Текст книги "Симеон Сенатский. Роман второй"

«Белых косточек» любопытников граф не видел, но и без них там было на что посмотреть – и, нет, не ужаснуться, а удивиться!

И вот опять ему захотелось в тот Лабиринт, в комнату воздушного шара.

С чего бы?

Неужели думает, что старый князь в полет свой воздушный сундук не взял, в комнате воздушного шара оставил – и ход потому в нее закрыл?

И не поэтому ли граф такой престранный путь проложил на свое Соловецкое богомолье через Тверскую губернию?

– Ну что ж, Прасковья Ивановна, раз в комнату воздушного шара нельзя, – сказал Мефодий Кириллович с великим сожаление, – то я бы хотел эту ночь провести в парусной комнате. Она, кажется, рядом с комнатой вашего бывшего управляющего Павла Петровича находится? А то, знаете, как у нас в Петербурге – суета столичная – и никакой возможности встретиться нет. Так я хоть его здесь у вас отловлю. Мне с ним необходимо переговорить об очень важном деле.

– Отловить? – удивилась Прасковья Ивановна. – И почему бывший? Для нас Павел Петрович бывшим никогда не был!

– Да, конечно же, – согласился поспешно с ней граф, – Павел Петрович столько сделал для вас. – И, как бы споткнувшись обо что-то, после паузы добавил: – И для старого князя.

А «споткнулся» он вот обо что. Поначалу, в Деле о фельдъегерях, Мефодий Кириллович думал списать все грехи на князя Николая Андреевича Ростова. И списал бы, если бы Павел Петрович решительно не воспротивился – и так решительно, что с воздушного шара чуть не сбросил его!

– То-то же, граф, – погрозила Прасковья Ивановна ему пальчиком. – А в парусную… ваша воля. Только ведь, – вдруг смутилась она и замолчала.

– Что… тоже нельзя?

– Нет, от чего ж, – улыбнулась Прасковья Ивановна, – можно, граф. Но там ветер больше не дует – и облака по потолку не плывут. Сломался какой-то механизм, а починить некому.

– И преотлично! – воскликнул он. – Признаюсь по секрету, – зашептал он ей заговорщицки, – я этой «механики» князя Николаевича Андреевича ужасно боюсь.

«Пожалуй, ему пора просыпаться, – услышал я вдруг голос у себя над головой. – Просыпайтесь, а то уж больно глава длинная вышла. Утомили ведь своих читателей!» – «Постойте, – закричал я, – дайте сон досмотреть!» – «Просыпайтесь, – повторили требовательно. – В другом сне к вам княгиня Вера явится. Ведь вы ее ждете?» – «Да, ее!» – «А что ее ждать? Поезжайте в Тверскую губернию в имение старого князя. Она к вам не во сне, а наяву придет». – И меня выкинули из сна за нумером восемь в сон девятый.

Но прежде чем мне со своим отражение разговаривать, я с Павлом Петровичем поговорил.

– В бесстрашии замечен не был! – сказал он мне о графе Большове.

– Как же не был? – возразил я ему. – А в ту ночь в Лабиринт княгини Веры он что, от страха пошел?

– А от чего же еще? Спрятался он там от меня.

– И вы его, Павел Петрович, разумеется, не нашли?

– И искать не собирался. Больно надо… мне его искать. К тому же, помните наверное, что во сне вашем восьмом обо мне вам сказали? В Петербурге я в то время находился. Если только… в качестве привидения во дворец князя мог попасть. Но такими качествами не обладаю. Так что не взыщите! И поезжайте к нам, с княгиней Верой поговорите.

В Тверскую губернию я бы поехал, только зачем мне туда ехать? Ведь помните, наверное, что от дворца осталось? Ромашковое поле до горизонта!

Глава шестая – сон тридцать второй

– Вот ты скажи мне, Михеич, – спросил я сторожа, когда мы с ним уговорили первую бутылку водки, – дворцу этому лет двести, а он – как новенький стоит – ни травой не зарос, ни стекла не повышибали – и, вообще!.. А? Почему? И кто в этом дворце живет? Чей он?

– Эх, мил человек, – ответил Михеич, – сколько ты мне вопросов задал, а выпили мы с тобой всего ничего!

– Так еще выпьем, не сомневайся, – уверил я его. – Сколько нужно будет, столько и выпьем!

– Да кто ж знает, сколько надо выпить, чтоб на эти все твои вопросы ответить? – вздохнул Михеич. – Никто не знает. Но вот что я тебе скажу. А ты наливай, наливай! До ночи еще далеко. – Я разлил водку по стаканам, мы выпили, закусили, и он стал говорить: – Отвечаю по порядку. Почему он так сохранился?.. Во-первых, я к нему приставлен!

– Кем?

– Не перебивай, – осадил меня Михеич, – а то пить с тобой больше не буду! А приставлен я ими. – И он указал пальцем на потолок. – Они же мне и помогают. В восемнадцатом году сюда отряд красноармейцев нагрянул. А на следующее утро одни восковые чучела от них остались. Счас их в нашем музее, в Выдропужске, можно поглядеть. Хотя нет, музей прошлой зимой сгорел. А Чека два года разбиралось, кто в воск их превратил. Чекисты те в том же музее и очутились. В воск и их превратили. Вот от дворца и отстали. Кому в воск хочется превратиться? Похоронить даже толком нельзя. Роман бы об этом написать, – добавил он мечтательно. – Да некому. Александр Сергеич сгинул. Что ж вы его, сердешного, – заорал он вдруг пьяно в потолок, – ироды, в воск бесчувственный превратили? И тебя, – посмотрел он на меня сочувственно, – они в воск превратят. Не сомневайся, – добавил уверенно и уважительно.

– Меня-то за что?

– А леший их знает! – махнул он рукой. – Наливай.

Я налил, мы выпили, закусили. В пьяной моей голове и мысли не было, что в воск меня они, привидения то есть эти, превратят. Да и нет их, привидений! И ни единому слову о красноармейцах и чекистах восковых я, разумеется, не поверил! А что в столовой зале восковая фигура Александра Сергеича за столом сидит, так это какие-нибудь шутники местные ее из воска вылепили. Деньги, наверное, хотят заработать. Вот и сторож Михеич с ними заодно – и тот человек, что мне позвонил, чтобы я этот роман сюда дописывать приехал. Пиар-кампанию, видно, проводят. Дворец этот за бешеные деньги хотят продать. Не понимал я только одного! Привидение это чертово, Чичиков этот, как возникает? Лазером, что ли, они его создают?!

– Лазером! – захохотал вдруг над моим ухом Павел Петрович. – Рассмешил. – Я обернулся, но за моим плечом лишь темень непроглядная стояла.

Николай Rostov. Фельдъегеря генералиссимуса

Старый князь Николай Андреевич Ростов женился поздно. Не буду высчитывать, сколько ему было лет, когда он взял в жены шестнадцатилетнею свою крепостную Веру Морозову.

Князь родился в тот же день и в тот же год, что и Александр Васильевич Суворов. Вместе, с капралов, они и начали свою службу в Семеновском полку.

Алексею Морозову – отцу Веры – и всему его многочисленному семейству он дал вольные за неделю до свадьбы. Тут же они и уехали.

Куда?

А Бог его знает – куда! След их затерялся на проселочных дорогах нашей российской Истории.

Был ли сей альянс – крепостной с барином – очередной причудой князя? Наверное, был. Но и ведь любовь была!

Вставши рано по утру, Вера сразу же бежала к князю в кабинет (князь вставал еще раньше) – и целый день стояла у него за спиной. Смотрела, что он делает.

В ту пору дворца еще не было. Они жили в домике очень похожем на домик Петра, что сейчас в Летнем саду города Санкт-Петербурга.

Князь был полон деятельных планов. Выписав из Италии и Франции архитекторов, ученых и мастеров, он проектировал свой дворец.

Вера была прекрасной рисовальщицей и рисовала на твердых картонах свой дворец.

Фантазии юной своей жены князь складывал в муаровую папку. Она смеялась только: «Вот умру – память обо мне будет!» – «Что ты, душа моя, говоришь? – отвечал ей князь. – Это я память о себе вам с сыном оставлю!» Вера, как говорил князь, была брюхата сыном Андреем. Понесла сразу же в первую ночь.

Она отходила от него уточкой, садилась в кресло, рисовала свой очередной картон и говорила: «Нет, Николай Андреевич, это будет не справедливо. Я знаю».

Да, наверное, знала.

Она умерла во время родов. Младенец крикнул – и она, легко вздохнув, сказала: «Вот и все. Живите!» Князь вбежал в комнату. Она улыбалась. На тот свет идти не страшно, говорила ее улыбка, – все мы там будем.

«Что ты, Вера?» – схватил ее за руку князь. Рука ее из его руки выскользнула. «Живите!» – сказала в последний раз – и закрыла глаза.

Все фантазии своей жены старый князь воплотил в правой половине своего дворца!

Получилось нечто сказочное, воздушное – и запутанное – как лабиринт. Так и назвали правую половину дворца – Лабиринт Веры.

В этом лабиринте комнат, лестниц, переходов, галерей мог один только юный князь Андрей не заплутать. Прятался в детстве от докучливых мамок и гувернеров. Старый же князь ни разу на эту половину дворца не вступал.

«Приду, когда умирать соберусь», – сказал он как-то раз шутливо, но взгляд был твердый: не шутил. Действительно, решил, что придет умирать в Лабиринт своей Веры. Он даже знал, в какую комнату он придет умирать. По винтовой лестнице под самый верх – в комнату воздушного шара.

Николай Rostov. Фельдъегеря генералиссимуса

В парусной комнате графу спалось преотлично!

Правда, под самое утро приснился ему сон престранный. Будто плывет он на корабле «Секира» из Архангельска в Соловки, и капитаном у этого корабля монах.

«Что за странное такое название у корабля вашего? – спрашивает он у него. «В честь горы Секирной корабль наш назван, – отвечает ему капитан и поясняет: – А гору эту назвали потому так, что на ней два светлых юноши срамную девку высекли!» – «А за что же ее высекли?» – недоуменно спрашивает он, хотя преотлично знает, за что ее высекли. Вид у этого капитана уж больно сомнительный, басурманный. Что с того, что монах! Может, он просто в него вырядился? – «А не юноши это вовсе были, а ангелы, – понимает капитан, что граф хочет его проверить: тот ли он, за кого он себя выдает. – Девка молиться мешала нашим святым угодникам, Савватию и Герману. Вот и высекли ее. – И спрашивает вдруг его строго: – Не за тем ли вы самым к нам плывете? Если за тем, так я вас высеку, а потом за борт выброшу!» – И высек бы и выбросил непременно, если бы корабельный колокол к завтраку графа Большова не разбудил.

За завтраком этот сон престранный граф всем и рассказал.

С чего это вдруг он вздумал его рассказать? Не оттого ли, что Павел Петрович на завтрак заявился?

В первый момент граф даже оторопел, когда увидел его, сидящего за столом. Он весело в тот момент рассказывал Христофору Карловичу и Прасковье Ивановне о своих охотничьих «подвигах»! И, увидев графа, лишь на мгновение прервал свой охотничий рассказ, чтобы сухо кивнуть ему.

И волна гнева поднялась в груди графа и покатилась беспощадно и грозно. И непременно он бы ее обрушил на Павла Петровича, не будь Прасковьи Ивановны здесь.

– Граф, – сказала она ему, – а вот и наш охотник… на куропаток… Павел Петрович Чичиков! Послушайте его презабавный рассказ, приключившийся с ним вчера на охоте. Из-за него он вчера опоздал к ужину.

– Нет, – возразил Мефодий Кириллович, – прежде мой рассказ послушайте о моих морских приключениях во сне!

Разумеется, перебить рассказ Павла Петровича своим рассказом было неучтиво со стороны графа, если не сказать больше. Это был прямой вызов! Дуэлью обычно такие «неучтивости» разрешаются. И все притихли в ожидании, что скажет, чем ответит графу Павел Петрович.

Павел Петрович не стал держать паузу, не стал в наступившей тишине электризовать воздух ожидания, чтобы разрядить его звонкой пощечиной и короткой фразой: «Я к Вашим, услугам, граф!»

– А что, – сказал он добродушно, – давайте послушаем графа! Это очень интересно. Я потом свою охотничью историю дорасскажу. – И улыбнулся виновато. Мол, извините нас с графом за это легкое недоразумение, что между нами только что произошло. И спросил его, улыбнувшись: – И по какому же морю вы изволили плыть? По Эгейскому?

– Почему по Эгейскому? – оторопел граф от вопроса Павла Петровича, но и, конечно же, оторопел он и от того, как тот ловко ушел от скандала, который он хотел устроить ему. Разумеется, до дуэли доводить у графа и мысли не было. Не в тех летах. Но проучить князя стоило. И он ответил ему: – Нет, не по Эгейскому, а по Белому морю. Нынче все дороги ведут не в Рим, а на Соловки! На гору Секирную, где сечь не только дев срамных будут, но и тех, кто их туда посылает! – И рассказал свой утренний сон.

– А капитана как звали? – спросил его Павел Петрович, когда граф кончил свой рассказ.

– Не успел спросить, – ответил ему Мефодий Кириллович, – разбудили. – И тонко улыбнулся: – А вас, Павел Петрович, тот полк не разбудил? Кстати, давно вы здесь из Петербурга?

– Из Петербурга, – не сразу ответил ему Павел Петрович. Так удивил его этот вопрос. – Из Петербурга… с неделю, наверное. И какой полк меня должен был разбудить?

– С неделю? Шутить изволите, князь. Три дня тому назад мы с вами в Ведомстве вашем с вами беседовали! И неужто вы в то утро так крепко спали, что полк Конной гвардии вас не разбудил? Ведь ему приказано было с особым «цоканьем» под вашими окнами пройти! В трубу полковую ли дунуть или из пистолета выстрелить! Не за это ли вы мне потом «салютом» своим охотничьим отомстили?

– Салютом, – растерялся вдруг Павел Петрович, – отомстить охотничьим? Помилуйте, граф! – И посмотрел вопросительно на Прасковью Ивановну, потом на Христофора Карловича – предостерегающе – и только потом на графа. – Не хотели вам говорить, – заговорил осторожно, будто приготавливая его к скорбному известию, и, помолчав, сказал: – В своем беспамятстве вы неделю пролежали, граф.

– Да, Мефодий Кириллович, – подтвердила Прасковья Ивановна слова Павла Петровича, – неделю целую.

– Можно сказать, между небом и землей пребывала душа ваша! – с воодушевлением скорбным в голосе заговорил Павел Петрович, но и со своей обычной скоморошьей горошиной в горле. Превесело она билась у него там. Превесело!

– Ну уж нет! – вдруг бросил салфетку на стол Христофор Карлович. – На меня ваши штучки, Павел Петрович, не действуют. Разрешите откланяться. – И вышел из залы.

А в столовой зале вдруг наступила тишина… траурная. И Павел Петрович сказал, обращаясь к графу, объясняя ему эту тишину:

– После смерти старого князя, старик совсем сдал. – И вздохнул тяжко: – Все мы сдали. Извините, – встал из-за стола. – Пойду поговорю с ним.

А ведь действительно, подумал Мефодий Кириллович, сдали. Он даже не узнал Павла Петровича сперва, когда увидел его в столовой зале, так он постарел. Да и сам он хорош – целую неделю в беспамятстве пребывал. Почему же раньше они ему об этом не сказали? Берегли, наверное.

– Прасковья Ивановна, однако загостился я у вас, – виновато произнес граф. – Да и дела неотложные ждут. Прикажите заложить карету!

– Да куда вы поедете больной, Мефодий Кириллович?

– В драгунский полк! – ошарашил он ее. – Превесело, не так ли?

– В полк? Зачем?

– Хочу с полковником Марковым повидаться. Разговор у меня к нему есть.

– Не пущу, – решительно вдруг заявила она. – Я сейчас пошлю за полковником. Он сам к нам приедет. – Драгунский полк, которым командовал Марков, располагался в двадцати верстах от них под Торжком.

– Что с вами делать? – подошел к ее ручке граф. – Подчиняюсь. Но и вы мне уступить должны!

– Что уступить?

– Ключи от комнаты воздушного шара! Попросил бы и от вашего сердца, так не дадите.

– Я и от комнаты той вам не дам. Нет их у меня. Да и не запиралась она никогда. Старый князь Николай Андреевич не на ключ ее запер.

– А на что?

– Не знаю. Запер каким-то своим особым способом.

– А я все же попробую ее открыть. Только не говорите никому, особенно Павлу Петровичу. Не понравился он мне нынче. Перемена в нем какая-то с Петербурга произошла. – И граф вышел из столовой залы, а Прасковья Ивановна долго сидела за столом.

И что это со всеми нами сегодня, недоумевала она? Графу сказала, что неделю он в беспамятстве пролежал. Какую неделю? Он тотчас очнулся, как в комнату его принесли. И Павел Петрович хорош. Что ему вздумалось сказать такое? Последний раз он в Петербурге в прошлом году был под Новый год, а сейчас у нас июнь. А перемена с ним, точно, после той поездки в Петербург произошла.

В большое недоумение и меня этот сон привел, и я его было хотел зачислить в сны от Беса, но не зачислил по одной простой причине. Не буду говорить – по какой. Думаю, сами сейчас поймет. А про Павла Петровича хочу сказать, что он обладал магнетическими способностями кого угодно, за редким исключением, в гипнотический транс мог ввести. Меня, например, скажу честно, ввел, когда я писал свой роман первый «Фельдъегеря генералиссимуса». Видимо, и Прасковья Ивановна попала под его магнетические чары. А что он ей внушил, я пока затрудняюсь ответить.

– Граф, не ходите туда, – окликнул кто-то Мефодия Кирилловича, когда он стал подыматься по мраморной лестнице, ведущий в Лабиринт.

Он обернулся.

– Кто ты? – спросил он строго окликнувшую его девушку.

– Вера, – ответила она ему просто.

– Ты тут в горничных?

– Нет, – улыбнулась она и засмеялась, – я тут в привидениях! – Смешинка попала ей в рот. Никто никогда ее за горничную не принимал. – Простите, граф, – перестала смеяться, – но вы меня так смешно спросили, что не удержалась. Я княгиня Вера. Жена князя Николая Андреевича.

– Жена? – не поверил ей граф.

– Ну чем вам доказать? – досадливо спросила она его. – Смотрите! – И взлетела над ним.

Граф поднял голову и тут же деликатно ее опустил.

– А хотите, сквозь стену пройду? – поняла она, почему он вдруг сконфузился, и прижала подол своего платья к ногам.

– Нет, сквозь стену не надо, – ответил он ей. – Проводите меня лучше в комнату воздушного шара!

– Не могу я вас проводить туда. Князь запретил.

– Запретил? Почему?

– Не знаю. Запретил – и все! И кончим об этом. Тсс! – вдруг приложила она палец губам. – Я сейчас вам по секрету скажу – и вы никому, никому. – И она зашептала ему на ухо: – Не верьте Павлу Петровичу. С колесом этим он вам устроил! И пойдемте, граф, я вас спрячу от него в Лабиринте. И тотчас, как с полковником Марковым поговорите, тотчас уезжайте от нас! И неспроста Павел Петрович у вас имя капитана «Секиры» спросил. Капитан этот из бывших разбойников. Отец Питирим его имя.

Как граф с полковником Марковым встретился, как в тумане утреннем карета его по ромашковому полю тихо ехала (лошадям копыта сеном обернули, чтобы они стуком своим не выдали), я в двух снах своих увидел, будто мне фильм один и тот же два раза показали. Но вот «финалы» у них были разные.

Разумеется, я выбрал «финал» не от Беса. И почему мне сны от Бесы снились, я догадываюсь – и даже послесловие к первой части романа написал об этом. И чтобы не откладывать, как говорят, в долгий ящик, послесловие это в этом примечании размещаю.

Послесловие

к

Части первой

Первый вопросительный знак государя,

или

Не засоряйте голову свою мелочами

Анекдот о совместных комариных маневры на Соловках.

Драгунский полк бить комаров на Соловках полковник Марков привел. А пригласил его туда его друг и собутыльник – генерал Бутурлин, так как полк его Конной гвардии один с этим делом не справлялся!

За самовольство это государь император Николай I их обоих в рядовые разжаловал, сказав: – «Пусть сами сперва комаров этих научатся бить, прежде чем маневры совместные устраивать». И бить отправил в Сибирь. Комар, говорят, там злее, чем на Соловках.

История России в анекдотах. М., 1897 г. с. 96

А когда прослышали в Европе, что и полк драгунский на Соловки государь послал, паника такая там учинилась, что даже Наполеон через своего посла недоумение высказал. На что государь наш разъяснил послу, и Наполеону соответственно, что за самовольство свое командиры этих полков им примерно наказаны: в рядовые разжалованы. За какое самовольство, не разъяснил.

Келер. Ведомство (Сто лет под грифом «совершенной секретности»). М., 1907 г. с. 98

– Деза! – заявил я Павлу Петровичу в своем сне от Беса за номером девяносто девять. Заявил уверенно, так как все мои сны не подтверждали ни этот анекдот о совместных «комариных» маневрах, ни Келера. Да и пометочка на полях этого генеральского спец. учебника, сделанная поддельной ли рукой Павла Петровича, нет ли, не знаю, уверенности мне придала:

Брехня! Бред сивой келеровской кобылы!!!

– Может, деза, а может, нет, – уклончиво ответил Павел Петрович. – Вам решать. Не мне же эти сны снятся. Я давно сплю без сновидений. Чего и вам желаю. – И что удивительно, сбылось его пожелание. Мне приснился еще один сон – сотый – и после него я тоже, как и Павел Петрович, сплю без сновидений!

В «Богомолье на Соловках» приняли деятельное участие граф Большов и князь R. Пикантность придали они ему «превеселую»! Но одержал ли князь в этом деле свою очередную победу, не ведаю. О графе и речи нет. Три вопросительных знака поставил на отчете князя государь.

???

Что этим он, наш император, хотел сказать?

Три своих вопросительных знака и я поставлю.

???

Келер. Ведомство (Сто лет под грифом «совершенной секретности»). М., 1907 г. с. 123

Совершенно секретно!

Ваше Величество, довожу до Вашего сведенья!

Первое.

Граф Большов, как ему было предписано Вашей Высочайшей Волей, отправился на Соловки июня пятого сего года. Путь же свой проложил весьма престранно: Санкт-Петербург – Кострома – Архангельск – остров Большой Соловецкий. Думаю, так его проложил, что в Костромской губернии у него два поместья, в коих он пробыл восемь дней, наводя там должный порядок. И лишь наведя его, отбыл в Архангельск, а потом отправился морем до Большого Соловецкого острова с заходом на остров Большой Заяцкий, где пробыл два дня.

Столь замысловатый путь графа Большова привел к тому, что прибыл он в монастырь, так сказать, к шапочному разбору! Монахов к его приезду поубивал злодей изрядное количество.

Полковник же Марков, приданный графу Большову в качестве секретаря, в то время, как его патрон совершал свое неспешное путешествие, находился в Кеми, ожидая его.

От безделья ли, а скорее всего от буйного нрава своего и пристрастия к горячительным напиткам в безмерных количествах, придался разврату и беспробудному пьянству; и по этой причине предотвратить те убийства не мог, хотя с убийцей сих монахов неоднократно был замечен в кутежах, которые злодей устраивал каждый раз после «удачного» своего «дела».

Докладная записка князя R об убийствах соловецких монахов

Напротив этого текста государь наш Николай I поставил свой первый вопросительный знак. Не потому ли он его поставил, что в докладной этой все ложь? И у меня к Павлу Петровичу не один вопрос, а миллион вопросов! Но я их задавать не буду ни во сне, ни наяву. Все равно не ответит. А если и ответит, то так, что еще больше запутает. Уж лучше самому мне на них ответить. И замечу попутно, что о совместных «комариных» маневрах полков наших в Докладной этой ни слова. Это и понятно. Легко было проверить, где полк драгунский этот находился, когда командир его, полковник Марков, в городе Кеми «придался разврату и беспробудному пьянству». Это вам не мифический «библейский» старец, которому приписали все убийства соловецких монахов. От него ведь даже тела не осталось – испарилось тело. Об этом и в Докладной князя написано и в сне моем за номером двадцать, от Беса, явлено. Вот отрывок из этого сна, который продиктовали мне с циничной наглостью и угрозами, когда я отказался было записывать его.

Ночью в гостинице города Кеми убили постояльца (старика благородной и почтенной наружности) – и убил его кто-то из постояльцев гостиницы прямо в номере старца – и раздел донага из озорства – проказник! А днем там же, в гостинице, задушили коридорного лакея. И столь пикантны были подробности смерти старца, что не женщина ли его убила? Имя ее полиция пока хранит в тайне.

Но вот что странно!

Убили двоих, а хоронить одного придется.

Тело убитого старца пропало, исчезло (само, что ли, на небо вознеслось?), а кровью на белой стене было написано:

Не ищите мое тело! Я не из их числа.

Кровью собственной он это написал или чужой, неизвестно. Сторож морга, слава Богу, в ту ночь был пьян.

А вот что к своей Докладной записке Павел Петрович приложил.

Милый Гаврюша!

Рада бы тебе помочь – келаря этого в Кеми сыскать, да, как говорится, кто бы мне самой помог.

Под домашним арестом я нынче, под подозрением.

Убили твоего библейского старца этой ночью.

А коридорный лакей меня видел, как я из его номера ночью той выходила. Правда, и старца он живым видел. И все же, подлец, заявился ко мне днем.

«Я, мадам, наблюдал, как вы с убитого старца свою сорочку сняли, – сказал он пренагло. – Зачем? Но я буду молчать о всем этом, если вы мне сто тысяч золотом мое молчание оплатите!» – «Твое молчание, – возразила я ему заносчиво и опрометчиво, – дешевле стоит!» – «Не сомневайтесь, – усмехнулся лакей, – грамотный. Сейчас же записку напишу, что вы о дешевизне моего молчания сказали. Если что, мадам, мою записку прочтут! Жду до вечера». – «Хорошо, – сказала я ему, – подумаю. Ступай!» Он вышел, а через два часа его задушенным в гостинице нашли.

Не знаю, написал ли он свою записку и, если написал, то нашли ее или нет! Но пальцы у него, сама видела, в чернилах были. Так что жду: или его убийца мне эту записку предъявит, или полиция. Не знаю, что лучше.

О подробностях убийства старца твоего говорить не буду. Узнаешь сам. Единственное, что хочу сказать (я одна это знаю – не проговорись!) На той сорочке кровью было написано:

«Я новый счет начал! Он не из нашего числа».

А в Докладной свой записке Павел Петрович предположил, что это письмо рукой Жаннет Бутурлиной было написано драгунскому полковнику Маркову. И мужу ее, генералу Бутурлину, досталось. «Сей генерал-майор Бутурлин – написал он, – примкнул к этой „веселой“ компании полковника Маркова и „библейского“ старца, оставив в преступном небрежении свой полк, из-за чего его конногвардейцы стали бить карельского комара исключительно на телах женского пола как местного населения, так и приехавших на богомолье паломниц».

И Бес мне парочку снов об этих «комариных» баталиях подсунул. Разумеется, в роман они мой не войдут. И все же несколько снов от Беса я сейчас обнародую! А то ведь Павел Петрович обвинил меня в своем очередном сне от Беса (номер не помню) в утаивании фактов, подтвержденных «документально» его Докладной запиской.