Текст книги "История государства Российского. Сочинение Карамзина"

После всего этого удивительно ли, что европейские ученые, ожидавшие истории Карамзина с нетерпением, приняли сие творение холодно, не дают ему места между знаменитыми историками новейшими, Нибуром, Тьерри, Гизо, Барантом и другими. Карамзин не выдерживает сравнения и с великими историками прошедшего века, Робертсоном, Юмом, Гиббоном, ибо, имея все их недостатки, он не выкупает их тем обширным взглядом, тою глубокою изыскательностью причин и следствий, какие видим в бессмертных творениях трех английских историков прошедшего века. Карамзин так же далек от них по всему, как далека в умственной зрелости и деятельности просвещения Россия от Англии.

Люди, привыкшие видеть недоброхотство и зло во всяком беспристрастном суждении, скажут, что мы отнимаем у Карамзина все его достоинства, хотим унизить сего великого человека в глазах современников, укажут нам на голос всего отечества, воздающего ему единодушную похвалу. Оправдываемся, указывая таким людям на то почтительное уважение, с каким мы говорим о Карамзине. Но не будем безотчетны в восторге благодарности и постараемся отдавать самим себе верный отчет в своих чувствах!

Напротив, не только не хотим мы унижать Карамзина, но возвысим его, может быть, более, нежели осмелятся возвысить самые слепые приверженцы. Мы скажем, что никто из русских писателей не пользовался такою славою, как Карамзин, и никто более его не заслуживал сей славы. Подвиг Карамзина достоин хвалы и удивления. Хорошо зная всех отечественных, современных нам литераторов, мы осмеливаемся утверждать, что ныне никто из всех литераторов русских не может быть даже его преемником, не только подумать шагнуть далее Карамзина. Довольно ли этого? Но Карамзин велик только для нынешней России, и в отношении к нынешней России – не более. <…>

Слава, которую единодушно отдает какой-либо народ одному человеку, не бывает ошибкою, ибо сей один, если он приобрел такую славу, есть истинный представитель народа, его прославляющего; он совпадает с народом и превышает его. Подвиг Карамзина в истории отечественной, для нас, русских, так же велик, как подвиг его в нашей литературе. В сем случае иностранцам нельзя судить нас, ибо они не знают наших отношений, коими оправдывается цена всему. Постараемся представить доказательства справедливости того удивления, какое возбуждает Карамзин в своем отечестве.

1. Можно ли не оценить достойно смелости предприятия Карамзина? Необыкновенный ум виден в каждом его предприятии литературном. Он угадывал потребности своего времени, умел удовлетворять им, и в 1790 году думал и писал: «Больно, но должно по справедливости сказать, что у нас до сего времени нет хорошей российской истории, то есть писанной с философским умом, с критикою, с благородным красноречием. Говорят, что наша история сама по себе менее других занимательна: не думаю; нужен только ум, вкус, талант. Можно выбрать; одушевить, раскрасить, и читатель удивится, как из Нестора[42]42
  См. прим. 5 на с. 904.


[Закрыть], Никона[43]43
  Никон (?-1088) – древнерусский писатель, по мнению некоторых историков, автор летописного свода до 1073 г. – одного из источников «Повести временных лет».


[Закрыть] и проч. могло выйти нечто привлекательное, сильное, достойное внимания не только русских, но и чужестранцев»[44]44
  Цитируются «Письма русского путешественника», запись датирована: Париж, Мая… 1790.


[Закрыть] (Сочинения Карамзина (изд. третье). М., 1820 г., т. IV, с. 187). В течение 12-и лет после того он не оставлял сей мысли, удивлял соотчичей мастерскими опытами (описание бунта при царе Алексии; путешествие в Троицко-Сергиеву лавру и проч.) и в 1802 году начал Историю. Надобно знать, надобно испытать всю трудность подобного предприятия, знать, что нашел Карамзин и что оставил после себя. Он создавал и материалы, и сущность, и слог истории, был критиком летописей и памятников, генеалогом, хронологом, палеографом, нумизматом.

2. Надобно хорошо рассмотреть и понять, какой шаг сделал Карамзин от всех своих предшественников. Кто, сколько-нибудь сносный, являлся до него, кроме француза Левека (и той бе Самарянин!)[45]45
  Цитата из Нового Завета (Лк 17, 16). Имеется в виду: чужак, человек со стороны; «иноплеменник», самарянин был единственным из десяти исцеленных прокаженных, пришедшим поблагодарить Христа.


[Закрыть], Щербатов[46]46
  См. прим. 7 на с. 907.


[Закрыть], Эммин[47]47
  Эммин (Эмин) Федор Александрович (1685—1770) – писатель, автор первых русских романов и «Российской истории».


[Закрыть], Нехачин[48]48
  Нехачин Иван Васильевич (1771—1811) – русский историк.


[Закрыть], Хилков[49]49
  Хилков Андрей Яковлевич (1670—1718) – дипломат. Ему приписывался труд «Ядро российской истории», на самом деле принадлежащий А. И. Манкиеву.


[Закрыть], Татищев[50]50
  См. прим. 1 на с. 907.


[Закрыть] стоят ли критики? Наши издатели летописей, частных историй, изыскатели древностей оказывали глубокое незнание и часто совершенное невежество. Скажем более, заметим, чего, кажется, еще не замечали: критики на Карамзина, нападки г-д Каченовского[51]51
  Каченовский Михаил Трофимович (1775—1842) – историк, переводчик, критик, издатель, общественный деятель.


[Закрыть], Арцыбашева[52]52
  Арцыбашев Николай Сергеевич (1771—1841) – историк, поэт, прозаик.


[Закрыть] и клевретов «Вестника Европы», самая защита Карамзина г-м Руссовым[53]53
  Руссов Степан Васильевич (1770—1842) – историк и журналист. В «Вестнике Европы» против Карамзина выступали также издатель журнала М. П. Погодин (1828. No 4), М. Т. Каченовский (1828. No 13). Статья М. А. Дмитриева в защиту Карамзина появилась в «Атенее» (1829. No 3-5. См. наст. изд.). С. В. Руссов опубликовал специальную брошюру «О критике г-на Арцыбашева…» (СПб., 1829).


[Закрыть] и г-м Дмитриевым[54]54
  Дмитриев Михаил Александрович (1796—1866) – критик, поэт, переводчик, мемуарист, племянник И. И. Дмитриева.


[Закрыть] не доказывают ли превосходства человека необыкновенного над людьми, не умеющими ни мыслить, ни писать, едва могущими владеть небольшою ученостью, какая мелькнет иногда в их тяжелых и нестройных созданиях?

3. Карамзин оказал незабвенные заслуги открытием, приведением в порядок материалов. Правда, еще до него сделаны были попытки, и труды почтенных мужей, Байера[55]55
  См. прим. 9 на с. 904.


[Закрыть], Тунмана[56]56
  См. прим. 7 на с. 904.


[Закрыть], Миллера[57]57
  См. прим. 11 на с. 908.


[Закрыть], особливо знаменитого Шлецера[58]58
  См. прим. 6 на с. 904.


[Закрыть] были значительны, важны. Но никто более Карамзина не оказал заслуг российской истории в сем отношении. Он обнял всю историю русскую, от начала ее до XVII века, и нельзя не грустить, что судьба не допустила Карамзина довести своего обозрения материалов до наших времен. Начал он деятельно, и как будто оживил ревность других изыскателей. Граф Румянцев[59]59
  Румянцев Николай Петрович (1754—1826) – граф, дипломат, министр иностранных дел, канцлер, библиофил и коллекционер рукописей.


[Закрыть] с того времени начал покровительствовать подобным предприятиям, и под его покровительством трудились посильно гг. Калайдович[60]60
  Калайдович Константин Федорович (1792—1832) – русский историк, археограф, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1825).


[Закрыть], Строев[61]61
  Строев Павел Михайлович (1796—1876) – русский историк, археограф, сотрудник «Московского вестника», академик Петербургской академии наук (1849).


[Закрыть], Погодин[62]62
  Погодин Михаил Петрович (1800—1875) – прозаик, драматург, публицист, издатель, историк.


[Закрыть], Востоков[63]63
  Востоков Александр Христофорович (Остенек Александр Вольдемар; 1781—1864) – поэт, переводчик, филолог-славист.


[Закрыть] и другие, все заслуживающие, хотя и не в равной степени, нашу благодарность; изыскивались материалы за границею России; переводились известия писателей восточных; печатались акты государственные. Самая Академия наук как будто ожила и показала нам в гг. Круге[64]64
  См. прим. 11 на с. 905.


[Закрыть], Френе[65]65
  Френ Христиан Данилович (1782—1857) – российский востоковед, академик Петербургской академии наук (1817).


[Закрыть], Лерберге[66]66
  См. прим. 10 на с. 904.


[Закрыть] достойных преемников Шлецера и Миллера; многие (Баузе[67]67
  Баузе Федор Григорьевич (1752—1812) – профессор Московского университета, собиратель памятников древнерусской письменности.


[Закрыть], Вихманн[68]68
  Вихманн БурхардТенрих (1786—1822) – писатель и коллекционер, автор работ по русской истории.


[Закрыть], граф Ф. А. Толстой[69]69
  Толстой Федор Андреевич (1758—1849) – граф, собиратель древних книг и рукописей.


[Закрыть]) начали собирать библиотеки русских достопамятностей; образовались вообще палеография, археография, нумизматика, генеалогия русская. Скажут, что таково было стремление времени. Но Карамзин угадал его, Карамзин шел впереди всех и делал всех более. Дав живительное начало, оставив в первых томах драгоценное руководство всем последователям своим, Карамзин наконец (в этом должно признаться) как будто утомился: 9, 10, 11-й и особенно 12-й томы его Истории показывают, что уже не с прежнею деятельностью собирал и разбирал он материалы. И здесь видно, сказанное нами, что в двенадцати томах Истории своей Карамзин весь; однако ж расположение материалов, взгляд на них, были бы для нас драгоценны и при усталости Карамзина, с которою нельзя сравнить самой пылкой деятельности многих.

4. Но до конца поприща своего Карамзин сохранил ясность, умение в частной критике событий, верность в своих частных означениях. Не ищите в нем высшего взгляда на события: говоря о междоусобиях уделов, он не видит в них порядка, не означит вам причин, свойства их, и только в половине XV века говорит вам: «Отсель история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские… союзы и войны имеют важную цель: каждое особенное предприятие есть следствие главной мысли, устремленной ко благу отечества» (Том IV, с. 5 и 6). Ошибка явная, замеченная нами с самого Введения, где Карамзин назвал первые пять веков истории русского народа маловажными для разума, небогатыми ни мыслями для прагматика, ни красотами для живописца! С IV тома историк признает уже достоинство русской истории, но и в этой имеющей государственное достоинство (?) истории не ищите причины злодейств Иоанна, быстрого возвышения и падения Бориса, успехов Самозванца, безначалия, после него бывшего. Читаете описание борьбы России с Польшею, но не видите, на чем основывается странное упорство Сигизмунда[70]70
  Сигизмунд III (1566—1632) – польский король, один из организаторов интервенции в Россию в начале XVII в.


[Закрыть], вследствие коего он, согласившись сперва, не дает потом России сына своего; не видите того, на чем основано спасение России от чуждого владычества. Придет по годам событие, Карамзин описывает его и думает, что исполнил долг свой, не знает или не хочет знать, что событие важное не вырастает мгновенно, как гриб после дождя, что причины его скрываются глубоко, и взрыв означает только, что фитиль, проведенный к подкопу, догорел, а положен и зажжен был гораздо прежде. Надобно ли изобразить (нужную, впрочем, для русской истории) подробную картину движения народов в древние времена: Карамзин ведет через сцену киммериян, скифов, гуннов, аваров, славян, как китайские тени; надобно ли описать нашествие татар: перед вами только картинное изображение Чингис-Хана[71]71
  Чингис-Хан (ок.1155—1227) – основатель Монгольской империи, организатор завоевательных походов против народов Азии и Восточной Европы.


[Закрыть]; дошло ли до падения Шуйского[72]72
  Шуйский Василий Иванович (Василий IV) (1552—1612) – русский царь в 1606—1610 годах.


[Закрыть]: поляки идут в Москву, берут Смоленск, Сигизмунд не хочет дать Владислава[73]73
  Владислав (1595—1648) – сын польского короля Сигизмунда III, претендент на Московский престол.


[Закрыть] на царство и – более нет ничего! Это общий недостаток писателей XVIII века, который разделяет с ними и Карамзин, от которого не избегал иногда и самый Юм. Так, дойдя до революции при Карле I[74]74
  Карл I (1600—1649) – английский король из династии Стюартов.


[Закрыть], Юм искренно думает, что внешние безделки оскорбили народ и произвели революцию; так, описывая крестовые походы, все называли их следствием убеждений Петра Пустынника[75]75
  Петр Пустынник (ок.1050—1115) – христианский отшельник, инициатор первого крестового похода.


[Закрыть], и Робертсон говорит вам это, так же как при Реформации вам указывают на индульгенции, и папскую буллу, сожженную Лютером[76]76
  Лютер Мартин (1483—1546) – деятель Реформации в Германии.


[Закрыть]. Даже в наше время, повествуя о Французской революции, разве не полагали, что философы развратили Францию, французы по природе ветреники, одурели от чада философии, и – вспыхнула революция! Но когда описывают нам самые события, то Юм и Робертсон говорят верно, точно: и Карамзин также описывает события как критик благоразумный, человек, знающий подробности их весьма хорошо. Только там не можете положиться на него, где должно сообразить характер лица, дух времени: он говорит по летописцам, по своему основному предположению об истории русской и нейдет далее. К тому присовокупляется у Карамзина, как мы заметили, худо понятая любовь к отечеству. Он стыдится за предка, раскрашивает (вспомним, что он предполагал делать это еще в 1790 году); ему надобны герои, любовь к отечеству, и он не знает, что отечество, добродетель, геройство для нас имеют не те значения, какие имели они для варяга Святослава, жителя Новагорода в XI веке, черниговца XII века, подданного Феодора[77]77
  Феодор (Федор) Алексеевич (1661—1682) – русский царь (с 1676).


[Закрыть] в XVII веке, имевших свои понятия, свой образ мыслей, свою особенную цель жизни и дел.

5. Заметим еще, что Карамзин, оставшись тем же, чем был и при других литературных занятиях, не изменяя своему духу, не выходя из условий своего времени, умел изменить внешние формы. Логический порядок его идей выше всех современников; образ мыслей благородный, смелый, в том направлении, какое почитает Карамзин лучшим. На каждую главу его Истории можно написать огромное опровержение, посильнее замечаний г-на Арцыбашева; едва ли не половину страниц его творения можно подвергнуть критике во многих отношениях, но нигде не откажете в похвале уму, вкусу, умению Карамзина.

6. Наконец (припомнил: главное, по словам самого Карамзина), ум его, вкус и умение простерлись на язык и слог Истории в такой сильной степени, что в сем последнем отношении для нас, русских, Карамзина должно почесть писателем образцовым, единственным, неподражаемым. Надобно учиться у него этому рифму ораторскому, этому расположению периодов, весу слов, с каким поставлено каждое из них. Н. И. Греч принял, при составлении Грамматики русского языка, все касательно сего предмета в Истории Карамзина за основные правила, ссылался на нее как на авторитет и не ошибся. Кроме Пушкина, едва ли есть теперь в России писатель, столь глубоко проникавший в тайны языка отечественного, как проникал в них Карамзин.

Красноречие Карамзина очаровательно. Не верите ему, читая его, и убеждаетесь неизъяснимою силою слова. Карамзин очень хорошо знал это и пользовался своим преимуществом, иногда жертвуя даже простотою, верностью изображений. Так он изображает нам царствование Иоанна IV, сперва тихо, спокойно, величественно, и вдруг делается суровым, порывистым, когда наступило время жизни не супруга Анастасии, не победителя Казани, ни Тиверия Александровской слободы, убийцы брага, мучителя Воротынского[78]78
  Воротынский Михаил Иванович (ок. 1510—1573) – боярин, воевода. Обвинен Иваном Грозным в измене и умер от пыток.


[Закрыть]; ту же противоположность разительно заметите между I и II главами XII тома. Но это заметное, следственно, неловкое усилие искусства могут ли не выкупить бесчисленные красоты творения Карамзина! Не говорим о IX, X и XII томах, где жизнь митрополита Филиппа[79]79
  Филипп (до пострижения в монахи в 1537 г. Федор Степанович Колычев; 1507—1569) – митрополит, убит по указанию Ивана Грозного.


[Закрыть], смерть царевича Иоанна, самого Иоанна IV, избрание Годунова[80]80
  Годунов Борис (1551—1605) – русский царь.


[Закрыть], низвержение Дмитрия Самозванца[81]81
  Дмитрий (Лжедмитрий) I Самозванец (предположительно, Г. Б. Отрепьев;?-1606). Под именем сына Иоанна IV занял в 1605 году российский престол. Убит боярами-заговорщиками


[Закрыть] суть места, неподражаемо написанные: они станут наряду с самыми красноречивыми, бессмертными страницами Фукидидов, Ливиев, Робертсонов, и в сем отношении слова почтенного издателя XII тома «Истории государства Российского»: «Карамзин не имел несчастия пережить талант свой» – совершенно справедливы. Но и в 12 томе есть места изумляющего красноречия, например: Шуйский перед королем Польским и смерть Ляпунова[82]82
  Ляпунов Захарий Петрович (ум. после 1612) – организатор свержения Василия Шуйского (в 1610).


[Закрыть]. Уже рука Карамзина коснела, а дух его все еще хранил юношескую бодрость воображения.

Вот неотъемлемые достоинства и заслуги нашего незабвенного историка. Если мы строго судили его недостатки, то, конечно, никто не может сказать, чтобы мы не оценили и достоинств его. Сочинитель сей статьи осмеливается думать, что, посвятив себя занятию отечественной историею с самой юности, ныне, после многолетних трудов, он может с некоторою надеждою полагать, что имеет перед другими почитателями великого Карамзина преимущественное право говорить о достоинствах и недостатках его.

Не будем поставлять в заслугу Карамзину, что он, может быть, не был так приготовлен к труду своему, как знаменитые европейские его соперники. Карамзин получил образование не ученое, но светское; он впоследствии сам перевоспитал себя: тем более ему чести, но нам нет никакой надобности до частных средств и способов писателя: мы судим только его творение. Заметим здесь мимоходом: были и теперь есть люди в России, более Карамзина знающие какую-либо часть, к русской истории относящуюся, но сие частное знание поглощает все другие их способности и не дает им средства даже и подумать сравниться с великим творцом «Истории государства Российского»: они каменщики, Карамзин зодчий, и великий зодчий. Здание, им построенное, не удивляет целого мира, подобно зданиям Микель-Анджелов[83]83
  Микеланджело (Микельанджело) Буонаротти (1475—1564) – итальянский скульптор, живописец, архитектор эпохи Возрождения.


[Закрыть], но тем не менее оно составляет честь и красу своего века для той страны, в коей оно воздвигнуто.

И современники-сограждане были справедливы к великому Карамзину. Творение его еще долго будет предметом удивления, чести и хвалы нашей. Карамзин научил нас истории нашей; идя по следам его, мы со временем научимся избегать его погрешностей и недостатков, можем и должны сравнивать его с гениальными творцами и воздавать ему не безусловную хвалу крикливого невежества, но в то же время с негодованием отвергаем мы порицателей человека необыкновенного. Он был столь велик, сколь позволяли ему время, средства, способы его и образование России: благодарность к нему есть долг наш.

Примечания

Полевой Николай Алексеевич (1796—1846) – критик, публицист, журналист, редактор и издатель «Московского телеграфа». Статья об «Истории государства Российского» – одно из принципиальных для Полевого выступлений. Она связана с работой над «Историей русского народа», первый том которой также вышел в 1829 г. Ранее в «Московском телеграфе» появлялись доброжелательные отзывы о Карамзине Вяземского, Сомова, хотя отрицательное отношение Полевого к «Истории…» Карамзина сложилось давно. Признавая заслуги Карамзина в собирании и приведении в порядок исторических материалов, «образцовость» его языка и слога, Полевой вместе с тем рассматривает его как писателя «прежнего поколения» и противопоставляет карамзинской «повествовательной» истории концепцию истории «философской», вытекающей из «одного общего начала». Полевой сделал вывод, что «История государства Российского» «в отношении истории, какой требует наш век», то есть с точки зрения «философско-исторической», является произведением «весьма неудовлетворительным».

«Он осудил историческую концепцию Карамзина в целом, указал на отсутствие в „Истории государства Российского“ „одного общего начала, из которого истекали бы все события русской истории“. Неприемлемым было для него и стремление Карамзина приукрасить повествование за счет искажения в ряде случаев самой исторической правды. Несправедливым и ограниченным полагал он понимание автором „Истории государства Российского“ цели изучения прошлого как получения „архивной справки“ для правителей, дабы решать дела так, как их „прежде решали“, и назидание гражданам, что „зло всегда было, что люди всегда терпели, почему и им надобно терпеть“. В вышедшем вслед за статьей первом томе „Истории русского народа“ Полевой противопоставил свое понимание содержания исторической науки и исторического процесса исторической концепции Карамзина. Он принципиально расходился с автором „Истории государства Российского“ в самом понимании предмета исследования и критиковал Карамзина за отсутствие изображения „духа народного“, пытаясь противопоставить истории государей историю своего народа» (Шикло А. Е. Исторические взгляды Н. А. Полевого. М., 1981. С. 73—74).

«У Карамзина Полевой не находит идеи „философической истории“, жалуется, что Карамзин „нигде не представляет нам духа народного“, – писал Н. А. Энгельгардт. – Надобно было соединить труды Шеллингов, Шлегелей, Кузенов, Шлецеров, Гердеров, Нибуров, узнать классицизм и романтизм, узнать хорошо политические науки, оценить надлежащим образом древних и т. д., и т. д., дабы могли бы наконец понять, что есть история? Как должно ее писать и что удовлетворяет наш век? Все это приобрело особую пикантность, когда Полевой приложил при No 20 „Телеграфа“ за 1829 г. следующее объявление, доказывающее, что сам Полевой, этот „остренький сиделец“, по выражению Пушкина, все „узнал“, „оценил“, „соединил“, „понял“ и вполне созрел, чтобы написать историю России!

Доныне у нас не было истории великого отечества нашего, которая, представляя вполне события, совершившиеся в русской земле, являла бы взорам просвещенного наблюдателя картину судеб России, в течение девяти с половиной веков, от начала русского народа до нашего времени. Мы ожидали такой картины от незабвенного Карамзина, мы радовались его бессмертному творению, но преждевременная кончина не допустила историографа кончить труд великий. Мне казалось однакож, что при настоящем состоянии материалов и приготовленных трудов для русской истории, при совершенстве нынешних понятий об истории вообще, труд и желание сделать возможное по силам могут отчасти заменить великие таланты, и я осмелился писать историю отечества после Карамзина… Читатели увидят в сочиненной мною истории русского народа опыт полной истории отечества…Я хотел изобразить жизнь русского народа, его политическое и гражданское состояние, его нравы, обычаи, так сказать, физиономию народа в каждом периоде, с того, в который дикий варяг приплыл на челноке своем к берегам Финского залива, до того, в который Александр явился победителем в Париже, и знамена Николая возвеялись у врат Константинополя. Вот предмет, изображенный мною. Вся история русского народа составляет двенадцать томов.

Первый том вышел в том же году. Ни по языку, ни по изложению, ни по историческим достоинствам он ничего собою не представлял. Пушкин назвал его пародией на Карамзина. Он к тому же полон темной, высокопарной, мнимофилософской болтовни. История Полевого никогда кончена не была, что доказывало ложь его объявления о „сочиненной“, „изображенной“ уже „полной истории отечества“» (Энгельгардт Н.А. История русской литературы XIX столетия. Т. 1. 1800—1850. 2-е изд. СПб., 1913. С. 324).

В своих исторических работах Полевой в известной мере опирался на труды французских историков Тьерри, Гизо и Минье, поставивших проблему борьбы классов, но, в силу своих собственных социально-политических убеждений, он не мог целиком исходить из этой проблемы в объяснении русского исторического процесса, которое оставалось по существу романтическим. «…Эклектизм Полевого сказался в том, что в его концепции исторического процесса прогрессивные буржуазные социологические идеи и теории оказались совмещенными с историческими идеями современной ему идеалистической философии, – точнее сказать: Полевой воспринимал исторические идеи Тьерри, Гизо и Минье в значительной степени сквозь идеалистическую и романтическую философию, и это обстоятельство обусловило противоречивость его концепции» (Очерки по истории русской журналистики и критики. Л., 1950. Т. 1. С. 281—282). В 1830 г. Пушкин, рецензируя первый том «Истории русского народа», отметил связь ее Введения со статьей («Вступление… писано темным изысканным слогом и своими противоречиями и многословием напоминает философическую статью об русской истории, напечатанную в „Московском телеграфе“…») и полемически повернул против Полевого его похвалы карамзинскому «слогу»: «По крайней мере слог есть самая слабая сторона „Истории русского народа“… Искусство писать до такой степени чуждо ему (Полевому. – Сост.), что в его сочинении картины, мысли, слова, все обезображено, перепутано и затемнено». Статья вызвала и другие полемические отклики. Впоследствии Белинский отметил: «Статья была превосходно написана, мера заслуг Карамзина оценена в ней была верно, беспристрастно, с полным уважением к имени знаменитого писателя» (Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. 9. С. 672).