Текст книги "Симеон Сенатский. Роман второй"

В парусной комнате дворца князя Ростова я писал свой роман первый «Фельдъегеря генералиссимуса» и подробнейшим образом в том романе ее описал. Не буду приводить это описание здесь и объяснять не читавшим тот роман, почему именно в той комнате я писал его.

– Так почему вы пьяны, полковник?

– Пришлось выпить, мадам, чтоб одного человечка откровенно разговорить!

– Что за человек, для чего его нужно было разговорить?

– А для того и хотел разговорить, чтобы узнать, что он за человек, почему за мной увязался?

– Разговорил?

– Нет. Крепок на водку, бестия, оказался! Чуть меня самого не «разговорил». – И Марков засмеялся: – Он за мной от самого Петербурга следил. И в той же самой гостинице, что и я, поселился. Вот и любопытство меня взяло, кто его ко мне приставил, зачем?

– Хорошо, я сама попробую его разговорить! – улыбнулась Жаннет – и преобразилась. Как ей это удалось – непостижимо. Одним поворотом головы, улыбкой своей вдруг из обворожительной светской дамы превратиться в еще более обворожительную, пардон… Впрочем, не будем произносить это нецензурное слово.

Генерал Бутурлин, ее муж, тут же сжал до хруста кулаки. Жаннет посмотрела на него удивленно и предостерегающе – и, как всегда, что называется, на скаку остановила.

– Мадам, так вы его не разговорите, – мрачно возразил ей Марков. – Этому человечку лет восемьдесят, не меньше. В библейских летах сей старец. И сообразно этому… разговоры свои дела ведет. Мы с ним пятую неделю здесь, в Кеми, проживаем. Так он каждую среду в монастырь наведывается, а в пятницу возвращается. Свои странно-скоротечные богомольные вояжи объясняет тем, что не достоин пока на сей святой соловецкой земле дольше пребывать, так как не все грехи свои отмолил.

– И не отмолит! – опять превратилась в светскую львицу Жаннет. – С пятницы по субботу там надо старые грехи свои отмаливать, чтобы новых грехов не натворить!

Сон тридцать шестой, от Беса

Монахов в монастыре убивали в ночь со среды на четверг, потому Жаннет и сказала Маркову, что сей «библейский» старец грехи свои не отмолит.

Незамедлительно отправиться в город Кемь драгунскому полковнику Маркову Гавриле Гавриловичу было приказано самим государем.

– И побольше шума, господин полковник, там, в Кеми! – посоветовал ему государь. – И в дороге пошумите, – присовокупил тут же. – Вы это умеете. Что касается того, когда вам нагрянуть в монастырь, то об этом вас уведомит председатель Комиссии – граф Большов Мефодий Кириллович. Он вслед за вами выедет, но путь свой проложит окольно с тишайшей предосторожностью. – И крепко пожав руку драгуну, государь вымолвил: – С Богом, Гаврила Гаврилович! И, как говорится, без царя в голове – но с государем вашим в сердце. – И полетел сломя голову наш драгун в Кемь!

Что он творил в дороге, умолчу. Три дуэли, четыре расквашенные физиономии у станционных смотрителей – и прочее, и прочее, и прочее. Одним словом, Марков в Кемь летел на крыльях. Но молва все равно его опережала. На четвертой станции свежие лошади уже ожидали именно его, драгунского полковника Маркова, – и так уже до самой Кеми беспрепятственно!

А на первой станции станционный старикашка имел даже смелость ему, Маркову, вошедшему в станционную избу, предерзко заметить, что непозволительно так хлопать громко дверью, и указал взглядом на старика, покойно и степенно спящего в кресле.

Старик с окладистой белой бородой (Марков тут же определил ее в разряд библейский, и потому стал прозывать старика библейским старцем) посмотрел равнодушно на драгуна из-под полусомкнутых век, поправил у себя на коленях серебряный ларец и опять погрузился в сон, прерванный драгуном.

А наш драгун подошел к станционному смотрителю и гаркнул: «Лошадей и водки! Немедленно». – «Водки извольте, – налил ему тут же водки смотритель. – А лошади все в разгоне».

Марков молча выпил водки – да и ухватил смотрителя, как говорится, вместо закуски за нос! И держа нос его между двух пальцев, ткнул в государеву бумагу.

Лошади тут же нашлись.

Бумага ли сия возымела действия, или два пальца драгуна, или все вкупе – Бог весть.

На следующей станции тем же манером Марков потребовал водки и лошадей. Разумеется, ему их тотчас предоставили. Но вот что удивительно, господа читатели. Библейский старец при этом всем присутствовал.

Марков поначалу не придал этому значения. Отметил, конечно, для себя. Даже удивился, как он мог его обогнать? Ведь вроде бы никто в дороге его не обгонял!

Присутствие библейского старца на следующей станции ввело его уже в сильнейшее изумленное подозрение. Он даже, отъехав от этой станции три версты, остановил тройку и стал ждать старца. Прождав бес толку часа четыре, плюнул на все это – и поехал дальше.

Разумеется, на следующей станции старец сидел покойно в кресле и уже на правах старого знакомого взглядом предостерег Маркова, чтобы он не сильно хлопнул дверью за собой.

Марков дверью не хлопнул – он ее просто за собой не закрыл. И в избу даже не стал входить. Крикнул станционному смотрителю с порога: «Лошадей живо!» И когда смотритель выбежал вслед за ним на улицу с возгласом: «Господин полковник, ваши лошади вас уже ждут!», ухватил его за нос, чтобы спросить с пристрастием: «А этому старцу ты лошадей тоже приготовил? И, поди, лучше моих!» – «Помилуйте! – вскричал от боли смотритель. – Как можно… „лучших“? Помилуйте, других лошадей у меня нет!» – «Нет? – отпустил нос Марков. – Смотри, если обманул, вернусь назад и такую взбучку задам не только твоему носу!» – «Не беспокойтесь, господин полковник. Попридержу старца, – понятливо ответил смотритель. – Будьте покойны, попридержу!» Но или обманул, или не смог выполнить своего обещания. И своего обещания драгун не исполнил – не вернулся назад, чтобы взбучку задать смотрителю, а, что называется, устроил гонки – и конечно же их проиграл.

Когда Марков прибыл в Кемь – и, еле волоча ноги, тяжело стал подниматься по шатким ступеням гостиничной лестницы к себе в номер, который он только что снял, библейский старец спускался по этой лестнице вниз. Взгляды их встретились.

«Вы что-то припозднились?» – прочел он во взгляде старца и спросил насмешливо:

– А что, по воздуху уже летают?

– Кто летает? – не удивился этому вопросу библейский старец.

– Лошади, – захохотал Марков. – Не люди же, тем более… такого почтенного вида! – И за один прыжок преодолел лестницу. По воздуху и он умел летать, хотя бы так.

На следующий день наш драгун приступил к наведению «шума» в этом тихом северном городке Российской империи. За кутежами, карточной игрой и прочими увеселениями он, конечно, не выпускал, как говорится, из поля своего зрения библейского своего попутчика. Но случая подходящего не было, чтобы его разговорить.

И вдруг случай этот сам подвернулся – и в самый последний момент, как любят эти случаи делать.

Накануне вечером Марков получил письмо от графа Большова, в котором он уведомил его, что намерен вскоре прибыть, т. е. приплыть из Архангельска в Соловецкий монастырь, поэтому и ему следует туда поспешить незамедлительно.

И на следующий день Марков решил отправиться в монастырь. Город ему этот, скажем честно, надоел до чертиков, надоел чуть ли не до белой горячки.

Естественно, прежде чем туда отправиться, ему необходимо было похмелиться. Похмеляться пошел в трактир, чтобы потом прямо из трактира – на пристань – и с чистой совестью и свежей головой отплыть на Соловки. И вот в этом трактире к нему за стол подсел библейский старец.

– Вы позволите, господин полковник? – спросил он драгуна и церемонно, получив разрешение, сел напротив него.

– Не желаете? – скосил глаза Марков на штоф водки, из которого он еще не успел толком поправить свое здоровье.

– Не откажусь, – улыбнулся старец. – Но нам, пожалуй, – тут же заметил справедливо, – мало будет. Братец! – подозвал он к себе полового. – Принеси-ка нам три, нет, четыре штофа водки. Вы не возражаете, Гаврила Гаврилович? Если и этого мало будет, то мы еще закажем.

Разумеется, сей штофный заказ поразил Марков сильно, но не испугал. Он и больше мог выпить, если дело требовало, и спросил равнодушно:

– А по какому случаю праздник?

– А вы разве не помните, что в «Истории александрова царствования» написано? Нет?

– Читал я сию вздорную небылицу. Вижу, что и вы ее читали. В голландском переводе?

– Нет, в подлиннике, – ответил старец. – И смею напомнить, что сегодня 18 июня 1815 года… День Ватерлоо! – И старец достал карманные часы, посмотрел на них. – Ровно двенадцать часов по полудню. Кажется, Блюхер на помощь англичанам уже прибыл. Или нет?

– А что вы меня спрашиваете? Слетайте, а потом мне расскажете в подробностях, как у них там с Наполеоном дело вышло! – расхохотался издевательски ему прямо в лицо драгун.

Об этой битве под Ватерлоо он читал в одиннадцатом году. Читал, не поверите, поблизости от этого скверного городка Кемь – в Соловецком монастыре. И ему вспомнилось почему-то, как они с Жаннет по поручению князя Павла Петровича «выловили» из Белого моря аглицкого человечка.

Человечек тот монахом соловецким прикидывался, старца Симеона бунт гвардейский в Петербурге подбивал возглавить.

«Да вашей же рукой написано, – кричал он старцу. – «Четырнадцатого декабря одна тысяча восемьсот двадцать пятого года гвардейские войска на Сенатскую площадь выйдут и кричать будут: «Старца Симеона в государи наши императоры хотим!» Неужели забыли? Возглавьте заговор – не прогадаете!» – «Да что вы так кричите? – отпихивал от себя монаха старец. – Не я сию мерзость написал. Не я!» – «Не бойтесь меня, – переходил на шепот подстрекатель. – Я верными людьми вашими к вам из Петербурга послан. Все готово. Вашего указания только ждут!»

После этого разговора со старцем Симеоном… они с Жаннет и выловили этого человечка из Белого моря. Сам ли утонул или утопил кто, не выясняли.

Другие события нагрянули. А библейский старец уж больно сильно похож на кого-то, но вот на кого? Убей Бог, не вспомнить.

Как на кого? Странный вопрос. На старца голландского отлива. Вот небольшой отрывочек из моего романа третьего «Русский Бомарше, или почему граф Лев Толстой Мир с Войной местами поменял!»

– Так вас из Лондона сам сэр Питт прислал? Зачем? Я же ему писал, что один справлюсь! —недовольно спросил князя Ахтарова благообразного вида старец с голландской сивой бородой. Точная копия отца блудного сына, что Рембрандт на картине своей с одноименным названием изобразил. И если бы князь к его стопам припал – и не копия – а подлинник. Но князь к стопам этого изверга не припал, а сказал насмешливо:

– Вижу, что справились. – Они стояли возле двух свежих могил: голландского издателя Ван Гротена и его жены. – А повеселей историю не могли придумать? – улыбнулся извергу князь. – Например, утопить в Женевском озере.

– Они не умели плавать, – мрачно пошутил «голландский» старец.

Издатель повесился в своей спальне прямо на глазах у своей безутешной жены. Она туда в тот момент вбежала, когда он, этот изверг, ему услужливо помогал веревку затянуть. Ну и – разрыв сердца у бедной вдовы.

– А вы умеете плавать? – тонко улыбнулся князь.

– А как же! В студеном Белом море меня этому одна француженка с одним русским драгуном выучили.

– Так это вы утонули в одиннадцатом году? Гляди-ка, – всплеснул руками наш русский Бомарше, – где вынырнули! – И расхохотался: – А летать по воздуху, как князь Ростов Николай Андреевич, не пробовали?

– Пробовал. А что?

– Так слетайте, любезный, на Соловки!

– Слетал бы, да тот шар в студеном море утонул, сэр! И летунов без меня там хватает!..

– Так что, – посмотрел на старца драгун. – летите иль нет? Ватерлоо там ваше в полном разгаре!

– Слетал бы, – захохотал старец. – Да ведь сами знаете, что воздушный шар князя Ростова в студеных водах моря утонул.

Неслыханная осведомленность старца поразила драгуна еще больше, чем его неслыханная скорость передвижения. Об этом шаре только те девять монахов знали – да они с Жаннет, ну и, конечно, кто их тогда в Соловецкий монастырь послал: князь Павел Петрович и покойный государь Павел I.

– А не соблаговолите, почтеннейший, сказать, – спросил его строго Марков, – откуда у вас такая сказочная осведомленность?

– Соблаговолю, но и вы в свою очередь на несколько вопросов моих мне ответите. Впрочем, – вдруг спохватился библейский старец, – нет. Один из нас ответит. Кто первый носом в закуску клюнет, тот и будет отвечать. Согласны?

– Пари, что ли, вы хотите со мной заключить, – снисходительно проговорил Марков и ухмылку свою знаменитую спрятал в драгунские свои черные усы, – кто кого перепьет?

– Именно! Пари. Именно! Кто перепьет, тот и будет спрашивать. – И старец разлил по стаканам водку – и они начали водочное состязание…

На этом месте я прерываю описание этого сна. Скажу только, что у них ничья боевая вышла.

И замечу, что Марков ошибался: о шаре воздушном еще один человек знал – Порфирий Петрович Тушин. И в таких подробностях, что только одному ему, Пророку, дано знать. Приступ тот его пророческий долог был. В свою клеенчатую тетрадку он потом записал, что он видел в том приступе. Я в качестве эпиграфа к одной из своих глав эту запись выставлю.

А теперь продолжение главы второй.

Глава вторая (продолжение) – сон десятый

Князь!

Я выполнила Вашу просьбу, подыграла Вам, а Вы меня в очередной раз обманули.

Избави Бог… я не грожу, но терпению моему пришел конец, и все расскажу графу, как вы с этим фальшивым секретным английским посланием направили его по ложному следу.

И что за фрегаты такие «Бриск» и «Миранда»? В Британском флоте, как мне сказали сведущие люди, фрегатов с такими названиями не было! И в каком таком году они пытались с моря взять штурмом Соловецкий монастырь?

Рассерженная на Вас, Павел Петрович, Жаннет

– А действительно, зачем Вы так грубо сработали, приплели эти корабли?

– Бес попутал! – улыбнулся мне Павел Петрович. – В датах ошибся. Пятнадцатый год с одна тысяча восемьсот пятьдесят четвертым спутал.

– Нехорошо, князь, людей обманывать и даты подтасовывать!

– Но ведь и Вы то же самое, господин писатель, делаете. Вы-то зачем?

Сон двадцать первый, от Беса

От комментариев пока воздержусь.

– Жаннет, – заговорил он сочувственно, – поверьте мне, все забудется.

– Что забудется, граф? – резко спросила она его.

– Все! – твердо ответил он ей. – Но умоляю вас, помогите мне. Скажите хотя бы, кто был вместе с вами? Знаю, что Бутурлин. Но кто еще?

– Кто еще? – переспросила она его. – Что ж, извольте, скажу. С нами был Марков.

– Какой Марков?

– Тот самый, Мефодий Кириллович! Тот самый, – засмеялась она вдруг. Но смех у нее был, как говорится, сквозь слезы. – А грехов у меня, – оборвала смех, – много. Но в монастыре я их не отмолила, а добавила. И кончим об этом! Расскажите лучше, что государь решил с «Историей александрова царствования»? Помню, превесело я ее в монастыре читала. Правда, не на французском, а на русском языке она была написана, но так же превесело.

– Читали?

– Да, читала! И что в этом удивительного? Ведь эту «Историю» написал старец Симеон.

– Вы не путаете, Жаннет?

– Ничего я не путаю. Он сам мне ее давал читать! Мы с Марковым и Василием ухохатовались. Так было смешно читать про прошлое, которого никогда не было, и про будущее, которое никогда не наступит. Правда, Порфирий Петрович никогда не смеялся при чтении этой Истории, а мрачнел.

– Мрачнел? С чего бы это? И что, он тоже был с вами в монастыре?

– Был. Он каждое лето туда приезжает. А почему мрачнел, не знаю. Он отшучивался фразой из «Моцарта» Пушкина. Не помню точно, но что-то про фигляра. – Жаннет наморщила свой прелестный лобик, пытаясь вспомнить, что говорил про фигляра Сальери Моцарту, но так и не вспомнила и махнула рукой. – Бог с ними со всеми, – засмеялась она, – И с Пушкиным, и с Моцартом, и с этим чертовым… Сальери, и с Павлом Петровичем этим.

Мефодий Кириллович лишь улыбнулся на «Моцарта» Пушкина. С этим стихотворцем он не был знаком, и потому в него не верил – и «Моцарта» его, разумеется, не читал. «Моцарт» еще не был написан. А что мрачнел Порфирий Петрович Тушин, наш Великий Пророк, при чтении этой «Истории», он отметил. Надо его при случаи расспросить, подумал граф.

– Простите, дорогая Жаннет, – поднялся он с кресла, – но мне пора. Ваш гений чистой красоты доставил мне чудные мгновения. Жаль только, что мимолетным виденьем явились Вы мне. Жаль, – склонил он голову над ее ручкой, – что Вы не Аннушка Керн. Та еще была блудница! – И вышел вон, смутив своими последними словами Жаннет.

– Какая Аннушка? – бросилась было она вслед за ним, но столкнулась в дверях со своим мужем, Бутурлиным.

– Не выдумывай, – остановил он ее, – никаких Аннушек я не знаю. – Принял он на свой счет ее слова.

– Что так рано? – спросила она его.

– Приказано срочно отбыть на Соловки всем полком!

– Кем приказано? Павлом Петровичем?

– Государем приказано!

– Зачем?

– Там узнаем зачем, вскрыв по прибытии пакет.

– А пакет где?

– Пакет при мне!

– А нельзя ли его сейчас вскрыть?

– Жаннет, а не много ли ты вопросов мне за эти две минуты задала? И позволь спросить тебя, зачем приходил сегодня к тебе граф Большов, а вчера князь Павел Петрович? И почему ты их приняла? Ведь я просил тебя, Жаннет, не принимать их!

– Квиты, – улыбнулась Жаннет и поцеловала своего Ваську Бутурлина в губы. – Ты меня не послушался – не вскрыл пакет, а я тебя не послушалась – и приняла этих старичков. Квиты. И поэтому я тоже еду с тобой!

Глава третья – сон сороковой

Конногвардейский полк на Соловки отправить – анекдот не из времен царствования Павла I, а его сына – Николая Павловича.

Государя спросили:

– Зачем был послан полк? И почему именно этот, а не Преображенский, например?

– С комарами воевать, – ответил государь, – в конном строю сподручнее!

История России в анекдотах. М., 1897 г. с. 95

Приказ государя императора – Конногвардейскому полку срочно отбыть в Кемь, чтобы потом морем добраться до Соловков, неприятно поразил Павла Петровича.

И о Приказе этом он узнал случайно, что тоже было нехорошо – и, что уж совсем скверно, от графа Большова.

Граф специально от Бутурлиных поехал к нему в его Ведомство, чтобы доставить князю «удовольствие» – сообщить ему эту превеселую новость. Поквитаться, так сказать, за свой «Указ».

Поквитался!

Князь в первый момент даже не поверил ему.

– Изволите шутить, граф? – язвительно спросил он его. – Кто вам об этом вздорном Приказе насплетничал? Не Жаннет? Она мастерица выставлять на посмешище.

– Нет, – возразил степенно Мефодий Кириллович, – из первых рук! Генерал Бутурлин сообщил мне об этом Приказе. – И посмотрел на Павла Петровича, какой эффект произвели на него последние его слова? С Бутурлиным граф был в ссоре с тех еще времен, выдропужских. И поверил ли ему князь, что Бутурлин поведал ему об этом секретном Приказе? Похоже, поверил – или не придал значение, от кого он об этом Приказе узнал. И граф продолжил добивать князя: – И генерал не находит его вздорным, – возвысил он голос осуждающе, – как вы, Павел Петрович, его находите. А на посмешище выставлять… я не только мастериц, а и мастеров знаю. И разрешите, любезный князь, откланяться. Вы столько времени меня, как последнего писарька, в своем предбанники продержали, что!.. – И граф понес князя, что называется, по-матушке. Мастером был он отменным этого дела. Малым матерным загибом Петра Великого выбранил князя и его секретаря: – Мать твою ети раз по девяти, бабку в темя, деда в плешь, а тебе, сукину сыну, сунуть жеребячий в спину и потихоньку вынимать, чтоб ты мог понимать, как е… твою мать, сволочь.

Выбранить большим матерным загибом Петра Великого не счел нужным. Много чести им этим загибом их выбранить!

Отвел душу Мефодий Кириллович – и вышел из кабинета.

– Скверно. Ах, как скверно, – стукнул кулаком по столу Павел Петрович и позвонил в колокольчик.

Вошел секретарь князя полковник К.

Так и продиктовали мне: полковник К. А на мою справедливую просьбу: «А нельзя ли полностью фамилию полковника?» – «Нельзя, – ответили назидательно. – К тому же, – продолжили не без ехидства, – этого К. Павел Петрович сейчас „уволит“. А в этом Ведомстве увольняли своеобразно. Увольняли на тот свет! Так что пишите, что вам диктуют, и не задавайте лишних вопросов. А то ведь и у нас увольняют».

И честно скажу, задать встречный вопрос: «Где это – у вас?» я не решился. Читайте дальше.

– Вы уволены, – сказал секретарю сухо Павел Петрович.

– Ваше сиятельство, – вытянулся в звенящую струну полковник К., – виноват! Простите.

– Бог простит, Павлуша, – выкрикнул гневно Павел Петрович – и рассмеялся вдруг. Рассмеялся оттого, что только сейчас сообразил, что они тезки. И посмотрел на него, будто в первый раз. Секретарь стоял спокойно, только слезы на глазах. – Что стоишь? – спросил коротко. – Не видишь, что ли, Бог тебя простил? Ступай. И вызови ко мне полковника Сизого и Маню. И бомбиста этого приготовь. Я с ним потом поговорю. И, Павел Иванович, – добавил в сердцах, – Христом Богом молю, будьте внимательны впредь.

– Да сам не знаю, Павел Петрович, – горячо заговорил полковник, – как с графом вышло? Ведь я сообщил ему, что Вы у государя. Будете через час. «Хорошо, – сказал он мне, – я его подожду. Мне не к спеху. По дворцу вашему поброжу». – «Нельзя по дворцу», – возразил я ему. «Нельзя, так нельзя, – согласился он со мной. – Мне и здесь интересно с вами посидеть, побеседовать». – «Извините, и беседовать мне с Вами нельзя, – пришлось заметить графу. – Запрещено!» – «Превесело, – употребил он свое словцо. – Теперь я ваше Ведомство „Ведомством нельзя“ буду прозывать!» Сел в кресло, достал из своей папки бумаги. Читал, перекладывал. Одну даже скомкал, потом разгладил. Перечитал, разорвал на мелкие кусочки. Попросил в корзину бросить. Я разрешил. Он бросил и успокоился. Даже вздремнул. И я его тотчас же разбудил, как Вы, Павел Петрович, появились.

– Скверно!

– Что скверно?

– А то скверно, что старею. Не разобравшись, чуть не уволил вас, Павел Иванович. А бумажки эти графа где?

– Склеивают. Через час, думаю, управятся. Уж больно тщательно он этот листок на мелкие кусочки разорвал!

– Хорошо. Идите.

Секретарь вышел, а Павел Петрович сел в кресло и крепко призадумался.

Кто же его по кривой-то обошел? Неужели граф? Ведь умен как черт – и такой вздор удумать – Конногвардейский полк на Соловки отправить!

Хотя с него станется. Вот и словечко «превесело» для того им выдумано, чтобы за этим словечком ум свой от умных дураков спрятать. А за этим полком что он спрятал?

– Павел Петрович! – прервал его раздумья секретарь. – Полковник Сизый и Маня Мармеладова явились.

– Пусть войдут!

И они вошли в кабинет Павла Петровича. Не без трепета некоторого, замечу, и с опаской вошли. В большой строгости, как вы убедились только что, в Ведомстве народ держали. А иначе нельзя, раз такое дело им поручено. Не буду лишней раз говорить – какое. Сами знаете.

Полковник Сизый перед князем предстал все в том же купеческом обличии: долгополый синий кафтан, плисовые, с красной искоркой, штаны, лаковые сапоги со скрипом! И прочие штучки купеческие на нем были: жилет в горошек, серебряная цепочка от часов на жилете – и еще что такое немыслимое, что и трудно вспомнить – давно это из моды, даже купеческой вышло.

А вот с Маней произошла разительная перемена. Бомбометании сегодняшнее на нее, что ли, так подействовало?

На ней было одето скромное черное сатиновое платье, русые волосы стянуты на затылке в тугой узел; а грудь свою сахарную она сатином этим так утянула, что соски заместо пуговок на платье том выступили.

И шнурованные высокие ботинки на низких каблуках и круглые очки в тонкой металлической оправе довершали ее портрет курсистки конца девятнадцатого столетия.

Непостижимо, как она, проституточка наша, угадала в 1815 году эту нигилистскую моду наших революционерочек? Впрочем, добавлю цинично, они одной крови – женской – проституция и революция. Но справедливости ради замечу, что не она эту моду угадала, а Павел Петрович. В этот наряд он приказал ей одеться.

– А что, очень даже недурственно! – остался доволен он их видом. Удачно они смотрелись вместе. Самодурный, без царя в голове, лихой купчик – и в нигилистку выряженная барышня. И от нее, как ни утягивала она свое пышное тело сатином, несло жаром! – Значить, так, – заговорил Павел Петрович наставительно, – ты, Маня, расчет бери в своем заведении и отправляйся на Соловки грехи свои замаливать. А ты Семен за ней следом. Кто такая, если будут тебя спрашивать, не скрывай. А спрашивать будут. Как такую, – сделал он легкую паузу, – про такое не спросить! Но веди себя смиренно… до поры до времени. И Семена до себя не допускай. Пусть окончательно угорит от любви к тебе и приревнует к монахам соловецким. Не ко всем, конечно, а к тем, на которых укажу… Ну и к конногвардейцу… любому… для пущей ревности. Выберешь на свой вкус. Там этого добра этим летом много будет. Целый полк лошадиный! Поняли, нет?

– Как не понять? – повела плечиком Маня и посмотрела на Семена со всем своим нигилистским превосходством и пренебрежением. – Будьте покойны, Павел Петрович, угорит Семен – и не понарошку, а взаправду. Закружу его забубенную голову.

– Поглядим еще, – задиристо ответил ей Семен, – кто от кого угорит? Поглядим, кто кого закружит!

– Я тебе погляжу! – осадил его князь.

– Виноват, ваше сиятельство!

– То-то же, господин полковник. И чтобы все натурально. А в запой если купеческий пустишься, голову не теряй. Потеряешь, есть люди, которые на место тебе ее поставят. Но не доводи до крайности. И запомните имена тех монахов, – продолжил строго. – Отец Паис. Он у настоятеля монастыря архимандрита Александра за советчика главного. Инок Пафнутий – келарь монастыря. С настоятелем они не очень ладят. Отец Алексей – библиотекой заведует. Начитан дивно. Нрава кроткого и мудрого. Отец Арсений. Казначей. Ухватист и себе на уме. Соборный монах Кириак. Нрава сурового. Из разбойников раскаявшихся. Отец Питирим. Тоже разбойная душа. Капитаном на «Секире». Ходит та посудина между монастырем и Архангельском. Отец Даниил. Нрава задумчивого. Иконописец. Отец Амвросий. Он мастерскими разными ведает. Вот, кажется, весь список. Да, главного забыл, – спохватился Павел Петрович. – Старец Симеон. Ему, Маня, удели свое особое внимание. И еще. У всех у них на ладонях шрамы. По этим шрамам, если вдруг забудете имя кого, отличите их. Связь через моего человека. В лицо он вас знает. Надо будет – найдет, скажет: «Матрена вам из Питера кланяется и от Петра и Павла привет передает». Все. Ступайте. И скажите полковнику, чтобы Родиона на допрос привели.

На допрос Родиона Карамазова в кабинет князя не привели, а внесли на руках два дюжих молодца, так как сам он идти не мог – или делал вид, что не мог. Потому что, как только его посадили на стул, он ожил и у Павла Петровича пренагло папироску попросил. И, закурив, ногу на ногу закинул, голову запрокинул – и кольца в потолок стал запускать! И небрежно так, через губу, будто ровне:

– Ваше сиятельство, ну как? Довольны? Пойду я.

– Погоди, Родя! – остановил его Павел Петрович. – Не могу я тебя просто так отпустить. – И разговор между ними такой странный пошел, такой непонятный, что я половину слов не разобрал, а вторую половину слов просто напросто забыл. И ухватил, так сказать, из их разговора лишь то, что Павел Петрович бомбисту этому сказал:

– Граф Большов, Родя, допрос тебе в монастыре учинит. Он видел, как бомбы ты сегодня метал, так что проще с ним будь и откровенней без университетских своих ученостей. Не поверит и не поймет. Сразу признайся, что эти бомбы ты в него должен был метнуть. А почему передумал – и в витрину эту метнул, ответь, что испугался. Ведь за сенатора… эшафот, а за озорство это… самое большое, в участок отведут. А вон как вышло! В Ведомство угодил. Кто отволок, не помнишь. Били сильно. А там разговор короткий. И за что? За бомбы маскерадные! Что одна все-таки настоящей оказалась, не виноват. Человек, видно, тот подменил, кто тебя подрядил графа Большого убить. В трактире случайный человек этот к тебе подсел и разговор завел. Спросил: не оттого ли пьем, что дел больших нет? Ты ему возразил, что врет он. Пьем оттого, что нравственности нет. «Потому и нет нравственности, – подзадорил тебя незнакомец, – что дел больших нет! Да и откуда им быть? Все твари дрожащие, а не люди». И спор у вас вышел: тварь ты дрожащая или нет? Доспорились до того, что в сенатора, графа Большого, решил ты бомбу запустить, доказать, что не тварь ты дрожащая, а человек. И не бойся, Родя, ничего. Как дело свое сделаешь, побег тебе устроим. И я напишу бумагу, кто ты на самом деле есть, и отошлю в монастырь. – И отправилась бумага сия в пакете за пятью сургучными печатями под грифом «совершенной секретности» в Соловецкий монастырь – и вместе с ней Карамазов Родион, бомбист наш первый российский, – в кандалах и с охраной.

Но то ли написал Павел Петрович в той бумаге, что обещал Родиону? Павел Петрович заверял меня, что именно то, но по ошибке другую бумагу в пакет вложил. «День был суматошный, – оправдывался он. – Да и в гнев великий пришел, когда секретарь принес показать мне листок, что граф Большов на мелкие кусочки порвал. Вот и спутал: рисунок графа вместо той бумаги в пакет вложил».

Да, в гнев великий кто угодно бы пришел. На том листочке граф Большов кукиш нарисовал перед козлиной мордой. И уж очень эта морда с княжеской – была схожа. И подпись соответствующая:

Склеил, поди, козел? Ну и любуйся. Смеши народ православный превесело своей Эльбой!

И я бы поверил бы ему, если бы не приписка, которую сделал Павел Петрович на том рисунке… серебряными чернилами:

Сам ты, Мефодий, козел! И хоть всю Гвардию на Соловки отправь – не поможет.

А на пакете том начертал:

Господину графу Большову вскрыть по прибытию сего преступника Родиона Карамазова в Соловецкий монастырь.