Текст книги "Утонувший в кладезе"

7. Взгляд в былое: век 76, лето 3, сечень.

О том, что умерла мать, Свет узнал в ясный морозный день. Сообщил о случившемся один из дежурных колдунов министерства.

Работы было выше головы, и потому времени раздумывать над этой смертью не имелось. В общем-то, он уже несколько месяцев не вспоминал о собственных первородителях (в последний раз это было, кажется, еще при Вере-Кристе) и гораздо больше взволновался бы, сообщи ему дежурный колдун о внезапной кончине Кудесника Остромира… Что делать: старорусская посадница Дубрава Смородина давно уже (он даже не помнил – когда) стала для него одной из множества прочих словенских посадниц – коих, как известно, в стране гораздо больше, чем чародеев… Да, время от времени он связывается со Смородами по волшебному зеркалу, но не потому, что ему этого хочется, а потому что так его приучил в школьные лета отец Ходыня. Со временем это превратилось в некий ритуал – ну вроде ежеседмичного служения в храме Семаргла… Словом, день прошел обычным порядком.

Однако ночью домовой дернул Света рассказать о случившемся Забаве.

Что тут началось!..

И вы столь спокойно восприняли смерть родной матери!.. Да вы, Светушко, опосля этого и не сын вовсе. Нешто так можно? Это же не по-человечески! Нешто так относятся к своим родителям?..

Пришлось девицу успокаивать. Вы несправедливы ко мне, сударыня. Мои родители – отец Ходыня с матерью Ясной, и других мне не надобно. Не тот отец, который родил, а тот, который воспитал. Не зря же есть такая народная мудрость!.. И кто вам сказал, что чародеи должны вести себя по-человечески?

Рыдающая Забава ушла, ничего не добившись.

Однако что-то она в Свете затронула. Иначе почему – хоть и после некоторых колебаний (не принято среди чародеев ездить на похороны бывших близких) – он все-таки решил отправиться в Старую Руссу?..

Начальство, правда, отнеслось к просьбе чародея Смороды о кратковременном отпуске без особого восторга, но отпустило. Благо путь недалек и недолог…

И Свет поехал.

Отец встретил сына слезами.

– Большое лихо, сыне, стряслось! Большое лихо…

Все-таки волшебные зеркала, реагируя на колдунов, искажают внешность дюжинных людей. Вот и видишь своего собеседника таким, каким помнишь. А в живую нынешний Владимир Сморода оказался совсем не тот удалец-молодец, коим его помнил Свет. Он согнулся и как-то иссох, венчик седых волос обрамлял гигантскую плешь на макушке, десница, протянутая посадником сыну, мелко-мелко тряслась. Тряслись у посадника и губы…

Слез вообще было много.

Рыдали мамки и няньки, которых Свет совершенно не помнил. С плачем приходили к покойнице соседи – так, во всяком случае, их представляли Свету. Голосили какие-то неизвестные старушки весьма сомнительного вида…

Гроб стоял на столе в трапезной.

Трапезную Свет, к своему удивлению, помнил. Как помнил и собственную комнату. Вид их вызвал в душе чародея странное ощущение нереальности происходящего – по-видимому, заметное со стороны, ибо посадник вдруг вытер слезу и воскликнул:

– Вы все воспомянули, сыне! А мне говорили, для волшебников родной дом и не родной вовсе…

Дубрава тоже оказалась совсем не тем, что Свет помнил и видел в зеркале. Эта исхудавшая старушка с желтым лицом никак не могла быть его мамой. Его мама – живая, красивая и молодая, с громким певучим голосом. «Поработать надо, Светушко, коль хотите кушать хлебушко…» Она – словно мать Ясна в день испытания Додолой. «Мы будем мыться вместе»… «А как же вы писаете?»… Она – словно Забава по ночам. «Люба мой, я ведь нравлюсь вам такою?»…

Нет, эта желтая старуха с закрытыми глазами и отвалившейся челюстью никак не может быть мамой.

Ощущение нереальности жило в нем весь день. И все следующее утро.

Нереальным было то, что Свет доднесь помнил дорогу на погост. Он даже помнил, в каком именно месте расположены семейные усыпальницы Смород. Все-таки правду говорят: отдельные детские впечатления сохраняются в памяти на всю жизнь. Могила деда, к примеру. Старые березы вокруг… Две каменных десницы – черная и белая… И мама, держащая его за руку, – живая, красивая и молодая… Нет, старуха с желтым лицом не может быть его мамой!

Он беспрестанно шептал эту фразу, шагая рядом с посадником за погребальной колесницей.

Играл оркестр. Плакали женщины. Мороз пощипывал нос. Все было нереально.

Ибо это не его мама…

Процессия перешла мост, расположенный рядом с местом, где Порусья впадает в Полисть (он помнил его, этот мост, – кажись, его величают мост Мокоши, ведь справа от моста стоит храм богини судьбы), повернула налево и двинулась по берегу.

И мост, и храм, и берег были нереальными.

Ибо это не его мама…

Мамы появляются неожиданно, моются с вами в бане и исчезают – так же неожиданно и в никуда. Как мать Ясна…

Процессия свернула на улицу, ведущую к погосту, и улица тоже была нереальной.

Ведь они хоронили не его маму.

Наверное, именно поэтому Свет и не пошел дальше. Вот если бы в гробу лежала мама, какую он помнил – или мать Ясна (пусть даже Забава!), – он бы плюнул на все чародейские условности. И выслушивал бы погребальные речи; и поцеловал бы ледяное чело перед тем, как заколотят гроб; и бросил бы в могилу комочки промерзшей земли, специально набитые могильщиками из крупных заледенелых глыб – наверное, дюжинных людей хоронят так же, как и волшебников…

Он узнал бы точно, как хоронят дюжинных людей. Если бы пошел дальше… Но он, шепча все те же слова, покинул процессию и, сопровождаемый удивленными взглядами окружающих, повернул обратно.

Ведь это не его мама!..

Какое-то время (Свет и сам не знал – какое) он бродил по городу, ничего не замечая вокруг. Кажется, оскальзывался и падал. Кажется, к нему подходил городовой. Кажется, происходило еще что-то, но вся подлунная сжалась для него в одну фразу – «Это не моя мама»…

Когда он нашел дом старорусского посадника, там уже сидели за столом – тем самым, где еще совсем недавно стоял гроб с желтолицей старухой.

Владимир Сморода индо не глянул в сторону припоздавшего на тризну гостя. И не вышел попрощаться, когда припоздавший гость неожиданно собрался на вокзал.

Все по-прежнему было нереально. И пребывало в нереальности, пока Свет не вернулся в Новгород.

Знакомая суета привокзальной площади вытолкнула его в явь. От нереальности осталось лишь непроходящее ощущение, будто он побывал в совершенно незнакомом доме на похоронах совершенно незнакомой женщины.

Свет пришел в себя. И садясь в трибуну, ощутил вдруг непостижимую, бесконечную, мучительную вину. Словно воспользовался при сыске грязными методами Ночного волшебства.

И лишь Забава – да и то уже ночью, в постели – сумела совлечь с него эту муку.

8. Ныне: век 76, лето 3, вересень.

Когда они покинули дом Клюя Колотки, на улицах уже начали зажигать фонари.

Курьер отправился к Порею Ерге с донесением о потерянном времени – эта информация никакой особенной защиты от лазутчика не требовала. К тому же она могла быть и дезинформацией.

Свет молча поглядывал в окно кареты и жалел, что он не фонарщик.

Вот уж работа так работа! Газ зажигается безо всяких заклинаний. И не требует от фонарщика постановки магической защиты… К счастью, путь до дома Нарышек был достаточно коротким, и потому напряженная атмосфера в карете не успела натянуться до предела.

Едва вошли в дом, откуда-то появилась княжна Снежана. Наверное, специально подкарауливала гостей у окна. Поцеловала Сувора, сообщила, что младшие сестры уехали перед обедом и теперь, наверное, уже укладываются спать в пансионатские кровати. А потом обратила свое внимание на столичного чародея:

– Как, сударь, успехи?

– Лучше некуда, – сказал Свет, изо всех сил стараясь, чтобы настроение не проникло в голос.

Ему свое старание показалось достаточным, но Снежана тут же заявила:

– То-то вы злой, как собака цепная!..

О Сварожичи! – взмолился мысленно Свет. Ну что этой кикиморе нужно? От безделья, что ли, мается целый день, яд змеиный копит…

Но вслух лишь произнес:

– Оставьте меня, сударыня, в покое! Пожалуйста!..

Голос, правда, чуть дрогнул, и кикимора, по-видимому, уже хотела вцепиться в эту дрожь, но тут за гостя вступился Сувор, накинул на своевольную сестрицу стальной недоуздок. А потом и мамочка явилась сынку на подмогу.

Благодаря их совместным усилиям Свет остался галантным столичным волшебником, а норовистая кобылка по кличке Снежана была схвачена, скручена и не мешкая сослана в свое стойло. Опосля чего кобылкина мамочка спросила:

– Желаете вечерять, судари?

Судари, оказывается, желали. Да так, что Свет даже злобу свою позабыл.

Поднялись наверх, привели себя в порядок, переоделись, отдали слугам в чистку платье, спустились в трапезную.

Стол был уже накрыт. Во главе его восседала хозяйка дома. Этакий капитан на мостике семейного корабля… Хозяина в пределах видимости не наблюдалось.

– Надеюсь, судари волшебники простят моего супруга и княгиню Купаву. Супруг занят делами и не может составить нам компанию, а невестка отправилась навестить родителей.

Вестимо, судари волшебники князя Белояра Нарышку и княгиню Купаву простили. Во всяком случае, Свет даже обрадовался их отсутствию, потому как поддерживать хотя бы видимость застольной беседы не был расположен категорически. Похоже, хозяйка хорошо понимала состояние гостей, и ужин начался в молчании.

Но через пять минут в трапезной появилась кикимора.

– Мама, мне бы тоже хотелось разделить ужин с волшебниками.

Было видно, что маме-то подобного разделения вовсе бы не хотелось, но отказать девице – значило организовать при гостях еще один семейный скандальчик. Поэтому мать лишь кивнула дочери, бросив однако в ее сторону испепеляющий взгляд.

Дочь сделала вид, будто оного испепеления не заметила. Дождалась, покуда слуги отодвинут стул, села.

На ней было вчерашнее, открытое сверху платье, и Свет тут же поймал себя на том, что ему снова хочется начать вчерашнюю игру. Якобы, оголенные девичьи рамена неудержимо притягивают его взор…

К счастью, княжна уселась напротив матери, и, чтобы посмотреть на нее, надо было повернуть голову. А повернуть голову – не поднять глаза, такое движение вполне можно проконтролировать и вовремя остановиться.

– Краса моя, с какой это стати вы разоделись, аки на бал? – сказала княгиня. В голосе ее прозвучало явное неудовольствие.

Опосля подобного вопроса физиономии всех вечеряющих немедленно обратились в сторону «красы моей», и Свет тоже воспользовался представившейся возможностью посмотреть на оголенные рамена кикиморы.

Рамена выглядели отменно.

– А с такой! – Девица передернула предметами чародеева интереса. – Мне это платье больше нравится… И гостям, думаю тоже… Правда, чародей?

Чародей почел за благо отмолчаться.

– Молчание волшебника – тоже знак согласия, – заметила кикимора. – Брат, когда похороны Клюя?

– Завтра в полдень, – сказал Сувор. – На Смоленском погосте.

Кстати о похоронах, подумал Свет. Надо будет обязательно поприсутствовать. И не только для того, чтобы проводить убитого в последний путь.

– Вот уже и хоронят Клюя, – сказала княжна, – а преступник по-прежнему гуляет на свободе.

Свет поперхнулся и закашлялся. Прикрыв лицо салфеткой, выскочил из трапезной. Еще не хватало, чтобы эта ядовитая стервочка видела, как он мучается!..

Когда, наконец, справившись с кашлем, он вернулся, княжна возмущенно говорила:

– …ест нашу пищу, пьет наши лучшие вина, спит на нашей постели. – Она повернула голову в сторону вошедшего Света и смерила его ненавидящим взглядом. – Я имею в виду вас, сударь волшебник. Вас и вашего напарника. По-моему, вы не заработали сегодняшнего ужина.

Буривой Смирный сидел на своем месте с багровым лицом и смотрел в черное окно.

– Краса моя! – сказала княгиня. – Если вы не угомонитесь, на похороны завтра не поедете. Я вам обещаю!

Теперь Снежана смерила взглядом мать. И, похоже, убедилась, что та не шутит.

– Хорошо. – Она отложила вилку и встала из-за стола. – Я не только угомонюсь, я даже покину ваше изысканное общество. И не просто покину, а с превеликим удовольствием!

Она неторопко двинулась к выходу, надменно вздернув подбородок и намеренно громко шурша кринолином. Стоящий на пороге Свет был для нее пустым местом и потому поспешил убраться с дороги. Однако, проходя мимо, она вновь смерила его взглядом, на сей раз презрительным и насмешливым, и от взгляда этого сердце Света неожиданно сделало перебой. Он даже замотал головой. Но играть так играть…

– Попутного ветра в паруса, сударыня!.. – сказал он негромко.

Ответом сударыня его выходку не удостоила.

А потом снова начались хозяйкины извинения. Сыскник Смирный по-прежнему молча смотрел в окно (наверное, пока напарник сражался со своим кашлем, основная доза Снежаниного яда досталась брату Буривою), и потому активно принимать сии извинения пришлось чародею Смороде. Равно как и успокаивать княгиню.

Наконец извинения были приняты, а княгиня – вроде бы успокоена. Ужин опосля столь острых приключений продолжался в молчании и завершился достаточно быстро. Настроения, понятное дело, он ни Свету, ни Буривою не улучшил.

Когда волшебники поднимались в комнату Буривоя, тот сокрушенно пробормотал:

– Ну и девица, брате!..

– Та еще змеюка! – не скрывая раздражения, заметил Свет. – Яду в ней на семерых хватит!

– Да, неукротимая бестия! – В голосе Буривоя тоже явно прозвучало раздражение. – Чем будем заниматься завтра утром?

Будь я дома, сказал себе Свет, кое-чем я бы занялся прямо сейчас. Позвал бы Забаву… Впрочем, Забаву-то и звать бы не пришлось! Сама бы прибежала…

– Заутра пораньше, часов в семь, обязательно поедем в фехтовальное поприще, – сказал он. – Не ведаю, как вам, брате, а мне самое время браться за шпагу.

Буривой скрылся за дверью.

Свет наложил на нее охранное заклятье и, поразмыслив немного, отправился на поиски князя Сувора – надо было попросить карету для утренней поездки. Договорившись с молодым человеком, он двинулся к себе. И опять обнаружил на фоне зашторенного окна краски Перуна и Додолы. По-видимому, окно возле гостевой чародея Смороды казалось Радомире и ее любодею наиболее безопасным местом для свиданий. Самое странное, что оного чародея это по-прежнему совершенно не возмущало…

9. Взгляд в былое: век 76, лето 2, червень.

Свет сидел за столом в своем кабинете и раздумывал над чистым листом бумаги.

Накануне он к столу и близко не подходил (то есть подходил, вестимо, но совсем с другими целями) – душа все еще пела от осознания сохранившейся Силы. Ныне же настроение было хоть вешайся. И не только из-за оборотной стороны Таланта.

В четверницу, сразу опосля аудиенции у Кудесника, он отправился к министру безопасности. Путята Утренник был откровенно доволен нынешним поворотом в судьбе чародея Смороды, улыбался и время от времени удовлетворенно потирал руки. Улыбки его были понятны и ежу – буде посейчас заполучить оного чародея для сыскных работ можно было, лишь обратившись непосредственно к Кудеснику Остромиру (а Остромиру, знамо дело, требовалось доказать, что конкретный сыск не пойдет далее без помощи Смороды), то теперь Свет попадал к Утреннику в прямое подчинение. Со всеми вытекающими из этого события последствиями… Честно говоря, Свет полагал, что опосля разговора с министром, опосля знакомства с предложенной работой он будет назначен на место сгинувшего Буни Лаптя. Будучи опекуном министерства безопасности, он мог бы продолжать труды и в родном Институте теории волшебства – хотя и не столь активно, сколь прежде. Однако Утренник тут же поставил его в пару к сыскнику-волшебнику Буривою Смирному и под завязку загрузил созданную структурную единицу текущими делами.

А ныне утром, едва Свет завершил свои фехтовальные единоборства с Гостомыслом Хакенбергом, курьер вручил ему срочный пакет из канцелярии Кудесника.

Официальная бумага, подписанная самим Остромиром, доводила до сведения чародея Смороды, что с этого дня и впредь, «в целях обеспечения надлежащей безопасности Великого княжества Словенского», он освобождается ото всех задач, кои решал в Институте теории волшебства. Преемнику дела надлежит сдать ныне же, крайний срок – первица послепаломной седмицы. Опосля чего с надлежащим тщанием поучиться качественной работе у Буривоя Смирного. Последних слов на бумаге, знамо дело, не было, но между строк они читались отчетливо.

Преемником оказался патлатый Тур Розвальня, товарищ принципала кафедры теоретической левитации, и дела ему Свет сдал за полдня. Можно было, конечно, и не торопиться, но жгучая обида на Кудесника, вопреки Светову желанию, перебросилась и на Розвальню. А потому видеть лишний раз эту подчеркнуто-виноватую – тот еще лицедей! – физиономию не было ни малейшего желания. Обойдется, друг любезный! И разберется в обстановке самостоятельно – не маленький! А не разберется, так нечего было согласие на переход давать!.. Впрочем, расстались они по-доброму. В конце концов, Тур Розвальня-то в чем виноват?!

На новую работу Свет боле не поехал – проявлять надлежащее тщание ныне тоже не было ни малейшего желания. Связался с Буривоем Смирным, предупредил его и отправился прямиком домой. Там, не удержавшись-таки, сорвал черную злобу на Берендее. Пришлось извиняться… Потом наложил на двери спальни отвращающее заклятье и провалялся несколько часов в постели, размышляя, что за муха укусила Кудесника. Мухи этой он так и не отыскал и к ужину вышел мрачным как никогда.

Прислуга, похоже, уже обо всем откуда-то узнала и вела себя соответствующим образом. Даже Забава молчала, лишь покусывала губы да поглядывала с жалостью, ничем не показывая переполнявшего ее в последние два дня счастья. А может быть, также ощущала себя смертельно-несчастной. Кто в них разберется, в этих влюбленных девицах?.. Персями-то прикоснуться к плечу Света она все равно сумела.

Зря старалась, голубушка, – настроения ему это прикосновение не добавило. Наоборот…

После ужина он поднялся в кабинет, занялся тренировками Таланта. Однако скоро угомонился – энтузиазма не было и в помине.

Ему вдруг показалось, что сейчас откроется дверь, войдет Забава – и проблема решится сама собой. Вроде бы позавчера Забава помогла ему разрядиться…

Однако дверь не открывалась. А звать служанку для такого рода помощи было попросту унизительно. Это ведь не чай подать хозяину!.. И не осталось ничего, кроме как снова обратиться за помощью к сочинительству. В конце концов, чему быть – того не миновать!

Он сел за стол, обмакнул перо в чернильницу. Сейчас на бумагу ляжет первая, совершенно случайная фраза. Потом, в окончательном варианте текста, от проклятой этой фразы и следа не останется, но для того, чтобы творение началось, первая фраза должна быть обязательно случайной.

«Криста с вызовом посмотрела на свои босые ноги»… И совершенно не важно, отчего ее ноги оказались босыми. Как не важно и то, с какой стати она на них посмотрела и почему непременно с вызовом. Пока не важно… Потом, когда станет ясно, где она находилась и что делала, она, вполне возможно, и не станет смотреть на ноги. А вздумает, к примеру, счастливо улыбнуться сидящему напротив Твердиславу… Впрочем, нет, не Твердиславу, скорее уж Виктору. Это имя больше подходит к небылям о Кристе. «Виктор» с латинского – «победитель», и ему найдется кого победить. В жизни всегда находится кого побеждать, но об этом мы подумаем потом. А пока же – «Криста с вызовом посмотрела на свои босые ноги»…

Свет снова обмакнул перо в чернильницу, поднес его к бумаге. И понял вдруг, что не напишет сейчас эту фразу. Ни в коем случае!.. Вот какую-нибудь другую напишет. Запросто!.. Скажем, «Кудеснику Колдовской Дружины Остромиру от чародея Светозара Смороды»… Хотя он вовсе не собирается писать означенному Остромиру. Но – может. А вот про Кристу с ее босыми ногами и вызывающим взглядом – не может. Словно десницу его поразил вызванный чужим заклятьем паралич.

Странным оказался этот паралич. Отложить перо в сторону или почесать сим инструментом бровь он нисколь не мешал, а вот написать про Кристу…

Сила солому ломит. Свет почесал бровь, отложил перо, прислушался к своим ощущениям. И понял вдруг, что острое нежелание писать про Кристины ноги идет откуда-то изнутри, из собственной ментальной оболочки.

Конечно, прощупывать самого себя – занятие бессмысленное. Это известно любому ученику. Ничего вы внутри не найдете, окромя того, что вам и так известно. А потому получается бесполезная трата волшебных сил.

И тем не менее что-то подвигнуло Света на эту бесполезную трату. Он выругался, прилег на оттоманку, сотворил С-заклинание и углубился внутрь себя.

На первый взгляд все пребывало там в полном порядке. Вот острая обида на Остромира, вот удовлетворение от общения с Буривоем Смирным, вот холодное равнодушие к Забаве и всем остальным женщинам подлунной. Опричь Веры-Кристы… Вот что-то связанное с самой Верой-Кристой, бархатисто-теплое на ощупь, сладковатое на вкус. Тут и вовсе разная чепуха – легкая сонливость, нарождающееся желание облегчиться… И над всем этим – злоба, злоба, злоба!

А вот и Темный сектор, неподвластный ни одному волшебнику, непроницаемый даже для Кудесника. Так, по крайней мере, утверждает сам Куд…

Свет замер – парализующее десницу нежелание писать про Кристу проникало в сознание именно оттуда.

Чушь какая-то!.. Волшебная теория ментальностей говорит о Темном секторе лишь одно – пройдите, судари, мимо. И ничего оттуда ввек не исходило, окромя сигнала к окончанию агонии на смертном одре. А опосля оного сигнала волшебнику остается одна дорога – на погост, к Марене… И потому исполать богам, что Темный сектор непроницаем для Таланта! В противном случае последствия чужого проникновения в оную область было бы страшно представить…

И тем не менее нежелание исходит именно оттуда!

В Свете мгновенно проснулся исследователь. Они могут отлучить меня от официальной науки, но запретить изучать самого себя – вот им!!!

Решено – сделано!

Свет попытался проколоть размеренно пульсирующую оболочку Темного сектора, применив «тройной удар иглой». Ничего не получилось – оболочка стояла как каменная стена перед деревянным тараном. Надо было бы отступиться, но отступление перед самим собой – это не просто трусость!..

Свет собрал все силы своего Таланта и…

Очнулся он от рыданий.

Рыдала Забава.

– Светушко! Что с вами, люба мой? Очнитесь!

Поднял голову. Он лежал навзничь в родном кабинете, а Забава орошала слезами его лицо.

Впрочем, рыдания тут же стихли. А уже через мгновение девица залилась счастливым смехом:

– Жив! О Додола-заступница, он жив!

– Конечно, жив… С какой стати мне умереть, в собственном-то доме?

– А мне показалось, вы и не дышите…

Что со мной случилось? – подумал Свет. Чем я тут занимался?

И вспомнил. Глянул на часы – оказывается, он провалялся без сознания около двух часов.

– Иногда я просто ненавижу ваш Талант, – сказала между тем Забава. – Он вас когда-нибудь в гроб загонит!

Чуть было не загнал, подумал Свет. Но объясняться с Забавой не стал. А ей объяснения такого рода и не требовались. Те же, что требовались, не могли сейчас прозвучать из уст чародея Смороды.

Впрочем, через пять минут выяснилось, что оказаться с девицей в постели можно и безо всяких объяснений вообще.

А еще через пять минут Свет окончательно убедился, что монотонные движения тазом разряжают его душу не хуже фехтовальных выпадов.