Текст книги "Мои ошибки"

Мои школьные товарищи, со многими из которых я дружил, с большим волнением и радостью готовились к ритуалу приема в пионеры. Этот ритуал выглядел как знаковое событие: принятые в пионеры приобретали, казалось, особое, более высокое, достоинство, чем остальные дети, не пионеры. Это было как прохождение первой ступени посвящения в некий благородный рыцарский орден. Мне тоже очень хотелось получить высокое звание юного пионера.

Как же мне быть? Как поступить? Что делать? Я не знал.

У меня не было даже галстука. Не было и денег, чтобы купить его. А подготовка к ритуалу шла полным ходом.

И тогда одноклассник Семикин, с которым я не водился (он был ябеда, и в классе его не любили), вдруг дружелюбно предложил: «Хочешь, я попрошу свою мамку, и она сошьёт тебе галстук?» Надо, говорил Семикин, только принести деньги, отдать ему, а он передаст матери. Всего рубль пятьдесят. «Но у меня нет таких денег», – сказал я. «Это ничего, – деловито заверил меня предприимчивый товарищ. – Ты каждый день будешь отдавать мне по 15–20 копеек, пока не наберется полтора рубля». Я колебался. «Ну, как, идёт?» «Идёт», – уныло согласился я. Потом почти месяц расплачивался, отдавая Семикину копейки, которые иногда давала мне мать для покупки бутерброда или булочки с чаем в ближайшей от школы столовой. Зато через день Семикин отдал мне сатиновый галстук, аккуратно прошитый по краям на швейной машинке.

Получив галстук, я понял: путь у меня теперь только один…

Всё должно было произойти 22 апреля – в день рождения Ленина. Мы усиленно готовились к торжеству.

Пионер – значит первый. Пионер – всем во всём пример. Так говорила обожаемая нами Валентина Федоровна, каждое слово которой было для нас на вес золота. Пионер отличается хорошим поведением – значит, все рогатки долой! У пионера не должно быть двоек. Я-то давно учился не только без двоек, но и без троек и даже без четверок, но у Ивана Сало хромала грамматика – надо было помочь: не мог же я идти в пионеры без моего друга. Класс подтянулся, злостные лодыри исправляли двойки, шалуны затихли. Даже на уроках молдавского языка стояла гробовая тишина.

И вот мы, два десятка второклассников, выстроились в вестибюле в одну шеренгу и стоим перед другими классами. У каждого на вытянутых руках – галстук.

Раздаются барабанная дробь, звуки горнов, и из кабинета заведующего выходит знаменная группа, строевым шагом проходит мимо нашей шеренги и останавливается со знаменем пионерской дружины посреди вестибюля.

– Слово предоставляется… – громким праздничным голосом возглашает наша Валентина Федоровна. (Она, как всегда, с нами. Рядом. Но выглядит необычно. На ней гимнастерка с погонами старшего лейтенанта, медали и орден Красной Звезды.) – Слово предоставляется пионеру 20-х годов, ветерану войны товарищу Майскому.

Строй напряженно замер: кто это такой?

Вперед выходит Иосиф Абрамович и, приветствуя нас, говорит какие-то важные слова. На его пиджаке блестит несколько медалей. Оказывается, у него фамилия Майский, и он фронтовик. А я не знал …

Рядом со знаменем встает четвероклассница Зина Гузун. Она председатель совета дружины. Главная пионерка. Очень красивая. Светло-русые косы заплетены корзинкой и украшены белами пышными бантами. На ней – чёрный низ, белый верх – ослепительно белая блузка с тремя красными лычками на рукаве. Поверх блузки – яркий галстук, настоящий шелковый.

Мы должны произнести слова присяги, которая называется торжественным обещанием.

– Я! Юный пионер! – громко произносит Зина, и мы за ней хором повторяем:

– Я, юный пионер…

– …перед лицом своих товарищей…

– …перед лицом своих товарищей…

– …торжественно обещаю…

– …торжественно обещаю… – как эхо вторим мы и дальше произносим всё, что говорит Зина.

Нам повязывают красные галстуки.

Зина звонким голосом командует:

– Юные пионеры, см-и – и-ррр-но! К борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы!

– Всегда готовы! – радостно, немного невпопад отвечаем мы и вскидываем руки в салюте.

Всё. Ритуал на этом заканчивается…

Я иду домой, не чуя ног. Не иду – лечу. Я – тоже пионер! Я – тоже!.. Счастье переполняет меня…

Но, подойдя к дому, останавливаюсь. Очень хочется показаться в галстуке маме, дедушке, бабушке. Но я точно знаю, что они не обрадуются, и решаю не расстраивать их.

Развязываю галстук – символ моей принадлежности к лучшей части человечества, с сожалением сворачиваю его и прячу в торбу.

* * *

В школе никто не знал, что я хожу в церковь. Но я же не мог быть безбожником, оправдывал я себя. А дома я никому не говорил, что стал пионером. В церкви во время богослужения я молился, просил у Бога прощения и надеялся, что Он простит меня за такую двойную жизнь.

Тогда мне ещё казалось, что пионер вполне может быть верующим. Тайно, если захочет.

В День Пионерии, 19 мая, после уроков наша школьная дружина торжественно прошествовала по городским мостовым и прибыла на просторный, поросший майской муравой луг на берегу (в то время еще чистой) речушки Реуцел. Туда же прибыли пионеры из всех школ города. Сделали большую пирамиду из еловых поленьев, облили её керосином, и она заполыхала мощным костром. Все построились кольцом вокруг костра. Забили сотни барабанов, заиграли десятки горнов. Потом всё смолкло.

Военный оркестр вдруг грянул пионерский гимн. И несколько тысяч детей, взявшись за руки, запели:

 
Взвейтесь костра-а-а-ми сини-и-и-е но-о-очи,
Мы пионе-е-е-ры, де-е-е-ти рабо-о-о-о-чих …
 

Наступил вечер. Взошел молодой месяц, огонь нашего костра, казалось, достаёт до него и до самых далеких звезд. Я стоял в многотысячном строю и вместе со всеми пел:

 
Бли-и-и-зится э-э-э-ра све-е-е-т-лы-ы-ы-их год-о-о-ов.
Кли-и-ич пионе-е-ера: «Всегда-а-а будь гото-о-ов!»
 

Невозможно словами выразить восторг и радость, которые переполняли меня.

Какое счастье, думал я, быть вместе со всеми. В одном строю.

В то время я ещё не понимал, что быть со всеми хоть и хорошо, но не всегда нужно стремиться именно к этому. Не обязательно всегда быть с большинством. Главное – быть с людьми, которые тебе близки и дороги. Это я понял позднее.

* * *

Со временем атеистическое школьное воспитание и окружение безбожного большинства сделали свое дело, и Павел Крёстный вынужден был пересмотреть свои суждения о многих предметах. Когда пришла пора вступать в комсомол, он по привычке продолжал ещё ходить в церковь. Однако, будучи завзятым книгочеем, неожиданно в 9-м классе увлёкся философией. Прочитал несколько диалогов Платона, работы Аристотеля, кое-что из Гегеля (Кант оказался не по зубам), Шопенгауэра, перечитал Льва Толстого и основательно врубился в Маркса и Энгельса. Неожиданно обнаружил, что прежние религиозные представления не согласовываются с новыми глубокими истинами, которые открылись ему. Он убедился в фальшивости и ложности многих религиозных догматов.

Когда Павел вступал в комсомол, он не был атеистом, но с религией решил порвать. По-прежнему, следуя приобретенной многолетней привычке, ничего не говорил о комсомоле никому из родных. В тридцать лет вступил в компартию, нерушимо веря, что именно она – «ум, честь и совесть нашей эпохи». Однажды он приехал в отпуск к старенькой, уже сильно болеющей матери. К тому времени он был отцом четверых почти взрослых детей, несколько лет работал в Сибири директором крупного техникума. Мать, пристально глядя на сына, спросила:

– Павлуша, ты такой большой начальник, ты – наверно партейный!

– Да, мама, – признался сын. Это было первое в его жизни признание подобного рода. Косвенно оно означало и признание в его уходе из религии.

– Я так и думала, сынок, – тяжко вздохнув, сказала мама. – Ничего… Среди партейных тоже много хороших людей.

Помедлив, она спросила:

– Ты ведь не безбожник, правда?

– Да, мама. Правда. – И это на самом деле была правда, которую Павел выстрадал десятилетиями своих блужданий и поисков.

Мать догадывалась, что сын не вернётся ни в баптистскую, ни в православную, ни в какую другую церковь. Но раз он не безбожник, решила она, значит, придет к Богу.

– Ты всё-таки молись Богу. Без Бога нельзя. Молись, и Он тебя услышит…

Прошли еще годы. Партия развалилась. Распалась и великая страна. И я снова с горечью убедился, что коммунистическая риторика тоже во многом была ложной. Убедился и в том, что большевики совершенно напрасно отринули себя от Бога. Вполне можно было этого не делать.

Я помнил слова матери и продолжал молиться так, как она учила меня когда-то в детстве.

Танцевальный вечер в Желдоре

1960

На заре туманной юности в поисках работы я вынужден был обратиться в контору оргнабора. Мне предложили: Братск или Джезказган. На выбор. Я завербовался в Джезказган, тем самым совершив серьезную ошибку в выборе места жительства на планете. Эта ошибка чуть не стоила мне жизни.

Но понял это я много позднее.

В один из скучных осенних дней я попрощался с родными и вместе с другими искателями работы и приключений отправился в неведомые дальние края. Через неделю, проехав через полстраны, мы оказались на стройке в Казахстане, которая называлась «ударной». Мы, вербованные, прибыли в довольно известный в прошлом веке, но позднее забытый Богом, партией и правительством, город под названием Джезказган. Расположенный в неприютной каменистой пустыне, покрытый густой, постоянно хрустящей на зубах серой пылью, город был плохо обустроен и кишел многонациональным сбродом, к сожалению, абсолютно нетолерантным и недружелюбным. Мы, добровольцы из Молдавии, или попросту – «суки вербованные», как сразу нас окрестили местные, были поселены в поселках Никольском и Центральном, которые считались составной частью города.

Начались трудовые будни, которые проходили в тяжелом рабском напряжении, а выходные – в вязком безделье и редких плебейских развлечениях.

Дни шли за днями, однообразные, неинтересные…

С наступлением весны трое из нашей дружной команды, Миша Софронов, Боря Панов и Коля Колос, были командированы на какие-то авральные работы в поселок Марганец. В опустевшей нашей комнате в общежитии остались мы вдвоем с Мишей Рошкованом.

Был жаркий воскресный день. Мы вдоволь поспали, плотно пообедали в столовой. Полежали. Почитали. Было душно и скучно. Еще поспали. Решили, вечером податься на танцы в Желдор. Мне не очень хотелось переться куда-то ради сомнительного удовольствия, но Мишка горячо убеждал: «У меня в Желдоре знакомая профура. Тебе тоже подыщем. Там в общаге – одни девки».

На трезвую голову идти на такое дело как-то не принято. Мы на пару «раздавили» бутылку вермута, и тонус немного поднялся.

Идти надо было километра три по шоссе…

Полное название поселка – Железнодорожный, но почему так его прозвали, было неясно: кроме старой узкоколейки, построенной еще зэками времен ГУЛАГа, здесь не было ни станции, ни нормальной железной дороги. По узкоколейке изредка проходили игрушечные поезда с малюсенькими платформочками, доверху наполненными серой массой руды и ведомые пыхтящими паровозиками.

Здесь было место работы моей и моих вербованных товарищей.

Наше строительное управление «Шахтжилстрой» находилась в Желдоре, в конце поселка. Я работал каменщиком в одной из строительных бригад. Мишка плотничал в другой бригаде. В рабочие дни нас к 8 часам привозили на объекты в будках «мазов», а вечером в 17 часов увозили к месту ночевки: кого в поселок Никольский, а нас с Мишкой в Центральный.

Однажды – дело было еще в начале марта – я стал свидетелем необыкновенного явления. Много раз в разных местах я видел восход солнца, но то, что я увидел здесь в казахской степи, поразило.

Наша бригада работала на самом краю поселка. Дальше простиралась бескрайняя пустынная равнина.

Было холодное с колючим ветерком предутреннее время. Ровная как доска серовато-рыжая степь, высушенная прошлогодним зноем и шквальными зимними ветрами, казалась абсолютно безжизненной. Было еще темно.

Но вот из-за линии горизонта появилось легкое свечение, потом вдруг на лиловом небосводе загорелся маленький, но очень яркий уголек, который через два-три мгновения превратился в ярко-красный серпик и стал быстро расти. Он рос на глазах и превратился в огромный пылающий полукруг. И вот из-под земли уже больше чем наполовину поднялся солнечный диск, необычайно огромный, нависающий над горизонтом, ослепительно-красный с подрагивающими золотыми краями в синем мареве неба. Он казался живым и продолжал подниматься, занимая всё больше и больше небесное пространство, и мощь его продолжала расти. А когда огромное в полнеба живое солнце с трудом оторвалось от земли, жизнь начала обретать краски.

Сильнее подул ветер. Зашевелились длинные тени, отбрасываемые сухими стеблями полыни. Где-то далеко-далеко залаяла собака и заблеяли овечки. А могучее светило поднималось всё выше, демонстрируя свое торжество над этим временно умершим миром и оживляя его.

Не в силах оторваться, я смотрел на чудо восхождения светила. Потом меня окликнули, и я вернулся на свое рабочее место. Когда примерно через полчаса солнце стало припекать, и я взглянул на него – диск его уже был обычным и спокойно висел в голубом небе.

Поселок мне был знаком мало, еще меньше – его обитатели. Здесь было десятка четыре каменных трех—, четырех– и пятиэтажных домов, дом культуры, школа, а в центре – большая столовая, в которой обедали и мы. Население – в основном строители и шахтеры медных рудников. Иногда можно было встретить военных, которые что-то охраняли. Что – никто не знал.

Об аборигенах – казахах – не говорю, они жили на южной окраине поселка в небольших усадьбах, состоящих из глинобитных домиков и надворных построек с загонами для скота. Все держали овец.

Кроме нас, вербованных, среди местного населения было немало народу, не имеющего права выезда: сосланные или отсидевшие срок поволжские немцы, бандеровцы, власовцы. Некоторые из них трудились в нашем СУ и даже в нашей бригаде. Люди как люди, их никто не тревожил лишними расспросами – это как-то не было принято среди нас, – они спокойно работали.

Были среди сосланных также греки, чеченцы и ингуши. Чем занимались те из них, кто постарше, не знаю, а вот молодых крепких парней часто можно было видеть праздными, – похоже, что они нигде не работали. Ходили они обычно обособленно, группами по несколько человек и держались независимо.

Мы с Мишкой довольно долго брели по унылой каменистой дороге и часам к девяти вечера пришли в Желдор. Вдоль главной улицы тянулись трех– и черырёхтажные серые шлакоблочные дома. Один из них, на котором работал и я, был совсем новый: мы недавно сдали его госкомиссии.

Наконец, вышли к освещенному пятачку перед четырехэтажным общежитием, на котором толклись человек сто парней и девушек. Из «ведра» на столбе доносилось проникновенное «Бэса мэ мучо». Мишка некоторое время шарил взглядом в толпе, и, наконец, кого-то высмотрев, устремился вперед. Еще пару раз я видел его с девицей, которая, прижимаясь, едва доставала ему до подмышек, – это, вероятно и была его «профура». Больше я не видел своего кореша до следующего утра.

Я почти никого здесь не знал и уже начинал злиться, что потащился в такую даль за дешевыми радостями. Переминаясь с ноги на ногу, я равнодушно рассматривал толпу. Вот несколько поодаль стоящих девушек из бригады отделочниц, их лица и внешний вид выражали ожидание: может быть, кто-то ждал своего милого дружка, кто-то – сказочного принца, а, кто-то, может, просто – мужичка в койку. Вот – четверо чернявых парней: один из них пальцем указывал на кого-то в толпе, остальные громко хохотали. Вот мелькнул какой-то офицерик, лейтенант, галантно ребром ладошки поддерживая талию субтильной красотки.

Обычная публика на обычном пролетарском мероприятии того времени.

Из «ведра» полилась забористая мелодия: то были «Брызги шампанского». Мне нравился бодрый ритм этого танго.

– Разрешите? – Круглолицая, плотно сбитая девушка в цветастом ситцевом платье тронула меня за руку. Ого! Выходит, меня уже заметили.

– Конечно, – сказал я, с радостью подхватив незнакомку за талию.

Несмотря на небольшую полноту, девушка танцевала превосходно, чутко улавливая каждый звук музыки и каждый посыл, идущий от партнера. Я бережно вел её, и всё было так хорошо, так ладно, что я подумал: почему я раньше не заметил её, не познакомился?

У девушки было простоватое улыбчивое лицо с ясным взглядом голубых глаз, несколько конопушек на маленьком носу, ямочка на правой щеке и светлорусые гладкие волосы с пробором посредине. Всё просто, без прикрас. Всё мило. Хотя, может быть, не мешало бы немного яркости. Перцу.

Как-то, в кажущейся такой далекой школьной жизни, – еще в девятом классе одноклассница Алла, которая взялась обучать меня бальным танцам, дала интересный совет, – я почему-то запомнил его: «Если хочешь узнать, подходит ли тебе девушка, потанцуй с ней. Если танцуется хорошо, значит и в остальном всё будет хорошо».

С ясноглазой девушкой танцевалось хорошо, и я приободрился. Начало было обнадеживающим. Возможно, и «в остальном» всё сладится, – подумалось тайком.

– Слушай, тебя зовут Клава, верно? – спросил я. – Ты бригадирша у отделочников, так?

– Да. А тебя я тоже знаю. Тебя зовут Павел.

Я был немного удивлен, но, конечно, обрадован тем, что пользуюсь известностью в среде маляров-штукатуров.

С Клавой оказалось всё просто еще и потому, что она была своя, из нашего строительного мира, простого как шлакобетонные дома, которые мы строили. И хотя я чувствовал, что она немного не в моем вкусе, вежливо слушал её рассказ об учебе в рязанском ПТУ, а сам обдумывал, как вести себя дальше.

Мы с Клавой стояли и беседовали. Она узнала, что я родом из Молдавии, но после отработки срока вербовки должен буду ненадолго вернуться в Москву на экзаменационную сессию, а куда двинусь потом – не знаю. Я, в свою очередь, узнал, что её родители живут в рязанской глубинке, что она – тоже заочница одного из рязанских техникумов и тоже пока не представляет, где окажется через полгода.

– Короче, мы пока скитальцы. И то ли мы выбираем свою судьбу, то ли она нас выбирает, пока неясно, – заключил я.

Клава в ответ только вздохнула.

Наверное, мы бы и дальше беседовали в таком же духе, если бы не обстоятельства, которые резко изменили ход дальнейших событий.

Неожиданно кто-то сильно дернул Клаву за руку так, что она чуть не упала на меня.

– Абдулла! – вскрикнула Клава. – Отпусти руку, мне больно.

Коренастый, плотно сбитый парень, которого девушка назвала Абдуллой, нагло ухмыляясь, продолжал тянуть ее к себе:

– Будешь танцевать со мной! Поняла?

Девушка растерянно посмотрела на меня.

– Ты поняла? Со мной, – повторил парень.

И тут мой мужской инстинкт сработал быстрее, чем рассудок. Не говоря ни слова, я схватил запястье Абдуллы своей пятерней и сжал. Надо сказать, что после многомесячных упражнений в укладке двадцатикилограммовых шлакоблоков в «проектное положение» каждый мой палец стал толщиной с сардельку и приобрел благодаря мозолистым наростам твердость наконечника отбойного молотка.

– Отпусти ее! – как можно спокойнее произнес я.

Абдулла отпустил руку девушки и, уставясь на меня, резко спросил:

– Ты кто такой?

– Человек, – всё ещё спокойно, но, уже напрягаясь, ответил я.

Абдулла вплотную подошел ко мне. Был он ростом с меня, но плотнее и массивнее.

– Ты не человек, – злобно щерясь, сказал он. – Ты не человек, – уже задыхаясь от ярости, повторил Абдулла.

Я давно не встречал такого звериного выражения лица и «недержания» эмоций.

Было видно, что он ищет слова, чтобы посильнее оскорбить меня. Я же со своей стороны как раз к этому не стремился.

Тут подошел другой парень, постарше, с красной нарукавной повязкой «Народный дружинник», и сходу – на меня:

– Ты зачем оскорбляешь моего друга?

Я молча пожал плечами: разве я оскорбляю?

– Шамиль, – начал пояснять «оскорбленный» Абдулла, – ты сам видишь, этот мудак устанавливает здесь свой порядок…

– У нас тут свой порядок, – жестко отрезал «дружинник» Шамиль. Ростом он был выше меня, немного сутуловат, и смотрел на меня с каким-то необъяснимым презрением.

Похоже, что меня угораздило попасть в плохую компанию.

Вид у обоих парней был предельно агрессивный. По-видимому, я был для них не просто чужаком, но еще и нарушителем каких-то их правил.

Всё, сказал я себе. Хватит!

Танцев мне больше не надо. Пропади всё пропадом со всеми этими «дружинниками» и их профурами! Пора сматываться…

Но сам почему-то не двинулся с места и как последний фраер начал втягиваться в базар.

Из «ведра» томно лилась «Тиха вода», и вечер танцев продолжался. Наш «базар» уже шел на повышенных тонах, но танцующие молча обтекали нас, как будто такие инциденты были здесь в порядке вещей.

– Ты – свинья. – Наконец-то, Абдулла нашел обидное слово для обозначения моей сущности. На востоке такое оскорбление считается одним из самых унизительных.

Я замолчал. Было невыносимо обидно, но толковать было не о чем. И не с кем. Ясно, что обстановка нагнетается специально.

Прикинул: двое на одного, это не так уж много. Ну, что ж: чему быть, того не миновать. Хмель прошел. Я помассировал пальцы рук, – всё функционировало. Пару лет назад в спарринге у меня неплохо получался хук левой и прямой правый.

Долговязый Шамиль подал Абдулле какой-то знак, и тот ненадолго исчез. Шамиль тоже умолк и отвернулся от меня, высматривая кого-то в толпе.

– Паша, – тихо зашептала Клава мне на ухо дрожащим от страха голосом. Она все еще была рядом. – Уходи быстрей! Пойдем в общежитие, я тебя спрячу. Не то будет плохо.

– Нет! – ответил я.

Что я мог еще сказать?

Абдулла снова появился.

– Ну, что, мудак, – начал он опять. Он явно на что-то решился.

Музыка прекратилась.

Где же мой корешок Миша? Где мой землячок? Как было бы хорошо, если бы он сейчас здесь стоял. Просто был рядом.

Я с тоской посмотрел на редеющую толпу, но моего темпераментного приятеля нигде не было.

Павлу вспомнилось, как прошлой осенью, после прибытия в Джезказган, их группу поначалу направили в поселок Никольский. Они сразу поселились вместе, впятером. Обстановка в поселке была не просто криминальной, а какой-то очень взвинченной и нервозной. То и дело вспыхивали драки. Ребята договорились: ходить только впятером, держаться кучно и в случае опасности становиться в круг, спиной друг к другу. А там уж как выйдет.

Однажды в столовой какой-то пьяный парень начал приставать к Мише Софронову, а тот, не раздумывая, просто послал его на три буквы. Но, когда, окончив обед, ребята вышли на крыльцо, то с удивлением увидели человек семь, которые поджидали их. У некоторых были в руках кастеты, у двоих – гирьки граммов по триста на резинках.

– В круг! – резко выкрикнул Павел.

И пятёрка приняла бой. Они были абсолютно безоружны. Никто из них не обладал какими-то особыми боевыми техниками. Трое из ребят, Боря, Коля и Миша Рошкован – исправно протрубили в армии по три года и завербовались сразу после «дембеля». Миша Софронов, самый тихий из пятерых, имел за спиной трехлетний зэковский срок отсидки («Грехи молодости, – объяснял Миша, – по пьяни с корешками грабанули пивной ларек»), а Павел, девятнадцатилетний студент-заочник московского вуза, – не служил и не «сидел». Но, как выяснилось, у пятёрки было одно преимущество – чувство локтя и ощущение единства.

В тот раз они чувствительно вломили местной приблатненной публике. Их долго потом никто не трогал…

– Муд-д – дак, – затянул свою злобную песню Абдулла и неожиданно широко размахнулся, чтобы ударить меня. Я легко уклонился и принял боевую стойку.

И тут опять активизировался Шамиль.

– Ах ты, сссука! – зашипел «дружинник». – Ты обидел моего друга, моего брата … Иди сюда. Я тебе покажу. – Он сделал попытку схватить меня за горло.

Я опять уклонился. Никак у них не получалось спровоцировать меня на драку. Но вдруг в этот момент кто-то третий крепко сзади обхватил меня за талию и резко потребовал:

– Гражданин, пррройдем! – и что-то непонятное выкрикнул Шамилю.

Смотрю, а это оказывается еще один «дружинник» с повязкой. Еще один блюститель здешнего порядка.

– Убери руки! – рявкнул я. – Пойдем, разберемся.

И мы всей компанией пошли с танцплощадки за угол общежития.

Ну, что ж, подумалось: трое – на одного, это, пожалуй, многовато, но выбирать не приходится. Не сразу догадался, что эти трое были не обычные драчуны, которых в то время можно было встретить на многих развлекательных мероприятиях. Это были местные бандиты.

За углом было непривычно темно, но приглядевшись, я понял, что недооценил силы противника. Невесть откуда возник ещё один «дружинник», и всего их оказалось четверо. Намерения их были недвусмысленны.

Я прижался спиной к штукатурке стены и приготовился. Будь что будет. Или, как говорила моя бедная мама: «Что Бог даст, то и будет».

Досадно, что я оказался один перед ними. Досадно, что наша команда распалась. Досадно, что даже Мишки не было рядом.

Абдулла стоял передо мной. Он держался на безопасном расстоянии, но правую руку прятал за спиной. Он явно замышлял что-то нехорошее, но посматривал на Шамиля: по-видимому, тот был среди них старшим.

Что-то затормозилось, чего-то им не хватало. Чего-то ждали…

Странно, почему здесь хозяйничают какие-то «дружинники». А где милиция? Я работал в Желдоре уже больше полугода, но ни разу нигде не видел ни одного милиционера.

– Петька! – вдруг раздался тенористый голос откуда-то сбоку. – Куда ты пропал? Наконец-то, я тебя нашел. Ты что тут делаешь?

Не сразу я понял, что зовут именно меня, хотя я был совсем не Петька, и очнулся только тогда, когда меня крепко сжал в объятьях какой-то военный.

Оказалось, тот самый лейтенант, которого я видел в толпе танцующих.

– Да, вот, – говорю, – немного поспорили тут с ребятами.

– Что ты, Петя, что ты дорогой, с этими парнями не надо ссориться. Они – настоящие джигиты …

… – Ребята, – как ни в чем не бывало тараторил лейтенант, обернувшись к «джигитам». – Петька мой лучший друг, он мне как брат…

– … Шамиль, друг, привет! Рад тебя видеть, уважаемый. – Лейтенант с подчеркнутым вниманием пожал руку «дружиннику». Но после этого он незаметно сделал то, что меня сильно ободрило: передвинул кобуру с пистолетом, которая висела у него на поясе справа, – к животу.

– … Здорово, Абдулла!

Протягивая лейтенанту правую руку для приветствия, Абдулла вынужден был переложить то, что в ней находилось, в другую руку. Это был нож, точнее, огромный тесак. Много лет спустя я видел такие в кино у исламистских боевиков.

– Ребята! Не обижайтесь на моего друга! Петя мне как брат. – И не давая опомниться «дружинникам», лейтенант схватил меня за руку и силой потащил, правой рукой придерживая расстегнутую кобуру.

– Пошли, разберемся, что ты тут натворил, – сказал он нарочито сердитым голосом.

Мы быстрым шагом пересекли танцплощадку. Меня поразило полное безлюдье: на площадке не было никого.

Ни души!

Павел много раз потом спрашивал себя: как могло случиться, что молодые, физически сильные парни и девушки, те, кто был в тот вечер на танцах, увидев, что бандиты собираются бить незнакомого парня, быстро разбежались кто куда? Ведь они могли просто НЕ УХОДИТЬ с площадки, могли просто всей толпой пойти и МОЛЧА СМОТРЕТЬ, как будут развиваться события, то есть БЫТЬ СВИДЕТЕЛЯМИ и тем самым могли, даже не вмешиваясь в происходящее, предотвратить худшее.

Но – нет. Кроме лейтенанта, НИКТО НЕ ПОЖЕЛАЛ ВИДЕТЬ, как подонки ведут на расправу парня, который свалился неизвестно откуда.

Что случилось? Все поголовно стали равнодушными и трусливыми?

Да, стали!

Но не все.

Несколько минут мы, молча, почти бегом продвигались в темноте плохо освещенных дворов. Лейтенант все время держал пистолет в вытянутой руке.

Наконец, дома Желдора закончились, дальше шла знакомая мне дорога на Центральный.

Мы остановились.

– Тебя как зовут? – сердито спросил лейтенант, переводя, наконец, дух.

– Павел.

– Меня – Володя.

Лейтенант тяжело вздохнул и посмотрел на меня взглядом сильно уставшего человека, которому всё происходящее до смерти надоело. Наверное, я тоже – это было видно по его покрывшимся ледком стальным глазам – порядком надоел ему со своей петушиной храбростью. Отчужденность мелькнула и ушла, и тут же его скуластое лицо тамбовского или, может быть, брянского деревенского парня с русым чубчиком из-под пилотки снова приняло выражение деловой озабоченности.

Никогда в жизни до сегодняшнего вечера я не встречал этого человека.

– Ты откуда? – спросил лейтенант. Тон его всё ещё был неприязненный.

– Я из вербованных, живу в общаге на Центральном.

– А как в Желдоре оказался?

– Работаю здесь… Но вот, захотелось на досуге пообщаться с дамами… получить удовольствие…

– За дешевые удовольствия иногда приходится дорого платить, – устало заметил Володя. Видно было, что цену этой простой истине он знает хорошо.

Мне стало стыдно и за своё легкомыслие, и за то, что доставил столько хлопот незнакомому человеку.

– Извини, я пойду.

– Проводить тебя дальше? – спросил Володя.

– Нет. Сам дойду.

– Будь осторожен. Они могут догнать тебя, у них есть машина.

– Понял. Спасибо тебе!

– Ладно, чего там. Хорошо, что драки не было, и они не вошли в раж. Иначе они бы тебя кончили.

Только сейчас до меня начало доходить, чем могло закончиться моё приключение. Но лейтенант… Кинуться на помощь незнакомому бедолаге, который, возможно, сам был виноват в том, что связался с бандитами-абреками, – для это нужно нечто большее, чем отвага.

– Спасибо тебе, Володя!

– Ну, давай. Пока.

– Будь здоров.

– И ты не кашляй.

Мы крепко пожали друг другу руки.

– Слушай, – тихо проговорил Володя на прощание. – Тебе не стоит появляться здесь больше, особенно на танцах. Прошлым вечером, вчера, в поселке убили парня. Похоже, что это их рук дело. Не ходи сюда.

Через час я был в своем общежитии. Лег и хотел уснуть.

Но не мог: меня начало колотить. Только к утру немного успокоился.

С тех пор прошло больше полувека. В своей жизни Павел встречал много смелых и самоотверженных людей, но таких, как лейтенант Володя, больше не встречал.

Он оказался не просто спасителем. Он был ангелом-хранителем, из числа тех, кто приходят к человеку на помощь в самые опасные моменты его жизни.

Приходит к человеку его ангел тогда, когда он не просто в нем нуждаешься, а оказываешься на краю пропасти.

Вид у лейтенанта Володи был совсем не героический. Росту в нем было, дай Бог, если метр шестьдесят пять.