Текст книги "Георгий Скорина"

Однажды Георгий поднялся на высокий холм старого вала и, как когда-то в юности, долго задумчиво смотрел на свой родной город. Казалось, ничто не изменилось в Полоцке. Так же сверкали на солнце его влажные деревянные стены. Так же высились над ним башни двух замков и шумел перевоз через Двину. Только не было больше веселых, пестрых ярмарок, не пели на улицах лирники и словно притаилась, попряталась молодежь.

Вспомнилась прошлая жизнь в Полоцке, вспомнились другие города. Почти ощутимо представил себе Георгий Прагу, куда привез его добрый и ласковый пан Алеш. Ему внезапно остро захотелось снова встретиться с людьми, ставшими в Праге его друзьями. Образ их мыслей, их свободолюбие и отзывчивость манили Георгия, мучительно стремившегося вырваться из того жестокого и бездушного круга панского насилия, в котором оказалась не только земля его родины, но и духовная жизнь простых людей. Найдет ли он в себе силы? Удастся ли ему хоть малым светильником указать путь братьям своим? Георгий искал ответа, терзаясь сомнениями.

Взволнованный думами, он направился к дому. От городской стены по узкой тропинке навстречу ему бежал племянник Роман. Мальчик так запыхался от быстрого бега, что не мог выговорить слова. Он испуганно оглядывался в сторону города.

– Что случилось, Роман? – тревожно спросил Георгий.

– Там… – проговорил наконец мальчик, показывая рукой в сторону дома. – Пришли стражники… Ищут тебя… Мамку пытали, где бумаги твои, что от русских получены… Они убьют тебя, дядя Юрий…

– Постой, Роман… Какие бумаги? Кто убьет меня?

– Беги, дядя Юрий! И я с тобой… Вместе убежим!

Георгий улыбнулся.

– Куда же мы побежим? Скоро вечер, пойдем-ка домой, Роман.

Мальчик вдруг вспыхнул и, ухватив Георгия за рукав, почти рыдая, заговорил:

– Не надо, не надо домой!.. Они ждут тебя… Не пущу тебя домой… Идем, я покажу куда. – Он потащил Георгия за собой, и тот, поддавшись, пошел за ним.

Солнце уже садилось. Багряные лучи окрасили верхушки редких деревьев. В овраге, куда они спустились, сгущались сумерки. Мальчик почти бежал, все еще не выпуская рукав дяди. Георгий шел молча, стараясь разобраться в том, что сообщил ему племянник. Едва обогнув излучину оврага, Георгий вдруг вздрогнул и остановился.

Перед ним на небольшой полянке, среди кустов и можжевельника, стоял горбун. Маленький, в белой рубашке, прикрываясь длинной рукой от закатного солнечного света, он смотрел на Георгия.

Георгий сразу узнал его. Это был тот самый горбун, который когда-то укрыл от преследователей его и хлопчика Янку.

Горбун вовсе не изменился. Те же добрые, лучистые глаза, то же спокойное, немного бледное лицо. Мальчик выпустил рукав Георгия и, тихо подойдя к горбуну, остановился.

Горбун улыбнулся Георгию и спросил тонким, почти девичьим голосом:

– Помнишь меня, брат Юрий?

Георгий наклонил голову. Горбун приблизился к нему и, взяв за руку, сказал тихо, но решительно:

– Беги отсюда, брат!.. Говорю тебе, беги! Быть может… потом вернешься… Даст бог, увидимся…

Георгий опустился на камень и закрыл лицо руками.

Роман плакал, уткнувшись в грудь горбуна.

Глава III

В майский день 1516 года по дороге к Праге пронеслись во весь опор пять всадников. Они миновали городские ворота, пересекли Староместскую площадь, Карлов мост и, сбив с ног зазевавшихся пешеходов, остановились у въезда в Градчинский замок.

Тотчас же по городу разнесся слух: умер король! Гонцы из Венгрии принесли известие о смерти Владислава, короля венгерского и чешского, и о вступлении на престол его десятилетнего сына Людовика. Чины трех Мест Пражских[54]54
  В те времена Прага состояла из трех самостоятельных городов: Старого Места, Нового Места и Малой Стороны с древним кремлем – Градчином.


[Закрыть] были созваны в Градчин, чтобы обсудить послание нового короля, требовавшего ввести его в управление чешскими землями.

На площадях собирались толпы. Повсюду шли горячие споры. Многие опасались смуты бескоролевья, вторжения немецких князей. Находились и люди, настроенные более решительно. Слышались призывы к оружию, угрозы по адресу верховного бургграфа Зденека Льва из Розмиталя, ставленника панов, угнетателя и лихоимца.

Оживились сторонники князя Мюнстербергского, отпрыска славного чешского рода Подебрадов.

– Наздар внуку Юрия Подебрада! Прочь розмитальского разбойника!

Въехавший в Прагу в этот день Георгий Скорина с удивлением наблюдал охватившее город волнение.

«Не везет же мне! – думал он. – Кажется, и здесь начинаются бури, подобные тем, от которых я только что ушел, покинув родину…» Пробиваясь через толпы возбужденных горожан, он не без труда отыскал место, где должен был находиться дом купца Алеша. Но дома не было. Вместо него Скорина увидел пустырь, поросший травой…

«Несколько лет тому назад, – сказал ему хозяин соседнего двора, – пан Юрий из Копидла, будь проклято его имя, учинил погром пражским мещанам. Злодеи грабили лавки… Отрезали носы и уши… Жгли дома… Сожгли и этот дом…»

Сообщить же что-либо о судьбе семьи Алеша он не может, так как поселился здесь недавно. Должно быть, пан Алеш перебрался куда-нибудь в Новое Место или за Влтаву, на Малую Сторону… А может, и вовсе покинул Прагу. Лучше всего спросить о нем в магистрате, что на Староместской площади.

Прага встречала Георгия не более радушно, чем Полоцк. Впрочем, не все потеряно. Быть может, все-таки удастся разыскать Алеша.

Придя на Староместскую площадь, Георгий не смог пробиться к ратуше. Перед зданием собралась огромная толпа.

Какой-то человек с балкона ратуши оглашал постановление чинов.

– Чешский народ, – выкрикивал человек уже охрипшим голосом, – следуя древнему своему обычаю, может признать Людовика, сына Владиславова, лишь когда он даст присягу хранить верность законам чешского государства и не нарушать прав и вольностей чешских. А потому королю Людовику надлежит прибыть в Прагу для принесения такой присяги и для совещания с чинами государственными по важнейшим делам.

Из толпы послышались возгласы:

– А как с панами и владыками?.. Пусть новый король защитит горожан от шляхты и папистов!..

Человек на балконе поднял руку.

– Решено также, – крикнул он, – созвать общий сейм, дабы положить конец раздорам среди чехов и восстановить законные права для всех сословий и исповеданий!

Георгий стоял далеко и не мог разглядеть лица говорившего.

Вскоре толпа начала редеть, решение чинов, видимо, внесло успокоение. Георгий направился к ратуше. Из ворот навстречу ему вышла группа людей. Среди них был человек, только что державший речь с балкона, тучный мужчина средних лет. Он шел важно и неторопливо, как подобает людям, обладающим солидным положением в свете. Георгий внимательно посмотрел ему в лицо и обмер… Возможно ли?..

– Вацлав! – вскрикнул Георгий. – Ты ли это, друг мой?..

Человек остановился, с недоумением взглянул на Скорину, потом быстро отступил назад и поднял руки.

– Господи помилуй!.. – прошептал он. – Уж не Франек ли это?..

– Он самый! – рассмеялся Георгий, крепко обнимая друга…

* * *

– Что же наш Николай? Где он? – нетерпеливо спрашивал Георгий, сидя в одной из комнат нового красивого дома на берегу Влтавы.

– Не знаю, – отвечал Вацлав. – Его судили, изгнали из университета, и он уехал из Кракова. Однажды я получил от него письмо. Там были стихи, умные и злые, но не было ни даты, ни адреса… Больше я о нем ничего не слышал.

– А пан Глоговский?

– Скончался. Вскоре после твоего отъезда…

Друзья помолчали.

– Пан Коперник также покинул университет, – продолжал Вацлав, – и поселился в каком-то небольшом городке… Кажется, во Фрауэнбурге. Он состоит там каноником.

– Как странно, – сказал Георгий задумчиво. – Неужели такие люди могут исчезнуть бесследно?

– Зато наш старый приятель, рыцарь фон Рейхенберг, процветает, – усмехнулся Вацлав. – Он теперь ближайший советник польского короля.

– Знаю, – тихо сказал Георгий. – Мне пришлось еще раз услышать об этом человеке.

Он подошел к раскрытому окну и стал смотреть на серые, сумрачные волны Влтавы. Потом спросил, не оборачиваясь:

– Не знаешь ли ты… о судьбе…

– Я ни разу не встречал ее, – не дал ему закончить Вацлав. – Говорили, будто она вышла замуж.

Георгий молча стоял у окна.

– С тех пор прошло десять лет… Разве ты все еще любишь ее, Франек?..

Георгий обернулся. Лицо его было спокойно.

– Эти десять лет я был слишком занят, чтобы искать новых привязанностей, – сказал он, грустно улыбнувшись. – И едва ли найду для этого время и впредь…

Он подошел к Вацлаву и вдруг расхохотался.

– Чего ты? – с недоумением спросил тот.

– Ох, Вашек, какой ты стал толстый и важный. Ты богат?

– Я женился пять лет назад на дочери известного пражского пивовара, – ответил Вашек застенчиво. – Она принесла мне небольшое приданое…

– Поздравляю тебя, приятель, ты всегда имел пристрастие к пиву. Где же твоя супруга?

– Марта уехала по делам за город. Видишь ли, я ведь состою старшим секретарем Староместского магистрата…

– Ого!

– Да… И общественные обязанности отнимают у меня много времени, так что Марте приходится самой вести торговые дела. Она очень достойная женщина.

– Есть у тебя дети?

– Нет, – вздохнул Вацлав. – К несчастью, детей у нас нет…

Вошел слуга с подносом, уставленным блюдами и жбанами. Друзья сели за стол.

Георгий с удовольствием принялся за угощение. Он с самого утра ничего не ел и порядком проголодался. Вацлав ел мало и неохотно. Вид у него был довольно кислый.

– Не понимаю, – сказал Георгий, запивая гусиный паштет холодным пивом, – откуда у тебя такое пренебрежение к этим яствам, достойным Лукулла?

– Да, – сказал Вацлав уныло, – я равнодушен к ним.

– Я помню времена, когда и во сне тебе грезились маковые лепешки.

– Маковые лепешки!.. – Вацлав покачал головой. – Вот чего бы я отведал! К сожалению, мне их не подают. Марта говорит, что эта грубая пища вредит здоровью.

– Пустяки! – рассмеялся Георгий.

– Так говорит Марта, – повторил Вацлав. – Однако, Франек, ты еще ничего не рассказал о себе…

Георгий стал рассказывать. Вацлаву казалось, что он вместе с другом бродит по знаменитым городам Италии, беседует на вершине падуанской башни с московским богомазом, сидит у костра повстанцев-мужиков в чаще белорусского леса. В памяти его воскресла убогая каморка краковской бурсы… Зимние сумерки, красноватые отблески углей в жаровне. Двое юношей, мечтающих вслух. Кажется, совсем недавно это было, а сколько переменилось с тех пор в их жизни. Как различно сложились их судьбы!

– Итак, ты решил поселиться в Праге? – спросил Вацлав, когда Георгий умолк.

– Да. В этом городе, мне кажется, я смогу сделать многое. Есть в чешской земле искусные друкарни и резчики, можно всякие славянские литеры изготовить. Пойми, Вацлав, ничто нынче не нужно так народу, как книга. Книга на языке, понятном простому люду. Помнишь мой краковский диспут?

– Еще бы!

– А я и подавно не забыл. Теперь настала пора осуществить то, о чем мечтали мы тогда. Вы, чехи, давно начали это дело. Я продолжу его. Сам переложу священное писание на русский язык, напишу пояснения, примечания, чтобы читателю легче было понять. Оттиснем книги, разошлем по всей Руси, а также в города чешские, польские, сербские – повсюду, где понимают славянскую грамоту.

– Да, да, – сказал Вацлав, – давно пора!

– Гравюры по дереву вырежем, – продолжал Георгий, не слушая. – Я этому мастерству в Венеции хорошо выучился. Приходилось тебе видеть вашу чешскую Библию, отпечатанную в Венеции?

Вацлав утвердительно кивнул головой.

– Хороша! – сказал Георгий с восторгом. – Чудесно! Что и говорить. И все же можно сделать еще лучше. И сделаем, верь мне! Пусть книга будет прекрасной, словно картина или статуя, пусть радует душу человеческую. Хочешь работать со мной, друг?

– Хочу! – сказал Вацлав, восторженно глядя на приятеля, совсем как в дни юности. – Конечно, хочу… – Он внезапно осекся. – А деньги?.. – сказал он. – Затея эта дорогая.

– Деньги?.. Я привез из Полоцка некоторую сумму. Один, конечно, не осилю. Я рассчитывал на помощь купца Алеша, да вот беда – исчез он. Не знаю, где и искать… Но теперь это не страшно. Я потерял Алеша, но, слава богу, нашел тебя. Разве ты не поможешь мне деньгами?

– Франек, – сказал Вацлав, с испугом глядя на друга, – я ничего не смогу дать тебе…

– Как! – воскликнул Георгий. – Ведь ты богат, ты сам сказал. Или ты уже не друг мне, как прежде, Вацлав?

– Я богат, Франек, это верно. И я люблю тебя по-прежнему. Но я не волен распоряжаться моим состоянием. Им ведает Марта. Я поговорю с ней, объясню ей… Не думаю, чтобы она согласилась, но все же я поговорю с ней, Франек.

Весь следующий день Георгий провел в поисках Алеша, но так и не нашел его следа. Вернувшись на постоялый двор, где по приезде в Прагу он снял комнату, Георгий нашел записку от Вацлава. «Моя жена вернулась, – писал Вашек. – Приходи завтра утром, попытаемся вместе ее убедить».

Когда Георгий явился в назначенный час, Марта Вашек сидела в небольшой комнате за конторкою. Перед ней стоял какой-то старичок, по-видимому приказчик.

– Дорогая моя, – сказал Вацлав нежно. – Я привел моего друга, доктора Францишка, о котором не раз тебе рассказывал.

Георгий учтиво поклонился. Марта ответила вежливо, но холодно.

– Здравствуйте, пан доктор, – сказала она. – Садитесь! – Она кивнула приказчику, тот сейчас же вышел.

Марта взяла лежавшую подле нее книгу и принялась внимательно разглядывать. Георгий заметил, что это было знаменитое венецианское издание чешской Библии.

Он с любопытством смотрел на супругу своего приятеля. Пышная, белотелая, сероглазая, необычайно мощного сложения, эта женщина напоминала ему жен и дочерей именитых полоцких купцов.

«Так вот кто пленил нашего робкого Вацлава!» – подумал Георгий.

Марта отложила книгу и посмотрела на Георгия испытующим взглядом.

– Вы хотите открыть друкарню, пан доктор? – спросила она, не отводя от него холодных глаз.

– Да, госпожа Марта, – сказал Георгий просто.

– Я уже говорил тебе, дорогая, – торопливо заговорил Вашек, – что печатные книги весьма необходимы не только для нас, чехов, но и для родственных нам народов. Книга является средством…

– Погоди, Вашек, – спокойно остановила его жена. – Пану доктору надлежит знать, что я занимаюсь пивоваренным делом. Кое-что я смыслю и в кожевенном товаре. В книгах я разбираюсь слабо, хотя покойный отец учил меня грамоте.

– Мне приходилось встречать книгопродавцев, – заметил Скорина, – которые не знали и грамоты. Однако же торговые дела их шли весьма успешно…

Марта опять взглянула на Георгия; видимо, ответ пришелся ей по нраву.

– По вашему мнению, это хорошая книга? – спросила она, указывая на венецианскую Библию.

– Это – чудо книгопечатного искусства! – восторженно воскликнул Вацлав. – Пойми, дорогая Марта, что самый факт появления печатной Библии на чешском языке имеет огромное научное значение. Не кто иной, как наш великий мученик, Ян Гус, впервые осуществил перевод…

– Я не могу вкладывать деньги в дело, которого не понимаю, – снова прервала она мужа. – Что до Яна Гуса, то он был мудрым и святым человеком, и все-таки его сожгли. Я женщина простая и немудреная и вовсе не хочу гореть на костре.

Вацлав бросил другу взгляд, полный отчаяния.

– Книга, лежащая перед вами, – сказал Георгий спокойно, – продавалась в Венеции по полдуката за экземпляр. На эти деньги можно купить почти два бочонка пива.

– Это очень дорогая цена. – Марта с удивлением посмотрела на книгу.

– Тем не менее, – продолжал Георгий, – не прошло и года, как все издание было распродано. И ныне невозможно приобрести эту книгу дешевле, чем за пять дукатов.

– А! – произнесла Марта, явно заинтересованная этим сообщением. – Вы могли бы издать книгу наподобие этой, пан доктор?

– Надеюсь, – ответил Скорина, чувствуя, что затронул самую отзывчивую струну этой женщины. – Я думаю, можно даже превзойти ее. С тех пор прошло десять лет, в печатном деле появились некоторые новшества. К тому же число резчиков и друкарей увеличилось.

– Вот как, – сказала Марта, – значит, теперь можно платить им меньше, чем раньше, и, стало быть, книга обойдется дешевле?

Георгий улыбнулся:

– Полагаю, что так.

– Вашек говорит, – продолжала Марта, – что вы хотите печатать книги на своем языке. Кто же здесь станет покупать их?

– Я буду посылать их на родину: в наших городах нет еще ни одной друкарни.

– К тому же, Марта, – опять вмешался Вашек, – многие образованные люди в Чехии, в Польше, в южных славянских землях с большим интересом прочтут эти книги. Ведь я объяснил тебе: наши народы – родня друг другу, и стремления у нас общие.

– Ох, Вашек, Вашек! – со вздохом сказала Марта и так взглянула на мужа, что тот сразу поник головой. – Скажите, пан доктор, – снова обратилась она к Георгию, – какие пошлины взимают в вашей стране за привезенные книги?

Георгий с удивлением посмотрел на нее.

– Книг из чужих стран к нам привозят совсем немного… Какой смысл взимать с них пошлины?

Марта задумалась. Оба мужчины тоже молчали.

Глава IV

В дни, когда Георгий Скорина начал устройство своей друкарни, печатание книг имело весьма ограниченное распространение. Если и появлялись отдельные печатные книги, преимущественно церковного содержания, то пока еще они ценились наравне с рукописными, которые вообще были малодоступны простым людям.

Книгами пользовались те, кто держал в своих руках «земные и небесные блага». Князья церкви вкладывали в новые издания свое, угодное им содержание. Перестраивая и дополняя древние тексты, стараясь церковной проповедью и Евангелием оправдать насилие и грабеж, творимые феодалами, церковь грабила крестьян и мелких ремесленников не меньше, чем воеводы и шляхта.

Однако влияние церковной «науки» было в то время велико. Религия была идейным обобщением феодального строя, а церковь, особенно католическая, с ее жадными епископами и попами, широкой сетью монастырей, шпионажа и инквизиции – могучим оружием в руках земных владык.

Духовная жизнь человека еще находилась в тенетах религии и суеверия. Даже передовые люди той эпохи, восставая против вековой несправедливости, вынуждены были облекать свою борьбу в религиозную форму.

Не избавился от этого и Георгий Скорина. Живая и пытливая мысль, разумение лживости церковных догм привели его к сомнениям неожиданным и страшным. Изучая древние рукописные тексты, подготовляя их к печати, Георгий задумывался над описанием некоторых «божественных явлений».

«Море расступилось перед Моисеем, и он прошел по дну его, как по суше… Солнце остановилось на небе, и удлинился день… Звезда указала путь…»

Правда ли это? Кого призвать в свидетели? Кто подтвердит? Кто при сем присутствовал? Нет, не в чудодейственной силе бога причина этих явлений земного мира. Но как объяснить их?

Георгий сделал на полях текстов пометки и сам ужаснулся: как далеко зашел он в своих размышлениях.

Но правильно ли будет, если с первых же шагов он посеет сомнение в сердцах людей, много веков проживших с этой неправдой. Не отвратит ли тем он людей от своих книг?

Георгий видел, как со времени присоединения Белой Руси и Литвы к Польше ожесточилась борьба православной церкви с католической. Римский первосвященник вел широкое наступление. Ксендзы и монахи заполонили города и села Западной Руси. За ними шли иноземные поработители: польские магнаты, немецкие бароны. Городские просвещенные люди, купцы и ремесленники, организовав православные братства, поддерживали народ в его сопротивлении насильственному окатоличиванию. Братства восставали не только против исконных врагов – католических магнатов и немецких поработителей, но и против владык православной церкви, соглашавшихся на унию.

Польские магнаты вынуждены были считаться с силой православных братств из боязни открытых восстаний и частых «отъездов» к московскому царю. Однако они всячески старались затруднить их деятельность.

По приказу римского папы в Литовском княжестве распространялись церковные католические книги. Все другое объявлялось ересью. Народ, не знавший чуждой ему латыни, должен был либо оставаться темным, либо отказаться от своей веры, а значит, и от своего языка, обычаев, культуры. Потому так настойчиво заботились православные братства о распространении грамотности, о просвещении на родном, русском языке.

* * *

«Отдых от трудов и суеты, старикам потеха и песня, женам набожная молитва и удовольствие, детям малым початок всякой науки…» – так писал Скорина в своем предисловии к Псалтыри.

Георгий взял в руки первые пробные оттиски. Да, это то, чего он добивался. Ровные красивые строки, набранные крупным полууставом. Эти славянские литеры представляли собой превосходный образец кирилловского письма полоцких, смоленских, туровских старинных рукописей, созданного искуснейшими каллиграфами Белой Руси. Но в то же время было здесь и новое: узорные заставки в заглавных литерах, украшения затейливым орнаментом, изображающим цветы и травы, птиц, животных и людей.

Итак, все готово! Завтра начнется печатание книги. Он перелистал несколько страниц приготовленного для печати сшитка. Заученные с детства стихи Давидовых псалмов мелькали перед глазами…

«Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых…» Недаром это стало народной поговоркой. Выраженная выспренними ветхозаветными словами, мысль эта предостерегает от всяких сделок с совестью, от участия в злых делах.

Нет, он не совершил ошибки! Пусть будет первой печатной книгой эта нехитрая древняя Псалтырь! Пусть учатся по ней посполитые люди грамоте, привыкают любить и ценить книжную премудрость! Он постарался сделать все, чтобы облегчить простому человеку понимание книги. Из многочисленных славянских текстов Псалтыри он избрал тот, что вошел в знаменитый Библейский кодекс, составленный новгородским архиепископом Геннадием в 1490 году. Этот текст был наиболее понятен русским людям.

Скорина, решив печатать Геннадиеву Псалтырь, все же во многих местах обновил и усовершенствовал письмо. К каждому стиху дал заголовки. На полях книги он сделал примечания, поясняющие некоторые церковнославянские слова, вовсе непонятные простому народу: «меск» – мул, «стакт» – ладан, «вретище» – власяница, «тымпан» – бубен, «онагры» – лоси, «геродеево жилище» – соколиное гнездо… Книга будет понятной и красивой. Шрифт вышел на славу. Недаром резал его старый Стефан, долго работавший в краковской друкарне Святополка Феоля. Хороши и краски, и бумага.

Месяца три-четыре уйдет на печатание, брошюровку, и к осени пойдет его Псалтырь по дальним дорогам в города русской земли. А потом немедля возьмется он за главное свое издание – за Библию.

Первая Библия на языке Белой Руси!.. Взяв зажженную свечку, Георгий вышел из комнаты и по узкой деревянной лестнице спустился в подвал, приспособленный под друкарню.

Уже целый год он жил здесь при своей типографии, на одной из кривых улочек Старого Места. Работая дни и ночи, он редко выходил на прогулки и не встречался ни с кем, кроме Вацлава и старого профессора – чеха Корнелия Вшегрда, с которым познакомился еще в свой первый приезд в Прагу и которого высоко ценил за его юридические и литературные труды на чешском языке.

В друкарне было тихо. Старый Стефан спал в углу на жестком тюфяке. Тускло поблескивали приготовленные для тиснения наборные полосы. Чаны с краской и стопы аккуратно нарезанной бумаги были уже подвинуты к большому деревянному станку. Георгий, опустив кисть, попробовал краску на клочке бумаги. Несколько минут он простоял, высоко подняв свечу, глядя на ждущий работы типографский инвентарь, потом, тихо ступая, вышел и поднялся к себе.

Как только взошло солнце, Георгий снова спустился в друкарню Стефан уже возился у станка, устанавливая на доске полосы набора, которые печатники называют тагером.

На лестнице послышались шаги, и в подвал спустился мальчик лет четырнадцати.

– Доброе утро, Гинек, – ответил Скорина на его почтительное приветствие.

Гинек был учеником Стефана и служил подручным в друкарне, но жил отдельно, в доме своих родителей.

– Я готов, господин доктор, – сказал Стефан. – Можно начинать…

– Погодите чуточку, друг мой, – остановил его Скорина. – Я хочу подождать господина Вашека… А вот и он.

Вацлав почти скатился по ступенькам в подвал. За ним медленно вошел старый и, очевидно, больной человек, закутанный в теплый шарф.

– Я не опоздал! – радостно вздохнул Вашек. – Пан профессор ни за что не хотел отпускать меня одного. И мне пришлось немного задержаться.

Георгий пожал руки Вашеку и Корнелию Вшегрду.

– Приступим! – сказал он.

– Господи благослови! – перекрестился старый профессор.

За ним перекрестились остальные.

Гинек окунул в чан кожаные мацы и, осторожно отряхнув их, накатал краску на полосу набора. Потом положил лист на узкую раму, обтянутую материей, и опустил раму на тагер. Мастер подвел тагер под массивную гладкую доску – пиан – и сильным рывком притянул к себе рукоятку станка. Пиан опустился на тагер, придавив его своей тяжестью. Стефан отвел назад рукоятку, тагер снова поднялся, и мальчик, ловко сняв мокрый оттиск, подал его Скорине. Вацлав, профессор, Стефан и Гинек окружили Георгия, рассматривая оттиск.

Скорина долго читал его, не говоря ни слова. Было видно, как мокрый лист дрожал в его руках. Никто не решался нарушить тишину. Георгий закрыл глаза и молча протянул оттиск профессору. Тот взял его и, подняв к лицу, торжественным и громким голосом прочитал:

– «Я, Францишек, Скоринин сын из Полоцка, в лекарских науках доктор, повелел сию Псалтырь тиснуть русскими буквами и славянским языком ради приумножения общего блага и по той причине, что меня милостивый бог с того языка на свет пустил…»

* * *

Работа шла безостановочно. Скорина нанял еще двух искусных мастеров, и пока одни заканчивали печатание Псалтыри, другие составляли набор книг Ветхого Завета. А сам он тем временем готовил новые переводы и старательно проверял прежние.

В августе 1517 года Псалтырь была уже пущена в продажу. Месяц спустя закончилось печатание книги Иова.

Двадцать восьмого сентября, в день святого Вацлава, Георгий отправился поздравить Вашека, праздновавшего свои именины.

– Вот! – сказал он, вручая другу большой, тщательно завернутый пакет. – Погляди на этот плод трудов моих.

Вацлав развернул пакет. Это был специально изготовленный экземпляр только что отпечатанной книги Иова в превосходном переплете свиной кожи. На титульном листе помещалась резанная по дереву гравюра, изображающая многострадального Иова, преследуемого дьяволом. Под гравюрой заголовок: «Книга святого Иова… Зуполне выложена доктором Франциском Скориной с Полоцка», и посвящение: «Людям посполитым к доброму научению».

Вацлав медленно перелистал книгу, внимательно разглядывая каждый лист.

– Это чудо, Франек, – сказал он тихо, – настоящее чудо!

– Я рад, что тебе нравится, – улыбнулся Георгий. – Мне кажется, что книга действительно неплоха. Давно я не испытывал такой радости, как теперь. Даже в тот день, когда закончил Псалтырь… Все же в Псалтыри я сохранил старый церковнославянский текст. И еще до меня подобную Псалтырь напечатал в Кракове Святополк Феоль… А это, – он указал на лежавшую перед Вацлавом книгу, – это первая печатная книга на родном моем языке. Нет больше в живых моего наставника, отца Матвея, нет и Яна Глоговского. Не увидят они этой книги, не порадуются вместе со мной. Исчез и наш Николай… Из всех, кого любил я в дни юности, остался только ты один, Вацлав. Прими же ее в знак нашей дружбы. Этот экземпляр сделан специально для тебя.

– Марта! – воскликнул Вацлав. – Полюбуйся, Марта! Это чудо!

Марта осмотрела книгу со всех сторон.

– Исправная работа, пан Францишек, – сказала она серьезно, – вы сдержали свое обещание: эта книга, пожалуй, не уступит чешской Библии…

С улицы донеслись крики толпы. Вацлав распахнул окно. С противоположного берега Влтавы, от стен Градчина, по Карлову мосту и набережной двигалась процессия. «Наздар! Наздар! Слава сейму! Мир! Мир!» – кричали люди и бросали вверх шапки.

– Сегодня день святого Вацлава, покровителя Чехии, – объяснила Марта. – Как всегда, у нас будет народное празднество…

– Нет, – покачал головой Вацлав. – Должно быть, произошло важное событие. Они кричат: «Слава сейму!» Но ведь сейм еще не закончился.

– Сейм закончился! – послышался голос, и в комнату вошел Корнелий Вшегрд. – Сейм закончился сегодня, в день святого Вацлава, – повторил он, – и принял важнейшее решение о прекращении распри между панством и городами.

– Значит, мир? – спросил Вашек. – Каковы же его условия?

– Отныне, – сказал Вшегрд, – горожане получают голос в сеймах наравне с панами и владыками, а также могут приобретать земли вне городской черты.

– Добро! – перекрестилась Марта. – Слава святому Вацлаву!

– Однако, – продолжал старый Корнелий, – города, в свою очередь, согласились поступиться своей старинной привилегией. Панам и шляхтичам будет разрешено варить пиво в своих владениях.

– О, нет! – сказала Марта. – Торговым людям не поздоровится от этого решения. Лучше бы уж нам не иметь голоса в сейме…

Вопрос этот с давних пор являлся причиной смут и неурядиц. Пиво было одним из самых доходных промыслов чешских городов, и городское сословие бдительно охраняло свою привилегию от посягательств шляхты. Не раз на этой почве вспыхивали драки и междоусобицы.

– Нет, дорогая Марта, – возразил Вацлав. – Право голоса в сейме – это большая радость для городов. Без него мы беззащитны перед лицом могущественного панства: ни в делах, ни в жилищах своих не чувствуем себя спокойно. Паны и владыки, заправляющие в сеймах, творят что хотят. Они вертели старым королем да и нового стараются прибрать к рукам. Но знаете ли вы, пан Корнелий, что сегодня праздник ознаменовался еще одним торжеством?

Он подвел старого ученого к столу, где лежала книга Скорины. Корнелий долго рассматривал ее.

– Поистине, – сказал он, – это событие знаменательное. Книга на языке, понятном народу, – это больше, чем победа на поле битвы, важней, чем голос в сейме, чем договор, заключенный государственными мужами. Победы сменяются поражениями, договоры вероломно нарушаются. Книга же остается навеки.

– Вы правы, господин Корнелий, – сказал Скорина задумчиво. – Веками живет народ во тьме и бедности, не вкушая плодов труда своего, веками терпит произвол и насилия. Придет время, когда книга станет людям что хлеб насущный, когда простой человек постигнет больше, чем ныне знают немногие ученые. Тогда без крови и страданий падет царство зла. Ведь злые не сотворены такими от природы, а лишь по невежеству своему творят зло.

Корнелий покачал головой:

– В этом я сомневаюсь.

Пани Вашек пригласила гостей к столу. Наполнив кубки, Корнелий сказал:

– Доктор Францишек, сын близкого нам народа, пришел к нам, в старую Прагу, и здесь создал первую печатную книгу на своем языке. Не есть ли это перст божий, указывающий путь детям великой славянской семьи? Осушим же кубки в честь брата нашего, доктора Францишка, и его трудов!