Текст книги "Государевы служилые люди. Происхождение русского дворянства"

Глава II
Принижение служебных князей

Посредством укрепленных записей служебные князья, одновременно с боярами, были лишены права отъезда, из вольных слуг превратились в подданных государя – служилых людей, закрепощенных государству. Их уделы сделались неотъемлемыми частями территории Московского государства, и северная удельная Русь была политически объединена при Иоанне III и Василии III. Но внутреннее объединение не было закончено при этих государях; внутри государства оставались еще обособленные владения князей, сохранивших остатки удельной независимости: князья владели укрепленными городками, выходили на войну с особыми полками своих слуг, у них были свои дети боярские – помещики, свои сотни стрельцов. Иоанну Грозному предстояла задача довершить внутреннее объединение Руси, стереть последние следы эпохи уделов.

Исполнение этой задачи облегчалось рядом благоприятных условий. Служилые князья, держась прежнего удельного разъединения, не составили особого сплоченного круга лиц, проникнутых общими интересами; они вступили в ряды московской придворной и служилой знати и, служа при дворе или на воеводствах, ослабляли свои связи с родовыми вотчинами и теряли свое значение самостоятельных державных землевладельцев. Наконец, разъединенные княжеские владения, ничтожные в сравнении с обширными дворцовыми землями, все более дробились между размножавшимися княжескими родами и сравнивались с рядовыми боярскими вотчинами.

Удельные князья, по присоединении их владений к Москве, обыкновенно не оставались жить обособленно в своих княжествах, но являлись к блестящему двору своего государя и входили в состав московской придворной и служилой аристократии; служба московскому князю равняла их с боярской знатью.

Некоторые владетельные князья, приехавшие в Москву из Литвы или с великокняжеских удельных столов, образовали высший разряд московской знати, оттеснив на второй план большую часть старых боярских родов; таковы были потомки литовского князя Юрия Патрикеевича, южнорусские князья Мстиславские, Бельские и северные князья Рюриковичи: Ростовские, Пенковы (Ярославские), Шуйские (Суздальские) и другие. Среди них с некоторым успехом держался род Кошкиных из первостепенного московского боярства. Это боярство (Воронцовы, Давыдовы, Челяднины) стояло по службе наравне с менее значительными княжескими родами, владевшими уделами в бывших княжениях Тверском, Ярославском и на южной границе, а именно: с князьями Микулинскими, Курбскими, Воротынскими, старшими Оболенскими. Потомки мелких князей удельных, сохранившие свои владения или лишившиеся их до прихода в Москву, князья Ушатые, Симские, Прозоровские и многие другие, не только вообще сравнялись с нетитулованным боярством, но даже стали по служебной знатности в один ряд со второстепенными боярскими родами Колычевых, Сабуровых, Салтыковых и других.

Независимый удельный князь, делаясь слугой московского государя, естественно, становился выше старинного московского боярина, потому что ранее, когда боярин служил, он сам был государем, имевшим таких же своих слуг-бояр. Но к началу XVI века, когда исчезали последние самостоятельные княжества, в Москве явилось много таких служебных князей, которые перешли в ряды придворных слуг московского государя не прямо с удельных столов, но послуживши ранее другим удельным князьям. Такой князь, служивший ранее в боярах у князя тверского или воротынского, становился при переходе в Москву, в качестве тверского боярина, ниже родовитого московского боярина. Так, думный дворянин Ольферьев-Безнин, из старинного московского боярского рода Нащокиных, доказал свое служебное превосходство пред князем Литвиновым-Масальским следующими соображениями местнического счета: «Мы холопи твои, – писал он в челобитной на имя государя, – искони вечные ваши государские, ни у кого не служивали окромя вас, своих государей, а Масальские князи служили Воротынским князьям: князь И. В. Масальский-Колода служил князю Ивану Воротынскому, были ему приказаны собаки», то есть был у князя воротынского боярином ловчего пути.

Московские государи охотно принимали к себе слуг бояр и князей из других княжеств. Но двор их был полон знатными родами; здесь встречались не только потомки великих князей, но и сами великие князья, лишившиеся своих княжений. Вступая в среду этой знати, не только удельные, тверские и другие бояре, но и мелкие владетельные князья сразу принижались в своем значении. Князь В. В. Ромодановский, потомок утративших удельную самостоятельность князей стародубских, служил боярином у удельного князя Михаила Андреевича. Впоследствии, в 1501 году, он служит в Москве уже в более низком чине окольничего и умирает, не дослужившись до чина московского боярина[47]47
  Рождественский С. В. Служилое землевладение… С. 151, 188–194.


[Закрыть].

Появление большого числа служебных князей при дворе московских государей не повысило и даже не поддержало прежнего правительственного значения придворной аристократии; при Иоанне III и Василии III значение ее, напротив, заметно понизилось в сравнении с временами уделов. В удельный период бояре пользовались большим влиянием в качестве самостоятельных советников-думцев; великий князь должен был считаться с мнением своих вольных слуг, которые отказывали ему в повиновении, когда он что-либо «замыслил о себе», без ведома бояр. Когда в состав этой боярской думы вошли представители владетельных княжеских родов, значение ее должно было бы еще более повыситься. Многие из князей пришли служить добровольно московскому государю и заявляли притязание на то, чтобы им, в новой роли независимых советников государя, была сохранена часть их прежней политической независимости.

Между тем московские государи, с объединением Руси, оказались достаточно могущественными, чтобы противопоставить этим притязаниям усиление власти государя-самодержца и умалить значение боярской думы вообще, а вместе с тем и новых ее влиятельных членов, князей. В начале княжения Василия Дмитриевича, по сведениям 1409 года, наиболее влиятельным лицом был московский боярин не княжеского рода Иван Федорович Кошка; крымский хан Эдигей называет этого боярина старейшиной бояр и единственным советником великого князя. Род Кошкиных сохранил видное положение и позднее. Затем, когда в княжение Василия Дмитриевича и Василия Темного в среду московской аристократии вошло много князей Рюриковичей и Гедиминовичей, они заняли первенствующее положение, оттеснив старые боярские роды. При Василии Темном виднейшее место принадлежало князьям Патрикеевым-Ряполовским и Оболенским; к ним присоединился княжеский род Холмских, бывших удельных князей Тверского великого княжества. Эти роды сохраняли свое первенствующее положение среди бояр и при Иоанне III.

Но именно в то время, когда служебные князья в этом своем высоком положении находили опору для своих притязаний, основанных на удельных преданиях, московский государь, в противовес их притязаниям, возвышает значение своей личной власти: Иоанн III утверждает самодержавие. После брака с племянницей последнего императора византийского, Софией Палеолог (1472 год), Иоанн, говорит Соловьев, «явился грозным государем на московском великокняжеском столе; он первый получил название Грозного, потому что был для князей и бояр монархом, требующим беспрекословного повиновения и строго карающим за ослушание; он первый возвысился до царственной недосягаемой высоты, перед которой боярин, князь, потомок Рюрика и Гедимина должен был благоговейно преклониться наравне с последним из подданных; по первому мановению Грозного Иоанна головы крамольных князей и бояр лежали на плахе». Великий князь, говорили бояре, «переменил старые обычаи» под влиянием Софии и пришедших с нею греков. «А которая земля переставливает свои обычаи, та земля не долго стоит», – заметил боярин Берсень-Беклемишев, недовольный тем, что государь изменил свое отношение к боярам.

Знамением нового времени была казнь князя Семена Ряполовского-Стародубского, который, по выражению Иоанна, слишком высокоумничал с князем Иваном Патрикеевым; Патрикеевы и Ряполовские принадлежали к знатнейшим княжеским родам. Князь Юрий Патрикеевич был женат на дочери великого князя Василия Дмитриевича. Сын Юрия, Иван, был первым боярином при Василии Темном и продолжал первенствовать при Иоанне III; иностранные послы и даже брат государя Андрей обращались к нему с просьбами о посредничестве. Князья Патрикеевы состояли в родственной связи с другим знаменитым княжеским родом, возвысившимся при Василии Темном, – князьями Ряполовскими. И вот, несмотря на важное значение, родство и заслуги их отцов, Иоанн III в 1499 году велел схватить князя Ивана Патрикеева с двумя сыновьями и зятя его Семена Ряполовского и приговорил их к смертной казни за тайные действия (как предполагает Соловьев) против великой княгини Софии и ее сына. Князю Ряполовскому отрубили голову на Москве-реке; просьбы духовенства спасли жизнь князьям Патрикеевым, но их постригли в монахи[48]48
  После падения Ивана Юрьевича Патрикеева его место, место воеводы московского, занял князь Василий Данилович Холмский, сын первого воеводы Даниила и зять великого князя: второе по нем место занимал Даниил Васильевич Щеня-Патрикеев, победитель в битве при Ведроше. Князья продолжают первенствовать, и только третье место занимает потомок знаменитой боярской фамилии Яков Захарович Кошкин, воевода коломенский.


[Закрыть]. За два года перед тем, в 1497 году, казнен был отсечением головы менее значительный князь Палецкий-Хруль вместе с несколькими детьми боярскими и дьяками, за замысел убить внука Иоанна, Дмитрия, объявленного впоследствии наследником престола. За другое преступление князь Ухтомский был наказан жестокой торговой казнью, кнутом.

Вельможи, подвергавшиеся таким казням и опалам, трепетавшие, по свидетельству Герберштейна, перед государем, не могли уже иметь прежнего значения в качестве независимых, свободных его советников. Иоанн III, как указывал впоследствии боярин Берсень-Беклемишев, любил лиц, возражавших ему на заседаниях думы, «жаловал тех, которые против его говаривали». Но надо думать, замечает проф. Сергеевич, что Иоанну Васильевичу редко приходилось выслушивать возражения, если он за них даже жаловал; и эти возражения, особые мнения бояр, не могли уже стеснять волю Иоанна так, как они стесняли волю великих князей во время уделов.

Преемник Иоанна, Василий III Иоаннович, не допускал даже возражений. Между советниками его, по указанию Герберштейна, никто не пользовался таким значением, чтобы осмелиться в чем-нибудь ему противоречить. Берсень-Беклемишев говорит: «Государь упрям и встречи против себя не любит: кто ему встречу говорит и он на того опаляется». Берсень-Беклемишев испытал это на самом себе: когда в думе обсуждался вопрос о Смоленске, он возразил государю, и «князь великий, того не полюбил, да молвил: пойди, смерд, прочь, не надобен ми еси»[49]49
  Ключевский В. И. Боярская дума. С. 219; Рождественский С. В. Служилое землевладение… С. 317; Валуев Д. Введение. – Синбирский сборник. М., 1845. С. 90–91; указ Иоанна III неизвестного года приводится в указе 1551 года: ААЭ. Т. I. № 227.


[Закрыть].

На упадок значения служебных князей влияло чрезмерное дробление их уделов между наследниками. Ни одно из более значительных княжеских владений не сохранялось в целости долгое время. Уделы делились на все более дробные вотчины. Потомки владетельных князей, становясь мелкими вотчинниками, забывали об удельных преданиях.

Княжеское землевладение особенно упало в XVI веке вследствие сильного сельскохозяйственного кризиса, обусловленного, главным образом, быстрым отливом крестьянского населения на вновь колонизированные юго-восточные окраины. Земля не давала прежнего обеспечения князьям, как и другим землевладельцам. По недостатку средств вотчинники обратили земли в меновую ценность, в большом количестве продавали и закладывали свои земли в монастыри. Новейший исследователь этого вопроса, Рождественский, показывает по архивным данным, как быстро переходила земля из рук в руки в XVI веке, как дробились и мельчали княжеские вотчины и ускользали из рук владетельных князей.

Денежное обеднение князей явствует из многих грамот того времени. Сохранилось любопытное завещание богатого капиталиста Протопопова (1532 года), дававшего деньги в ссуду в большом количестве; как видно из этого завещания, в числе должников Протопопова было много родовитых князей. Представитель одного из знатнейших владетельных княжеских родов, князь И. Д. Пенков, должен был этому заимодавцу 120 рублей (до 10 тыс. рублей на наши деньги)[50]50
  В это время, судя по ценам на хлеб, рубль равен был 80 рублям на наши деньги; во вторую половину XVI века рубль равен был 60–70 нашим рублям, а в начале XVII века – 12.


[Закрыть]; другой родовитый князь, И. М. Воротынский, задолжал ему 20 рублей, князья Кубенский, Вислый и другие – от 180 до 7 рублей. Князь Иван Мезецкий задолжал Протопопову 200 рублей; у него осталось от вотчины только полсела; он породнился со своим кредитором, женился на его дочери и жил затем во дворе своего тестя 13 лет, «пил-ел» у него и на его средства (его подмогою) снаряжался на военную службу[51]51
  В 1547 году царь Иоанн сосватал дочь известного воеводы, князя Алекс. Борис. Горбатого за князя Ив. Фед. Мстиславского. Извещая об этом мать невесты, царь писал ей: «да сказывал нам брат твой Фома, что князь Александр (Горбатов), идучи на нашу службу, заложил платье твое все и мы было велели платье твое выкупити, а брат твой Фома не ведает, у кого князь Александр то платье заложил; и мы тебя пожаловали, послали тебе от себя платье, в чем тебе ехати; и даст Бог приедешь к Москве и скажешь, у кого платье твое заложено, и мы велим выкупити».


[Закрыть]. Недостаток денег заставлял князей продавать и закладывать, большей частью по частям, свои вотчинные княжества; покупщиками вотчин являлись чаще всего монастыри, накопившие в то время значительные капиталы. Переходу земли из рук князей и других землевладельцев в монастыри сильно содействовал также благочестный обычай давать вотчины инокам на поминовение души. Сохранившиеся акты о финансовых и поземельных отношениях князей Ухтомских, потомков белозерских удельных князей, представляют, как замечает названный выше исследователь, типичные примеры того, какими способами и в каких значительных размерах монастырь разрушал и поглощал родовые владения соседних князей, своих покровителей и благодетелей. В 1557 году князь Д. Д. Ухтомский с тремя сыновьями продал Кириллову монастырю село с 17 деревнями и починками за 350 рублей и вола в придачу; через три года тот же князь продает монастырю еще 4 свои деревни за 100 рублей с лишком.

Около того же времени (1558). Кириллов монастырь купил у князя П. А. Ухтомского большую вотчину, село Никитино с деревнями, затем в 1563 году дал тому же князю 200 рублей под залог села Семеновского. Третий князь рода князей Ухтомских заложил в 300 рублей свою вотчину князю В. Ф. Пронскому; но этот последний, в свою очередь, принужден был вскоре (1558) перезаложить эту вотчину монастырю. За короткое время, в 5–6 лет, значительная часть земель этих князей перешла во владение монастыря; сверх того в 1575 году князь И. Ю. Ухтомский дал Кириллову монастырю вкладом на поминовение часть принадлежавшего ему берега реки Ухтомы. В 60-х и 70-х годах XVI века перешло в Троице-Сергиев монастырь весьма много вотчин князей Стародубских, Ромодановских, Гагариных и других наследников земель прежнего удела Стародуба-Ряполовского. До какой степени дробились и мельчали многие княжеские земли, показывают сохранившиеся сведения о дележах между князьями-наследниками. Когда князья Федор и Роман Гундуровы, из рода стародубских князей, в 1559 году делили вотчину своего родственника, то князю Федору достались большой двор в селе и к нему несколько крестьянских дворов, половина пашни и пожень. Церковь, попов двор, мельницу и мельников двор князья оставили в общем владении.

Несмотря на экономический кризис и другие превратности, наследственное княжеское землевладение естественно не уничтожилось вполне в XVI веке. Многие потомки владетельных князей сохраняли в своем владении родовые вотчины до следующего столетия. Но они, как например, князья ростовские, сохранили только обломки прежних владений; уделов у них уже не было, оставались только измельчавшие вотчины[52]52
  Указы 15 января 1562 г. и 9 октября 1572: АИ. Т. I. № 154. Ст. XVIII и XIX. – Соловьев видел цель издания указа 1562 г. в «скорейшем переходе княжеских вотчин в казну» (Т. VII. Кн. 2. С. 352). Неволин объясняет значение указа видами высшей политики и полагает, что вследствие мер Иоанна «большая часть княжих вотчин перешла в казну» (История российского гражданского законодательства. Т. III. § 561). Политическое значение указа 1562 г. признает проф. Бестужев-Рюмин (Русская история. Т. II. С. 261) и Середонин (Сочинение Джильса Флетчера. С. 86). В последнее время Рождественский усмотрел цель этих указов в том, что правительство стремилось предупредить «распадение вотчин и переход их в неслужилые руки»; поддерживая целость княжеской вотчины, правительство сохраняло ее военно-служилое значение как определенной твердо установившейся территориальной военной единицы (Служилое землевладение… С. 121, 129). Это мнение оспаривают проф. Сергеевич (Пересмотр истории служилого землевладения. – Северный вестник. 1897. № 11. С. 65 и сл.) и Середонин (рецензия на книгу Рождественского: ЖМНП. 1897. № 5. Ч. 311. С. 244 и след.).


[Закрыть].

Другой силой, ослаблявшей значение владетельных князей, была их служебная деятельность. Вступая в ряды государевых служилых людей, они должны были расставаться на долгое время с родовыми владениями и расходиться во все концы обширного Московского государства, далеко от своих родных мест. Служа постоянно в Москве или в провинции в должностях наместников, воевод, осадных голов и других, князья ослабляли прежнюю тесную связь с наследственным удельным владением, теряли свое значение в качестве местных державных землевладельцев.

Правительство приходило на помощь бедневшим и более или менее обезземеленным князьям и награждало их за службу поместьями. Виднейшие представители княжеских родов наделялись поместьями в Московском уезде и соседних, другие – в отдаленной провинции, по месту службы. Измельчавшие остатки наследственных владений отходили для многих князей на второй план перед поместным наделом, и они приобретали оседлость в новых местах, там, где служили и владели пожалованными им участками дворцовых земель. Князья сливались с местным дворянством. Принадлежность к местному дворянскому обществу заставляла таких князей называть себя в официальных актах рязанцами или нижегородцами, хотя они вели свое происхождение из других мест, Ростова или Ярославля. В качестве провинциальных служилых людей они заносились в «десятни», списки уездных дворян и детей боярских. Но в этих новых местах потомки владетельных князей никак не могли приобрести того значения и власти, какие принадлежали их отцам и дедам в вотчинных владениях. Поместье было неполной собственностью, владение им строго обусловливалось исправностью службы. Князья, независимые вотчинники, превращались в рядовых помещиков, всецело зависевших от власти государя.

Выслуженные земли для большинства князей получали перевес над родовыми владениями. Князья Приимковы-Ростовские к началу XVII столетия сохранили очень немного наследственных вотчин. В челобитье 1620 года они просят разделить выкупаемую им от чужеродцев вотчину только на четыре жеребья, чтобы она «не измельчала и не запустела по малым жеребьям», как другие их вотчины. Один из князей Приимковых отказался от выкупа, сославшись на свою бедность, и при этом указал, что если его родичи богаче, то только потому, что они «служили во многих городах по воеводствам и приказам»[53]53
  Сказания князя Курбского. С. 127, 188; Рождественский С. В. Служилое землевладение… С. 196–198, 205.


[Закрыть].

Время Иоанна III было временем, когда «переставливались старые обычаи», создавалось единовластное Московское царство на почве многовластия и разъединения удельной эпохи. Перемены старых обычаев касались, главным образом, служебных князей, были направлены против сохраненных ими противогосударственных прав. Долгое время при Иоанне Васильевиче военные силы многих уделов считались самостоятельными военными единицами и не вводились в общий строй московских полков, большого, передового и других. Владельцы этих уделов, князья Воротынские, Одоевские, Белевские (Бельские), Мезецкие, Стародубский, Шемячич, составляли со своими дворами особые полки, и московский Разрядный приказ предоставлял им в походе становиться подле того или другого московского полка, справа или слева, «где похотят». Только в последние годы княжения Иоанна III, замечает проф. Ключевский, эти князья не присоединяются к московским войскам со своими самостоятельными военными отрядами, но сами становятся во главе того или другого московского полка. Сначала их назначают воеводами московских полков только тогда, когда другими полками командуют равные им по происхождению служилые князья. В княжение Василия III исчезает и этот остаток прежней удельной особенности этих князей. Князь Швих-Одоевский и князь Воротынский водят московские полки по росписи не только с князем Щенятевым, гораздо раньше их поступившим на службу к московским великим князьям, но и с московскими боярами Кошкиными, Сабуровыми и Колычевыми.

К числу мер, ослаблявших самостоятельность князей, должен быть отнесен и указ Иоанна III, которым существенно ограничено было их право собственности на землю. Первоначально московские великие князья стремились только к тому, чтобы уделы служилых князей не отрывались от государственной территории, и ограничивали землевладельческие права этих князей лишь в области права публичного. Теперь государство налагает руку на их право распоряжения. Особенное внимание московского правительства привлекли земельные владения многочисленных княжеских родов ярославских, суздальских и стародубских, потомков князя Всеволода III Большое Гнездо, которым в общей сложности принадлежали обширные пространства земли на северо-востоке. Правительство поспешило подчинить своему контролю обращение этих земель. При Иоанне III названным княжеским родам запрещено было продавать свои вотчины кому бы то ни было без ведома великого князя, а также отдавать их «по душе» в монастыри. Правительство не воспретило вообще продажу этих княжеских вотчин, но предоставило себе возможность наблюдать, чтобы, при переходе их от одних собственников к другим посредством купли-продажи, не нарушались государственные интересы, чтобы, например, эти вотчины не соединялись в большом количестве в руках одного какого-либо владетельного князя, которому правительство не доверяло[54]54
  Сказания князя Курбского. С. 85, 87, 157, 220.


[Закрыть].

При Иоанне IV важными указами 1562 и 1572 гг. право собственности служебных князей было еще более стеснено. Ограничения, касавшиеся прежде лишь большей части северо-восточных князей, теперь были усилены и распространены на всех князей, или «княжат». Князьям воспрещено было отчуждать каким бы то ни было способом свои земли, продавать, менять, дарить, давать в приданое. Владения княжеские могли переходить по наследству только к сыновьям собственников; в случае если князь не оставит после себя сына, его вотчина берется в казну «на государя». Право посмертного распоряжения вотчинами было поставлено под действительный контроль правительства. Княжеская вотчина могла перейти по наследству к одному из близких родственников, согласно завещанию собственника, лишь в том случае, если на это последует соизволение государя. Правительство, разрешая такие переходы земель, наблюдает за тем, чтобы они не нарушали государственных интересов, «посмотря по вотчине, по духовной и по службе». Эти указы преследовали, по-видимому, двойственную цель. С одной стороны, правительство имело в виду тесное подчинение княжеского землевладения власти государя и отчуждение в казну наследственных земель от некоторых, «высокоумничавших» княжеских родов. С другой стороны, приравнивая княжеские вотчины к вотчинам других частных владельцев и возложив на них, наравне с другими вотчинами, обязанность военной службы, правительство стремилось к тому, чтобы переход княжеских земель из рук в руки не нарушал их военно-служебного значения. Поэтому указ 1562 года существенно ограничил переход княжеских вотчин к женщинам, которые не могли нести военной службы. Княжеское владение так же, как всякая вотчина, не могло перейти ни к дочери, ни к сестре собственника. Вдова могла наследовать по завещанию только часть земель мужа и не имела права никому передавать перешедшего к ней имения; после ее смерти это имение отбиралось в казну. Для утверждения ее в правах наследства на всю вотчину требовалось особое разрешение государя[55]55
  Это значение опричнины выяснено путем тщательного изучения отрывочных указаний источников в статье С. Ф. Платонова (К истории опричнины XVI века. – ЖМНП. 1897. Октябрь. С. 261, 265–267, 271). Взгляд на опричнину как на орудие борьбы с боярством, высказан был ранее без полного обоснования в трудах Бестужева-Рюмина (Русская история. Т. II. С. 261–262), Белова Е. А. (Об историческом значении русского боярства. С. 107), Середонина С. М. (Сочинение Джильса Флетчера. С. 31). Соловьев объяснял учреждение опричнины тем, что царь «заподозрил вельмож в неприязни к себе и хотел иметь при себе людей, вполне преданных ему», но не мог иным путем удалить от себя «все старинное вельможество» (История России. Кн. II. С. 167; с. 164–166: описание отъезда царя в Александровскую слободу и казней, и изложение его грамот 1565 г.). В. О. Ключевский видит в опричнине «высшую полицию» (Боярская дума. С. 348–349). Принижая владетельных князей, Иоанн Грозный принял также некоторые меры к ослаблению архиереев в их значении владетельных вотчинников. Митрополиты и архиепископы, подобно западноевропейским епископам, имевшим вассалов, имели своих, не зависевших от великого князя, светских слуг – землевладельцев, «бояр великих и малых», детей боярских – вотчинников и помещиков. Владычные бояре и слуги, подобно боярам и слугам княжеским, служили при дворах архиереев, отправляли суд в пределах церковных владений, несли военную службу. Бояре «служили» архиереям на тех же условиях, на каких они служили князьям, «отказываясь от князя», они «приказывались» на службу к митрополиту или епископу. Иоанн Грозный стремится разрушить эти удельные порядки так же, как и все другие, и прибегает к тем же мерам насилия по отношению к владычным боярам, какими он пользовался против князей. Князь Курбский говорит: «по убиении митрополита (Филиппа) не токмо многих клириков, но и нехиротонисанных мужей благородных сколько помучено различными муками и погублено; бо там есть в той земли обычай: на церковной земле мнози мужи благородные светлых родов имения мают, во время мирное епископам служат, а егда брань належит от супостатов окрестных, тогда и в войску христианском бывают, когда не хиротонисаны». Ранее этих казней Стоглавый собор постановил, что архиереи могут назначать бояр на должности по церковному управлению и отрешать от них, лишь с «ведома царева». Боярским родам, которые издавна служили церковным властям, разрешено было служить святителям по-прежнему. Но если у святителя «изведутся такие боярские роды», то государь назначает святителю бояр и дворецких собственной властью. Правительство XVI века приняло меры против владычных бояр, крупных землевладельцев, усиливавших светское значение церкви, но не коснулось архиерейских детей боярских, мелких землевладельцев. Только царь Алексей Михайлович решился сократить число таких детей боярских – вотчинников, оставив архиереям только природных детей боярских, исстари служивших церкви (Каптерев Н. Светские архиерейские чиновники в древней Руси. С. 64, 70. 86, 97—101 и др.).


[Закрыть].

Значение многих княжеских родов падало вследствие дробления или утраты их родовых владений; служба при дворе или на воеводствах ослабляла их связи с вотчинами, их местную власть и влияние. Иоанн III усиливает свою власть над личностью и владениями князей, лишает их права отъезда, ослабляет их личный авторитет в качестве советников государя, ограничивает северо-восточных князей в праве распоряжения вотчинами.

Всего этого было недостаточно для уничтожения остатков удельного порядка и для полного торжества новых государственных начал. Иоанн III прибегает к наиболее решительному средству – лишению многих князей их наследственных владений. Рассмотренный выше указ этого государя о наследовании земель северо-восточных князей предоставлял правительству широкий простор для отчуждения их вотчин в казну. Иоанн Грозный впоследствии обвинял Сильвестра в том, что он раздал княжатам обратно вотчины, отнятые у них по Уложению Иоанна III: «те вотчины, подобно ветру, роздал неподобно, и тем многих людей себе примирил». Князь Курбский говорил: «обычай есть издавна московским князем желати братий своих крови и губити их, убогих ради и окаянных вотчин, несытства ради своего».

Юго-западные князья Смоленской и Черниговской областей ко времени смерти Иоанна III лишились значительной части своих уделов. К 1505 году главные центры и волости бывшего Смоленского княжества перешли в собственность московского государя; Иоанн III передал своему сыну смоленские города со всеми «тянувшими» к ним селами и пошлинами, не упоминая уже о прежних их владельцах, князьях смоленского и литовского родов. Равным образом и князья Черниговской области: Воротынские, Волконские, Тарусские, Козельские[56]56
  Ключевский В. О. Боярская дума. С. 223–224, 228; Валуев Д. Введение. С. 50, 123, 172, 173 и др.; Маркевич А. И. О местничестве. Гл. 47. С. 776 и след.; Он же. История местничества. С. 419, 457. – Д. Валуев полагает, что счет старшинством родов выработался к XVII веку. «По мере того как мы приближаемся к XVII веку и особенно со времени Романовых, роды, и особенно знатнейшие, начинают выделяться из общего распорядка в сомкнутые целые» (с. 169). Но автор сам же замечает, что следы такой классификации чести (которая идет вразрез закону органических соответствий местничества) появляются очень рано, с 1519 года. Не потому ли указания на старшинство родов встречаются гораздо чаще в XVII веке, чем в XVI веке; вследствие большей ясности взаимного отношения многих родов, реже возникали местнические счеты между лицами знатнейших и второстепенных родов? В XVII веке, по мере перемещения значения фамилий и появления большого числа родов, подвигавшихся выслугой на первые места, являлись в большем числе такие местнические споры между фамилиями, в которых не было надобности высчитывать соответствие звеньев одного рода родовым звеньям другого. А. И. Маркевич отмечает разницу между местничеством XVI и XVII веков, но полагает, что счет старшинством одной фамилии в целом ее составе над другой показывает, что «жизнь привела местничество в XVII веке к тому положению, какое было в древнейшее время до царских указов XVI века» (с. 457). Ср.: Шпилевский С. Союз родственной защиты у древних славян и германцев. Гл. V. С. 84 и сл.


[Закрыть], Мезецкие, Мышецкие утратили к 1505 году города и городки, бывшие центрами их уделов. Иоанн III завещает своему сыну Василию город Воротынск со всем, что было за князьями Воротынскими, город Тарусу, принадлежавший князьям Тарусским, город Мышегу, принадлежавший князьям Мышецким. Князю Дмитрию Иоанновичу переходит город Мещовск со всеми волостями, погостами и селами, которыми владели князья Мезецкие. Желая удалить некоторых князей из наследственных владений, правительство давало им земли в других местностях: князю Мих. Мезецкому вместо города Мещовска дали город Алексин, но без права дани и суда. В сношениях с иностранными государями Иоанн III указывал на полное подчинение ему служебных князей. На требование крымского хана собрать дань с одоевских князей, как делалось в старину, государь разъяснил ему, что удельные порядки отжили свое время: «Одоевских князей больших не стало, – ответил Иоанн крымскому хану, – отчина их пуста; а другие князья Одоевские нам служат, мы их кормим и жалуем своим жалованьем, а иных князей Одоевских жребии за нами. Что они тебе давали и твоему человеку, теперь им нечего давать, отчина их пуста; и теперь твоего человека я жаловал, а им нечего давать»[57]57
  Ключевский В. О. Боярская дума. С. 299, 300; Валуев Д. Введение. С. 53, 168.


[Закрыть].