Текст книги "В океане"

Глава шестая
ЧТО РАССКАЗАЛ ЖУКОВ

Капитан третьего ранга Андросов сидел в кресле перед нешироким письменным столом, загроможденным книгами и бумагами.

Иллюминатор над столом был задернут бархатной портьеркой, каюту освещал белый свет потолочного плафона. Эту каюту помощника командира по политической части Андросов занимал один – хозяин каюты заболел в трудном ледовом походе, сейчас уехал в отпуск, на юг…

В углу узкого диванчика, наискосок сидел Леонид Жуков. На его будто сразу повзрослевшем за этот вечер лице было то самое выражение растерянности, горестного недоумения, которое подметил Фролов.

В мягком электрическом свете очень нарядной и свежей казалась белая форменка Жукова, празднично блестели золотые буквы бескозырки у него на коленях.

– Плохо, товарищ Жуков, совсем нехорошо, – говорил Андросов. В его обычно дружески-мягком голосе прозвучало негодование. – Как же так – впутаться в подобное дело?

– А кто ж его знал, что такое дело выйдет! – сказал Жуков напряженно-тоскливо. – Кто же знал, товарищ капитан третьего ранга, – как будто прислушиваясь сам к себе, повторил он.

– Но ведь вы по существу почти порвали с ней отношения?

– Она со мной порвала. Еще когда я с эсминца сюда не перешел. А потом передумала, что ли.

– Вы давно знаете эту гражданку, товарищ Жуков?

– Не так чтобы очень давно… – Он провел рукой по жестким волосам. – А теперь так тяжело, беспокойно. Казалось, любит она меня. А тут такое дело… И я, вместо того чтобы дождаться, узнать, что с ней, на корабль подался.

Андросов с упреком смотрел на него.

– А вас не беспокоит другое? Вам не приходит в голову, что могли замарать высокое звание советского военного моряка?

– Не виноват я здесь ни в чем, товарищ капитан третьего ранга…

Жуков был в каюте уже давно, но дышал, как после быстрого бега. Снова нервно провел ладонью по волосам.

– То, что вы вернулись на корабль, – совершенно правильно, поскольку вас оттуда отпустили, а там вы все равно ничем не могли помочь…

Андросов говорил, как будто думая о чем-то другом, его пухлые пальцы крутили карандаш.

– Подумайте, такое дело накануне похода!.. Кстати, вы не говорили этой гражданке, что послезавтра уходим в море?

– Нет, не говорил, – вскинул Жуков глаза. – А точно послезавтра уходим?

– Возможно… – Андросов оборвал его, отложил карандаш. В дверь негромко постучали. – Войдите! – сказал Андросов.

Агеев вошел и остановился в обычной своей спокойно-выжидательной позе, держа фуражку и книгу в руках.

– Товарищ капитан третьего ранга! Мичман Агеев по вашему приказанию прибыл.

– Садитесь, мичман!

Андросов кивнул на диван, Жуков посторонился. Боцман неторопливо повесил фуражку у двери, сел, не выпуская книгу из рук.

– Завязалось тут одно пакостное дело, – сказал Андросов.

Агеев ждал, положив на колени темные, покрытые застарелыми шрамами руки.

– Меня просили познакомить с этим делом вас, – продолжал Андросов.

Жуков смотрел вниз – хмурый, замкнутый. «Уж, верно, не ты просил», – мельком подумал, взглянув на него, Агеев.

– Думаю, что и комсомолец Жуков не будет возражать, чтобы секретарь парторганизации дока был в курсе этого дела! – сказал с ударением Андросов. – Так вот – подытожим факты. Несколько времени назад, еще служа на эсминце, сигнальщик нашей экспедиции Жуков познакомился с некоей гражданкой Шубиной. Это не было, насколько я понял из ваших слов, Жуков, очень счастливое знакомство… Одним из первых требований, которые Шубина предъявила вам, было требование изменить принятое вами раньше решение; она настаивала, чтобы вы не оставались на сверхсрочную службу.

Упорно глядя на палубу, Жуков сидел неподвижно.

– Под влиянием Шубиной комсомолец Жуков изменил свои планы на будущее, – продолжал Андросов. – Благодаря этому была восстановлена их дружба. Но в последние дни отношения его с Шубиной, как он мне сообщил, резко ухудшились, дошли до полного разрыва.

Агеев шевельнулся. Ясно вспомнилась встреча с матросом на пирсе, багровое пятнышко у него на щеке, под ухом… Но боцман промолчал.

Товарищ Жуков подал сегодня начальнику экспедиции рапорт об оставлении на сверхсрочную службу, – продолжал Андросов. – Вместе с тем он решил поставить об этом в известность Шубину. Попросив увольнение на берег, Жуков имел с ней решительный разговор… Кстати, товарищ Жуков, у вас не создалось впечатления, что она все же знает о сроке нашего выхода в море?

А может быть, и знала… – неожиданно откликнулся Жуков.

– Откуда? – резко спросил Андросов.

А кто их разберет, откуда эти девушки все знают. Слыхал я о таком корабле – когда б он в море ни уходил, всегда прибегали к пирсу девчата. На корабле тайна, а на берегу, бывало, когда шел тот корабль в боевой поход, каждая собака знала. В кубриках говорят: «Это матросский телеграф работает».

Дорого мог нам этот телеграф обойтись… Самито вы не пользовались таким телеграфом?

Никогда я на берегу о корабельных делах не говорил, – сказал Жуков твердо, вскинув блестящие, немного запавшие глаза. И вдруг весь задвигался, взглянул, всем телом обернувшись, на круглые часы над диваном.

Позвонить бы туда, о Шубиной узнать…

Терпение, позвоним… Итак, после крупного разговора с Шубиной вы долго бродили по улицам, потом решили зайти к ней снова. Дверь в комнату Шубиной была заперта, никто не откликался… Больше никого не оставалось в квартире?

А там больше никто и не живет. Одна комната это, в проходе ворот, дворник ее занимал раньше… А когда дворник себе получше комнатку подыскал, Клава… Шубина… там поселилась…

– Расскажите мичману, что произошло дальше. Жуков, собираясь с мыслями, помолчал.

Так вот, стучу – молчок. А все-таки подумалось, что в комнате кто-то есть.

Подожди, парень, ты почему так подумал? – вдруг вмешался Агеев. – Не отвечает – стало быть, дело ясное, дома ее нет.

Жуков взглянул на него, будто проснувшись. Он слишком ушел в свой рассказ, в воспоминание о пережитом. Как будто даже не понял вопроса.

Словно меня что-то в сердце толкнуло. Словно бы позывные изнутри услыхал. Нагнулся, глянул под занавеску. Вижу – рука.

Рука? – переспросил боцман.

Товарищ Жуков увидел через окно на полу комнаты неподвижную руку мужчины, – пояснил Андросов. – Он стал стучаться – безрезультатно. Он бросился на улицу, встретил комендантский патруль, вернулся с ним в квартиру. Дверь оказалась отпертой, даже полуоткрытой, на полу лежал гражданин, убитый ударом ножа.

Точно, – шепотом произнес Жуков. Он слушал это краткое изложение своего рассказа в таком волнении, что побелели суставы его сплетенных пальцев.

До прихода следователя Жукова задержали, но поскольку, по-видимому, его непричастность к делу оказалась явной, следователь, снявший с него показания, отпустил его на корабль. За это время гражданка Шубина дома так и не появлялась.

Стало быть, один вы были при обнаружении тела, пока за патрулем не побежали? – спросил Агеев.

Стало быть, один…

Нехорошо выходит, – сказал Агеев.

Товарищ капитан третьего ранга! – начал Жуков и замолчал. Зазвонил телефон над столом. Андросов взял трубку.

Слушает Андросов… – Жуков не сводил с его лица нетерпеливого, горького взгляда. Казалось, какието невысказанные слова огромной тяжестью давят на сердце, не могут сорваться с губ.

Есть! Будет исполнено, товарищ капитан первого ранга, – сказал Андросов. Приподнялся, вложил телефонную трубку в плотный зажим. – Хотите что-то сказать, товарищ Жуков?

Разрешите доложить… – Жуков снова осекся, но пересилил себя, вскинул запавшие еще глубже глаза. – То, чего следователю я не сказал… Нож этот… Которым тот гражданин зарезан… Он мой…

– Ваш нож? – глядел на него Андросов. Агеев сидел рядом с Жуковым неподвижно.

– Так точно… Забыл я его сегодня у Шубиной, когда консервы открывал… А потом вижу – весь в крови рядом с убитым лежит… Мой ножик.

– И вы это от следователя утаили!

Жуков кивнул с несчастным, страдальческим выражением лица. Порывисто поднялся с дивана. Полная тишина была в каюте. Наконец Андросов заговорил:

– Сейчас же идите, сообщите следователю то, что не решились сообщить сразу. Больше ничего не имеете сказать мне?

– Больше ничего не имею… – Жуков стоял бледный, вытянув руки по швам.

– Подождите на верхней палубе. Вам выпишут увольнительную.

Повернувшись по-строевому, Жуков вышел из каюты.

– Хуже не придумаешь, – сказал, помолчав, Андросов. – Перед походом – такая мерзость… Эк она его забрала. А сперва говорил ведь в том смысле, что, дескать, она ему чуть ли не безразлична.

Матросу девушка никогда не безразлична, – улыбнулся боцман, и эта открытая, почти застенчивая улыбка сразу осветила его лицо. – А что совсем он с ней голову потерял – это факт. Видели, товарищ капитан третьего ранга, глядел он на корабельные часы, а про собственные, наручные, забыл.

– Нет, я не заметил… – рассеянно сказал Андросов. – Так вот, мичман, придется вам тоже туда сходить, помочь разобраться.

Круглое, отливающее медным глянцем лицо боцмана снова стало угрюмым.

Разрешите доложить – у меня на доке еще дела карман. Если завтра швартоваться к ледоколу будем с утра, мне сейчас отлучиться никак невозможно.

Ну-ну, хозяйство ваше в порядке, не вам говорить, не мне слушать, – перебил Андросов. – Другому рассказывайте, а не мне: я сегодня на доке был… Нужно сходить туда, мичман. Начальник экспедиции приказал послать вас. Только что мне звонил об этом.

С чего бы это непременно меня?

Значит, есть основание. – Андросов невесело усмехнулся. – Не скромничайте, Сергей Никитич, я вам вашу собственную пословицу напомню: «Волной море колышет, молвою – народ». Помнит флот о ваших разведческих подвигах, о проницательности вашей. Поговорите со следователем, выясните – в чем там Жуков замешан… Еще эта история с ножом… Нужно помочь следствию разобраться.

Полагал я – кончено у меня все по части разведки.

Лицо Андросова приняло грустное выражение.

– Многим это, Сергей Никитич, казалось. В День Победы и я думал – раздавлен фашизм навсегда… А это дело, боюсь, прямое отношение к нашему походу имеет.

Что-то дрогнуло в лице боцмана, глаза заблестели ярче.

Какое же отношение? Зарезался человек в комнате вертихвостки на почве любовных дел.

Но тут замешан матрос с нашего корабля! – с болью сказал капитан третьего ранга. – Подозрительна мне вся эта история с тем, как она Жуковым играла. Сами знаете, город этот не так давно мы у фашистов отбили, всякий здесь народ есть. Вам не кажется странным, что произошла эта гадость как раз накануне нашего ухода?.. Одним словом, пойдите посмотрите обстановку.

– Есть, идти посмотреть обстановку, – покорно откликнулся боцман, вставая.

Он взял с колен принесенную с собой книгу.

Хотел вот в нашей библиотеке книжечку поменять. Разрешите пока у вас оставить – библиотека закрыта.

Оставьте…

С сожалением, бережно Агеев поставил книгу на полку, взял с вешалки фуражку, одернул китель.

Эх, товарищ капитан третьего ранга, не люблю я всего этого беспорядка! – внезапно сказал он с большим чувством. – Разрешите идти?

Идите, Сергей Никитич.

Четко повернувшись, Агеев шагнул из каюты.

На мгновение приостановившись в коридоре, он вынул из кармана свою любимую наборную трубку, тщательно выколотил из чашечки табак, со вздохом сунул трубку в карман…

Андросов прошелся по каюте. Тяжелое, болезненное чувство не оставляло его. Уголовщина, а может быть, и хуже… Во что-то скверное пытались вовлечь этого матроса… Как будто он искренен, как будто сказал все, что знал… Но почему это произошло именно с ним, с участником экспедиции, накануне ухода кораблей в море? Случайность?

Мирное время… Культурная смычка с людьми портов, которые предстоит посетить… Возможно, тут будет не только это… Возможны вылазки темных сил старого мира, фашизма, не уничтоженного до конца…

Андросов сел за стол, стал просматривать свои записи, материалы для политзанятий.

Трудно было сосредоточиться. Он глядел на фотокарточки под толстым настольным стеклом. Поместил их сюда, когда устраивался в каюте… Лицо жены – уже немолодое, но по-прежнему такое любимое, лицо с чуть впалыми щеками, со слишком большими беспокойными, скорбными глазами. Она старалась быть веселой на этом снимке, предназначенном для него, старалась улыбаться перед аппаратом, но он знает это дви-жение напряженных, слишком плотно сведенных бровей – выражение человека, силящегося не заплакать…

Когда она фотографировалась, еще слишком свежа была память о дочке. А вот и дочка на снимке рядом – их любимица, единственный ребенок. Здесь девочка снята толстенькой, улыбающейся, но перед смертью была совсем другой – с пальчиками тонкими как спички, с личиком, на котором жили одни глаза… Аня делала все, чтобы спасти ее, отдавала ей свой донорский паек. Но девочка хирела с каждым днем, скончалась на второй год войны в Ленинграде.

Война, война… Он подошел к иллюминатору, вдыхал влажный, не приносящий прохлады воздух. Смотрел на разноцветные огни порта, на освещенные окна лежащего поодаль городка… Большие скопления света окаймлены полосками тьмы. Там, где тьма, – развалины еще не восстановленных зданий, еще не залеченные раны войны. Еще не работают многие предприятия в городе, ожидая тока от новой станции Электрогорска – города, заложенного на побережье…

Андросов вышел из каюты, внутренним трапом поднялся в штурманскую рубку.

В рубке был один Курнаков. Начальник штаба экспедиции, сутулясь над прокладочным столом, читал толстый том лоции. Андросов присел на диван. Курнаков мельком взглянул на него, продолжал читать.

Трудишься, Семен Ильич? – Андросов говорил очень тепло: еще с военных дней, когда служил со штурманом на одном корабле, установились у них сердечные отношения.

В город пора… – сказал Курнаков, не отрываясь от книги. – Сейчас кончу – и на бережок…

К штурману уже успела приехать в базу семья – как раз сегодня хотел уйти в город пораньше, провести с женой и с сыном последний, может быть, перед началом плавания вечер.

Задержался вот, как всегда… – Курнаков отодвинул книгу, распрямился. – Тому выписки, этому справки… А переход дальний, и на море рельсов нет.

А я тебе партийное поручение наметил, – чуть запнувшись, сказал Андросов.

Какое поручение? – Курнаков сдвинул негодующе брови. – Ну, знаешь, при моей нагрузке… – Он нервно захлопнул лоцию, но аккуратно, с привычной точностью вдвинул ее на полку среди других книг. – Мог бы меня освободить, Ефим!

– Нет, друг, не освобожу… – Андросов встал, вскинул на штурмана добрые, словно извиняющиеся глаза. – О бдительности доклад нужно сделать. Ты офицер думающий, развитой, тебе долго готовиться не придется.

Он снова запнулся. Решительно продолжал:

– А в порядке самокритики можешь привести один пример.

– Что, за пример? – взглянул в упор Курнаков. Андросов шевельнул на столе несколько сколотых между собой написанных на машинке страниц папиросной бумаги.

С час назад, – отрывисто сказал Андросов, – я, зайдя сюда, увидел на столе этот документ – и никого не было в рубке.

Ну и что же? – Штурман поднял листки, бросит обратно на стол. На бумаге лиловели длинные столбики цифр: указания широт и долгот, часов и минут – таблицы курсов будущего перехода.

Я работал с ними, вышел на минутку. В рубке оставался электрик.

Но когда я проходил рубкой, электрика тоже не было здесь! – Андросов говорил, не глядя на штурмана. Человек по натуре деликатный и мягкий, он каждый раз мучительно переживал необходимость говорить людям неприятную правду. – Нельзя было оставлять этот секретный документ незапертым, товарищ капитан второго ранга!

Слегка насмешливым взглядом Курнаков смерил его напрягшуюся фигуру.

Учту ваше замечание, товарищ заместитель командира по политчасти. – Переменил тон, хотел закончить инцидент шуткой. – А поручение, может быть, отменишь теперь, поскольку, как понимаю, придумал ты его мне в наказание, но я вину свою чистосердечно признал?

Нет, не отменю, Семен! – твердо сказал Андросов.

Обычная сдержанность изменила Курнакову. Он резко повернулся.

Мне кажется, в дни мира, когда мы раздавили фашизм и идем в совсем не секретный поход, мимо берегов дружественных стран, можно было бы и не выдумывать мнимых страхов!

Вот потому, что не у одного тебя здесь такие настроения, – а я ждал подобного ответа, – парторганизация и поручает тебе сделать этот доклад, – покраснев до самого затылка, непреклонно сказал Андросов.

Глава седьмая
ВТОРОЙ НАРУШИТЕЛЬ ГРАНИЦЫ

– Есть не один способ прятать секретные материалы, – оказал майор Людов. – Мы находили их в искусственных полых зубах нарушителей границы, в каблуках, под повязкой на раненой руке или даже в самой ране. Некоторые прячут собранные шпионские сведения среди волос, в воротничках, в галстуках, в зубных щетках, в креме для бритья, среди бритвенных лезвий, в карандашах и в шнурках ботинок… И не кажется ли вам, лейтенант, несколько упрощенным, я бы даже сказал наивным, что этот чертеж открыто нанесен на обломок расчески?

Лейтенант Савельев молчал. Нет, ему это совсем не показалось наивным. Когда, изучая взятые у нарушителя границы предметы: два пистолета с глушителями, обоймы, полные боевых патронов, пачки советских денег, фальшивый паспорт, портсигар с двойным дном, выложенным золотыми монетами царской чеканки, – он дошел до обломка расчески, его внимание привлекли несколько еле видных царапин и точек. Расческа была сфотографирована, фотоснимок увеличен – и лейтенант Савельев торжествующе положил на письменный стол Людова грубо выполненный, но очень отчетливый чертеж.

План гавани? – едва взглянув на чертеж, сказал майор Людов. – Что отмечено крестом?

Место стоянки плавучего дока.

– Если не ошибаюсь, уже заканчивается подготовка к его буксировке через два океана?

– Так точно, – сказал лейтенант Савельев. Людов вынул из ящика стола, протянул лейтенанту сложенную иностранную газету.

– Господа капиталисты подозрительно много внимания уделяют нашему доку. Читайте.

К газетной заметке был приложен русский перевод. Лейтенант Савельев прочел:

– "Доведут ли русские док?

В одном из советских портов заканчивается подготовка сложного океанского перехода. Огромный плавучий док оригинальной конструкции должен быть переброшен из Балтийского моря в Ледовитый океан. Удастся ли русским эта труднейшая буксировка?.."

– Подозрительно много внимания, – повторил майор Людов.

Нарушитель, у которого отобрали расческу, замкнулся в полном молчании, с самого момента задержания не произнес ни слова. С того момента как проходивший в зарослях лесник услышал подозрительный шум, увидел закапывающего парашют субъекта и после отчаянной борьбы задержал его, пока не подоспели пограничники, – задержанный притворился немым. А недавно позвонили по телефону с дальней береговой заставы, сообщили о найденных следах второго нарушителя границы, который высадился ночью на морском берегу и ушел в неизвестном направлении…

Валентин Георгиевич Людов спрятал газету, в стол. Задумчиво прошелся по кабинету, остановился у высокого, светлого окна.

С высоты третьего этажа виднелась дорога в порт. Дорога исчезала среди двух кирпичных недостроенных зданий.

Мимо растущих по ее обочинам кленов шли матросы, офицеры, женщины с продуктовыми сумками в руках, рабочие со строительных площадок.

Кроны широколиственных деревьев слегка покачивались на ветру.

Ветер закрутил, понес по асфальту охапку зеленобурых опавших листьев.

«Ветер с моря…» – привычно подумал майор Людов, глядя в сторону порта.

Две высадки разными путями, но в один и тот же район, – раздумывал вслух Людов. – Этот диверсант, задержанный нами, приземлился невдалеке от погранзаставы, отнюдь не в дремучем лесу. Обнаруженный вами чертеж ясно говорит о задании, полученном им, но он счел нужным замкнуться в молчании… Конечно, молчание – ограда мудрости, но в чем мудрость такого молчания?

Не хочет раскрыть сути полученного задания! – откликнулся лейтенант Савельев.

Или хочет скрыть, что не ориентирован в этом задании?

Майор, помолчав, продолжал:

– Сложнее дело со вторым нарушителем границы. Он высажен необычным путем, выплыл из моря в безлюдном, пустынном месте. У пославших его были все основания полагать, что он незамеченным пересечет в ночное время границу… Помните, кажется, Лермонтов писал в одном из стихотворений: «Дымятся тучи над темной бездною морской»? Глубокая ночь – и нарушитель уже на берегу.

Лейтенант внимательно слушал. Как все, кому приходилось работать с Людовым, он знал пристрастие майора к литературным цитатам и философическим размышлениям. Знал он и то, что эти раздумья вслух помогают майору сосредоточиться, логически объединить отдельные умозаключения и факты.

Никто не видел, как вышел из моря второй нарушитель границы. Но майор госбезопасности Людов, получив донесение с заставы, услышав, что пограничники нашли под камнями легководолазный костюм человекаамфибии, очень ясно представил себе картину высадки диверсанта на берег.

Была глубокая ночь. Выглядывала и вновь исчезала в черных летящих тучах луна. Среди камней белела пена волн, омывающих камни. Побережье в этом месте всегда безлюдно, лишь издали вспыхивает и гаснет, вспыхивает и гаснет красный проблесковый маячный огонь.

И вот какое-то округлое тело мелькнуло в воде, пропало среди волн, появилось снова. Из воды вышло су-щество почти фантастических очертаний. Горбатое, круглоголовое, оно издали могло показаться совсем голым.

Водонепроницаемый вещевой мешок и кислородный баллон, соединенный с легким водолазным шлемом, образовали горб за спиной вышедшего из моря. Руки и ноги обтянутого резиной тела заканчивались перепончатыми ластами, помогавшими быстрее плыть под водой.

Судя по состоянию найденного под камнями костюма, нарушителя сбило с ног прибоем, протащило по илистым камням, но он, по-видимому, не расшибся, быстро двинулся вверх по скалам…

Его след обнаружила служебно-розыскная собака. В районе Восточных скал, там, где нагромождения диких камней поднимаются от самой воды, собака тянула вверх и вверх, пока не вывела пограничников к рельсам железной дороги. Здесь ищейка беспомощно заметалась по насыпи, возле шпал…

Допрошен весь персонал поездов, проходивших у Восточных скал этой ночью, – докладывал Людову лейтенант Савельев. – Вы знаете – рельсы тянутся там сравнительно близко от берегового обрыва… Проводнику одного из вагонов показалось, что именно на этом участке пути кто-то вошел из тамбура в коридор.

Показалось? – приподнял брови Людов.

Так точно. Был третий час ночи, проводник, повидимому, задремал. Услышав, что дверь из тамбура отворилась, он тотчас, как уверяет, прошел по вагону, но никого из посторонних не обнаружил.

В том месте побережья поезд, кажется, замедляет ход?

– Слегка притормаживает на стрелке. – Значит, ушел! – сказал Людов. Расстроенный, он сгорбился над столом.

– Лейтенант, усилить наблюдение в порту. Свяжитесь с отделениями милиции и с военной комендатурой. Обо всех важных происшествиях пускай немедленно докладывают нам…

В обеденное время майор пересек городские улицы, прошел тенистыми аллеями матросского парка, вышел на пологий морской берег. Длинные раскатистые волны набегали на серебристо-желтый плотный песок, пахло водорослями, солнцем и солью, вода была тепловатой, почти не соленой, плавно покачивала на мерно вздымавшейся, прозрачной синеве.

Вдали берег громоздился россыпью камней, там, далеко за поворотом, поднимались Восточные скалы. Издали свистели паровозы, был слышен нарастающий и опадающий грохот дальних и пригородных поездов.

Выкупавшись, Людов сидел на горячем песке в трусах и фуражке, сдвинутой на большой смуглый нос. Балтийское солнце жгло коричневатое, здесь и там прорезанное застарелыми шрамами тело. В Заполярье, откуда недавно перевелся в эту базу, купаться в море не приходилось никогда, разведчики ходили плавать к чуть теплеющим летом горным озерам…

Вдруг возникли воспоминания об удивительных событиях в Китовом, о бессмертном подвиге тех, кто не отдал врагу груз «Бьюти оф Чикаго». Да, пришлось тогда героям искупаться в жидком льду Баренцева моря… При одной мысли о том легендарном заплыве мурашки пробежали по телу. Эх, не дожил Кувардин до счастья нашей победы… А Сергей Никитич вернулся к любимой морской работе, что-то не подает о себе вестей. Пожалуй, настало время встретиться с проницательным соратником-североморцем…

Он сидел на раскаленном песке, старался не думать сейчас ни о чем, наслаждался редкими минутами полного отдыха, прекрасным ощущением мирного времени, отвоеванного в смертных боях.

Возвращаясь с купанья, торопился, быстро прошагал по тихим аллеям и оживленным тротуарам. Навстречу шли женщины с детьми, бежала из школ веселая детвора. Майор не мог не улыбаться из-под своих влажных от пота очков. Он очень любил ребят, а во время войны почти не встречал детей в суровых, готовых ежеминутно к боям, североморских базах.

В кабинете ждал лейтенант Савельев. Никаких новых сведений пока не поступило. Никаких следов вышедшего из моря диверсанта!

Майор приказал привести на повторный допрос первого, молчаливого нарушителя границы.

Нарушитель сидел, неуклюже приподняв плечи, опустив глаза в пол, жалкий человечек с землисто-серым, упрямым лицом. Его спрашивали про чертеж на расческе, про док. В его глазах проглядывали растерянность и страх, но он не проронил ни слова.

Вечером зазвонил один из стоящих на столе телефонов. Майор поднял, порывисто поднес к уху трубку, Слушал, слегка наклонив иссеченное глубокими морщинами, оттененное большими очками лицо.

– Так, так… На убитом обнаружена ампула с ядом? И не найдено никаких документов? Спасибо. Сейчас же выеду на место происшествия.