Текст книги "Варшавское восстание и бои за Польшу 1944—1945 гг."

Немцы опомнились и наступают

После этого ситуация в городе довольно быстро стала меняться в пользу германской армии. Варшавянам пришлось оставлять квартал за кварталом.

5 августа наместник в Польше доктор Франк послал следующую телеграмму в Берлин:

«Город Варшава в большей части объят пламенем. Сожжение дома является самым верным средством, чтобы отнять у повстанцев убежище. После этого восстания и его ликвидации Варшава будет передана заслуженной судьбе своего полного уничтожения».

6 августа германская разведка сообщала в штаб группы армий «Центр»:

«Стойкое удержание восставшими занятых опорных пунктов, блокирование здания комендатуры и других частей города, перекрытие транспортного сообщения через город требуют и сегодня энергичных наступательных мер…

Вопреки сопротивлению, имеющему место в центре города, в окрестностях дирекции Восточной дороги – угол Курт-Люкштрассе – Фелдхерр Альце – район стадиона вермахта (где почти исключительно проживает рабочее население), стоит полное спокойствие и можно свободно ходить по улицам.

По сообщению доверенного лица, вождь восставших заявил, что сделать шаг назад теперь невозможно. Теперь немцы, даже если восстание будет прекращено, в качестве возмездия уничтожат весь город со всем населением. С этим должно быть связано проходившее сегодня на площади Гжибовского народное собрание, которое очевидно должно было служить для нового подогрева масс. При этом у охраны находившегося неподалеку концентрационного лагеря требовали сдаться.

…По другим данным, в здании рынка на площади Мировского хранятся большие количества консервов, которые ежедневно выдаются. Склад хорошо охраняется. Обеспечение населения продовольствием плохое, есть только хлеб. Окраины города немного снабжает продовольствием сельское население.

…Движение сопротивления состоит из различных групп, добровольно подчиняющихся командованию АК.

Командование АК обещает населению скорое освобождение и помощь союзников. Эти обещания встречаются неверием и издевками.

В Праге создается впечатление, что осадное положение на нее не распространяется. Продолжается, хотя и ограниченное, движение по улицам. Царит полное спокойствие».

На следующий день – 7 августа – немецкая служба радиоперехвата, подслушав переговоры между поляком и его командиром, выяснила следующее: «Настроение повстанцев в связи с обстоятельством, что большевики без интереса отнеслись к восстанию, плохое. В связи с налетами авиации и использованием танков, а также радикальными акциями немцев по очистке, население находится в подавленном состоянии. Оно боится украинских добровольцев. Замечено, что большая часть населения симпатизирует немцам».

В тот же день информатор сообщил немцам, что в ночь на 7 августа на Варшаву было сброшено 15 парашютов с вооружением и боеприпасами. (Кто сбросил – неясно.)

8 августа руководство восстанием отправило отчаянную радиограмму в Лондон с просьбой передать ее текст через Москву командующему фронтом Рокоссовскому. Радиограмма с этой просьбой была подписана – Лавина, одним из псевдонимов Бур-Коморовского.

«С 1 августа 1944 г. веду бои с немцами в Варшаве с участием всего населения и всех вооруженных отрядов Армии Крайовой, и тех, которые присоединились к боям: Рабочая милиция, Армия Людова, Польская Армия Людова и другие.

Ведем тяжелые бои. Немцы, готовя пути отхода, жгут город и уничтожают население. Сейчас мы сдерживаем крупные немецкие бронетанковые силы и пехоту, однако ощущаем недостаток боеприпасов и тяжелого оружия, нам необходима быстрая помощь войск маршала. В моем штабе находится советский офицер капитан Калугин, сообщите для него данные радиосвязи, для того, чтобы он мог связаться с Вами и таким путем дать мне возможность согласовать действия.

Нурт, командующий округом Варшава».

Нурт – один из псевдонимов полковника А. Хрусцеля.

К 9 августа немцам удалось разъединить повстанческий район. В сентябре в руках повстанцев оставался лишь центр города. Немцам удалось выйти на берег Вислы и отрезать связь повстанцев с Прагой.

Германская разведка в эти дни сообщала своему командованию: «Настроение повстанцев крайне плохое. Причиной этого является недостаточное снабжение продовольствием и вооружением, а также плохое командование. Критикуется также и то, что бандиты, никогда не бывшие военнослужащими, носят офицерские знаки различия.

Повстанцы вербуются преимущественно из лиц в возрасте до 25 лет, в то время как люди старшего возраста с большим жизненным опытом почти совсем отсутствуют. Интеллигенция большей частью уже сбежала».

По показаниям свидетелей, за последний период повстанцы понесли большие потери, вызванные инфекционными заболеваниями.

В течение этого времени боевой настрой повстанческих сил постепенно снижался. Бойцы голодали, получая на обед только похлебку из вареного зерна. Раненые в госпиталях умирали, не дождавшись операций. Немцы бомбили ежедневно с утра до вечера. К концу августа моральный дух повстанцев и мирных граждан поддерживала только надежда на советскую помощь.

* * *

Прошло три недели со дня начала восстания. Немцы методично наступали. Штаб генерала Бура переместился с фабрики Камлера на Старе Място. Проливные дожди первых дней сменились безветренной и сухой погодой.

Город горел, над ним постоянно стояла пелена густого сизого дыма. Не умолкали взрывы бомб и снарядов, вой «штукасов», треск пулеметных очередей. Пожары гасить было нечем, трубы водопроводов полностью пересохли.

Восстание, начало которого казалось таким успешным, полностью застопорилось. Не овладев полностью городом, повстанцы были обескуражены приказом командования перейти к обороне. Это удивило даже немцев и их коменданта Варшавы генерала войск СС Эриха фон дем Бах-Залевского.

Уничтожение города уже началось. Как и гетто в 1943 году, его уничтожали систематически – дом за домом. Жгли и взрывали. Однако повстанцы сопротивлялись с невиданной яростью. Они покидали дом, объятый пламенем, но как только пожар затихал, возвращались обратно в развалины.

Когда повстанцы перешли к обороне, немецкое командование в городе вздохнуло с облегчением. Теперь ликвидация мятежа – вопрос лишь времени. Лишь бы русские не начали наступления…

Но Берлин, генерал Гудериан, заверили: на фронт брошены все резервы, подтянуты свежие танковые части, пехотные соединения. Усилена авиация.

А русским надо еще привести в порядок свои войска, полностью обескровленные после такого длительного и тяжелого наступления. Но, пока они с этим справятся, восстание будет уже подавлено.

Штурмовые немецкие соединения разрубали Варшаву на части, изолировали отдельные узлы сопротивления и уничтожали их один за другим.

Уже 8 августа немцы заняли район Воля, а потом отрезали Старе Място от остального города – врезались клином до самой Вислы. Теперь бои шли на Гжибовской улице. В руках у немцев был мост Понятовского, они атаковали Маршалковскую, Крулевскую, Вспульную. Против повстанцев стали применять тяжелую осадную артиллерию.

В течение трех первых дней осады Старого Мяста из тысячи домов было разрушено и сгорело больше семисот зданий.

И в тот момент, когда советские солдаты приостановились, чтобы набраться сил, политиканы из эмигрантского правительства в Лондоне и Варшаве распространили подлый и ядовитый слушок: русские не хотят брать Варшаву… Это была такая же грязная клевета, как и затеянная полтора года назад катынская провокация.

Впоследствии председатель Рады Едности Народовой Пужак голословно обвинял советское командование в преднамеренной приостановке наступления в связи с началом восстания в Варшаве.

14 августа Коморовский направил в Лондон, в штаб Верховного главнокомандующего, следующую радиограмму:

«[…] С момента вступления советских войск на польскую территорию в январе 1944 г. части АК устанавливали связь с советскими командирами для согласования действий. Так было на Волыни и Виленщине, в Восточной Малопольше, Белостокском и Любельском воеводствах. Все контакты закончились печальным опытом, поскольку после использования нашей помощи на поле боя командиры всех частей и подразделений АК были арестованы, и части разоружены советской армией.

После такого опыта мы не старались заранее установить связь из Варшавы с советским командованием, ожидая проявления их доброй воли. Как только 3 августа в штаб АК прибыл советский капитан Калугин, он был принят и размещен в штабе командующего восстанием.

Через посредничество капитана Калугина 7 августа были переданы советскому командованию потребности АК в оружии и цели в Варшаве для бомбардировки с воздуха.

Кроме того, командующий восстанием в Варшаве направил через Лондон радиограмму маршалу Рокоссовскому с предложением согласования действий и оказания Варшаве помощи, к сожалению, до сегодняшнего дня как телеграмма капитана Калугина, так и командующего восстанием остались без ответа.

Лавина».

Трудно найти более фальшивое послание генерала Коморовского. Здесь все ложь.

* * *

В конце августа – начале сентября восставшие оказались в критической ситуации. Бур-Коморовский уже обдумывал планы капитуляции, а возможное сотрудничество с Войском Польским называл «предательством». Но не прекращал выпрашивать помощь оружием и боеприпасами, продовольствием у Красной Армии. Когда же советские самолеты ее сбрасывали, аковцы распространяли слухи, что это помощь англичан.

В этих условиях настоящие польские патриоты, невзирая на партийную принадлежность, пошли на прямое установление связи с советским и польским командованием. Для этой цели были выбраны женщины-разведчицы, зарекомендовавшие себя в ходе боев с немцами.

Еще до этого, 15 августа, руководство АЛ пыталось установить связь с Главным командованием Польской Армии, направив двух связных. Однако при переходе линии фронта погибла при взрыве мины разведчица варшавского штаба АЛ Анна Сконецкая, несшая письмо, а оставшаяся в живых Владислава Пясковская из пражского округа АЛ смогла лишь устно пересказать известные ей сведения, что не встретило должной реакции. И советское, и польское командование оставались в полном неведении о положении в Варшаве.

Следующая попытка установление связи с советским и польским командованием была предпринята почти через месяц. Партизанские разведчицы Алиция Духиньская из АЛ и Ева Плавская из АК переплыли Вислу в ночь с 13 на 14 сентября.

Но еще раньше, в ночь на 10 сентября, переправились на лодке через Вислу севернее Варшавы секретарь Варшавского комитета ПРП Изольда Ковальская и Софья Яворская из Союза борьбы молодых.

Они удачно попали прямо в расположение польских войск, и их сразу же направили в штаб, где они доложили о положении в северной части Варшавы. Затем разведчиц переправили в Люблин. Их информация была особенно важна в политическом плане: о расстановке сил, о целях, которые ставят перед собой различные политические группировки, о перспективах восстания.

Но наиболее ценную информацию доставили офицеры разведки АЛ Хелена Яворская (Янта) и Янина Бальцежак (Ева).

Из центра Варшавы через захваченные немцами улицы Хелена и Янина пробрались в юго-восточный Чернякув, находившийся в руках повстанцев.

В ночь на 11 сентября они на лодке тронулись в путь. Над рекой то и дело вспыхивали осветительные ракеты, на противоположном берегу, в Праге, кипел бой, иногда шальные снаряды падали в воду совсем близко, но девушкам повезло: им удалось добраться до пражского района Саска-Кемпа.

Высадились буквально под носом у немцев, но те не заметили их, отвлеченные боем с наступавшими советскими войсками. Кое-как, ползком и перебежками, девушки в предрассветном тумане пересекли линию немецкой обороны и увидели первый советский танк.

Сведения оказались настолько ценными, что их тут же передали в штаб маршала Рокоссовского. Вспоминая о сообщениях польских разведчиц, начальник оперативного управления Генерального штаба Вооруженных сил СССР Сергей Штеменко писал: «От них советское и польское военное командование впервые узнало подробности о характере восстания, расположении и состоянии повстанческих сил».

Только после прибытия первых посланцев АЛ польское и советское руководство смогли сориентироваться не только в конфигурации позиций повстанцев, разбросанных по всему городу, но и понять, что настроение восставших является антифашистским, понять масштабы варшавской трагедии.

Сообщение агентства печати ПКНО о переходе польских патриоток с просьбой о помощи борющейся Варшаве заканчивалось словами: «…Помощь будет оказана».

В тот же день зам. нач. Генштаба Красной Армии генерал Антонов и генерал С. Штеменко, передали информацию о положении в Варшаве Сталину, который распорядился сделать все возможное для оказания помощи варшавским повстанцам, включая доставку вооружения, боеприпасов и прочего по воздуху.

Вечером того же дня начался сброс необходимых грузов, который продолжался пятнадцать дней. В упаковке грузов помещались записки: «Красная Армия шлет боевой привет героическим бойцам Варшавы. Подойдя к стенам Варшавы, мы получили возможность оказать вам братскую помощь».

Под Варшавой начались кровопролитные бои. Все попытки помочь повстанцам не увенчались успехом. Только в августе и первой половине сентября войска 1-го Белорусского фронта потеряли на этом направлении 166 808 бойцов.

А лондонская радиостанция «Свит» с попугайской настойчивостью повторяла и повторяла главное, ради чего началось восстание: «Во главе польского государства в Варшаве стоит правительство, сформированное должным образом и согласно закону… Только оно является единственной властью в границах Польской республики…»

И тут же, без всякого перерыва, начиналась истерика:

«Молим о помощи Варшаве тех, кто является ее должниками… Бросаем на чашу истории кровь, пролитую на улицах Варшавы. С помощью или без помощи, поддержанная или одинокая, столица завершит борьбу за освобождение и независимость. Да благословит Бог Варшаву!»

Подобной демагогией было вполне безопасно и комфортно заниматься из Лондона. Но интересно, кто же является должниками Варшавы?

По мнению господ в потертых фраках, должниками Варшавы, да и всей Польши является весь остальной мир. Все ей должны, все перед ней виноваты! Какой же брехливой сволочью надо быть, чтобы говорить все это!

* * *

Генерал Бур разместил свой штаб в одном из самых глубоких подвалов Старого Мяста, всего в нескольких сотнях метров от немецких позиций. Немецкие летчики и артиллеристы, боясь поразить свои войска, предпочитали бросать снаряды и бомбы подальше от переднего края. А пулеметный огонь и мелкокалиберные мины в глубоком подвале были не страшны.

Как и в начале восстания, генерал Бур никак не мог повлиять на события: они шли мимо него. Он оставался лишь сторонним наблюдателем.

* * *

Уже месяц, как восстала Варшава. Старый город лежит в руинах. Из семи тысяч солдат Армии Крайовой, защищавших этот район, здесь остались едва полторы тысячи, считая раненых. Связь прервана, и Старе Място отрезано от всего города.

Силы повстанцев таяли, потери увеличивались. Гражданское население стало относиться к ним все более недоброжелательно.

«Среди польского населения после компании 1939 года преобладали проанглийские настроения. Сейчас, когда восстание потерпело поражение, польское лондонское правительство тоже должно подать в отставку. <…> В начале восстания население Варшавы сердцем и мыслями было с бойцами АК; энтузиазм был велик, солдатами АК восхищались. Все считали, что восстание вскоре победит. Теперь людей из АК обвиняют в том, что они устроили восстание, которое принесло населению столько несчастий и разрушило город».

К 18 сентября у восставших появились новые надежды: стало известно, что советское правительство известило западных союзников о согласии предоставить аэродромы для самолетов США.

Но кардинально изменить обстановку это, конечно, не могло. Упорные бои продолжались, число жертв неуклонно росло, особенно – среди гражданского населения. Не хватало не только медикаментов и перевязочных средств, но даже и воды. Паника все больше охватывала ряды варшавян – немцы упорно и настойчиво продолжали наступление. Командование АК уже не верило в способность своих солдат вести наступление и прорвать оборону противника, чтобы покинуть город.

10 сентября 1-я польская и 47-я советская армии перешли в наступление. Им противостояла 100-тысячная группировка немцев. Завязались упорные бои за восточную часть города – Прагу. В ночь на 14 сентября советские войска вышли к Висле.

Ночью 27 августа главный штаб генерала Бура покинул Старый Город и перед рассветом добрался в расположение командного пункта Монтера. Переход удалось провести втайне от жителей, которые бежали сюда, в Старе Място, со всего города. Через несколько дней отсюда начали эвакуировать рядовых солдат АК.

Интересно, вспомнили ли генерал Бур собственную радиограмму, посланную в Лондон еще за две недели до начала восстания? Там он весьма откровенно писал:

«При нынешнем состоянии германских вооруженных сил в Польше и их противоповстанческих приготовлениях, заключающихся в превращении каждого здания, занимаемого военными подразделениями и даже учреждениями, в оборонительную крепость с бункерами и проволочными заграждениями, восстание не имеет шансов на успех».

…По сведениям разведки АК, весьма точным, в Варшаве тогда находилось свыше 15 тысяч немецких войск.

* * *

В затребованной Сталиным информации, которую подготовили маршалы Рокоссовский и Жуков, говорилось, что (инф. после 5 авг.) в создавшихся условиях советские войска могут начать действия по освобождению Варшаву только в начале сентября, перегруппировав перед этим свои силы и проведя подготовительные операции. Сталин утвердился во мнении, что восстание потерпит поражение до того, как части Красной Армии смогут подойти вплотную к городу.

Руководство АК считало, что все идет согласно их планам. Но ожидавшееся ими советское наступление на Варшаву не состоялось, и 5 августа, когда 2-я советская танковая армия вела тяжелые бои на подступах к предместью Варшавы – Праге с 39-м и 4-м танковыми корпусами вермахта, в Лондон из борющегося города полетела телеграмма.

В ней руководство АК (Коморовский и пр.) обвиняло Красную Армию в том, что она якобы специально не предпринимает ничего для того, чтобы занять столицу, в то время как «немцы уже второй день усиленно бомбардируют город с самолетов».

Ничего более гнусного и подлого главари АК придумать не смогли. Они ведь прекрасно поняли уже в первые же дни восстания, что их авантюра с треском провалилась, и надо спасать не только свой престиж, но и свою драгоценную шкуру.

Текст радиограмм лондонские поляки сразу же передали редакциям эмигрантских газет, он попал в английские газеты, в прессу нейтральных стран.

Версию подхватила и всячески стала раздувать печать гитлеровской Германии, были подключены издававшиеся немцами газеты в оккупированных странах.

Обо всех этих действиях Сталину, безусловно, постоянно докладывали. Возможно, что вся эта антисоветская компания повлияла на его позицию и что если во время пребывания Миколайчика в Москве он был склонен оказать помощь восстанию, то после компании в прессе 16 августа писал в телеграмме Черчиллю, что варшавская акция является авантюрой, стоившей больших жертв населению, и что советское командование не может брать на себя за нее ответственности.

Но Сталин не остановил действий советских войск на Варшавском направлении. И их потери были достаточно велики во время этих упорных боев. С 10 августа и до начала ноября на Варшавском направлении продолжалось наступление 47-й и 70-й советских армий, а также 8-го танкового корпуса. Потери советских войск, по данным немецкой стороны (они официально признаны), только за период с 18 по 22 августа 1944 года – всего за четыре дня! – составили 249 танков! (Эти данные есть и в Польше, в Институте военной истории, но их тщательно замалчивают.)

14 августа 47-я и 70-я советские армии овладели, наконец, предместьем Варшавы – Прагой. Маршал Рокоссовский получил приказ оказывать восставшим всю возможную помощь.

Миколайчик в Москве

Если проанализировать действия польских политиков в Лондоне и Варшаве в тот период, то сразу становится ясно – все их телодвижения направлены лишь к одной цели: показать Кремлю, что подлинные хозяева в Польше именно они, а не какой-то там «люблинский комитет».

Именно эту мысль польская делегация эмигрантов во главе с Миколайчиком и пыталась сразу же внушить принявшему их 31 июля наркому иностранных дел СССР В. Молотову.

Встреча произошла в Москве, в МИДе, находившемся в то время в здании бывшей городской гимназии, на углу Лубянки и улицы Кузнецкий Мост.

Миколайчик вошел в кабинет Молотова твердым, решительным шагом, явно подчеркивая свой премьерский статус. Он был одет в довольно поношенный темный костюм, который недвузначно показывал, что его обладатель не заботится о своем внешнем виде, а главное для него – дело, только дело. В этом он явно старался подражать Черчиллю.

Польский премьер сразу же взял деловой тон. Он начал с усиленной просьбы о свидании со Сталиным. И подчеркнул: польское правительство осуществляет сейчас накопление сил для содействия в решающий момент советским войскам в их борьбе с немцами. Ведь у них общий враг – немецкий фашизм.

Миколайчик говорил круглыми отработанными фразами, искусно модулируя голосом, словно выступал на трибуне польского сейма с приветственной речью.

Начал он с плана действий польской стороны. План этот был разработан польским правительством вместе с генералом Табором (псевдоним С. Татара – начальника оперативного управления командования вооруженными силами польского эмигрантского правительства), прибывшим недавно из Польши, и предложен английскому правительству с просьбой передать его Советскому правительству.

В этой фразе скрывалась плохо замаскированная мысль: мы разработали план, англичане его одобрили и передадут вам, значит – они полностью поддерживают наши усилия в этом направлении. Но, поскольку план-то наш, я, как премьер правительства – законного польского правительства – могу и сам изложить его вам.

Снизив голос до полушепота, поляк доверительным тоном сообщил советскому министру иностранных дел, что еще в октябре прошлого года все вооруженные силы Польши получили приказ о том, чтобы они вели борьбу совместно с советскими вооруженными силами. Наверно, пан Молотов имеет сведения о том, что это уже осуществляется?

Это было одновременно и вранье, и проверка: а что знают русские?

Но ожидаемого впечатления эта речь на советского министра не произвела. Проверка не удалась. Молотов ответил, что у него есть сведения, но не совсем такого характера. Советский министр не стал уточнять, что ему давно известны приказы по Армии Крайовой, изданные Ровецким и Коморовским, о борьбе с Красной Армией и партизанами, и что они говорят совершенно о другом.

Кажется, именно в тот момент Миколайчик понял впервые, что «уболтать» советского министра ему будет нелегко. Но, тем не менее, он продолжал свою пафосную речь.

Он говорил о том, что у польского правительства имеется план, предусматривающий мобилизацию всех сил на борьбу с немцами. В этот решающий момент важно найти общий язык между советским и польским правительствами, чтобы заложить основы дружественного сотрудничества между Польшей и Советским Союзом в будущем.

Он лично уверен, что имеет за собой почти все население Польши. Он, Миколайчик, представляет те политические партии Польши, которые хотели бы сотрудничать с Советским Союзом и вели борьбу с теми партиями, которые не особенно хотели сотрудничать с Советским Союзом.

Молотов спокойно ответил, что он не совсем понимает то, что говорит Миколайчик. Хотя по-русски Миколайчик говорит вполне понятно.

Дело не в этом. В польском правительстве представлены разные партии, включая и такие, враждебность которых никто не может оспаривать.

Миколайчик решительно заявил, что таких партий в польском правительстве нет. Все четыре партии, представленные в правительстве, хотят сотрудничать с Советским Союзом.

Стало ясно, что такова выработанная в Лондоне точка зрения и Миколайчик от нее не отступит. Да и альтернативы у него не было. Поэтому Молотов заметил, что тогда лучше оставить этот вопрос.

Получив легкий щелчок по носу и с секунду поколебавшись, Миколайчик зашел с другой стороны. Он рассыпался в уверениях в том, что между советским и польским правительствами нет больше разногласий. Он, Миколайчик, хотел бы переговорить с советским правительством обо всех делах и убедить советское правительство в искренности намерений польского правительства.

Молотов вполне резонно ответил, что лучше переговорить с Польским национальным комитетом. Этот комитет был недавно образован в Люблине, на территории, уже освобожденной советскими войсками от фашистов. В Лондоне это прекрасно знали.

Это было поворотным моментом в беседе. И Миколайчик решительно заявил, что, как он думает, ему все же лучше переговорить с советским правительством, героические армии которого бьют немцев. Советское правительство представляет мощь своей страны, которая будет руководить Европой. Это была прямая и очень грубая лесть, но такие примитивные приемы на Молотова не действовали.

А Миколайчик продолжал говорить об историческом моменте, желая подчеркнуть, что если советское правительство великодушно пойдет навстречу польскому правительству, то польский народ пойдет на союз с Советской Россией. Если он, Миколайчик, будет говорить с Национальным комитетом, то он не уверен, что случится то же самое.

Это выглядело не просто перебором, а настолько примитивным и мелким шантажом, что Молотов даже поморщился. Ведь он прекрасно знал, что за Миколайчиком – лишь кучка проигравшихся польских политиканов и туманные, фальшивые обещания англичан. И больше за ним ничего нет, так что весь его пафос и показная уверенность главы, якобы, правительства просто смешны. Перед советским министром иностранных дел был самый обыкновенный говорун, сеймовый деляга.

Вообще-то весь пыл и выспренность речи Миколайчика, вся его поза напомнили Молотову когда-то виденное выступление одного провинциально трагика из группы бродячих актеров, давно, еще до революции. Тот на сцене тоже держался уверенно и говорил очень правильные, кем-то написанные, слова. А потом молодой Молотов встретил его в трактире, где трагик, окончив выступление, жадно пил водку…

Но, соблюдая дипломатически протокол, советский министр все же поставил поляка на место, ответив, что, как ему кажется, Миколайчику лучше переговорить с Польским комитетом Национального Освобождения, который лучше знаком с положением в Польше. Это повторное предложение на дипломатическом языке ясно говорило, что предыдущее предложение поляка-эмигранта советское правительство не устраивает.

И как бы в утешение Молотов добавил, что то, что маршал Сталин сообщил через Черчилля о возможности его встречи с Миколайчиком, остается в силе. И он передаст товарищу Сталину просьбу Миколайчика о приеме. Возможно, что Сталин примет Миколайчика в самое ближайшее время, в среду или четверг. Словно ребенка погладил по головке и дал конфетку…

Казалось, тема закрыта, но Миколайчик не хотел уступать. В ответ на замечание Молотова о том, что Польский комитет знает положение в Польше, он решительно заявил, что польские делегаты, прибывшие в Лондон, хорошо знают положение в стране.

И опять Молотов с легкой иронией ответил, что в самой Польше больше информации, чем у польских делегатов, прибывших из Лондона.

– Да, безусловно, – внезапно согласился Миколайчик, и вдруг заговорил, совершенно невпопад, о том, что генерал Табор может вылететь из Лондона в любое время и сообщить о положении в Польше.

И добавил:

– Польское правительство обдумывало план генерального восстания в Варшаве и хотело бы просить советское правительство о бомбардировке аэродромов около Варшавы. (О том, что восстание давно уже спланировано и начнется через полсуток, Миколайчик не сказал ни слова.)

– Что ж, – ответил Молотов, – до Варшавы осталось всего лишь около 10 километров, – и спросил, имеются ли у Миколайчика еще какие-либо вопросы.

Нет, нет, вопросов у Миколайчика больше нет, и он готов ответить на вопросы Молотова.

Молотов, которому уже стало все ясно, спросил, какие пожелания имеются у Миколайчика, которые он, Молотов, мог бы передать маршалу Сталину.

И снова Миколайчик настойчиво повторил то, ради чего он и приехал в Москву: он просит господина Молотова передать маршалу Сталину, что он, Миколайчик, является выразителем настроений всего польского народа. Именно так – только он, и никто больше…

Спокойно выслушав это заявление, сделанное несколько в повышенных тонах, Молотов лишь повторил, что он уже высказал свое мнение: лучше было бы Миколайчику встретиться с Польским комитетом Национального Освобождения.

И теперь Миколайчик совершенно ясно понял, что нашла коса на камень. Мнение Молотова – это мнение Сталина, и спорить тут бесполезно. Поэтому он заявил, что готов говорить с Комитетом. Однако не удержался, чтобы снова не ввинтить свое: он хорошо понимает, что с Комитетом можно обсудить только часть вопросов, а с советским правительством он может переговорить обо всем.

Но Молотов тут же пресек эту попытку вернуть беседу к уже пройденному этапу и своим тихим глухим голосом произнес: «С советским правительством следует обсудить те вопросы, которые касаются советского правительства».

Миколайчик окончательно понял, что он в этой словесной схватке проиграл. Надо было срочно искать поддержки. У кого? Конечно – у англичан.

Заехав на несколько минут в свое посольство, Миколайчик сразу же направился в английскую миссию. Там его уже ждал английский посол в СССР А. Керр.

Совещание двух политиков длилось недолго – подобная ситуация была предварительно обговорена еще в Англии и даже предусмотрена. Посол вызвал шифровальщика, и в Лондон ушла срочная радиограмм.

* * *

2 августа 1944 года в 1 час. 10 мин. в Генеральный штаб Красной Армии из английской военной миссии в Москве поступило срочное сообщение для информации советского Генштаба:

«1. Польское правительство в Лондоне получило следующие телеграммы от командующего Польской нелегальной армией (Армия Крайова):

Телеграмма № 1 – «Мы начали бои в Варшаве в 17.00 1 августа. Пришлите крайне необходимые боеприпасы и противотанковое оружие. Сбрасывать на освещенные участки на улицах и площадях: Фильтры Огруд Саский Аллея Войска Польского Бельведерская». (Было передано именно так, без знаков препинания.)

Телеграмма № 2 – «Поскольку мы начали открытые бои за Варшаву, мы просим, чтобы русские помогли нам немедленной атакой извне».