Кто это там лежит?

А вы сами не знаете?

Господи! Конечно, не знаю!

Лейтенант Савельев обогнул стол, приподнял покрывало. Она жадно смотрела, подавшись вперед. Вскрикнула, закрыв лицо рукой с ногтями, покрытыми малиново-красным лаком.

– Вам известна личность убитого? – спросил лейтенант.

– Нет, неизвестна.

Она отняла руку от лица, снова окинула взглядом всех находящихся в комнате.

– Да скажете вы мне наконец, что здесь случилось!

Лейтенант осторожно взял со стола, протянул ей покрытый темными пятнами нож.

– Чей это нож? Откуда он у вас? – спросил лейтенант.

Как бы защищаясь, она снова вскинула руку. Еще четче выделились лиловые губы на покрывшемся потом лице.

Этот нож… его… Леня Жуков… у меня еще раньше забыл… Правда, истинный бог. Только Жуков тут ни при чем, товарищи, совсем он тут ни при чем, – вдруг страшно заторопилась она.

Ключ у Жукова от вашей комнаты был? – спросил лейтенант.

Не было у него ключа. – Она рванула сумочку, вынула ключ. – Вот он – всегда с собой ношу.

Так, может быть, еще кто-нибудь ключ от этой двери имел? Кто-нибудь из родственников ваших?

Никаких родственников у меня здесь нет. Еще что выдумали! – сказала с негодованием Клава.

– Значит, вы сами сюда потерпевшего впустили? Жуков слушал, омертвев, не отводя от лица Шубиной взгляда.

– Ваш долг, Клавдия Кузьминична, насущная для вас необходимость сообщить следственным органам все, – негромко сказал майор Людов.

Она присела на стул, неотрывно смотрела на ручку следователя, скользившую по листу протокола.

Зачем мне его впускать, если в глаза его никогда не видала?

Как же объясните, что у вас в комнате убит этот гражданин?

Она молчала, напряженно сжав губы. Вдруг, кокетливо улыбнувшись, стала поправлять короткую юбку вокруг колен, обтянутых тонкими телесного цвета чулками.

– Что это вы как смотрите, товарищ мичман? Насупившись, Агеев отвел глаза. Майор, неподвижно стоявший в стороне, повернулся к окну, поднял занавеску, распахнул неширокую раму. Свежий ночной воздух, запахи деревьев и моря подули снаружи в комнатную духоту. Прогудел буксир со стороны порта, прокатился шум промчавшейся по соседней улице машины.

И боцман тоже придвинулся ближе к окну, к свежести, плывшей оттуда. Тяжелое, неотступное чувство все больше стесняло его грудь.

И вдруг он шагнул к Шубиной, так порывисто, что она вскочила со стула.

Такое дело, гражданка, выходит, что, когда в вашу комнату Жуков после ссоры вернулся, дверь отпертой была. Выходит, что этого гражданина Леонид из ревности заколоть мог.

Мичман, я вам не разрешал говорить, – бросился к нему лейтенант. Но мичман не мог сдержать негодования.

Вывертываетесь, лжете, а из-за вас старший матрос Жуков под арест, под трибунал должен пойти!

Людов стоял к ним спиной, не спеша закрывал оконную раму.

– Он – под арест! – У нее перехватило голос. Сморщился от напряжения маленький припудренный лоб, по щекам катились слезы.

– Молчите, мичман! – крикнул Агееву лейтенант. Но Шубина уже приняла решение. Она повернулась к лейтенанту.

Пишите. Всю правду скажу. Я этого человека убила.

Клава, не верю! – только мог вымолвить Жуков. Лейтенант торопливо писал протокол.

Она опустилась на стул, прижала ладони к лицу, слезинка просочилась сквозь ее влажные пальцы.

Я, когда Жуков ушел, отдохнуть прилегла, дверь за ним забыла закрыть. А он, бандит этот, вошел, набросился сразу, не помню, как у меня нож под рукой оказался… Не крикнул он даже, упал…

И головой о стол ударился? – спросил майор, оборачиваясь от окна.

Она. опустила руки, ее лицо было измятым, мокрым от слез.

Не помню… Может быть, и ударился… Я выбежала со страху…

Перед этим карманы его обыскали, оружие с собой унесли?

Ничего я не обыскивала и не уносила. Выдумываете тоже!

– А когда выбежали, дверь заперли за собой? Она снова наморщила лоб.

И этого не помню… Наверное, заперла… Говорю, не в себе я была со страху.

Скажите – утюг ваш где обычно стоит?

Она взглянула недоуменно. Кивнула в сторону окна.

На подоконник, под занавеской всегда его ставлю… – Ее мысли были заняты явно другим, выражение досады мелькнуло на покрытом потеками слез лице.

А что ножом бандита ударили – это вы помните точно?

Шубина энергично закивала.

– Что ж, лейтенант, – вздохнув, сказал Людов. – Я пока больше вопросов не имею. В связи с показанием гражданки Шубиной придется ее задержать…

…Хлопнула закрывшаяся наружная дверь. Затихли, удаляясь по переулку, ее неверные шаги и грузная поступь милиционера.

Некоторое время все тяжело молчали. Был слышен только легкий шелест пера, скользящего по бумаге.

Жуков стоял замкнутый, бледный, словно не в силах осознать происшедшее на его глазах. Майор Людов провел ладонью по светлым, редеющим над высоким лбом волосам.

– Ну что ж, товарищи моряки, отнимать вашего времени больше не будем. – Он протянул Агееву руку. – Поблагодарите начальника экспедиции за внимание.

Легким движением, как-то не вяжущимся с внешним видом загрубелых, красно-коричневых пальцев, мичман пожал руку майору.

О Жукове-то что доложить? – негромко спросил Агеев.

Доложите, что, поскольку Шубина призналась, Жуков от подозрений в убийстве свободен… Еще хотите что-то сказать, Сергей Никитич?

Майор заметил уже давно, что яркие, чуть прищуренные глаза боцмана вновь и вновь устремлялись в одном направлении. Агеев застенчиво усмехнулся.

– Да так… Может быть, ерунда… Я, товарищ майор, верно, по боцманской привычке, если кругом какой беспорядок увижу, забыть о нем не могу. Вот хоть бы зеркало это. Комната убрана подходяще, хозяйка, похоже, красоту любит, а вот зеркало висит кривовато… И внизу рамы какое-то чудное пятно…

Людов прошел к зеркалу, пристально всматривался в раму.

На нижней кромке лакированной рамы, на ее вишнево-красной глади проступал тусклый, слегка смазанный след. Только наметанный морской глаз мог издали различить это пятнышко, меньше чем на сантиметр затемняющее лаковый отсвет.

А еще разрешите доложить… – Помолчав, Агеев продолжал: – Полагаю, что после того как обнаружили тело, никто здесь мебели не передвигал?

Несомненно, – откликнулся Людов. – Вы же знаете, мичман, при следственном осмотре места обнаруже-ния трупа первейший закон – оставлять все неприкосновенным.

– Стало быть, раньше, совсем недавно, кто-то передвигал здесь все.

Лейтенант поднял голову от протокола, смотрел на мичмана с любопытством.

– Вот, прошу посмотреть, – сказал Сергей Никитич, вместе с Людовым и лейтенантом сгибаясь над полом…

Когда Агеев и Жуков ушли, Людов с улыбкой взглянул на лейтенанта Савельева.

Ну, как вам понравился наш боцман? Немало во время войны он разведческих подвигов совершил. И видите – не ослабела старая хватка.

Действительно – зорок! – улыбкой на улыбку ответил лейтенант. – Только, откровенно говоря, не вижу, чем нам могут помочь его наблюдения.

– Проанализируйте их, Василий Прокофьич… Людов снова пригнулся к полу, всматривался то в одно, то в другое место давно не натиравшегося паркета. Вдоль нижнего борта тумбочки и возле ножек стола чистый паркет отливал восковым глянцем.

Стол и тумбочку недавно передвигали, – живо сказал Людов.

И кровать, товарищ майор… А может, сама хозяйка передвинула, когда комнату убирала? – сказал лейтенант.

Нет, комнату не подметали давно – видите пыль. А мебель сдвинута совсем недавно, – отозвался Людов. – Зачем передвигали мебель?

Может быть, во время борьбы сдвинулась или когда падал убитый?

Тогда были бы резко сдвинуты или опрокинуты один-два предмета, а здесь, заметьте, буквально все аккуратно переставлено с прежних мест. По всему полу велись поиски чего-то мелкого, рассыпавшегося по всем направлениям.

Они возвратились к зеркалу, сверху донизу осматривали раму. Вглядывались в тусклый след на нижней кромке.

– Кровь, – произнес лейтенант тихо. – Не могла она так высоко брызнуть… – Повернулся, всмотрелся в пятна на полу. – И здесь смазано одно место!

Это доказывает, – сказал задумчиво Людов, – что зеркало снимали и ставили на пол уже после убийства. Зачем? Вы, лейтенант, неженаты… Так ставит иногда зеркало женщина, осматривающая перед прогулкой – все ли в порядке у нее в туалете. – Майор помолчал. – Кто занимался всем этим? Логически рассуждая, – тот, кто был в этой комнате, когда Жуков стучался снаружи.

Ловко! – сказал лейтенант. – Значит, Шубина…

Это могла быть Шубина. Мог быть и кто-либо другой, опасавшийся, что на его светлом костюме явно обозначились кровяные пятна. И он, по-видимому, очень торопился. Возможно, стер отпечатки пальцев с ручки ножа, но забыл стереть их с краев рамы, вешая зеркало на место.

Майор сел, облокотившись на стол, с угрюмым выражением морщинистого, худого лица.

– А то, что диверсант убит, – это наш промах, Василий Прокофьич. Ну что же, попытаемся исправить этот промах.