Текст книги "Великая смута"

БАЛАМУТЫ

Под застрехой сарая обнаружилась пара удилищ, со всей необходимой оснасткой. Пошел к хозяину за разрешением.

Бадя Григорий принял живое участие в моей затее. Сменил крючки, поплавки. Приказал соседскому мальцу нарыть клевых красных червяков. В довершение вручил большущий сачок, которым я не умел пользоваться, но принял с благодарностью.

Серыми потемками вышел я со двора и кривым переулком спустился к приречному лугу. Долго плавал по низине среди кустов, как тот ежик в тумане, пока не обнаружил одно насиженное местечко. Только-только забросил на чистую воду леску, как за спиной послышались шаги, покашливание. И следом:

– Буна деминяца![7]7
  Доброе утро! (молд.)


[Закрыть]

Не иначе как Бог послал мне компаньона в лице Котоса.

Места обоим хватило. А рыбацкое счастье было на стороне соседа. За какой-то час он вытащил с пяток головлей, двух или трех щучат, несколько приличных плотичек. Мне же покоя не давали рачата. Устал вытаскивать и снимать с крючка.

Потом и на удочках Котоса перестали прыгать поплавки. Стало солнышко припекать. Михаил Григорьевич, не торопясь, достал из торбы завтрак. Я выложил свой. И мы устроили братскую трапезу.

– Никогда Лядовены не имели еще собственного корреспондента. Да еще из Москвы. Ого, что теперь подумают в Добруджах, в Гринауцах, в Речи? – рассуждал мой напарник, при этом пристально следя за полетом комара. Едва кровосос спикировал на шею, его моментально прихлопнули. После этого бадя свободнее развивал свою мысль. – Хочу вывести на чистую воду местных баламутов, пока они не укоренились и не вошли в силу, как злостные сорняки.

Пока это были неясные намеки, подходы к заветной черте, за которой скрывалась некая тайна.

На удочке поплавок вздрогнул и резко ушел в глубину. Термос полетел в кусты, а степенный и флегматичный Котос тигром бросился к снасти. Ловко подсек крючок – через секунду в воздухе трепыхался красноперый окунь с пухлую хлеборобскую пятерню.

– Сиди тут! – сказал рыбак с напускной строгостью, опуская присмиревшего красавца в ивовый садок.

В термосе оказался не чай, а охлажденная ряженка. Ею мы и остудили свои эмоции. Один глоток, другой. Страсти улеглись. А поплавки наши лежали на воде как никчемные окурки.

– В школу нашу заходили? – поинтересовался Михаил Григорьевич.

– Был. Хотел с учителем литературы познакомиться. Но теперь в классах и кабинетах хозяйничают маляры.

– Готовимся к новому учебному году Вам бы с географом встретиться. Деятельный товарищ. Путешественник, – заметил Котос с усмешкой. – Вчера, говорят, опять на ту сторону Прута подался.

– Что ж он там делает?

Напарник мой поморщился:

– Ребят наших пасет. Вербовщик он.

– Уполномоченный по оргнабору, что ли?

Хохот потряс ближний плес и прибрежную долину. Ударившись о крутой берег на той стороне, эхо вернулось к нам, усиленное до мегаватной мощности.

– Ага, оргнабор. Да не в нашу пользу.

Бадя смотрел на меня, как на несмышленыша.

– Товарищ продался, понимаешь. К ним завербовался. А теперь уже открыто работает на вражеский стан.

– Да как же он мог?

– Вопрос к нему.

У меня клевало. Поплавок будто ветром повело в сторону. Пора уж подсекать. Но рука не подымается. Не хочу никакой рыбы. К черту рыбалку! И мы стали сматывать удочки.

О Валентине Чеботаре в селе говорили неохотно, с оглядкой, словно о человеке, связанном с нечистой силой. Появился он в Лядовенах, будто бог из машины. Непонятно как и откуда. Вроде бы РОНО направило, однако заявки на географа из здешней школы в Рышканы не поступало. Значит, кому-то это очень надо было, но ведь с начальством не спорят. Поворчали педагоги да и умолкли. Тем более что часовая нагрузка у пришельца оказалась неполной. И все равно на него поглядывали косо, а больше прислушивались к его речам. Впрочем, говорил он мало и все как-то иносказательно, за обычными словами скрывался туманный подтекст. На языке актеров это называется: «Играть с кукишем в кармане». У сельчан было свое мнение: географ – сексот, кагэбэшник. Но оказалось, что их залетка совсем из другой «оперы».

Однажды Чеботарь зашел к секретарю парткома колхоза Н. Ф. Сажину и доложил:

– В Лядовенах, точнее, в селе Стрямбэ, создана ячейка народного фронта Молдовы.

Николай Федорович уточнил:

– И кто ж у вас председатель?

– Он перед вами.

– Ну и как будем сотрудничать?

– Нет, намерены бороться с вами.

Такая была сделана заявочка. Но никто не торопился в мятежный стан. В ячейке состояли трое уголовников, отсидевших полный срок за разбой, крупный растратчик из сельпо, да двое наркоманов, помешавшихся на рок-музыке и состоявшие в переписке с авторитетом из Би-би-си Севой Новгородским. Лядовяне называли их «кучкой обиженных». И относились со смешанным чувством сожаления и презрения. А вместе с тем и с предосторожностью: кабы шкоды какой не натворили. Что потом с придурков взыщешь?

Безо всяких с моей стороны усилий в доме Стойко тоже зашла речь об «обиженных». Это было сразу после рыбалки. Скорей всего бадя Михай настроил.

Во время завтрака домоправительница Надя присела у стола, налила себе чаю и вроде бы как некстати вклинилась в мужской разговор, обронив:

– Падалица по весне становится злым сорняком,[8]8
  Аналог русской поговорки: «Яблоко от яблони недалеко падает».


[Закрыть] – и не ожидая встречного вопроса, поведала «житие» местного чудака Цуркана.

Когда Миша достиг совершеннолетия (1938 г.), сельское общество выделило ему земельный пай: живи, хозяйствуй! И как же новоявленный господарь поступил? Пошел в банк и заложил всю усадьбу – до порога – за кругленькую сумму. Называли точную цифры: тыщу лей. Полагали, что парень мельницу с крупорушкою приглядел или же намерен нуждающимся хозяевам денежки за приемлемый процент (в рост) отдавать. Разбогатев, оженится и сам, глядишь, добрым хозяином станет.

Так люди думали. А как же Цуркан достоянием распорядился? Однажды до восхода солнца запряг в каруцу дядиного мерина и потрусил за 150 верст в Черновцы, на ярмарку. Долго его не было. Наконец явился. И не с пустыми руками. Привез парень из города великолепного павлина, граммофон с ослепительной трубой, и к нему большой ящик с музыкальными пластинками. Капитал родительский ухлопал на чепуху.

Так и не стал Цуркан хозяином: чудил и прозябал. Когда же в селе колхоз организовался, ходил на разные работы по случайным нарядам. К серьезному труду душа не лежала. Со временем определили Мишаню (в молодые-то годы) сторожем на овечьей кошаре. Там и просидел до седых волос.

Не иначе как злой рок довлел над родом Цурканов. В мир не вышли из них люди путевые. Самым дееспособным оказался внучатый племяш Аурел. Но и его занесло: примкнул к ячейке Чеботаря. Стал правой рукой командора.

Всю их брашку называли баламутами.

В школу меня по-прежнему тянуло. Не ради интервью с географом. Просто хотелось услышать его голос, заглянуть в глаза.

На первом этаже учебного корпуса стояла пыль коромыслом. Во всю хозяйничали строители. На втором этаже было тихо. В конце длинного коридора маячила фигура технички со шваброй.

– Бог помощь.

– Мулцемеск (спасибо). Вам того же.

Мысленно я посочувствовал неутомимой труженице. Одна на всю Авгиеву конюшню, сюда же впору Геракла звать. Жрица чистоты понятливо улыбнулась:

– Да тут сегодня полсела побывало: и родители, и ученики, и учителя. Классы убраны. Мне самая малость осталась.

– Я Чеботаря ищу. Он был здесь?

– Нет. Он же у нас в отъезде. В командировке по партийной линии. – И уточнила: – Ну как от их фронта.

Село все знает!

– А я хотел с Валентином Ивановичем познакомиться.

– Он теперь отсюда далеко, в Бухаресте. Повез молодых ребят туда на курсы.

– На механизаторские что ли?

Тетя от души расхохоталась. Смех вышел раскатистый, задорный. Невзрачная фемея (женщина) на глазах вдруг помолодела лет на пятнадцать.

– Механизаторские! Тоже скажете. Нет, там, люди говорят, проходят науку бойцовскую.

– Как это понимать?

В агатовых глазах кодрянки (жительница Кодр) погас лучик-огонек, на лице возникла непроницаемая маска. Еле губы разжала:

– Понимайте, как хотите.

– И кем же они оттуда возвратятся?

– У них самих спросить вам надо.

Все. Источник информации окончательно иссяк. Оно и понятно. Я тут залетка случайный: записал и уехал. Ей же тут со своими жить, хлеб-соль делить. И все же с миру – по слову, глядишь, вырисовывается картина.

Не трудно было догадаться, что отношение к учителям в Лядовенах старозаветное, увижетльно-покровительственное.

– Они же наших деток учат, – сказала продавщица местного ГУМа, волоокая Веруца, у которой дома четверо сорванцов.

Разговор происходит у длинного прилавка, в ожидании товара. От нечего делать в нем приняла участие почти вся очередь. Вспомнили, как в голод (1946–1947 годы) по селу собирали «месячину» – еду для поддержки учителей. Жалкие узелочки или мешочки с картошкой, кукурузной мукой, орехами, фасолью складывали в дальнем уголке раздевалки. А уж педагогический совет по своему усмотрению распределял дары персонально.

– Жили очень трудно, но честно и благородно, – потупясь, молвила селянка, повязанная темным платком, из-под которого выбивались ослепительно седые волосы.

– Что верно, то верно, – охотно подтвердила одних лет с ней соседка, рыжая от хны.

Все кивали, поддакивали, повторяли одно и то же:

– То так. Истинно так.

– Да и сейчас колхоз для педагогов ничегошеньки не жалеет, – расширила «вопрос» практичная работница прилавка. – И за свет, и за газ, и за топку, и за квадратные метры советское общество плотит. Говорят: «Мало».

С другого конца торгового зала голос подала продавщица табачно-водочного отдела, красивая и бойкая хохлушка.

– Наш Валентин Иванович не раз побывал за этой за границей. Во Франции, рассказывал, ихние учителя получку против наших имеют раза в четыре большую. Не говоря уже о том, что в ихних магазинах дехвицит лежит навалом.

Тихо-тихо в зале стало. Было слышно, как жалобно жужжала, умоляя о спасении, застрявшая в паутине муха. С другого конца очереди несмело вякнули:

– В Париже, говорят, кур доят.

Поднялся галдеж.

– Поразвелось этих туристов!

– Они нырнули – вынырнули. Да домой. А что видели?

– Витрины их ослепили, они от света и обалдели: «Ах да ах!

– Как те дикари.

– Пожили бы «в гостях» подольше, может, и узнали б почем за кордоном фунт лиха.

Время от времени в магазин заходили люди. Нерешительно спрашивали: «Хлеб еще не привозили?» Некоторые оставались, пристраивались к очереди и скоро подключались к разговору.

Снова всплыло имя Чеботаря.

– И чего оно Валентина Ивановича так тянет за Прут?

– Географ. Изучает планету. Все по делу, – хитро подмигнув, отозвался единственный в очереди мужчина, одетый в перепачканную известкой и краской робу.

– Не географ он, а хамлет в натуре, – выкрикнули из середки.

Почему Хамлет? От Гамлета или же Хама? И вообще, какой смысл вкладывался в сие слово? Так и осталось для меня загадкой. Но очередь отреагировала: взорвалась от смеха. Когда шум и гам улегся, стоящая радом со мной женщина с печальным лицом произнесла:

– Оставил бы он наших мальчиков в покое.

Сказано было не для меня одного, а на общее восприятие. Чувствовался подтекст: дескать, придержите, бабы свои языки, потому как мы тут не одни. И безо всякого перехода громко заговорили о погоде. Многие боялись, кабы дожди не помешали уборке, другие, напротив, желали осадков, потому как пропашные культуры истосковались по воде, кому-то же было «все едино», лишь бы на земле царил мир и порядок. А быть тому или нет – вроде как зависело от какого-то Хамлета. Каково, а? Чувствовалось, что с этой личностью в селе были связаны некие темные дела. Да и сама личность была окутана покровом тайны.

ХАМЛЕТ

По телевизору показали уличный скандал в центре столицы. Среди дебоширов и забияк лядовчане узнали своих ребят, учившихся в одном из кишиневских ПТУ. Несколько дней село находилось в оцепенении. «Новость» открыто не обсуждалась, но у всех не выходила из головы.

Первым не выдержал С, отец одного из «героев» скандальной телехроники. Тайком отправился в столицу. Нашел свое чадо в одном из притонов народного фронта. Обманом – под предаюгом болезни матери – увез балбеса домой. По приезде, без лишних слов и объяснений, с помощью двух старших сынов выпорол искателя приключений своим, еще не потерявшим крепости армейским ремнем. И уже после «экзекуции» сели за обеденный стол. Первый тост огласила мать:

– Простим друг друга!

А село гудело как потревоженный улей. Открыто говорили, что учитель географии – ярый враг советской власти. И конечно, это не «самородок», кем-то сюда заброшенный. И эта ненависть у него в крови. Перешла же от родителя, который воевал в одном отряде с изменником Родины – Бандерой. Но ушел от расплаты, замаскировавшись под несчастного пленного. Пришлось все же срок отсидеть. Честным трудом искупил вину перед Отечеством. Такова версия. Вот и тут поговорка Надежды вполне подходяща: «Падалица по весне – тот же сорняк». Да, вишь, и сорняк кому-то сгодился.

Гуляя по селу, опять повстречал участкового. Попа признал меня первым. Первым подал мясистую, похожую на озерного карася, ладонь.

– Если не против, можем и рыбалку с костерком организовать в свободное от дежурства время.

– Сочту за честь. А кто будет в компании?

Блаженно улыбнулся:

– Назовите сами состав. Явятся все. Иные и с приводом.

Мне показалось, что Попа на что-то намекает. Упустишь момент – потом ведь пожалеешь. И я открыл карты:

– Хотелось бы с Чеботарем пообщаться в непринужденной обстановке.

– Валентином? Разговаривать с этим человеком, все равно что, извините, говно жевать.

– Намекаете: он неинтересный, пустой?

Доброхот мой нахмурился:

– Гадкий и очень скрытый. Вещь в себе, как учили нас великие классики. – И вдруг улыбнулся во всю ширь щербатого рта: – Пройдемте!

Думал я, что меня ведут в служебный кабинет. Миновали сельский совет. Обогнули торговый комплекс. Через задний двор вошли в какое-то помещение и долго спускались по шатким ступенькам. Один поворот, другой, третий. Сама собой открылась боковая дверь, в проеме обозначилась мешковатая фигура. Мы перешагнули высокий порог. Дверь за нашими спинами самостоятельно захлопнулась и одновременно задвинулся тяжелый засов.

Если честно, было малость жутковато. В последний момент подумалось: не в западню ли террористов я угодил? Тогда уже такие происшествия случались. На сей раз обошлось. Мы попали в склад сельпо. Вокруг громоздились ящики с бутылками, бумажные крафт-мешки. Сквозь запыленные стекла рам слабо пробирался тусклый свет, хотя на дворе во всю сияло августовское солнышко.

– Чего у вас новенького? – как из пивной бочки прозвучал начальственный бас участкового инспектора.

Человек в сером засаленном халате без подобострастия, почти одновременно подал нам свои руки. Важно сказал:

– У тебя, товарищ участковый, чутье настоящего сыщика.

Что следовало понимать как тонкий комплимент, на который тут же последовал соответствующий ответ:

– Вы все у меня вот где, – и Попа выразительно хлопнул себя ладонью по левой груди. В подтверждение извлек из кармана пухлый блокнот. Повертел им в воздухе. На человека в сером халате это не произвело впечатления. Возможно, номер с блокнотом был продемонстрировал скорее для меня. Служка же действовал в соответствии со своей ролью:

– Есть новость. Сегодня, ровно час назад с базы доставлено долгожданное. Пофтим! (прошу), и словно маг выставил на колченогий стол сверкающие позолотой бутылки. – Херес яловенский. Из английского экспорта. Перехвачено пара-тройка ящиков.

– Вот это я люблю, – просто, без выкрутас молвил представитель власти. – За что пьем?

– Как всегда – за дружбу.

– Успеется. На днях был я в компании с первосвященником. И услышал в его устах такие слова. Короче, тост поповский. «Прими, Боже, не за пьянство, а за лекарство. Ибо не пьем, а лечимся. Не через день, а каждый день. Не по чайной ложке, а по чайному стакану. Да разольется влага чревоугодная по всей периферии телесной. Аминь». Как складно, Георгий!

– Красиво и умно.

Каждый по-своему прочувствовал великолепную влагу. Долго молчали. Опорожнив стакан, Попа спросил:

– Географ не заходил?

– Тыщу лет уже не был.

– А дома ночевал. Чуть свет смылся. – Машинально поправил козырек фуражки. – Я его в любой момент могу взять, но пока что команды нет, понимаешь.

– Он как челнок носится, туда-сюда. А повадка у него, как у матерого волка: вблизи своего логова овечек не трогает.

– Корреспондент им интересуется.

– Он стоит того. После него хочется руки с мылом вымыть и за одно горло сполоснуть.

Попа в улыбке осклабился:

– Еще что там новенького?

– Имеется для другого раза. На коньяк у меня сегодня нет настроения. Может, опять того же, если товарищ, – кивок в мою сторону, – не возражает. Такое питие как раз для нас. В Англии, говорят, мужчины созревают для хереса только после сорока. А женскому полу он вообще противопоказан. Для них – мадера и коньяк с лимоном.

– Ну, теперь – за дружбу!

Опять, не торопясь, опорожнили стаканы. Для проформы закусили молодой брынзой, которая оказалась среди бумаг в кожаной планшетке. И это было так кстати. Господа гурманы, имейте в виду: яловенский херес требует не рокфора, как предписано, а молодую молдавскую брынзу. И непременно летнюю, а не весеннюю.

Пока мы в подвальчике прохлаждались, в колхозной конторе раздался телефонный звонок из Москвы. Я оставил стакан недопитым, побежал на зов. На другом конце провода послышался строгий голос редактора, с ноткой укоризны:

– Кончай свои хождения по Бессарабии. И так там засиделся.

ТА ЖЕ ТЕМА ПОД ИНЫМ РАКУРСОМ

В самолете, по пути в Москву, до меня дошло. Школьный учитель Чеботарь совмещал педагогику с деятельностью, несовместимую со школьной программой и наказуемую Уголовным кодексом. Тому есть более точное определение: подрывная деятельность, направленная на свержение существующей в стране законной власти и государственного строя.

Фу! Как грубо, неинтеллигентно звучит. Разумеется, можно было бы подобрать более обтекаемые слова, используя иностранную лексику. Но суть была бы прежней, а «деятельность» (не по-российски, по-русски говоря) подлой. В старину таких профессионалов презренно называли сводниками.

Как низко пал учитель. Собирал по округе ребят призывного возраста и под видом первичной армейской подготовки прямиком гнал на «ту сторону» через Прут. Был и другой вариант: лагерные сборы в самой Молдове, по линии ДОСААФ. Новобранцев размещали в турбазах, пансионатах, в городских общежитиях. Кормили-поили до отвала. Одновременно шла политическая обработка. «Курсантам» внушали отвращение к советской власти. Аргументы были пещерно-примитивные, но с гадскою начинкой.

Случай свел меня с боевиком первого набора, студентом-первокурсником Кишиневского сельхозинститута Виеру. Был он комсомольский активист, немного, по его словам, любитель риска и приключений. Потому и записался в «отряд». Но ко всему, что там происходило, относился без рвения, а как бы с затаенным юмором.

Группу возглавлял дядька-пахан, рецидивист, из отсидевшей шпаны. Были и афганцы, которые по глупости на чем-то обожглись, на чем-то попались. Ребятня к ним льнула, словно зернышки к колосу. «Няньки», надо отдать должное, умели баланду травить. Материал же – подножный, бросовый, с гнильцой, но шел как чистый верняк. В действительности же мура.

Курсанты, разинув рты, слушали: Чиновник № 1 – первый секретарь ЦК Компартии Молдавии Гроссу живет как барин. У него квартира из пяти комнат. (Сопоставьте теперь хоромы нынешних буржуев и администраторов даже отнюдь не высшего разряда.) Еще один «кричащий факт»: того же Гроссу обслуживают два автомобиля черного цвета. И зарплата у этого коммуняки аж семь тысяч рублей. (Сравните с теперешними доходами наших олигархов, их подручных и чиновников средней руки. Счета их ломятся от вкладов, а собственность (недвижимость) разбросана по всему миру.)

На уши молодых парней вешалась и спецлапша. Коммуняки, дескать, лохи. У них и понятий нет о правильной жизни. Выступают против секса на экранах ТВ, в кино. (В то время на Западе во всю полыхала сексуальная революция.) Опять же большое начальство ни фига не смыслит в модной одежде, хочет, чтобы и молодежь ходила в отечественном шмотье. По той же причине не пропускают через границу жвачку, пепси и кока-колу, гоняют валютчиков, запрещают доллары. Короче, никакой свободы. Сплошной ГУЛАГ.

Приправленную дурманящими специями идеологическую похлебку стряпали психологи-повара из спецкухни ЦРУ. И мы то месево по простоте души своей хлебали. Да так увлеклись, не можем до сих пор взять в толк, что под видом общественного переустройства (перестройка) нас втянули в великую гражданскую войну между собой. Она вроде бы тихая, на самом же деле еще более кровопролитная, жестокая.

Не будем голословными, обратимся к цифири. За отсчет возьмем последний год Великой Отечественной Войны, 1945-й. По строгой статистике, тогда народилось 2 миллиона 69,8 тысячи младенцев, в то же время на полях сражений и умерло (своей смертью) 1 миллион 320,8 тысячи граждан. В итоге, прирост населения составил 749,6 тысячи человек.

Что же мы имеем на весах истории теперь? Всем известно, что сегодняшний демографический баланс у нас отрицательный. До сих пор ежегодно мы теряли по миллиону (округленно) сограждан. В 1991 году в России насчитывалось 150,8 миллиона граждан. К 2000 году стало 145,3 миллиона.

Но статистика нагло лжет в угоду своим хозяевам. Ведь за этот временной отрезок на территорию Российской Федерации перебралось из бывших республик Советского Союза около восьми миллионов человек. Однако о том молчок! Какая тут хитрость? Ежели не считать пришлых беженцев, «естественная убыль» населения Отечества была бы не пять, а все тринадцать миллионов душ.

Несмотря на весь – очевидный – трагизм своего положения, мы с ним как-то свыклись, смирились. Мучаемся и радуемся. Мучаемся от безысходности своего положения, от угрызений совести, что легко позволили жулью себя облапошить. Радуемся причудам жизни: она странная, напоминает пир во время чумы. Жуткая мешанина всего и вся! В гастрономах прилавки ломятся от заморских яств, у нас же животы от голода сводит. Шопы (извините!) завалены дефицитным ширпотребом, а часть граждан выискивает рвань в мусорных контейнерах, копается на городских свалках.

Вообще в воздухе пахнет смрадом. По всем признакам набирает силу, крепчает мировая война. На сей раз не священная, какая-то грязная.

Подобное уже случалось в России.

Вспомним начало шестнадцатого века – Смуту на Руси. Есть свидетельства, что спровоцировали (готовили) кризис в Московии легаты папы римского. Сам Пий благословил на подлые деяния своего ставленника, пресловутого Гришку Отрепьева, принявшего образ Лжедмитрия. Прямо-таки сказочный гад.

Но дальше сказочное переплелось с реальным. Едва Иван-богатырь снесет своим мечом одну голову, на ее месте моментально возникала новая. И так было до пяти раз – столько, по свидетельству летописцев-историков, было послано иноземных претендентов на российский престол. Однако «номер» не прошел.

Год от года захватническая технология милитаризма по отношению к Руси отлаживалась, совершенствовалась. Против непокорного народа действовали отнюдь не напрямую – огнем и мечом. В ход были пущены более изощренные средства, в том числе психотропные. Теперь это называется пиаровщина. В переводе на русский «одурманивание». Перед тем, как идти походом на восток, завоеватель вызнавал через лазутчиков и предателей не только реальное наличие штыков, сабель, пушек. Не меньше интересовало настроение как в стане воинов, так и среди мирного населения. Разными способами деморализовывали массы, то бишь склоняли простаков и колеблющихся на свою сторону.

Этот стратегический прием взял на вооружение Наполеон. Действовал не по наитию – в достаточной мере осмысленно, по-научному. Между прочим, любил сочинения Н. М. Карамзина. От корки до корки проштудировал повествование английского писателя Стерна, который совершил длительное путешествие, как тогда говорили, по Сибири и живописал нравы «туземцев».

Русская тема занимала Бисмарка. Среди государственных деятелей Запада он первый всерьез изучал самосознание россиян (русский дух!) по произведениям классиков русской литературы. Это перенял Вильгельм II (упивался Достоевским), потом и Гитлер. Последний придавал исключительно большое значение «Войне и миру», а также «Севастопольским рассказам» Льва Толстого, надеясь уловить слабину и изъяны в психологии русского солдата. Большим знатоком российской истории – новейшего периода – был Черчиль, любивший копаться в книгах Чехова, Гончарова, Бунина.

Таинственная славянская душа как и образ мыслей русских людей (менталитет) до сих пор кружит головы зарубежным политикам, стратегам. Дальше всех своих соратников по блоку пошел хитромудрый Рейган. Причем обратился он, как говорится, к первоисточнику русской мудрости – к фольклору, точнее, к анекдотам. Говорят, 34-й президент США не расставался с книжицей карманного формата, смаковал ее страницы. Была она незаменимым пособием на все случаи жизни, особенно по русским вопросам. Не потому ли многие акции, предпринятые администрацией США в отношении СССР, а затем и России, носили откровенно анекдотический характер, хотя и с драматическим уклоном. Воистину смех сквозь слезы.

Сильную склонность (если не привязанность) к русской словесности обнаружил в конце жизни и наш великий учитель Карл Маркс. К этому времени он изучил русский в совершенстве, читал взахлеб все, что попадало под руку, – прозу, поэзию, научные трактаты, басни. Как революционер-теоретик он придавал огромное значение русской общине, артельному способу организации труда. Видел в нем прообраз социалистических отношений не только в деревне, но и в городе. В конце концов увлечение русской литературой переросло в истинную страсть. На чтение уходило все свободное время и даже сверх того. Дела были заброшены. Эжени Маркс писала их общему другу Энгельсу: «Муж с головой ушел в русские книги. Было опасение, как бы их чтение не нанесло вреда международному рабочему движению».

Известные политики разных государств, мыслители, изучали историю Российского государства, пытались понять духовный уклад русского народа. Одни из них с благими намерениями, а другие с явным интересом использования территории России и ее природных богатств в своих целях.

К концу второго тысячелетия многовековая борьба Запада против строптивой России увенчалась нашим поражением. В 1991-м великая империя была низвергнута, расчленена на кровоточащие куски. Народ ее в нищете, на коленях. Однако наступление на святую Русь продолжается по всем направлениям. Такова новейшая военная тактика. Да мы же и не сопротивляемся, в основном отбрыкиваемся. И это тоже в некотором роде тактика: игра в одни ворота! Но возникают наивные вопросы: «Причем тут коммуняки? Причем тут Ленин со своим ленинизмом? Зачем притянут за уши Сталина, ГУЛАГ?» Можно подумать: те, кто по косточкам, по крохам разбирает теперь дело Ленина-Сталина, сами ангелы во плоти.