Текст книги "Государевы служилые люди. Происхождение русского дворянства"

Продолжая дело своего отца, Василий III оставлял во владении князей часть их наследственных земель, но систематически лишал их стольных городков их уделов. По словам Герберштейна, этот государь «исполнил то, что начал его отец, а именно: отнял у всех князей и других владетелей все их города и укрепления и даже своим родным братьям не вверял крепостей и не позволял им в них жить».

Герберштейн преувеличил результаты, достигнутые Василием III. Некоторые князья сохраняли до времен Иоанна Грозного свои обширные владения, в пределах которых пользовались прежней независимой властью. Подчиненное князьям население видело в них сыновей и внуков прежних своих государей, самостоятельных удельных князей.

Сохраненные князьями остатки удельной самостоятельности не мирились с новым требованием полного подчинения подданных власти государя. Иоанн Грозный настаивал на совершенной покорности лиц его воле и на полном равенстве их перед государственной властью: «жаловати мы своих холопей вольны, а и казнити их вольны есмы». Он хотел быть «самодержавием и великих и сильных в послушестве имети». Привилегированное положение князей, питавшее их властолюбивые притязания, не соответствовало этому идеалу. Иоанн обвиняет своего непокорного слугу князя Курбского в том, что он «изменным обычаем восхотел быть ярославским владыкой». Иоанн Грозный ставил себе задачей искоренить гордыню и изменные обычаи князей[58]58
  Иоанн Грозный во всем изобличал гордыню князей. По поводу построения княгиней Воротынской церкви над прахом своего мужа он говорит следующее в послании игумену Кирилло-Белозерского монастыря: «Слышал, брате, некоего от вас глаголюща, яко добре ее сотворила княгиня Воротынская; аз же глаголю, яко не добре: посему первое, яко гордыни есть и величания образ, еже, подобно царстей власти, церковию и гробницею и покровом почитатися».


[Закрыть]. Он не только конфискует их земли, по примеру отца и деда, но и жестокими казнями истребляет сильнейших княжат, препятствовавших полному торжеству новой государственной идеи.

Князь Курбский писал Иоанну в одном из своих резких посланий: «единоплеменных княжат, влекомых от роду великого Владимира, различными смертьми поморил еси и отнял их движимые и недвижимые стяжания, чего еще был дед твой и отец не разграбил». Иоанн казнил князей Воротынского и Одоевского потому, что «те княжата были еще на своих уделах и велия отчины под собою имели: а колико тысяч в них, – говорит Курбский, – не чту, было воинства, слуг их: им же он зазречи, того ради губил». Казнь князей Прозоровских и Ушатых Курбский также объяснил тем, что они «имели великие отчины»[59]59
  Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича. Гл. IV, § 15. С. 51; Валуев Д. Введение. С. 114; Разрядная книга. С. 98, 99, 103, 105; Лихачев Н. П. Местнические дела 1563–1605 г. – Сборник Археологического института, 1894. Т. IV.


[Закрыть].

В 1564 году Иоанн IV торжественно выехал из московского кремлевского дворца в знаменитую Александровскую слободу и оттуда объявил свою опалу духовенству и служилым людям «на своих богомольцев, на архиепископов и епископов, и на архимандритов, и на игуменов, и на бояр, и на дворецкого, и на конюшего, и на окольничих, и на казначеев, и на дьяков, и на детей боярских, и на всех приказных людей». Только тяглым людям, «гостям», посадским и всему православному христианству милостиво было объявлено, «чтобы они себе никакого сумления не держали, гневу на них и опалы никоторой нет».

По возвращении в Москву в 1565 году Иоанн учредил опричнину, выделил из земщины в свое опричное владение часть городов и волостей, учредил особый двор с опричными дворецким, боярами, служилыми людьми. Своеволие и злодеяния новых приближенных лиц государя, опричников, закрыли для современников истинное значение этого учреждения. Повествователи смутной эпохи представляли себе устройство опричнины так: в гневе на своих подданных Иоанн разделил государство на две части; одну – земщину – дал царю Симеону, другую взял себе и заповедал своим опричникам «оную часть людей насиловати и смерти предавати». Многие историки следовали этому взгляду и видели в опричнине орудие насилия, «высшую полицию по делам государственной измены».

Новейшие исследователи раскрывают иной смысл и значение отделения опричнины от земщины. В опричнину взята была, как выяснил проф. Платонов, обширная территория, слагавшаяся постепенно из городов и волостей, лежавших в центральных и северных областях государства: в Поморье, Замосковных и Заоцких уездах (в верховьях Оки), в двух новгородских пятинах, Обонежской и Бежецкой. Значительное большинство городов и волостей в центральных областях Московского государства и все главные торговые пункты на речных путях отошли от земщины, и ей оставлены были, почти исключительно, окраины государства.

Главной целью учреждения опричнины была коренная ломка землевладельческого строя, сохранившегося от удельного времени. В центральных областях государства, указывает названный историк, для опричнины были отделены как раз те местности, где еще существовало на старых удельных территориях землевладение княжат, потомков владетельных князей. Опричнина действовала среди родовых вотчин князей ярославских, белозерских и ростовских, князей стародубских и суздальских, князей черниговских и иных юго-западных на верхней Оке. Вотчины их постепенно входили в опричнину. На местах, взятых в опричнину, производилась в широких размерах мена земель: «государь велел вотчинников и помещиков, которым не быть в опричнине, из тех городов вывести и подавать земли велел в то место в иных городах». Вотчинники и помещики лишались своих земель сразу всем уездом и с городом вместе; за взятые земли служилые люди вознаграждались другими, где государь пожалует или где сами приищут; каждый уезд, взятый в опричнину, был осужден на коренную ломку. Общий пересмотр землевладения всей тяжестью пал на княжат, владевших удельными землями и возбуждавших гнев и подозрение Грозного. Одних Иоанн свел со старых мест и развеял по новым, далеким и чуждым местам, дал им поместья «в отдаленных областях, где они, – говорит Флетчер, – не имеют ни любви народной, ни влияния, ибо они не там родились и не были там известны»; других ввел в свою опричную службу, в избранную «тысячу голов», и поставил под свой строгий непосредственный надзор. Из южнорусских князей, «сидевших на своих уделах и имевших велия вотчины», князья Ф. И. Трубецкой и Никита Иванович Одоевский действовали в числе «воевод из опричнины», князю М. И. Воротынскому дан был Стародуб-Ряполовский вместо старого его удельного владения (Одоева и других городов)[60]60
  Указ от июля 1550 года (СГГД. Т. II. № 38). Сокращенная и позднейшая редакция в дополнительных указах к Судебнику (АИ. Т. I: приговорил «царь и государь» вместо «царь и великий князь»); Маркевич А. И. История местничества. С. 273–275. – Д. Валуев (Введение. С. 67–83) высчитывает, сколькими местами был ниже один воевода другого. Первые воеводы: большого полка – 0, правой руки – 1, передового и сторожевого – 2, левой руки – 3. Вторые воеводы: большого полка – 4, правой руки – 5, передового и сторожевого – 6, левой руки – 7. Маркевич замечает, что на практике такие строгие математические выкладки не делались. Спорящему казалось достаточным установить факт, что такой-то воевода был вообще выше такого-то, безразлично на сколько мест. Заметим еще, что счет вторых воевод с первыми едва ли был так определенно установлен на практике. Из указа 1550 года видно, что второй воевода большого полка иногда местничался даже с важнейшим из первых воевод – первым воеводой правой руки; между тем как, по вычислению Валуева, он был ниже последнего из первых воевод (левой руки). Этому вычислению противоречит также и тот факт, что князь Ю. М. Голицын, признанный по суду выше князя Ю. И. Темкина, занимал должность второго воеводы большого полка, в то время как Темкин был первым воеводой правой руки, и затем, помимо Темкина, был сделан первым воеводой большого полка (А. И. Маркевич. С. 269).


[Закрыть].

В дело разрушения удельных порядков, которое московские великие князья вели со свойственной им постепенностью и настойчивостью, царь Иоанн Грозный внес неведомое дотоле ожесточение больного человека. Жестокими казнями он истреблял княжеские роды, искореняя остатки удельной старины. Но казни и опалы не оправдывались уже обстоятельствами. Кровавое гонение начато было против княжат тогда, когда они были ослаблены стечением ряда неблагоприятных для них обстоятельств и энергичными действиями великих князей Иоанна III и Василия, когда они, получив в малолетство Иоанна Грозного власть в свои руки, показали полное свое бессилие и еще более ослабили себя взаимным соперничеством. Так называемая борьба Иоанна Грозного с боярством, или княжатами, не была собственно борьбою, потому что князья не оказывали никакого сопротивления Иоанну. Борьба с князьями была закончена при деде и отце Грозного; она велась иначе, хотя в то время противная сторона была еще достаточно сильна для стойкого, хотя и пассивного сопротивления. При Иоанне Грозном борьба превратилась в гонение. По странному стечению обстоятельств разрушение удельных преданий велось с наибольшим ожесточением тогда, когда они наиболее ослабли и исчезли сами собой. Как бы то ни было, Иоанн кровавыми казнями и конфискациями княжеских владений довершил вековое дело создания нового государства. Английскому послу Джильсу Флетчеру, посетившему Москву в царствование Феодора Иоанновича в 1588 году, рассказывали, что еще недавно были в Москве лица из древнего дворянства, которые владели по наследству различными областями с неограниченной властью и с правом «судить и рядить» все дела в своих владениях без апелляции и даже не отдавая отчета царю. «При Грозном еще можно было, – замечает проф. Ключевский, – застать таких владельцев, но при сыне его, после опричнины, они были уже только предметом воспоминаний». «Теперь, при Феодоре Иоанновиче, – говорит Флетчер, – высшая знать, называемая удельными князьями, сравнена с остальной знатью; только лишь в сознании и чувстве народном сохраняет она некоторое значение и до сих пор пользуется внешним почетом в торжественных собраниях». От всей удельной старины князья сохранили только свои прозвания по именам уделов; исчезли уделы Одоев и Шуя, но остались родовые фамилии князей Одоевских и Шуйских. Много лет спустя царь Алексей Михайлович, как бы намереваясь уничтожить и это воспоминание старины, запретил князю Ромодановскому писаться Ромодановским-Стародубским по названию прежнего удела Стародуба-Ряполовского на реке Клязьме. Но князь подал царю слезное челобитье о сохранении титула: «Тебе, великому государю, ведомо, князишки мы Стародубские: дед и отец мой и дяди писались Стародубско-Ромодановские, умилосердись, не вели у меня старой нашей честишки отнять», – и царь Алексей Михайлович уважил это ходатайство, оставил Ромодановскому «старую его честишку»[61]61
  Грамота по делу князя Юрия Курлятева 1573 года (Синбирский сборник. С. 43); о счете по родословцу см.: Маркевич А. И. История местничества. С. 410–417). Уравнение первого сына старшего брата с четвертым дядей Соловьев объяснял тем, что обыкновенно первый племянник равен летами четвертому дяде; Валуев – обычным представлением о семье в составе отца и трех сыновей. Это уложение о местничестве могло появиться, по мнению Маркевича, не позже половины XVI века (с. 257). При Иоанне Грозном были изданы, кроме того, второстепенные указы о местничестве, представляющие развитие идеи указа 1550 года: головам в полках мест нет, подрындам тоже мест нет; городничие и губные старосты ниже последнего (разрядного) воеводы (Маркевич А.И. С. 286).


[Закрыть].

Глава III
Местничество

Служебные князья вошли в состав московского боярства, стали служилыми вотчинниками и помещиками. Взамен утраченного политического значения лучшие княжеские роды заняли привилегированное положение избранной правительственной знати. Княжата оттеснили от первых мест большую часть старинных боярских родов. По разрядам со времени Иоанна III высшие должности государственного управления занимают служилые князья, с двумя-тремя первостепенными фамилиями московских бояр, Кошкиных или Вельяминовых-Воронцовых. Несколько ниже их стоят другие старинные московские боярские роды с второстепенными служилыми князьями. Княжата расстанавливаются в известном иерархическом порядке по качеству столов, на которых сидели их владетельные предки: потомки князей, занимавших старшие столы удельных княжеств Ростовского, Ярославского или Тверского, становились выше своих родичей, предки которых пришли в Москву с младших удельных столов. Боярские роды размещаются по древности службы рода московским государям.

Княжата и бояре затем настойчиво стремятся сохранить сложившийся к началу XVI столетия аристократический распорядок фамилий. Поддерживая взаимную иерархию, они сохраняют за собой высшие правительственные места, свое привилегированное положение среди служилого дворянства, не допуская в свою среду новых людей. Для охраны этого положения в руках московского боярства было надежное средство – местничество, которое ко времени Иоанна Грозного складывается в известную систему и регулируется законодательными определениями.

Высокое аристократическое положение известного рода среди других родов совершенно не зависело от власти государя. Он не мог возвысить какой-либо род пожалованием княжеского титула или другим наследственным отличием. Назначение лица на высшую должность, получение им звания ближнего боярина не изменяло местнического отношения сановника и его родичей к другим знатным фамилиям. Высокая должность и высокий чин не делали более родовитыми ни лицо, пожалованное этим чином, ни его потомков и родственников. Большая или меньшая честь отца не давала никаких положительных прав сыну. «За службу жалует государь поместьем и деньгами, но не отечеством». Должность и чин, пожалование государя сами по себе ничего не значили в местническом счете. Опираясь на свое отечество, боярские роды основывали свои притязания не на заслуженности отцов, не на их высоких чинах или должностях, но на их признанном ранее местническом отношении к другим родам. Служилый человек довольно равнодушно относился к должности самой по себе: он ревниво следил только за своими отношениями к другим по должности. Боярин согласен был ехать товарищем воеводы во второстепенный город, если только воеводой назначался человек, ниже которого он мог быть по установившемуся взаимному отношению их фамилий; но он не принял бы назначения товарищем воеводы в один из главнейших городов, если только первый воевода был ниже его одним или двумя местами.

Сравнительно низкая служба сама по себе не унижала чести лица и его рода; его могла унизить только совместная служба, занятие на совместной службе более низкой должности. Доказывая свое право на превосходство, «местники» не разбирали заслуг предков, не входили в оценку должностей, занимавшихся ими; они рассматривали лишь вопрос о том, кто из предков двух спорящих сторон занимал высшую должность на совместной службе. Равное значение со службой в известной должности имели для выяснения взаимного отношения сторон случаи совместного сидения за царским столом в порядке местнического старшинства лиц.

В 1616 году князь Ф. Волконский, человек неродословный, местничаясь с боярином П. П. Головиным, ссылался не на своих предков, но на свои личные заслуги, личную службу, говоря, что ему по своей службе обидно быть меньше боярина Головина. Этот довод с местнической точки зрения не имел никакого значения и был решительно отвергнут боярами-судьями, разбиравшими это дело. Личные заслуги не влияли на местнический распорядок так же, как заслуги предков. Этот распорядок мог измениться лишь вследствие изменившегося взаимного отношения лиц по службе. Князь Долгорукий выиграл свой спор о местах с Приимковым на том основании, что он, служа вместе с последним в городе Юрьеве, занимал высшую должность, без протеста со стороны Приимкова: «я хочу быть тебя больше, потому что полтретья года (два с половиной года) был я в Юрьеве у больших ворот, а ты не бил челом, бывши у меньших (ворот)».

Иерархия, установившаяся между двумя лицами, передавалась по наследству их нисходящему потомству и боковым родственникам. Простейший случай местнического спора представляет древнейшее из дошедших до нас местнических дел – спор В. Ф. Сабурова с Гр. П. Заболоцким на великокняжеском пиру Иоанна III. Заболоцкий не согласился сесть за столом ниже Сабурова. Тогда Сабуров бил челом государю, основывая свое старшинство на том, что отец его, Федор Сабуров, был выше отца Заболоцкого. Притязание Сабурова на старшинство было признано основательным, и ему была выдана боярами правая грамота на Заболоцкого.

Но местнические счеты до крайности осложнялись тем обстоятельством, что взаимное отношение двух лиц передавалось не безразлично всем их родственникам, но только родственникам, соответственно близким к ним в порядке родового старшинства. Местничество возникало большей частью не между родами, как замкнутыми целыми, с равными единицами; местничались отдельные лица, местничался ряд членов одного рода, в порядке родового старшинства, с рядом членов другого рода; когда два представителя соперничающих фамилий ссылались в споре о местах на взаимоотношения родоначальников, то они необходимо должны были выяснить свое отношение к этим родоначальникам; их взаимное отношение могло быть приравнено к взаимоотношению предков только тогда, когда каждый из них отстоял от этих предков на равное число мест в порядке старшинства. Если Волынский был признан равным Колычеву, то отсюда не следовало, что все члены рода Волынского были безразлично равны родичам Колычева; члены этих двух родов были равны только соответственно своему старшинству среди родичей. Старший сын Волынского был равен старшему сыну Колычева; но так как в своем роде он был меньше своего отца, то он был и вне своего рода меньше лица, равного его отцу. Младший брат Волынского был равен младшему брату Колычева, но он был меньше на одно место старшего представителя рода Колычевых. При строгом применении начал местничества младший родич виднейшей фамилии мог стоять ниже старшего члена более низкого рода.

Установившееся местническое соотношение двух лиц повторялось в каждом следующем поколении между соответствующими членами родов. Если младшее поколение одного рода временно становилось ниже старшего поколения другою, равного рода, то, когда выступало на сцену младшее поколение этого последнего, временно возобладавшего рода, нарушенное равновесие снова восстанавливалось. Местничество на практике поддерживало деятельно лишь известное взаимоотношение между соответствующими членами родов; но оно вело в то же время к установлению известного общего взаимоотношения родов.

Правильный местнический счет, с выяснением точного соответствия каждого члена одного рода членам другого, должен был вестись лишь между равными приблизительно по своему отечеству родами. Эти расчеты родового старшинства каждого члена фамилии были необходимы для установления старшинства между представителями соперничающих родов, основное взаимоотношение которых, установленное родоначальниками, не давало большого явного преимущества членам одного рода над членами другого.

Но этот строгий местнический счет не был необходим в тех случаях, когда сталкивались между собою представители знатнейшего рода, занимавшего долгое время первые места, с членами второстепенного или упавшего рода. Некоторые фамилии стояли так высоко пред другими, что трудно было допустить мысль о возможности сравняться с ними. Члены таких знатнейших родов, сталкиваясь с лицами низших родов, ограничиваются тем, что указывают на постоянное общее старшинство своего рода. Если члены какой-либо фамилии, например Бутурлиных, неоднократно бывали по разрядам на несколько мест выше Гагариных, то в споре членов этих двух фамилий Бутурлину дотаточно было сослаться на более высокое положение своего рода вообще, не приводя какого-либо факта превосходства одного из Бутурлиных над Гагариным и не высчитывая своего старшинства в роде.

Каждый местнический счет отдельных лиц выражал, в сущности, известное соотношение старшинства и меньшинства родов. Члены рода не представляли собой равных величин пред такими же неравными величинами другого рода. Но все члены рода были связаны между собой своего рода круговой порукой: возвышение одного члена соответственно повышало значение всех родичей, возвышало весь род, как обособленное целое, хотя и составленное из родовых звеньев неравного значения. Понижение в местническом счете одного родича понижало остальных, младших, понижало нисходящие линии рода. Поэтому все родичи местничавшихся лиц принимали деятельное участие в споре, выступая в защиту своей родовой чести: старшие нередко отвечали за младших. Когда соотношение родов не было совершенно ясным, спорящие стороны должны были указать факты из совместной службы родичей и затем указать свое отношение к этим родичам. В иных случаях, когда взаимоотношение родов было очевидным, достаточно было одного обобщения более или менее известных фактов, достаточно было сказать, что «наше родство (князья Приимковы) с их родством (князей Долгоруких) нигде не бывало меньше», или «Ростовские нам (князьям Лыковым) не страшны», или «и лучшему (старшему) Колтовскому с последним роду нашего Пушкиных можно быть в меньших товарищах»[62]62
  Жданов И. Материалы для истории Стоглавого собора. – ЖМНП. 1876, № 7. С. 54; Валуев Д. Введение. С. 32, 60; – Маркевич А. И. История местничества. С. 288–289. – А. И. Маркевич ставит в связь со Стоглавым собором указ 1550 года, относя его к 1551 году; но у него нет достаточных оснований для оспаривания даты указа, приводимой в различных его списках: июль 1550 года (СГГД; АИ; Судебники Башилова и Татищева).


[Закрыть].

Местничество соответствующих членов фамилий указывало на неопределенность старшинства или равенство этих фамилий. Но выражавшееся в местнических счетах постоянное, деятельное стремление родичей удержать за собой место, принадлежавшее предкам, приводило к более определенному взаимоотношению родов, как сомкнутых целых, независимо от старшинства членов внутри рода. Известный род тотчас же замечал, что соперничающему с ним роду «недоставало в случаях»; частое повторение такого недоставания, говорит Валуев, неизбежно приводило к понятию прямого старшинства одного рода перед другим. «Щербатовы большие бывали в меньших с Татевыми меньшими»; повторение такого отношения необходимо приводило к положительному старшинству всего рода Татевых перед родом Щербатовых[63]63
  Выписки из Флетчера и Горсея у А. И. Маркевича: История местничества. С. 295. Милюков П. Н. Очерки по истории… Ч. I. С. 171; Ключевский В. О. О думных дворянах и дьяках. С. 277, 278; Сергеевич В. И. Русские… Т. I. С. 502, 504 и 373; Лихачев Н. П. Думные дворяне в Боярской думе XVI в. – Сборник Археологического института. Т.VI.


[Закрыть].

Местничество устанавливало аристократический распорядок фамилий, размещая в известной иерархии целые роды или соответствующие по старшинству поколения родов. Возбуждая нередко постоянную вражду между родами, взаимные отношения которых еще не установились, местничество, вместе с тем, объединяло все аристократические фамилии в одно целое, в класс лиц, разместившихся между собою по отечеству и не оставивших места в своей среде новым, неродословным людям. Два рода могли долго спорить между собой за известное место, но если они не хотели уступить этого места друг другу, во имя своей отеческой чести, то еще менее уступили бы они это место кому-либо третьему, новому человеку, не имевшему никаких отеческих прав на него или имевшему еще более сомнительные права, чем обе спорящие стороны. Оба рода сочли бы себя обиженными и, оставив свою вражду, обратились бы с настоятельным челобитьем «об отечестве» против этого третьего пришельца. Новый неродословный человек стоял так низко с местнической точки зрения, что он не мог заявлять никаких притязаний на место среди старинных фамилий: «неродословным людям с родословными и счету нет».

Устанавливая иерархию родов, местничество вместе с тем закрывало доступ новым родам в среду известных фамилий. Оно имело, главным образом, значение сословно-оборонительной системы. Родословная знать, по замечанию проф. Ключевского, не раздвигалась, когда к ней приходили новые люди. Все места были распределены; пришельцам оставались места с самого края, ниже родословных людей. Родные царицы, незнатного происхождения, пожалованные в бояре, по свидетельству Котошихина, не ходили в думу и не бывали на обедах царя; им негде было сесть там ни в думе, ни за царским столом: «под иными боярами сидеть стыдно, а выше не уметь, потому что породою невысоки». В XV веке и ранее, во время сильного прилива в Москву знатных слуг, владетельных князей, московское боярство не раз должно было уступать этим пришельцам. «Приехал князь Юрий Патрикеевич, – отмечали в разрядах, – и заехал боярина Константина Шею и других». Но эти новые слуги разместились с московскими боярами, и затем московская знать теснее, чем прежде, сомкнула свои ряды и упорным местничеством охраняла себя от дальнейших «заездов».

Как трудно было проникать новым родам в среду высшей знати, показывает пример постепенного возвышения над другими родами Годуновых, покровительствуемых Иоанном Грозным. При каждом назначении Бориса Годунова на более высокое место лица, выше которых он становился, искали на нем «своего отечества», отказываясь принимать более низкие, сравнительно с ним, назначения. На седьмой свадьбе царя Иоанна Васильевича «Борис Федорович был у царицы в дружках, в первых, а Панкратий Салтыков у царя во вторых и бил Салтыков челом на Годунова». Ни на кого не встречается столько челобитий, как на Годуновых, Бориса и его родичей. Годуновы повсюду были оправданы благодаря энергичной поддержке Иоанна, который в этих случаях, как предполагает Валуев, решал споры в пользу Годуновых не без нарушения обычных правил местничества. В одном из споров Годунов был поставлен выше Симского «многими месты», но без определения, сколькими именно; это показывает, что расчет царской правой грамоты и те отношения, которые могли дать такой вывод, не были довольно ясны и определенны. Борис Годунов, сделавшись царем, в свою очередь, таким же образом возвышал своего любимца Петра Басманова из не особенно знатного рода (дед Басманова был в боярах, а отец – в кравчих). Как прежде на Годуновых, так теперь на Басманова возникают беспрестанные челобитья от князей Черкасских, Салтыковых, Татевых. Царь Борис Феодорович отстаивает своего любимца так же, как прежде его самого отстаивал Иоанн Грозный. Он «не дает вершенья суду, отставляет противника, или объявляет службу невместною». Только такими путями при постоянной борьбе и могло идти возвышение новых лиц вопреки порядку местнических отношений[64]64
  Грамота 1509 г.: ААЭ. Т. I. № 151. Никон. Ч. IV, 158 (1500); ПСРЛ. Т. VIII. С. 215, 218 и т. V, 1489 г.; Сергеевич В. И. Русские… Т. I. С. 346, 427; Блюменфельд Г. Ф. О формах землевладения. С. 228. О политике Иоанна III по отношению к Новгороду см.: Беляев И. Д. Предисловие к окладной книге 1506 г. (ВМОИДР. 1851. Т. ХI. С. 78, 79).


[Закрыть].

Местнические столкновения, или стычки, весьма часто возникали на торжественных обедах за царским столом. Сидение за столом по известному порядку мест наглядно обнаруживало местническую иерархию лиц. Котошихин рассказывает: «когда у царя бывает стол на властей и бояр, и бояре учнут садиться за стол по чину своему, то иные из бояр, ведая с кем в породе своей ровность, под тем человеком садиться не учнут». Чтобы не начинать спора, такие приглашенные спешат получить разрешение уехать домой под каким-либо предлогом. Но, если царь прикажет сидеть за столом, под кем доведется, боярин, считающий себя обиженным, «учнет бити челом, что ему ниже того боярина сидети не мочно, потому что он родом с ним ровен, или и честнее, и на службе и за столом преж того род их с тем родом, под которым велят сидеть, не бывал; и такого (челобитчика) царь велит посадити сильно, и он посадити себя не даст и того боярина бесчестит и лает; а как его посадят сильно и он под ним не сидит же и выбивается из-за стола вон, и его не пущают и разговаривают, чтоб он царя не приводил на гнев и был послушен; и он просит, “хотя де царь ему велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть”, и спустится под стол; и царь укажет его вывести вон и послать в тюрьму, или до указу к себе на очи пущати не велит».

Такое ослушание воле государя, долгий спор из-за места за столом представляется нам странным спором по ничтожному поводу. Но надо иметь в виду, что, по понятиям того времени, кто один раз сел за царским столом ниже своего соперника, тот на всю последующую свою служебную карьеру определял свое отношение к этому сопернику, признавал себя и весь свой род более низким по отечеству. Известное место за столом определяло последующие служебные назначения лица, совместные с членами соперничающего рода.

Местничество не ограничивалось спорами о местах за столом, оно простиралось на все совместные службы. «Весь служебный распорядок, – по замечанию Валуева, – должен был строго соответствовать родовому распорядку, передающему из рода в род все свои отношения в постоянной и строгой преемственности».

Бояре обнаруживали удивительное упорство, неослабевающую твердость в постоянной, изо дня в день, защите своих родовых отеческих прав. Они смело противились воле государя, навлекали на себя опалу, сидели недели и месяцы в тюремном заключении, жертвовали существенными материальными интересами, когда отказывались из-за местничества ехать на какое-либо воеводское кормление, жертвовали всем, чтобы отстоять высокое место своего рода и не принять невместного назначения.

Особенно яркий пример стойкого неповиновения распоряжениям правительства, нарушавшим обычное право местничества, представляет князь Андрей Голицын в его неоднократно возобновлявшихся спорах с князем Тимофеем Трубецким. В 1588 году, в марте, царь Феодор Иоаннович, формируя полки, которые должны были стоять в Туле для охраны Южной Украины от крымских людей, назначил воеводою в главный, большой полк князя Трубецкого, а во второй по значению полк, передовой – князя Андрея Голицына. Князь Голицын отказался принять это назначение, считая унизительным быть ниже князя Трубецкого, и «бил челом в отечестве» на этого князя. Государь отказал в судебном разбирательстве спора, «не велел Андрею Голицыну дати счету», сославшись на то, «что князь Андрей бывал со князем Тимофеем (Трубецким) преж того» и на то, что ранее, в немецком походе 1579 года, даже старший брат князя Андрея Голицына был меньше боярина князя Тимофея Трубецкого. Князь Голицын не удовлетворился таким решением без обычной, обстоятельной проверки прав обеих сторон на боярском суде и не поехал на службу в полк. Тогда государь велел силой отвезти его на службу с приставом, но князь, привезенный под конвоем на место сбора полка, отказался принять полковые списки. За это вторичное ослушание он был посажен в тюрьму, сидел в тюрьме две недели, но списков все-таки не взял. Тогда государь уступил его упорству, велел выпустить из тюрьмы и отпустить со службы. Спор Голицына с Трубецким на этом не кончился; осенью того же года он добился суда в отечестве с Трубецким, но, по всей вероятности, был обвинен, так как в марте следующего, 1589 года опять назначен был воеводой передового полка в Тулу, «для приходу крымского царя», в то время как воеводой большого полка по-прежнему был назначен его соперник князь Трубецкой. Голицын и тут упорствовал, настаивал на своем старшинстве, «не хотя быть в меньших у князя Трубецкого», и отказался от командования полком под предлогом болезни («разболелся, будто болен»).

До какой степени местничество стесняло правительство в его распоряжениях, видно из следующего. Упомянутое уже назначение воевод в полки, для обороны южной границы в 1588 году, вызвало сразу три челобитья воевод об отечестве. Кроме князя Голицына, бившего челом на князя Трубецкого, Михайло Туренин, назначенный вторым воеводой в передовой полк, отказывался служить ниже второго воеводы большого полка Хворостинина; воевода третьего, сторожевого полка Михайло Салтыков считал себя обиженным высшим назначением Туренина[65]65
  ААЭ. Т. I. № 84; Жалованная грамота великой княгини Марии Ярославны нерехотскому тиуну (1466–1478 г.); Судебник 1497 г. Ст. 63. Выражение «благоверным поместным князем» встречается в послании митрополита Ионы 1454 г. (АИ. Т. I. № 264). См.: Сторожев В. Указная книга Поместного приказа. С. 10. О термине «дети боярские» и о их положении см.: Сергеевич В. И. Русские… Т. I. С. 324–327. Мнения исследователей о происхождении поместья изложены и разобраны в недавнее время Рождественским, в диссертации «Служилое землевладение в Московском государстве XVI в.» (Введение, § 1). Собственная гипотеза автора по этому вопросу была подвергнута критике в рецензиях проф. Сергеевича и Середонина, указанных выше.


[Закрыть].