Текст книги "Петр III"

Мать и дочь у современников оставили диаметрально противоположные впечатления. Иоганна Елизавета оказалась женщиной вздорной и недалекой, но, тем не менее, любившей находиться в центре внимания окружающих и привыкшая к тому, чтобы ей все беспрекословно повиновались, и по своему легкомыслию отваживалась вмешиваться во внутреннюю жизнь петербургского двора. По прибытии в Россию она вовлеклась в интриги, не учитывая при этом, что интриги двора Российской империи ни в какие сравнения не шли с интригами крошечного Ангальт-цербского княжества – здесь надо было обладать иными свойствами натуры и уметь соизмерять свои силы и возможности с силами противников.

Иоганна Елизавета, как и все представители мелких германских княжеств, была горячей поклонницей прусского короля, с которым по пути в Россию встретилась в Берлине и от которого узнала, что главным его противником, противодействовавшим сближению Пруссии с Россией был вице-канцлер А. П. Бестужев-Рюмин. Она решила оказать услугу своему кумиру и лишить должности человека, определявшего внешнеполитический курс России. Но Бестужев-Рюмин оказался не по зубам Иоганне Елизавете, силы были неравными, вице-канцлер обладал, согласно характеристике дочери, качествами, которых была лишена ее мать.

По прибытии в Москву София Фредерика Августа поставила перед собой две цели: заслужить уважение и любовь императрицы, а также подданных, и с успехом достигла того и другого. К ней были приставлены три учителя: Симону Тодорскому было поручено обучать ее догматам православия, Василию Ададурову – русскому языку, а балетмейстеру Ланге – танцам. С особым усердием она изучала русский язык, его она постигала не только днем, но и в ночные часы, вставая с постели, раздетая и без обуви повторяла слоги и слова. В результате София настолько сильно простудилась, что от высокой температуры стала терять сознание.

6 марта 1744 г. София почувствовала недомогание. Течение болезни она описала сама: «…лихорадочный жар и боль в боку чрезвычайно меня мучили; я стонала и матушка меня бранила за это, требуя, чтобы я терпеливо переносила страдание». Лишь после возвращения императрицы из Троицы она приказала пустить кровь. «Я была между жизнью и смертью 27 дней. Критический день в ее жизни падает на 19 марта, когда больная «много мокроты выкинула».

«Императрица часто плачет обо мне», – записала София. «Великий князь был в отчаянии во время болезни принцессы». Этот факт отметила и Екатерина в своих «Записках»: «Великий князь как все принимали во мне большое участие».

Иоганна Елизавета полагала, что критическое состояние дочери может завершиться смертью, но больная в минуты просветления решила пригласить не лютеранского священника, а потребовала Симона Тодорского – ее желание было встречено одобрением окружающих. Оба эпизода: причастие православным священником по требованию больной, как и болезнь принцессы, вызванная ее желанием как можно быстрее овладеть русским языком, усилили к ней добрые чувства императрицы и вызвали благосклонность двора, упрочили ее положение в нем, что она сама отметила: «Это значительно расположило в мою пользу как императрицу, так и весь двор».

В апреле 1744 г. София впервые встала с постели, 21 числа в день своего рождения принимала поздравления и присутствовала по этому случаю на парадном обеде. «Полагали, – вспоминала она в «Записках», – что любоваться во мне было нечем, я исхудала, как скелет, выросла; лицо мое, все черты стали длиннее, волосы лезли, и я была бледная, как смерть».

Болезнь ангальт-цербтской принцессы, как и ее выздоровление, у окружающих вызвали у одних сострадание, печаль, радость, у других диаметрально противоположные чувства: там, где надлежало печалиться, они радовались, а где выражать радость, они пребывали в глубокой печали. Мардефельд доносил королю, что Бестужев-Рюмин «открыто» радовался болезни принцессы. В ожидании ее смерти ликовала саксонская партия, рассчитывая, что в этом случае повысились бы шансы дочери польского короля и саксонского курфюста Марианны стать супругой наследника российского престола.

Мать Софии в письмах к супругу так описывала болезнь дочери: «Императрица, только что возвратившись из путешествия в близлежащий Троицкий монастырь, приняла большое участие в больной, присоединила к лейб-медику великого князя Боергава, племяннику знаменитого голштинского врача, своего личного медика Санхеса и, вопреки протестам матери, приказала пустить кровь, причем сама держала принцессу в своих объятиях и богато одарила больную за ее терпеливость – рана была прикрыта бриллиантовым ожерельем на шею, а великий князь подарил часы, осыпанные рубинами и брильянтами, стоящие от трех до четырех тысяч рублей. Однако польза от кровопускания была не велика – положение больной все ухудшалось, врачи ожидали появление оспы, но, наконец, было открыто присутствие внутреннего нарыва, который был извлечен самою натурою, так что больная, при хорошем уходе, благодаря своему, здоровому сложению, скоро оправилась от болезни, которую доктора приписывают единственно воспалению крови, вызванному трудным переездом».

Иоганна Елизавета продолжала состоять в переписке с прусским королем и информировала его об обстановке в Петербурге. Она, увлеченная интригами, продолжала сообщать Фридриху II секретные сведения, поддерживала контакты с прусским послом Мардефельдом, не подозревая, что ее письма не только подвергались перлюстрации, но их содержание становилось известным Елизавете Петровне.

В келье Троице-Сергиева монастыря состоялась беседа между императрицей и матерью Софии. О чем велась беседа – в точности неизвестно, но, судя по тому, что императрица вышла из кельи возбужденной, а ее собеседница заплаканной, можно с большой долей вероятности предположить, что Елизавета Петровна выговаривала Иоганне Елизавете о ее непристойном поведении и вмешательстве во внешнеполитические дела, которые ее не касались.

Во всяком случае, после этого разговора отношение Елизаветы Петровны к матери Софии резко изменилось, оно стало холодным, императрица стремилась избегать встреч с нею. Но холодность к матери нисколько не отразилась на отношениях к ее дочери, напротив, они укрепились и стали более доверительными.

Чтобы избавиться от пребывания матери в России, императрица решила форсировать события – ускорить обучение Софии православному закону: вместо занятий по два раза в неделю Симон Тодорский стал заниматься со своей воспитанницей по два часа ежедневно. В результате были достигнуты значительные успехи в изучении православного закона. Не менее значительные успехи были достигнуты и в изучении русского языка – в начале мая она уже понимала русскую речь и могла сама составлять несложные предложения. Принятие православного закона было назначено на 28 июня, а на следующий день, 29 июня 1744 г., – обручение.

Перед помолвкой дочь отправила письмо отцу с просьбой разрешить ей эту акцию. Просьба звучит странно, ибо Христиану Августу хорошо была известна цель поездки дочери в Россию. Тем не менее она 3 мая 1744 г. писала ему: «Осмеливаюсь просить Вашей светлости, чтоб попросить у Вас согласие на намерение е. и. в. относительно меня». Далее она заверила отца, что не находит почти никакого различия между верой греческой и лютеранской и этим оправдывает перемену своей религии.

Принятием православия Екатерина Алексеевна нарушила наставление отца Христиана Августа, требовавшего от дочери, чтобы она, выходя замуж, не меняла вероисповедания, но дочь его утешала тем, что лишь внешние обряды весьма различны, но суть догматов близка, и поэтому «надеюсь, – писала она отцу, – я поступила не поспешно, тем более, что после основных начал нашего верования, я точно сообразовалась с инструкциями вашей светлости».

Принятие православного закона совершилось в торжественной обстановке в Головинском дворце в присутствии членов Сената, Синода и высших придворных чинов. По описанию церемонии газетой «Ведомости» принцесса София «ясным и твердым голосом, чисто русским языком, удивившим всех присутствующих, произносила символ веры, не запнувшись ни на одном слове». Отныне София Августа Фредерика стала именоваться Екатериной Алексеевной.

На следующий день состоялась помолвка, сопровождавшаяся новыми пожалованиями: Екатерину Алексеевну велено почитать великою княгинею и титуловать ее императорским высочеством. На этой церемонии тоже присутствовали высшие чины государства и генералитет. 15 июня императрица утвердила штат великой княгини, состоявший из трех камергеров, трех камер-юнкеров и трех гоф-мейстерин.

Принятие православного вероисповедания и помолвка были подготовительными мерами к главному торжеству, к которому двор готовился в течение пяти месяцев, – свадьбе. 16 марта 1745 г. подданные страны специальным указом были извещены о намерении императрицы «сочетание браком совершить в первых числах июля месяца». Указ повелевал, чтобы «все те персоны, которые в первых четырех классах находятся и тогда здесь в Санкт-Петербурге присутствовать будут, такожде и все придворные кавалеры к тому времени свои для такого торжествования и церемонии пристойные и по возможности каждого богатые платья, кареты цугами и прочие экипажи изготовили; так же для сего торжественного случая им, как на платьях, так и экипажах своих золотые и серебренные убранства по возможности же каждого позволяется». Каждой персоне предложено изготовить по одному новому платью, но если кто пожелает, то по два и более. Указ определял и состав служителей, обслуживавших гостей. Персонам первого и второго класса у каждой персоны должны быть по два гайдука, от восьми до двенадцати лакеев, по два скорохода «и кто пожелает, притом еще по два или по одному пажу и по два егеря; а третьего класса персонам иметь у каждой же кареты по шести лакеев и по два скорохода». Более скромный обслуживавший персонал был определен для придворных чинов.

Худ. Антропов Алексей Петрович Портрет великой княгини Екатерины Алексеевны

Холст, масло. Саратовский государственный художественный музей им. А.Н. Радищева

Указ обязывал участников торжества изготовить не менее одного нового платья. Приобретение всего, что предусматривал указ, требовало огромных затрат наличными. Поэтому другой указ, обнародованный в тот же день, 16 марта 1745 г., предусматривал выдачу всем чинам первых четырех классов «наперед по окладам их жалованья на весь нынешний год».

Так как русский двор не располагал опытом устройства столь пышных торжеств, то русским представителям при иностранных дворах велено добыть и прислать в Петербург описание подобных церемоний за границей. Из Дрездена и Парижа был получен ворох описаний и иллюстраций к ним свадебных церемоний.

Как только вскрылась Нева, в Петербурге появились корабли, нагруженные каретами и дорогими материями для пошива платьев.

Хотя с марта месяца велась лихорадочная подготовка к торжествам, но выяснилось, что предусмотренные указом кареты, платья для персон и экипировка для обслуживающего персонала к первым числам изготовлены не будут. Довелось дважды переносить сроки – на первые числа августа, а затем на 21 августа.

Два обстоятельства принуждали Елизавету Петровну спешить со свадьбой племянника. Одна из них состояла в существовании свергнутого Ивана Антоновича, доставлявшего, как увидим ниже, немало хлопот не только Елизавете Петровне, но и ее приемникам. Императрица уповала на то, что женитьба племянника и ожидание появления наследника укрепит трон и ослабит позицию Брауншвейгской фамилии. Кроме того, свадьба давала повод избавиться от присутствия в столице матери великой княгини, раздражавшей императрицу своим вмешательством во внутреннюю и особенно во внешнюю политику правительства России.

Худ. Георг Кристоф (Христоф) Грот Великий князь Петр Федорович и великая княгиня Екатерина Алексеевна. 1745(?)

Холст, масло. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Свадебные торжества действительно начались 21 августа 1745 г. Своей масштабностью и пышностью они поразили население столицы, успевшее привыкнуть к восточному блеску двора Елизаветы Петровны. За три дня до свадьбы по улицам Петербурга разъезжали герольды в латах, под звуки литавр, в сопровождении отряда конной гвардии и извещали жителей о предстоявшем бракосочетании их высочеств. На Адмиралтейской площади сооружались фонтаны, которые во время торжеств будут бить вином, расставлялись столы для угощения народа, в Казанской церкви, где будет проходить венчание, строились специальные, обшитые бархатом помосты. 20 августа с 9 до 11 вечера пушечные выстрелы и звон колоколов извещали население о предстоящей на следующий день церемонии бракосочетания.

Иоганна Елизавета в письме к супругу так описала подготовку невесты в венчанию: после того, как ее в уборной Елизаветы Петровны одели, «императрица надела на голову невесты маленькую брильянтовую корону; волосы ее были напудрены, платье было из великолепного серебренного glace, окаймленного на высоте пол-юбки золотою мишурою. Это украшение, драгоценности, которыми она была покрыта, придавали ей обворожительный вид. Ее немного подрумянили, и цвет ее лица никогда не был прекрасен, как в это время. Ее светло-черные волосы, лоснящиеся, еще более выказывали ее юный вид и придавали прелестям брюнетки нежность блондинки».

Торжества продолжались десять дней: балы сменялись маскарадами, иллюминации дополнялись фейерверками, обеды сменялись ужинами. В последний день торжеств, 30 августа, состоялась единственная в своем роде церемония: ботик Петра Великого был поставлен на галеры и сопровождаемый двумя шлюпками отбуксирован от Петропавловской крепости вверх по реке. За ними следовали корабли, находившиеся в Петербурге. Галера с ботиком сначала пришвартовалась к Александро-Невскому монастырю, где отслужили молебен, а затем направилась к Петропавловской крепости, где императрица в сопровождении молодых отплыла на обветшавший «знаменитый ботик и поцеловала находившееся на нем изображение отца». Торжество завершилось ужином, балом и фейерверком, они, по отзыву матери великой княгини, были «самые веселые, быть может, какие только бывали в Европе». Невеселой была только новобрачная. Она в мемуарах записала: «…Любезный супруг мой решительно не занимался мной, но все время проводил с своими лакеями, играя в солдатики. Я скучала и зевала: мне не с кем было сказать слова».

В том, что кредит Иоганны Елизаветы в глазах императрицы пал настолько, что отразился даже на ее супруге Христиане Августе, явствует из того, что он, будучи отцом невесты, не был приглашен ни на помолвку, ни на свадьбу. Хотя Иоганна Елизавета не уставала ему морочить голову, чтобы он готовился к поездке в Россию. Лгать и изворачиваться ее принуждало стремление внушить супругу мысль, что она пользуется беспредельным уважением императрицы, которое она давно утратила.

Свадебные торжества означали, что цель, ради которой княгиня цербтская сопровождала свою дочь в Петербург, была достигнута. После свадьбы началась подготовка к отъезду Иоганны Елизаветы в Киев. Напомню, после разговора императрицы с цербтской княгиней ее суетливая активность поубавилась и Елизавета Петровна, чтобы не дать повода европейским дворам судачить о размолвке между нею и княгиней, решила щедро ее наградить подарками: ей она велела выдать 50 тысяч рублей, два сундука с китайскими вещами, весомые подарки получили камер-юнкер, фрейлина и даже камер-лакей княгини.

Княгиня выехала из Петербурга 28 сентября 1745 г. Во время прощальной аудиенции у императрицы она «упала к ее ногам и со слезами на глазах просила простить ее, если чем-либо оскорбила ее величество. Императрица отвечала, что теперь поздно уже думать об этом, и прибавила, что, если б княжна была всегда так кротка, это было бы гораздо лучше для нее же самой».

Перед отъездом из России княгиня отправила мужу письмо, свидетельствующее о том, что положение ее дочери после принятия православия и свадебных торжеств значительно укрепилось: «Крайне необходимо, чтобы наша дочь своим поведением, во всем согласном с желаниями императрицы, все более укрепляла себя в ее благоволении. Императрица любит ее, как свое собственное дитя, но злые люди могут многое».

Иоганна Елизавета, как и всегда, крайне преувеличивала свою роль в судьбе дочери. Княгиня, если и способствовала росту авторитета и влияния Екатерины Алексеевны, то не своими советами и неразумным поведением, а тем, что поступки дочери, обдуманные и расчетливые, вызывали у окружающих симпатии, в то время как мать на этом фоне всегда оказывалась в проигрыше.

С отъездом матери великой княгине, оставшейся на чужбине в одиночестве, пришлось выдержать тяжкие испытания в поисках опоры, чтобы устоять против натиска нелепого супруга и приблизить время, когда она сама водрузит на своей голове императорскую корону.

Глава третья
Великокняжеская чета

Когда речь заходит о Петре Федоровиче и его супруге Екатерине Алексеевне, то их разделяли глубокие различия в интеллекте, образованности, вкусах, привычках и считается, что супружеская пара, участники которой наделены противоположными свойствами натуры, но питавшие друг к другу симпатии, восполняет достоинства, отсутствующие друг у друга, и создает гармоничную пару. К сожалению, источники не запечатлели единственное достоинство Петра Федоровича – он не был злым человеком, но в то же время был настолько самоуверенным, что считал себя непогрешимым, не нуждавшимся в том, чтобы у кого-либо что-либо заимствовать.

О причинах, почему не сложились нормальные отношения между супругами, историки не располагают источниками, в которых бы каждая из сторон высказывала напрямую обстоятельства, вызывавшие разлад в семье. Правда, в распоряжении историков находятся мемуары Екатерины II, но они обрываются 1758 г., и читатель не располагает свидетельствами мемуаристки о том, как у нее созревала мысль о необходимости лишить супруга трона, как она, не располагая никакими правами на владение им, рискнула совершить переворот, как возник заговор, каковы были планы заговорщиков.

Что касается Петра III, то здесь историк чувствует себя еще менее комфортным – император не оставил никаких программных документов своего царствования, за исключением манифеста о восшествии на престол, в котором обещал руководствоваться заветами своего деда Петра Великого, но, как увидим ниже, действовал в противоположном направлении. Историки также не располагают сведениями, имел ли Петр III продуманный план введения новшеств, и следует считать эти новшества следствием случайных мер, являвшимися острым желанием что-либо изменить или выражением закономерности.

Восполнять названные ниже пробелы приходится свидетельствами современников, главным образом посланников европейского государства при петербургском дворе.

В отношениях великокняжеской четы с императрицей наблюдались две противоположные тенденции: со временем Екатерина Алексеевна сумела поставить себя так, что чем дальше, тем больше она завоевывала доверие и симпатии Елизаветы Петровны; бесхитростная Фике медленно, но верно превращалась в умудренную жизненным опытом великую княгиню Екатерину Алексеевну; поначалу безразличная к политическим интригам и противоборству дворцовых «партий» она, познакомившись с обстановкой, твердо усвоила мысль, что с осторожностью окунувшись в эту борьбу, сможет добиться значительных для себя выгод.

Что касается великого князя, то с годами он не утратил ребяческих наклонностей, но утратил уважение своей тетки. Вспомним, с каким нетерпением императрица ожидала прибытия наследника в Россию и с каким умилением она относилась к его поступкам в первые годы пребывания в стране; со временем, однако, исчезли и умиление, и катастрофически падало ее доверие к великому князю. Дело дошло даже до того, что у Елизаветы Петровны возникла мысль лишить племянника прав наследования престола и передать это право его сыну Павлу.

Семейные отношения между великим князем и его супругой становились все более напряженными. Поначалу, по крайней мере внешне, они выглядели более или менее нормально, но со временем они стали сначала холодными, а затем и враждебными – из года в год ухудшались настолько, что великий князь, овладев императорской короной, намеревался свою супругу заточить в монастырь, чтобы жениться на своей фаворитке Елизавете Воронцовой. Лишь переворот в пользу Екатерины II лишил Петра Федоровича возможности реализовать это намерение.

Худ. Лисчевская Анна Розина Великий князь Петр Федорович и великая княгиня Екатерина Алексеевна с пажем. 1756 г.

Холст, масло. Национальный музей Швеции, Стокгольм

Короче, судьба Софии Фредерики Августы, как и великого князя Петра Федоровича, была решена еще до их встречи – сам факт приглашения ее в Россию означал, что она станет супругой великого князя – возвращение отвергнутой невесты на родину означал скандал и подобный исход встречи Фике с великим князем не устраивал не только Иоганну Елизавету, но и императрицу, избегавшую скандалов.

Симптомы равнодушия к себе великого князя невеста обнаружила, как отмечалось ранее, еще в первые месяцы пребывания в России. Здесь можно повторить то, что дало основание Фике высказаться много десятилетий спустя: «Я видела ясно, что он (великий князь. – Н.П.) расстался бы со мной без сожаления». Не менее ценно и другое признание Фике: «Что касается до меня, то зная его свойства я бы не пожалела его, но к русской короне я не была так равнодушна».

Из приведенных высказываний следует, что брачные узы не могли принести счастья брачующимся: жених покорно исполнил волю тетушки, которую сумела обворожить молодая принцесса, а невеста, по своим способностям далеко превосходившая жениха, была очарована не им, а роскошью двора и могуществом владелицы императорской короны.

Историки не располагают источниками, хотя бы в общей форме отражающими восприятие женихом и невестой прошедших церемоний. Известно лишь, что оба были озабочены выработкой правил поведения, когда они станут супругами. Екатерина решила «не выходить из повиновений матушки и угождать великому князю, который в самом деле был со мною откровеннее, чем с кем-либо, потому что видел, что матушка часто бросалась на меня, когда не могла придраться к нему. Это очень располагало его в мою пользу, и он доверял мне».

Готовился стать супругом и великий князь. Он избрал своим наставником в отношении к своей половине шведского драгуна Ромберга, который внушал ему, «что его жена не смела перед ним пикнуть, не только что мешаться в его дела, что как только она разевала рот, он ей приказывал молчать, что он был глава дома и что мужчине стыдно быть простаком и слушаться жены своей».

Похоже, в дальнейшем будущие супруги вели себя соответственно своим представлениям о роли каждого из них в семье. Екатерина, не по летам рассудительная и умная, решила держать план своего поведения «про себя»: «Я, – вспоминала она, – решилась щадить откровенность великого князя для того, чтобы он, по крайней мере, видел во мне лицо, которому можно доверяться во всем без малейших для себя неприятностей, и в течение долгого времени ему это удавалось». Великий князь, напротив, решил воспользоваться наставлениями и при первой возможности проявить свою власть над будущей супругой… ему стало известно, что невеста проводит много времени в молитвах, что в ее покоях царит благочестие, посчитал это излишней набожностью и обругал ее.

В мае 1745 г., когда императрица велела расселить жениха и невесту в помещениях, расположенных не рядом, а в дальнем расстоянии друг от друга, великий князь заявил, что по этой причине он не может «часто видеться со мной». «Я хорошо чувствовала, как ему мало было до меня дела, и как мало он меня любит».

Время обнаружило противоположный уклад жизни жениха и невесты и глубокие различия в их интересах. Екатерина проводила время в чтении книг, оказавшихся под рукой, среди которых было и немало пустых сочинений. Ей повезло: в Москву, где находился двор, прибыла шведская делегация для приглашения Петра Федоровича на шведский трон, в составе которой оказался ее старый знакомый граф Гелленбург. Этот умный и образованный человек еще во время встречи с принцессой в Гамбурге упрекал ее мать, что она уделяет мало внимания воспитанию дочери – «дитя выше своих лет – что у нее философский склад ума». Гелленбург дал Екатерине разумный совет: «надо питать душу лучшими книгами», авторами которых были Плутарх, Цицерон, Монтескье. Екатерина воспользовалась этим советом и позже признала, что «склад ума моего и души моей образовался под его (Гелленбурга. – Н. П.) значительным влиянием».

По-иному тратил время великий князь, которому в 1745 г. исполнилось 17 лет: он либо «дурачился» со своими лакеями, либо «предавался обыкновенному ребячеству», ранее тайно, а теперь едва ли не в присутствии воспитателей Брюммера и Берхгольца он играл в куклы и в солдатики, то есть предавался развлечениям, «удивительным для его возраста».

В результате Екатерина приобрела знания и развивала свои способности, в то время как Петр Федорович пребывал в ребяческом возрасте и владел весьма скромными сведениями, полученными от наставников.

Екатерина, в результате замужества ставшая великой княгиней, отметила, что великому князю «все равно, тут ли я или нет» и «что ему приятнее было оставаться со своими приближенными», чем с нею. Великая княгиня в своих мемуарах готовила читателя к мысли о необходимости ей иметь фаворита. Она решила подавить чувство ревности к признаниям супруга о любви к фрейлинам одним средством – «не любить его. Если бы он желал быть любимым, то относительно меня это вовсе было нетрудно; я от природы была наклонна и привычна к исполнению моих обязанностей, но для этого мне был нужен муж со здравым смыслом, а мой его не имел». В другом месте она писала: «По приезду моем в Россию и в первые годы нашего брака, если бы человек этот захотел хотя сколько-нибудь быть сносным, сердце мое было бы отверсто ему. Но я видела, что из всех возможных предметов, он обращал на меня наименьшее внимание именно потому, что я была его женой».

Летом 1745 г. новобрачные совершили подобие брачного путешествия – Елизавета Петровна отправилась в Киев для богомолья в Печерском монастыре и велела туда же ехать молодоженам, а также матери Екатерины, которая все же покинула Россию в сентябре того же года.

26 июля кортеж великого князя, его супруги и Иоганны Елизаветы отправился в путь, а императрица с роскошным картежем выехала из Москвы несколько позже. Путешествие, судя по «Запискам» Екатерины, оставило у нее благоприятные воспоминания: «Мы ехали небольшими переездами… Нам было очень весело… Таким образом в конце третьей недели прибыли в Козелец, где провели время до конца августа, а затем отправились вместе с Елизаветой Петровной в Киев, где пробыли две недели».

Худ. Георг Кристоф (Христоф) Грот Портрет великого князя Петра Федоровича. 1743 г.

Холст, масло. Государственная Третьяковская галерея, Москва

После возвращения в Москву ослабленный путешествием великий князь заболел ветряной оспой в тяжелой форме. Петр Федорович, однако, хоть и медленно, но поправлялся и 15 декабря 1745 г. вместе с двором императрицы отправился из Москвы в Петербург.

В зимние месяцы 1746 г. двор, как и прежде, развлекался разного рода увеселениями. А. П. Бестужев извещал графа Воронцова в январе: «Ныне у нас карневал и маскарадные забавы на основании тех, кои при жизни е.и.в. Петра Великого были, начались таким образом, что в домах первого и второго классов оные в учрежденные к тому дни держатся и где наша всемилостивейшая государыня самодержица, со всею своею высочайшею императорскою фамилиею и придворным штатом находиться изволит, к чему весь генералитет и знатное шляхетство равномерно ж приглашается, так что от трех до четырехсот масок вместе бывает».

Во время одного из таких «карневалов» великий князь простудился и сильно заболел. Императрица была крайне озабочена болезнью племянника и по нескольку раз в день навещала его. Переживания выпали и на долю супруги, которую совершенно не устраивала судьба вдовы, – она тоже проявила заботу о нем частыми к нему визитами. Но как только Екатерина обнаружила, что у супруга дело идет на выздоровление, она заметила, что он «нисколько не заботится о моем присутствии» и предпочитал оставаться со своими приближенными. Это было начало семейного разлада.

В апреле 1746 г. произошло второе событие, усложнившее отношение на этот раз не с супругой, а с самой императрицей. Восемнадцатилетний великий князь жил в комнате, соседствовавшей с покоями Елизаветы Петровны, в которых она принимала фаворита и лиц, пользовавшихся ее особым доверием. Великий князь, вооружившись коловоротом, просверлил несколько дыр, в которые разглядывал, что происходит в комнате тетушки, причем подсматривал не только сам, но и приглашал утолить любопытство присутствовавщих, в том числе и супругу, которая категорически отказалась принять приглашение.

Поступок великого князя стал известен императрице, и его нескромность вызвала у нее такой гнев, что она использовала множество оскорбительных слов в его адрес и напомнила, кому он обязан своим нынешним положением. После этого эпизода Елизавета Петровна решила усилить контроль за поведением племянника, а затем и Екатерины, приставив к ним для присмотра супругов Чоглоковых. Эта пара, по мнению императрицы, способна была стать образцом для великокняжеской четы, поскольку слыла блюстительницей семейного очага – хранительницей его считалась супруга, беспредельно влюбленная в своего мужа. Другим поводом для присмотра над молодоженами было отсутствие у Екатерины признаков, что она в скором времени родит наследника или наследницу – истек год после свадьбы, а Екатерина не давала императрице оснований для радости.

В результате 10 мая 1746 г. вице-канцлер А. П. Бестужев представил Елизавете Петровне две инструкции: одна из них предназначалась для «знатной дамы», главная задача которой состояла в строгом соблюдении условий, могущих способствовать приращению великокняжеской семьи. На нее возлагалась обязанность наблюдать «брачную поверенность между обеими императорскими высочествами». Даме также поручался присмотр за нравственностью Екатерины, для чего надлежало всегда «неотступно за нею следовать» и пресекать ее фамильярность с придворными кавалерами, пажами и лакеями, а также возможность передачи через нее разного рода записок, устных поручений и прочее.

В одном из пунктов инструкции виден интерес ее составителя к личности великой княгини – он, будучи человеком проницательным, обнаружил в ней склонность к интригам, поэтому ей было запрещено вмешиваться «в здешние государственные или голштинского правления дела». Переписываться с иностранными корреспондентами разрешалось ей через коллегию иностранных дел, в которой сочинялись письма, а Екатерине оставалось лишь поставить под ними свою подпись.