Текст книги "Жизнь у края могилы"

Былой азарт риелтора испарился, как утренний туман, и передо мной предстала измученная женщина. Несмотря на весь ее голливудский вид, теперь ее муки были видны невооруженным взглядом. Я никогда не считал себя психологом или человеком, с которым можно было хотя бы поговорить по душам. Тем более в этот момент, когда желанная мечта психотерапевта стоит передо мной и беззвучно рыдает, разрывая мне душу своим французским маникюром.

«Аня, а кто здесь жил раньше?» – попытался сменить тему я, при этом понимая всю ублюдочность вопроса.

Реакция на него была предсказуемой. Мой вопрос не был удачным.

«Моя подруга», – ответила она и прикоснулась щекой к своему плечу, как это делают пациенты психоневрологических диспансеров.

«Как ее зовут?» – с боем я пытался сменить тему, при этом с каждым следующим вопросом понимая, что я не психолог, а говно.

«Кристина», – Аня стояла, как приведение, и даже не двигалась.

Вся борьба была внутри нас обоих. Она боролась за то, чтобы пустить свое тело в свободный полет к подножию памятника безвозвратно ушедшей эпохи и попасть в лучший мир. Я же боролся, чтобы она осталась в этом – прогнившем, подлом, несправедливом – мире. Я плохой человек.

«Хорошая? Чем занимается?» – продолжал нести всякий бред, лишь бы она на время забылась и отвлеклась от заманивающей ночной пустоты за балконом.

«Ну, не знаю… Она экономист… Мы с ней в одном вузе учились. Вообще, она проститутка», – Аня начинала понемногу оживать от психологического паралича, вызванного внезапной попыткой суицида.

«Интересно…» – непроизвольно вырвалось у меня.

Сегодня особый вечер непроизвольных высказываний с моей стороны. Но эта фраза возымела больший эффект, чем я ожидал.

«Но она не такая, как те, которые стоят по ночам на трассах. Нет», – она отвела взгляд от земли и, посмотрев в глаза, принялась жестикулируя объяснять мне причины, по которым ее подруга-проститутка не проститутка.

«Она спала только по симпатии», – закончила она свои доводы.

И у меня чуть было не вырвалось саркастическое: «Но все равно за деньги!»

«Как будто это что-то меняет, – про себя подумал я, – все равно же за деньги». Откровенно я не знал, что ей ответить на все это и, вообще, как ее подбодрить ее в такой, видимо, непростой ситуации. Ведь я до сих пор не понимал причин ее суицидального состояния. Все мое общение с девушками сводилось к разговорам как раз с ночными бабочками. Точнее с одной ночной бабочкой, и по правде сказать, с такой красивой и эффектной девушкой, как Аня, я нахожусь впервые так близко. И тем более я никогда не представлял, что буду держать за руку такую сударыню. Я решил дать ей высказаться, что она и начала делать, снова уставившись во всепоглощающую высоту, внезапно обняв меня и положив голову на плечо. Меня в это время будто молния ударила, и я замер, как оловянный солдатик, совершенно не понимая, что в такой ситуации мне нужно делать. Я и не мечтал, что буду обниматься с такой красивой девушкой, как Аня, пусть даже обнимает меня только она.

«Она и мне предлагала. Я вначале была против, но потом начала понимать, что так проще. Проще, и все тут! Всю свою молодость я была лучшей среди девчонок. В классе за мной все мальчики бегали. Родители пристроили в престижный институт, но я сразу же вылетела оттуда. Просто не хотела просить родителей о помощи, когда возникли проблемы с сессией. Считала, что я и без них все могу, что я сама решу все свои проблемы. И вот, теперь я тут: трахаюсь с понравившимися клиентами, чтобы выбивать договоры, трахаюсь с генеральным директором и вообще трахаюсь со всеми, чтобы хоть как-то выжить. А потом пью, как сволочь, лишь бы забыться на какие-то несколько часов, что дает ночь. А затем все заново, снова по кругу, по заранее заготовленному сценарию», – она резко приподняла голову с моего плеча, отхлебнула из бутылки и снова положила голову обратно, а я, в свою очередь, заметил, как слезы градом катились из ее больших голубых глаз. Всхлипов совсем не было. Это не был плач навзрыд. Навзрыд плачут те, кто еще не истощен и не выжжен горем изнутри. А те, кто плачет тихо и смиренно, уже на дне.

Я очень внимательно слушал исповедь блудницы и грешницы, стараясь побыстрее придумывать, что можно ей ответить. И вообще, что за черт меня дернул забраться на этот балкон и свесить вниз с высоты ноги?

«Аня! Давай потанцуем!» – не понимая, что делаю, выпалил я.

«Что??? Потанцевать?» – спросила она, будто я предложил ей расчленять людей и заниматься педофилией. Аня стремительно подняла голову с моего плеча.

«Потанцевать!» – я перемахнул обратно через перила и во второй раз взял ее руку – непередаваемые окрыляющие ощущения от того, что держишь в своей руке руку блудницы.

К тому же мы уже достаточно пьяны, чтобы не помнить всего этого, и тем более мы уже достаточно пьяны для того, чтобы перестать стесняться друг друга и танцев.

Я потянул ее руку и, не смотря на ее ошарашенный взгляд, она перемахнула свои аппетитные, упругие бедра через балкон и вошла со мной в комнату.

«Аня, тут есть какой-нибудь магнитофон, или радио, или еще что-нибудь?» – бросил я ей, бегая по комнате в попытке найти хоть какой-нибудь утюг, из которого могла политься хоть какая-то маломальская музыка.

«Не знаю…» – непонимающим взором она смотрела на меня.

«Зачем это все?» – она казалась совсем лишней в этой комнате, чужеродной.

«Это полезно. Вот увидишь», – отвечал я, уже заведенный и вошедший в кураж, чтобы как-то развеселить Аню и отвадить ее от суицида.

«Ага, нашел!» – ткнул пальцем в темноту я.

Вставив свой телефон в колонки, стилизованные под элементы журнального столика, я включил первый попавшийся трек прошлых лет. Заиграл мой любимый Warren Zevon. Тем временем Аня смотрела на меня заплаканными глазами с размазанными тенями, как на безнадежного сумасшедшего, но судя по всему выгонять меня она совсем не собиралась. Она просто робко стояла и не понимала, что ей делать.

Из колонок полились слова для тела, а за ними через какое-то время – слова для души. Я подошел к своей блуднице, оторвал ее руку от кожаной юбки и повел ее на середину большой комнаты. Понемногу я дергал руками в такт ритма великого Зевона, и наши движения все больше стали походить на танец, пусть даже и неловкий и скованный, но все же танец.

Из колонок ритмично доносилось: «Play it all night long…»

Похоже понемногу ноты стали растапливать ее холодное настроение.

«Аня, ты знаешь, о чем эта песня?» – спросил я, перекрикивая гитарное соло, только что сладостно полившееся из колонок.

Она отрицательно покачала головой в разные стороны, и по ее щеке скатилась очередная слеза. Держась за руки, мы просто неловко кружились.

«Она про то, что у человека все плохо. А он вместо того, чтобы грустить, веселится невзгодам назло, гадая, что же ему еще плохого уготовит судьба. Это песня про тебя, Аня!» – она посмотрела мне в глаза.

«Да, да, это песня про тебя», – наблюдая за тем, как она продолжает смотреть все более не понимающим взглядом, подтвердил я.

24 августа

Проснулся. Голый. Вокруг совок. Бля, где это я? Может быть, я еще сплю, а все это леденящий кровь кошмар! Какой-то жутчайший совок вокруг! Похоже, в темноте весь этот совок мне показался совсем не таким: чем-то модным и стилистически новым. Получается, меня наебали! Или же меня телепортировали инопланетяне в прошлое. Ох, только не это! Почему из всех эпох и времен они выбрали совок? За что мне такие мучения? Лучше бы убили сразу, и концы в воду. Я чуть было в ужасе истошно не заорал изо всех сил! Но убедившись, что все это реальность, понял, что ко мне что-то прижимается под одеялом. Запустил под одеяло руку и потрогал. Жопа! Мягонькая. Слегка откинув с себя одеяло, я понимаю, что рядом со мной лежит и пока еще вроде бы спит Аня. Воспоминания, словно волнами цунами, хлынули в мою голову, как будто меня какая-то скотина окатила помоями со своего балкона. Сразу же вспомнил все. Как я пришел смотреть квартиру, как встретился с Аней в аллее, как поднялись на поганом лифте, как Аня расстегивала пуговицу за пуговицей на блузке, пока мы поднимались на этом же поганом лифте, как сидели на балконе, как танцевали, а потом как перешли на кровать. Я еще раз потрогал ее мягкую попу и наконец окончательно проснулся. Такая же мягонькая, как и до этого. В тот момент я, как ребенок, который набедокурил, не знал, что же мне делать. Я провел ночь с девушкой, которая не хотела за это каких-либо денег и которая была чертовски, безумно красива. Но что же дальше? Разбудить ее или, может, не стоит? Может, приготовить кофе и принести ей в постель? Да нет, это же банальщина! Ох, повернувшись, я смотрел на ее нежное, светлое, ангельское лицо, слегка закрытое волосами, и видел в ней ужасающего до судорожной дрожи монстра, который сразу же разъяренно накинется на меня и сожрет, если я ее разбужу.

Так, в раздумьях о том, что же все-таки мне делать с ее прекрасным голым телом, лежащим рядом со мной, и ее попой в частности, я пролежал минут десять, бездумно рассматривая белый потолок.

Затем я привстал и оглядел квартиру своим затуманенным, похмельным взглядом. Поднявшись как можно тише с кровати, неуверенной и робкой походкой, я отправился на обход квартиры. И все-таки это был совок! Пусть даже не такой прожженный, как, например, в моей халупе, но все же. Как же я раньше не заметил все это интерьерное дерьмо!? Здесь был темно-коричневый лакированный сервант со стеклянными дверками, сквозь которые виднелся омерзительный чайный сервиз, расставленный по полочкам вокруг не менее омерзительных ваз с цветами. Оказалось, что мы с Аней лежали на разложенной клетчатой тахте, застеленной шелковыми простынями, которые, как я отметил, совсем не тревожат мою истерзанную тяжелой болезнью кожу.

 
                                         * * *
 

Наши вещи были разбросаны по комнате, будто тут поработали не два горячих, возбужденных тела противоположного пола, а бригада резвых чекистов, которые, как мне казалось тут жили в каком-нибудь тридцать седьмом году. Мне пришла мысль, что результатом такого страстного времяпрепровождения будет успешная аренда данной жилой площади. Иначе просто быть не может.

Было еще раннее утро, и я вышел на балкон, попутно поднимая с пола ополовиненную бутылку виски, стоявшую недалеко от кровати на блузке, которая еще пару часов назад так отчаянно пыталась охватить грудь моей ночной любовницы. В лицо, словно стальным кузнечным молотом, ударила утренняя прохлада, и я чуть было не упал с балкона от счастья. Как же хорошо! Я стоял на самом высоком балконе – последнем этаже сталинской высотки. Ради урбанистического вида, напитывающего мозг приятной серостью бытия, можно было смириться с ужасающим совковым оформлением квартиры.

Вся эта ситуация походила на сюжет банального голливудского фильма про распутную молодежь, коих великое множество, главным героем которого является персонаж, просыпающийся, как и я, с прекрасной барышней после дикой пьянки.

Я был однозначно похож на кого-то из этих распутников. И это мне чертовски нравилось! Я в резком порыве почти одним глотком прикончил бутылку виски и с силой хватил ей по перилам балкона при этом начиная от счастья двигаться в очень странном танце, больше проходящим на предсмертные судороги или как минимум припадок. Не обращая внимания на осколки на полу от разбившейся бутылки, я дергался в безумном танце, увидев который, даже жители нашего эгоистичного города вызвали бы мне бригаду крепких санитаров для того, чтобы те скрутили и увезли меня в направлении ближайшей психиатрической больницы.

«Снова начинаешь свои чумные танцы? Надеюсь, ты снова не описал машины жильцов этого дома, стоящие под балконом?» – послышался высокий женский голос у меня за спиной.

Окрыленный умопомрачительными воспоминаниями о прошлой ночи, кружась в безумном, припадочном танце, я даже не заметил, как за всей этой шизофренией уже долгое время наблюдала Аня, слегка закутанная в белое одеяло на голое тело.

«Нуууу…» – что-то невнятно пробубнил я, при этом даже не пытаясь скрыть свою радость по этому поводу.

Я продолжал неловко молчать, несмотря на радость от моей хулиганской проделки. Видимо посмотреть Ане в глаза мне было намного сложнее, чем обоссать машины, стоящие у подножия колосса советской архитектуры. Моя ночная любовница подошла ко мне и, перекинувшись через перила, осматривала меня с ног до головы. До этого момента она, видимо, еще не видела мои болячки, причиной которых были метастазы рака желудка, распространившиеся на кожу.

Закончив пристальный визуальный осмотр моего голого тела, Аня с отвращением на лице спросила, укутываясь от чувства брезгливости глубже в одеяло: «Эм… И давно это у тебя?»

«Достаточно», – на выдохе сказал я, облокачиваясь на массивные бетонные перила балкона.

От вопроса Ани всю эйфорию как ветром сдуло.

«Что делать будешь?» продолжила она, смотря вниз.

Смотреть с балкона вниз на просыпающийся город ей, однозначно, было куда легче, чем на меня.

«В каком смысле?» – не отрывая глаз от мужичка, который быстро выскочил из дома и прыгнул в красный ягуар, кинув сумку на заднее сидение, спросил я. А про себя я отметил, что машина неплохая и надо бы найти такую, но конечно же, в другом районе, и угнать. Я же не глупец какой-то, чтобы у себя на районе угонять.

«Что с квартирой решил? Ты же вчера квартиру смотреть приходил. Помнишь?» – посерьезнела Аня и ткнула в меня пальцем, вероятно, желая привести меня в чувства, но в самый последний момент передумала и взамен этого почесала себе нос.

И это мне еще больше не понравилось. Стало прям совсем погано. Примерно так же, как во время моих приступов. Да и алкоголь закончился. А это никогда не поднимало мне настроения.

«Согласен. Давай сделаем все по-быстрому», – только это и сумел выдавить из себя я.

Аня стремглав полетела в комнату, шурша белым одеялом, окрыленная успешно завершенной сделкой.

Успев надеть только нижнее белье, она протянула мне стопку бумаг: «Двести тысяч в месяц. Оплата сразу за три месяца вперед».

Я подписал всю эту внушительную стопку документов, даже не глядя, что именно я подписываю и попадаю ли в какую-нибудь кабалу или нет. Как обычно, мне было плевать на свое дальнейшее будущее.

Я протянул ей несколько котлет-пачек долларов со словами «обменяешь сама, тут с лихвой хватит, еще и на чай останется».

Аня начала что-то говорить про то, что сумма должна быть в рублях и что-то еще потом, но вид толстых американских купюр быстро сгладил все острые углы вопроса оплаты. Наскоро одевшись, она что-то сказала, но я плохо расслышал.

До меня долетели обрывки фраз, похожие на «если будут проблемы, звони», и тяжелая дверь громко хлопнула, зазвенев отзвуком в моей голове.

Я так и остался стоять голым по середине комнаты, пытаясь осознать, что же такое произошло. И тут на меня накатила циклопическая волна ярости: я как мог, невзирая на боль по всему телу, метнулся к ближайшему столику, схватил коричневую вазу и, хватив ею об стену, закричал, что есть мочи. От чувства радости от проведенной ночи с девушкой волшебной красоты не осталось и следа. В душе было чувство, что меня наебали, развели, как лоха. Причем развели не с договором аренды, а с постелью. Неужели девушки сегодня стали настолько алчными и меркантильными, чтобы ради премии со стороны начальника трахаться с таким безобразным уродом, как я? Куда катятся наши девушки? Где же те, которые, ждали своих любимых с военных походов, осваивали целину, стояли у станка во время Великой Отечественной войны? Еще можно понять, если бы речь шла о проститутках: тут все по-честному, ты знаешь, кто она, она знает, кто ты. Ты ей – деньги, она тебе – секс. Такой же сухой, как физически, так и эмоционально, как пачка денег, которой расплачиваются с проституткой. Но вот так! Как же это было подло! В этот момент, когда я стоял голым на полу, усеянном осколками и готов был отдать все, что у меня было, чтобы повернуть время вспять и сделать все возможное, чтобы этой ночи не произошло.

29 августа

Передо мной предстало здание, похожее на старенький советский санаторий где-то в глубокой провинции. Вот только он был крайне запущенный. Ворот как таковых не было. Только ставни, и те подкосившиеся. Я решил заехать прямиком во двор, до которого было метров сто. До моей остановки по краям дорожки меня провожали погнутые детские качели, турники и прочие предметы детского увеселения. Краска уже давно облупилась. Некоторые качели были покрашены поверх облупившейся краски. Картина была крайне удручающей.

Я доехал до входа. Я не хотел никому звонить, чтобы меня встретили. Хотелось одному пройтись по этим гнетущим коридорам и лично посмотреть на состояние всего этого здания. Подъезжая к зданию детского дома, я рассчитывал услышать хотя бы голоса детей или увидеть вообще хоть какое-то движение. Но кругом было ни души. Все, что меня окружало, было похоже на фотографии покинутых городов, таких как Припять и ему подобные. На улице солнце светило ярко, по времени оно должно быть в зените. Но то ли солнечные лучи сюда не попадали, то ли у этого места была такая гнетущая обстановка, что как только я сюда заехал, сразу почувствовал жуткий холод, почти могильный.

 
                                          * * *
 

Я аккуратно потянул на себя входную дверь. Несмотря на свою массивность она поддалась на удивление легко. Прошел в коридор. Никого не было, кроме свисавшей с потолка проводки и облупившихся стен. Старая, колотая временем плитка не добавляла радости.

А где все? Может быть, я приехал во время тихого часа? Я приехал по верному адресу? Эти вопросы крутились у меня в голове. Как вдруг в самом дальнем коридоре открылась дверь, и оттуда повалил сплошной поток мальчишек и девчонок лет пяти-шести. Я пошел к ним навстречу. Смотря на их взгляды и на реакцию на нового человека – меня, – я не мог не замечать удивленных, оценивающих и непонимающих взглядов. Я старался не замечать того, что на меня все косятся, переговариваются, а некоторые даже показывают пальцами. Темные очки мне в этом неплохо помогали. Хотя и толпой эту группу мальчишек и девчонок было сложно назвать. Толпа – это что-то инертное, серое, неживое. Толпа обычно поглощает тебя, сковывает движение и сознание. То, куда я попал, было нечто другим. Все они были похожи на стайку мотыльков, кружащих вокруг тебя и постоянно контактирующих между собой. В отличие от толпы, эта сущность была живой.

Я вышел из этой сущности немного другим человеком, как будто прошедшим через водопад.

Я направился в комнату, из которой вышла вся эта стайка, в поисках кого-то из старших. И на пороге лоб в лоб столкнулся с девушкой, которая, похоже, на всех парах выбегала из комнаты и чуть не сбила меня с ног.

Я молча смотрел на нее. Она была намного старше, чем те ребятишки из стайки. Наверное, даже на пару лет старше меня. Но все же назвать ее женщиной, а не девушкой язык не поворачивался.

«Ой!» – сказала она и отшатнулась, поправляя длинную юбку в пол, украшенную английской клеткой.

«Извините, пожалуйста», – продолжила незнакомка, прижимая к себе ближе маленькую девочку примерно такого же возраста, как и толпа встретивших меня детишек.

Я стоял и просто смотрел на нее. За всю мою жизнь я не особо общался с людьми, а от тех, с кем доводилось общаться… меня от них просто выворачивало.

«А вы кто?» – робко спросила она, как если бы это спрашивала маленькая девочка, когда ее мама привела в дом очередного хахаля.

«Меня пригласили сюда сегодня. И я…» – кое-как с силой выдавил я и хотел было закончить фразу, как девушка сразу встрепенулась, на лице появилась улыбка и в глазах замелькал огонек.

«Ах! Это я вам звонила. Вы…» – она немного помедлила и растерявшись сказала: «Эм… Лис?»

Я кивнул.

«А меня зовут Алиса. А это моя сестра Настя. Поздоровайся с дядей.

Малышка пролепетала что-то непонятное и несвязное.

Я продолжал стоять и смотреть на них. Общаться с ними мне не хотелось, и я желал как можно скорее прервать этот визит и возвратиться в свое логово цинизма и тоски.

«Ой! А давайте я вам наш детский дом покажу».

«Ох, – подумал я, – давай не это. Я же вам и так перевел столько бабок, а ты меня будешь мучить за это». Да еще и эти ее восклицания в каждой фразе заставляли глаза самопроизвольно закатываться, а горло издавать утробный стон. Я развернулся и пошел в сторону выхода. К несчастью, она восприняла это как сигнал с моей стороны к началу экскурсии. Пока я шел к выходу, она рассказывала о том, как у них все плохо, что душ один на всех, что есть проблемы с водой, что протекает крыша. А под конец добавила, что еще и заведующую посадили в тюрьму за какие-то хищения и теперь она встала на ее место, хотя она простой педагог. В общем, за эти пару мгновений она изрядно мне надоела. Я повернул к выходу и остановился на пороге, глядя то на свой мерседес, то на дверной проем. Рукой отскоблил опадающую, как ноябрьская листва, краску с дверного проема. Глядя на всю эту разруху, я сразу понял, за какие такие хищения посадили заведующую.

«Вы уже уходите?» – удивленным голосом спросила Алиса.

Я развернулся. У нее был очень озадаченный вид. Все ее существо выражало непонимание ситуации.

Она потупила взор вниз и тихо сказала: «Вам тут не понравилось?»

Я молчал. Минута. Вторая.

Я просто смотрел на них. В голове у меня была пустота. Я был слишком выжжен эмоционально своей болезнью, чтобы что-то отвечать им. Я уже давно не жил, а существовал. Просто находился в этом мире, как бесплотный призрак. Те немногие крохи, которые во мне оставались, я тратил на общение с Яшей. И все. Дальше пустота.

Немного заикаясь она спросила полушепотом: «Господин Лис, я вас чем-то обидела?» И посмотрела в мою сторону. Настя спряталась за ее спину.

Если даже бы она подбежала ко мне со слезами и стала с истерикой колотить кулаками в мою грудь, требуя ответа на свой вопрос, я бы продолжал просто существовать. Существовать и смотреть на нее в упор не мигая, хотя этого и не было бы видно из-за темных очков. С каждым днем болезнь жадно и упорно вытягивала из меня как жизненные, так и эмоциональные соки. Именно в этот момент, в эту секунду истощение достигло своего апогея. Казалось, что смерть насытилась сполна. В этот момент пустота в моей голове заполнилась одной мыслью. Это конец. Смерть осушила мою душу до последней капли. Ей просто нечего больше брать из меня. В эту секунду я осознал, что сегодня она меня заберет. Обхватит своими костлявыми руками и заберет. И впервые мне захотелось встретить ее как друга. Друга, которому я благодарен. Я долго ждал этого часа, жил в ожидании момента, когда это случится. Я заплакал. Хорошо, что на мне были темные очки. Слезы радости заструились ручьем у меня из глаз. Одновременно с этим желудок разразился страшной болью. Я еле удержался, чтобы не сложиться пополам и не упасть на пол. Стиснув зубы, я терпел боль. На этот раз все было иначе. Во рту почувствовался вкус крови. Похоже, пошло внутренне кровотечение. Я с трудом сглотнул плотную массу. До сих пор у меня не было кровотечений. Да и боль была совсем другая. Эта боль была совсем не ноющая. Хлесткая, резкая, дергающая, убивающая… Похоже, что конец действительно был очень близко. Все решится сегодня. Нужно было только сделать так, чтобы никто из здесь присутствующих не увидел моей кончины. Мне нужно было продержаться некоторое время, чтобы закончить свои дела здесь с этими людьми. Они совсем не заслужили видеть мою смерть. У меня оставалось в запасе немного времени – врачи называю его «золотой час», и я решил им воспользоваться по-своему.

«Все хорошо», – сказал я обернувшись.

С понимаем того, что сегодня все закончится, говорить стало гораздо легче.

«Все просто отлично!» – чуть ли не выкрикнул я и улыбнулся, что никогда со мной доселе не происходило.

«Просто сегодня здесь со мной случилось нечто важное», – продолжал я.

Девочки стояли и слушали, не смев шелохнуться.

«Покажите мне все и расскажите о себе», – закончил я свой странный монолог, граничащий с сумасшествием.

Девочек вывела из анабиоза моя улыбка, они подошли ко мне и пошли дальше как ни в чем не бывало по длинному коридору, минуя выход на улицу.

«У нас тут не много комнат, – начала Алиса с прежним энтузиазмом, Настя покорно шла рядом с нами, – тут у нас душ, а тут туалет».

Туалетом это сложно было сказать. Три дырки в полу, и никаких перегородок. В общем, welcome!

Дальше мы отправились в последнюю комнату. Спальни. Я немного затормозил и пропустил девочек первыми. Сам я не любил лезть на рожон и предпочитал оставаться в тени. Как выяснилось, дети совсем не спали. Они даже и не думали готовиться ко сну. Они смотрели на нас, не отводя глаз. Кто-то заинтересованно. Кто-то с недоверием. Кто-то с надеждой. Кто-то с опаской.

«Я им сказала, что приедет человек, который готов сделать их жизнь лучше», – покраснев сказала Алиса и, когда я перевел на нее взгляд, снова опустила голову. Я посмотрел на Настю. Она спряталась за свою сестру. Похоже, из детей мне мало кто доверял. И это не удивительно. Когда в самом замечательном, волшебном возрасте понимаешь, что тебя предали самые близкие тебе люди – родители, – люди меняются в твоих глазах раз и навсегда, кто бы что ни говорил.

Глаза этих детей смотрели на меня, как рентген, и мне невольно снова захотелось уйти в тень. Я вышел из комнаты. Девочки за мной.

«Алиса», – тихо сказал я, глядя сквозь темные очки ей в глаза. Кажется, они отливали оттенком утреннего неба. – Покажите мне двор».

«Хорошо. Только можно мы с собой возьмем Настю? А то она пока не привыкла к коллективу и боится других ребят, разговаривает только со мной. Даже с другими воспитателями не хочет. Только со мной и психологом. Наш врач говорит, что она может быть особенным ребенком».

Я понимающе кивнул. Мы вышли на улицу. Оставшиеся дети пристально наблюдали за нами из окна спальни. Прошли через двор к мерседесу. Даже в такой пасмурный день этот поджарый баварец играл мускулами.

«Красивая», – к нашему общему с Алисой удивлению тихим голоском прошептала Настя.

Мы остановились. Я присел на корточки и сразу же пожалел об этом, потому что чуть не упал на девочку. Меня качало. Я был с ней одного роста, и лицо девочки начинало понемногу расплываться.

«Нравиться?» – спросил я ее, проглатывая очередной сгусток крови, рвущейся из желудка.

«Угу», – кивнула девочка, не отрывая глаз от авто и боясь посмотреть мне в лицо.

«Хочешь порулить?» – спросил я ее, особо не надеясь на положительный ответ.

Девочка кивнула. Алиса стояла в непонимании того, как незнакомый ей человек всего за пару минут общения сделал то, что не удавалось профессиональному психологу за долгое время.

«Настя… – в ступоре сказала Алиса, – ты…» Она слегка протянула к ней руку. «Нельзя же так. Где твоя скромность?»

«А вы тоже присоединяйтесь», – почти беззвучно сказал я, беря Настю на руки и так же беззвучно стеная от боли.

Алиса неохотно и с крайней осторожностью открыла дверь и села. Я уселся на место водителя и посадил к себе на колени девочку.

Вначале Настя просто повращала руль. Казалось, ее это очень завораживает и захватывает. Девочка улыбаясь смотрела то на панель приборов, то на свою сестру.

Потом я вкратце рассказал, как заводится машина, и мы тронулись. Я легонько нажимал на педаль газа, а Настя поворачивала руль и следила за дорогой. Первое время Алиса наблюдала с нервозностью и недоверием, но потом, увидев, что ничего страшного в этом нет, успокоилась. Мы петляли, нарезая круги по улочкам детского дома, по которым обычно гуляли дети. Несмотря на свой возраст у девочки отлично получалось. Мне даже не нужно было следить за ней, чтобы она ни на что не наехала.

«Вы говорили про многих работников, но тут, как мне показалось, никого», – сказал я, пытаясь разрядить повисшую паузу.

«Да. Знаете, по документам работников много, но кто согласиться за такую зарплату реально работать? Сделают за пару часов дела и убегут восвояси», – закончила она, смотря в окно машины на медленно проплывающие мимо нас стены детского дома. Я остановился. Открыв дверь, я аккуратным движением высадил Настю и вышел следом.

«Все ясно!» – резко сказал я. Деньги уже поступили на ваши счета. Я думаю, что кому как ни вам знать, как лучше ими распорядиться. Вы сможете сделать все в лучшем виде и, может быть, вы не станете им всем мамой – я слегка приподнял руку, показав на детей, продолжавших смотреть на нас, – но однозначно станете хорошим человеком для них.

На этом я решил попрощаться с девочками и помахал ребятам, продолжавшим наблюдать за нами в окно.

«Приезжайте к нам почаще, хоть каждый день. Вам всегда тут будет рады».

Я кивнул в ответ, опираясь на крышу машины, – я почти уже не мог стоять. Ноги просто подкашивались от боли. Боль была просто невыносимой, и я предпочел не открывать рта, чтобы истошно не закричать от боли и не испугать моих новых знакомых.

 
                                          * * *
 

На этом Лис сел в мерседес и поехал прочь из этого места, пока не стало слишком поздно. Он выехал на дорогу, сильно согнувшись, прикрывая рот платком, который нашел в бардачке. Платок уже был весь в крови. Пришлось пристегнуться, иначе баварец не давал ему подохнуть в спокойствии. Лис ехал очень медленно, мимо пролетали машины, кто-то сигналил, кто-то нет. Он проехал так пару километров, не понимая, что делает. Картинка плыла перед глазами, пошатываясь в диссонанс с телом. Лис свернул в какой-то проулок и вдавил педаль газа в пол. Там почти никого не было. Ни людей, ни машин. Жеребцы несли вперед, вдоль зеленого забора и кустарников с другой стороны. Времени оставалось мало. Лис резко нажал на тормоза. Его снова скрутило напополам, и резкое торможение было тут совсем ни при чем. Стошнило кровью. Наконец она рекой полилась изо рта. Больше он не мог ее сдерживать. Даже затуманенным взором Лис видел, как ручейки алой массы растекаются по складкам пиджака, брюк, проникают в салон автомобиля. Он истошно закричал что было силы, разбрызгивая капли крови изо рта по салону. Но никто не слышал его вопля.

Лис заглушил машину, дал рулю выскользнуть из руки и разогнулся в последний раз перед тем, как захлебнуться собственной кровью. Что ж… дело сделано… Забирай, Костлявая…

Заключение, впрочем как и вся книга, написана Яшей под впечатлением от места гибели Лиса, а также дневника, найденного у него дома. И опубликовано уже после его смерти…