Текст книги "Тайны уссурийского женьшеня"

– А почему у Анатолия Федоровича плохо работает рука? – спросил я, когда мы спускались со Змеиной горы.

– Энцефалит, – коротко сказал Виктор.

– Неужели от клеща?

– Из-за вирусного энцефалита. Анатолий Федорович давно переболел, но рука так и осталась почти без движения. Паралич. Ходить ему тяжело – хромает.

– Значит, с клещом на самом деле серьезно…

– Конечно, очень серьезно.

Уже не в первый раз я внимательно оглядывал свои руки, ноги, ощупывал шею, но, ни одного клеща пока не обнаружил.

– Сейчас вероятность очень мала, – сказал словоохотливый Виктор. – Клещ в больших количествах бывает в апреле-мае, а не сейчас, в конце лета. Но и тогда вероятность встречи с клещом, зараженным энцефалитом, приблизительно одна тысячная. На тысячу клещей один опасен, да и то, вирус передается только через 3–4 часа после того, как клещ впился. Если его вовремя снять, то заражения не будет. Нужно почаще себя осматривать.

Позже я узнал, что раньше никому и в голову не приходило связывать страшную болезнь, которая поражала людей, часто бывавших в тайге, с маленьким и таким обычным в этих местах клещом. У заболевших поднималась температура, их мучили резкие головные боли, рвота. Затем они умирали или оставались инвалидами на всю жизнь с парализованными мышцами шеи, рук, ног. В начале 30-х годов XX века местные врачи еще не знали, что это за болезнь. Ясно было только, что все это связано с поражением нервной системы, а причина этому – вирус. Но откуда он? Кто является его переносчиком? Характерным было и то, что болезнь не передавалась от человека к человеку, как например, грипп, чума, холера и другие инфекционные болезни. Люди, которые ухаживали за больными, не заболевали. Источник вируса был, очевидно, где-то в тайге, потому что заболевал именно тот, кто хотя бы раз побывал там. И еще было замечено, что болезнь развивается, главным образом, в весенне-летний период.

Очевидно, что переносчиком болезни является какое-то из кровососущих членистоногих. Но какое? На этот вопрос ответила первая научная экспедиция.

Вот так, кажется, многое становится ясным. Многое, но не все. Во-первых, какие из видов клещей, обитающих в тайге, передают человеку вирус энцефалита? Кто именно тайный убийца? Во-вторых, от каких именно животных приобретают они коварный вирус? То есть, кто пособник? Как обезвредить преступника? Вопросы эти нужно было решить как можно быстрее: болезнь продолжала свирепствовать, а людям приходилось жить и работать в тайге. Убийца гулял на свободе. Вторая экспедиция была организована в 1933 году. И оказалось, что все виды клещей, обитающих в местах работы экспедиции, являются переносчиками возбудителей энцефалита. А носители его – дикие грызуны, птицы и другие обитатели тайги. От них-то и переходят к клещам коварные вирусы, а как только клещ впивается в человеческое тело, вирусы энцефалита поступают в человеческую кровь и поражают нервную систему. Человек заболевает страшной болезнью. Позже было установлено, что даже в теле клеща, который «голодал» в течение 8 лет, сохраняется коварный вирус. И если только ему удается напасть на человека, вирусы переходят в человеческий организм, и энцефалит обеспечен. Уберечься же от заражения можно только одним путем: не позволять клещам присасываться к телу. Вот так и выяснилось, что хотя убийца клещ, однако убивает он вовсе не по своей злой воле. Он сам, в свою очередь, лишь пособник убийцы, воистину коварного, скрытого, невидимого даже простым глазом. Вирус – вот злодей истинный и безжалостный. Клещ – лишь игрушка в его руках, слепое орудие.

И началась работа над созданием лечебного препарата – вакцины против клещевого энцефалита, потому что уберечься в тайге от клеща невозможно. Враг был слишком серьезен, и во время этой работы заразилось и умерло несколько человек – врачи, лаборанты. Вакцины создали, и заболеваемость клещевым энцефалитом резко снизилась. Однако в 50-х годах было открыто другое, не менее страшное заболевание, переносчиком которого являются уже старые знакомые – комары: острое инфекционное заболевание с преимущественным поражением центральной нервной системы. Называется оно – комариный или японский энцефалит. Болезнь свирепствует уже не в весенне-летний, а в летне-осенний период, именно тогда, когда в массе появляются комары, с августа по октябрь. К счастью, и с комариным энцефалитом удалось в значительной мере справиться, а заслуга в этом наших советских паразитологов. Вот такие, как говорится, пироги. Давно известно, что самый страшный враг – тот, которого не видно, но повторяю – пока никто из нас, к счастью, не находил на себе ни одного клеща, а комаров было пока немного…

– Теперь мы навестим красавицу, – сказал Анатолий Федорович, когда мы, наконец, спустились со Змеиной горы. – Вы не очень устали?

Мы с ребятами переглянулись. Да нет, совсем не устали.

– Конечно, давайте навестим.

– Тогда идемте.

Проходя сквозь заросли бальзамина-недотроги, мы встретили совершенно великолепную бабочку синего махаона, исключительную по красоте и свежести, очень впечатляющую. Оказывается, хвостоносец Маака с удовольствием лакомится нектаром изящных желтых цветков недотроги, напоминающих бантик с хвостиком. Вот уж красавица, так красавица, подумал я. Но к какой же красавице мы-то идем? Оказалось, что у основания Змеиной горы скрыта знаменитая пещера, вошедшая во все туристические справочники Приморья. Называется она «Спящая красавица» по имени небольшой красивой скульптуры-горельефа, высеченной прямо на камне стены. По преданию, в середине XIX века в этой пещере жил человек, скрывавшийся от властей. Коротая дни, он якобы и создал каменное изваяние прекрасной спящей женщины с длинными волосами… А с нами в пещере произошло неожиданное.

Мы вскарабкались по крутой узкой тропинке к входному отверстию в скале диаметром меньше метра. Надев на себя свитера и штормовки – Анатолий Федорович еще утром велел нам взять их с собой, предупредив, что они очень нам пригодятся, – взяв фонарик, мы полезли в таком порядке: Виктор, Владимир и я. Анатолий Федорович уже не раз бывал здесь, а потому он решил не сопровождать нас, а только лишь объяснил, как лезть, и остался снаружи. Много было кряхтенья, много смеха, потому что, миновав довольно просторную прихожую, нужно было ползком пробираться в узкую влажную каменную щель, настоящий извилистый лаз, причем не такой уж короткий, и мы по очереди застревали… В пещере без фонаря царили полнейший мрак, холод и влажность. Ладони рук и колени скользили по грязи. Наконец мы добрались до конечной камеры, где, по объяснению Анатолия Федоровича, и находилась «Спящая красавица». Камера была высотой около двух метров и не намного больше в ширину – воистину «каменный мешок». Сразу «Спящую красавицу» мы не увидели.

– Где же она? Вот интересно!? – недоуменно произнес Володя, обшаривая лучом фонаря влажные стены «каменистого мешка».

– Где же красавица-то? Кто-нибудь видит? Ну-ка, дайте мне посмотреть, – кряхтел Виктор, просунувший одну лишь голову туда, где скорчившись в три погибели, вертели шеями двое. – Правда, не видно. Ну-ка, вот туда посвети. Неужели она? Вот это да!..

В самом начале камеры была высечена из камня женская голова – милая головка женщины с длинными волосами, похожей на ту, которую я видел с друзьями в проспекте.

– Вот это чудо. Вы знаете, она сразу бросается в глаза…

Мы смотрели на нее минут 20. Она завораживает, просто завораживает. Вот так тысячи людей, приходили посмотреть на «Красавицу». Она была словно сказочная хозяйка Змеиной горы, олицетворяющая добрый человеческий дух, воплощенный в камне – дух женственности, красоты.

Женьшень в двух шагах

Отдохнув один день на кордоне, мы снова пошли в поход в тайгу. Снова идем по нехоженым дорогам, неся на себе рюкзаки с продуктами и карабины с патронами. Ох, так это тяжело взбираться то на одну сопку, то на другую, и думать, – когда же будет очередной привал. И в одну из минут усталости я снова вспомнил о женьшене, о том, что так еще мало он раскрыл своих тайн за века. Вспомнил М. М. Пришвина, его впечатляющие слова о нем. «Вот тут-то я и увидел впервые женьшень, „корень жизни“, и столь драгоценный и редкий, что для переноса его назначено было шесть сильных и хорошо вооруженных молодцов, – писал Пришвин в своей знаменитой повести „Женьшень“ (первоначально названной им „Корень жизни“). – Из лубка кедра был сделан небольшой ящик, и в нем на черной земле лежал небольшой корешок желтого цвета, напоминающий просто нашу петрушку. Все китайцы, пропустив меня, снова погрузились в бессловесное созерцание, и я тоже, разглядывая, с удивлением стал узнавать в этом корне человеческие формы: отчетливо было видны тело, ноги, руки, шейка, на ней голова, и даже коса была на голове, а мочки[1]1
  Корневая мочка – тонкие (до 3 мм) и короткие (от долей миллиметра до нескольких сантиметров) обрастающие корни третьего и более порядков ветвления с почти неразличимыми глазом корневыми волосками, всасывающими питательные вещества. – Примеч. ред.


[Закрыть] на руках и ногах были похожи на длинные пальцы. Но мое внимание привлекло не схожесть корня с формой человеческого тела – мало ли в капризных сплетениях корней можно увидеть каких необыкновенных фигур! Приковало меня к созерцанию корня молчаливое воздействие на мое сознание этих семи человек, погруженных в созерцание „корня жизни“. Эти живые шесть человек маньчжуров и китаец, погруженные в созерцание корня жизни, были последними из миллионов, за тысячи лет ушедших в землю, и все эти миллионы миллионов так же, как эти последние живые семь человек, верили в „корень жизни“. Отдельные человеческие жизни как волны катились ко мне живому и как будто просили понимать силу корня, и не по себе самому, а в сроках планетарного и, может быть, еще и дальнейшего времени. Впоследствии я узнал из ученых книг, что женьшень – это реликт из аралиевых, что общество окружающих его растений и животных в третичный период Земли теперь неузнаваемо изменилось, и вот это знание вытеснило во мне, как это часто бывает, волнение, внушенное верой людей: меня и теперь, при всем моем знании, по-прежнему волнует судьба этой травки, за десятки тысяч лет переменившей в обстановке раскаленный песок на снег, дождавшейся хвойных деревьев и среди них медведя…»

Как было не помнить этого классического описания встречи с женьшенем здесь, в краю, где «корень жизни» до сих пор произрастает!

Кто бы мог подумать, что и в заповеднике могут быть свои проблемы, связанные с растениями и животными?! Я услышал голоса, когда мы шли по тропе. Виктор, ведя обсуждение с Владимиром и Анатолием Федоровичем, как бы вовсе и не обращая внимания на пышные дебри, которые хотят поглотить, уничтожить тропу. Я узнал, что в заповеднике обитает несколько семей леопардов, около тропы ходят тигры, есть кабаны, косули, не говоря уже о более мелких животных и, конечно, насекомых, в том числе и реликтовых, таких как каллипогон. И женьшень можем встретить в любую минуту, встретить тропический эпифитный папоротник-многоножку, который растет прямо на стволах деревьев… и мало ли что еще! Папоротник произрастал рядом с шиповником Бута, высокий, красивый, листья его составляли ажурную аккуратную воронку, глубиной почти в метр. Вместе со страусопером он образовывал сплошные папоротниковые заросли, скрывающие человека по пояс. Именно в таких «джунглях» любят прятаться и подползать к добыче тигры и леопарды…

Трав было много, а по краям тропинки росли довольно высокие кустики с удлиненными листьями и мелкими зелеными шариками плодов. Не успели мы сделать несколько десятков шагов, как брюки наши покрылись сплошным зеленым слоем из этих плодов-катышков. Они казались мелкими на ощупь – из-за множества мелких крючочков, их покрывающих. Есть известная русская пословица: «Пристал как банный лист», – те, кто парился с березовым веником, очень хорошо понимают происхождение пословицы: мокрый распаренный лист действительно плотно прилипает к голому телу. Но противные липкие, зеленые, да еще и не очень приятно пахнущие шарики этой травы пристают еще прочнее – и к телу, цепляясь за кожу, и за каждый волосок так, что порой нелегко их отодрать, и к одежде, и к чему угодно.

– Как называется эта милая травка? – спросил я у Владимира, едва сдерживаясь, чтобы не окрестить ее каким-нибудь неприличным словом.

– Прилипало пристающее! – с некоторым торжеством даже и с веселой улыбкой ответил тот, очевидно, довольный тем, что я обратил особое внимание на представителя местной флоры.

– Прилипало пристающее, – повторил он, смакуя. – Это научное название. Подходит?

– Да, уж…

По-моему, это ботаническое название можно отнести к одному из наиболее метких… «Прилипало»! Да еще «пристающее»! Тавтология здесь, ей-богу, оправдана. Представляю себе, как надоела милая травка ботаникам, если ее так окрестили. Сначала я пытался яростно сдирать цепкие колючки-шарики с брюк, с рубашки, с обнаженных рук, но потом оставил бесполезное занятие: через несколько шагов и одежда, и руки вновь покрывались противным мелким зеленым слоем. Впрочем, именно благодаря свойству семян, столь неприятному для окружающих, прилипало быстро распространяется и растет везде вдоль таежных троп. И чего только не встретишь в природе. «Прилипало пристающее»… Что-то подобное, впрочем, встречаешь и в среде человеческой. Кто не сталкивался с людьми, которым в сердцах, иной раз скажешь: «Пристал как банный лист!»

Неожиданно тропка вынырнула из леса на самый берег реки, довольно высокий и обрывистый в этом месте, и нам открылась широкая панорама. За щебнистой отмелью на том берегу теснились высокие, тонкие и стройные деревья с нежно-зеленой листвой, за которой сквозило небо. То была роща чозений, типичных представителей Юго-Восточной Азии и в частности полуострова Корея, отчего и произошло, видно, их название, которое в переводе с японского означает «кореянка». Эти стройные реликтовые деревья – прародители современных ив и тополей.

Так мы шли часа 3 и, наконец, последний раз перешли речку по огромному, наверное, в метр толщиной, стволу тополя Максимовича, сваленного, очевидно, тайфуном. Пробрались сквозь заросли кустарника и очутились на крошечной уютной полянке. На краю ее, словно избушка на курьих ножках, стоял маленький бревенчатый домик. Весь черный от старости, с довольно высокой двускатной крышей и крошечным подслеповатым оконцем. Рядом с домиком был сооружен дощатый стол, скамьи и очаг из камней с двумя торчащими по сторонам рогульками. Это был кордон – временное жилище обходчиков, лесников, егерей. Я с интересом заглянул внутрь избушки. Деревянная лежанка – нары, стол, скамья… мрак… Зато какое уединение, какое слияние с природой и с прошлым, немыслимые для современного цивилизованного человека! Живи – не хочу. Все участники похода заметно обрадовались, засуетились, разводя очаг и доставая из недр избушки посуду, что-то чистя и отмывая!..

Вот тут Анатолий Федорович и говорит Володе:

– Идите-ка, мои голубки – Николай и ты, Володя, наведите элементарный порядок на нашей женьшеневой плантации. Мы в прошлую осень выкопали на ней 11 корней женьшеня, а семена рассадили там же. Вот Николай их сможет увидеть только на следующую осень, если приедет к нам. – И, глядя на меня с хитрецой прищуренными глазами, добавил: – Не торопись, ты и сам найдешь скоро царя растений. Ну, идите, да торопитесь к ужину прийти.

После этих слов, идя вслед за Володей, я превратился полностью в слух и зрение, – главным образом в зрение, – в ожидании непременных чудес. Мы осторожно двигались от полянки в чащу. Читатель ошибется, если вообразит себе женьшеневую плантацию в виде поляны, на которой посеяны растения. Место, где обнаружено было в разное время несколько корней женьшеня, считается удачным. Сюда переносят и все другие найденные корни. И уж все их очень берегут! Так что первое, что я увидел – это навесы из кедрового корья, защищавшие женьшень от палящих лучей солнца. Для того чтобы не прогревалась земля, с боков были посажены папоротники и из соседнего ручья проведена узенькая канавка, по которой сочилась вода.

Мы занялись работой. В первую очередь убрали сухие ветки, упавшие с деревьев, пересадили 2 каких-то куста и полили их водой. Володя, заметив, что вода идет на полянку слабо, пустил ее побольше. Потом стали полоть сорные растения, но удаляли только самую высокую траву. Владимир очень сильно ругался, когда поблизости находил проростки элеутерококка – плохое соседство. А я во все свои глаза смотрел себе под руки в надежде увидеть росток, хотя бы один росточек женьшеня, но его все-таки не нашел… А как мне хотелось увидеть, прикоснуться к мечте своего детства! Но женьшень пока не желал мне показываться. И я успокаивал себя тем, что, наверное, еще не настал момент нашей встречи. Закончив всю работу, мы вернулись на кордон ужинать. Ночью я спал очень плохо, во снах видел изображение женьшеня, который почему-то постоянно выскальзывал из-под моих протянутых рук…

Младший брат женьшеня

Утром мы покинули кордон, как его называли мои попутчики «Промежуточный», и стали углубляться в тайгу. До кордона «Раздольный», куда мы направились, было, по словам Анатолия Федоровича, 12 км. Но расстояние в километрах всегда относительно. Двенадцать километров по шоссе – 2 часа хорошего хода, и без особой усталости. Двенадцать километров по уссурийским дебрям, пусть даже сначала и по тропинке, – совсем другое. Тропка была узенькая и еле заметная. Я шел последним с расчетом отстать, если попадется что-нибудь интересное для фотографии, а потом нагнать своих спутников. Однако шли они быстро и в нескольких шагах уже исчезали из виду, а тропка местами совсем терялась, к тому же мешал довольно увесистый рюкзак – бежать с ним было неловко, да еще болтался фотоаппарат, планшетка била по боку… Можно было запросто что-нибудь потерять. Как ни прекрасны виды дремучей тайги, по которой мы шли, как ни хотелось мне отстать и поблаженствовать в созерцании (ведь очень может быть, что никогда в жизни я не смогу побывать в этих местах снова и уже не увижу ни вон те гигантские, в несколько обхватов, стволы тополей Максимо́вича, едва проглядывающие в сплошной зеленной массе подлеска, ни тихо журчащий заповедный ручей с неожиданной широкой заводью, в которой как в зеркале открывается голый, наполовину истлевший ствол какого-то умершего великана, ни внезапно выглянувший из чащи яркий цветок или светящуюся, пронизанную тонким прямым лучом, гроздь рябины, от которой к ветви тянется тончайшая, радужно переливающаяся паутина…) – как ни соблазнительно все это было, однако… Что делать! Пришлось опять перестраивать себя на иной масштаб восприятия, на более высокую скорость движения. Временами Анатолий Федорович, правда, понимал меня, замедлял ход, причем делал это очень тактично, как бы между прочим, словно заинтересовавшись каким-то пейзажем или растением, но заботливо поглядывая на меня: успею ли я настроить фотоаппарат? В одну из таких микроостановок я и успел впервые разглядеть плоды растения, производившего не так давно истинную сенсацию в среде ботаников и фармакологов.

В середине 50-х годов XX столетия слава скромного обитателя дальневосточных лесов молниеносно распространилась по нашей стране и за рубежом. «Куст бодрости», «эликсир здоровья», «таежный богатырь», «заменитель женьшеня» – каких только громких названий ни давали этому кустарнику авторы солидных книг и журналов.

Николай Васильевич Усенко, заслуженный лесовод России в книге «Дары Уссурийской тайги» пишет, что экстракт корней элеутерококка усиливает как физическую, так и умственную работоспособность. Медики утверждают, что повторные приемы препаратов элеутерококка увеличивают содержание гемоглобина в крови, снижают концентрацию в ней сахара, повышают жизненную емкость легких и жизнеспособность тела, дают мышечную силу и оказывают на организм общеукрепляющее действие. Считается, что под влиянием препаратов элеутерококка у человека вырабатывается приспособляемость к неблагоприятным факторам, быстрее заживляются раны, также он тормозит развитие лучевых поражений и злокачественных опухолей.

Вот как. А открытие было, можно сказать, случайным. До совсем недавнего времени в адрес этого широко распространенного растения расточались, главным образом, проклятия, оно даже заслужило нечистое имя: «чертов куст»! Ибо ветви и стволы этого кустарника снабжены немалым числом колючек, с которыми очень легко познакомиться, путешествуя в Уссурийской тайге. Кто бы мог подумать! Ну, понятно, женьшень – редчайшее, таинственное растение, чрезвычайно медленно растущее, прячущееся в девственных зарослях, известное с незапамятных времен. Но кому же в голову придет, что широко распространенный кустарник, постоянно лезущий на глаза, мало того, хватающий вас своими колючками – и таким образом нагло требующий внимания! – что он окажется прямо-таки чудодейственным лекарством от человеческой немощи, что он может спорить с легендарным, фантастическим, драгоценным женьшенем.

Первые же фармакологические исследования, проведенные с использованием адекватных количественных тестов, показали, что элеутерококк действует не хуже женьшеня. При тестах на умственную работоспособность экстракт из корней элеутерококка позволял увеличивать в основном количественные показатели работы. Способность экстрактов женьшеня и элеутерококка повышать физическую работоспособность в своей основе отличается от стимуляции, вызываемой препаратами типа фенамина и пиридрола. Хотя это более мощные стимуляторы по сравнению с женьшенем и элеутерококком, однако применение их вызывает мобилизацию энергетических ресурсов, которая сменяется периодом глубокого истощения. Элеутерококк принадлежит к знаменитому семейству аралиевых, славящемуся своими лечебными свойствами, и он, таким образом, ближайший родственник женьшеня, диморфанта и аралии маньчжурской. Его плоды – темные мелкие ягоды, группирующиеся в округлый «зонтик». Лечебным действием обладают корни. Однако в последние годы стало ясно, что и листья «чертова куста» имеют большое лекарственное значение, и в некоторых случаях, может быть, есть смысл собирать только листья, чтобы не губить растения целиком. Ведь кусты элеутерококка живут многие десятки лет.

Я старательно фотографировал темные блестящие ягоды элеутерококка и думал о том, сколько же еще полезных для человека тайн скрыто в зеленом океане растений! Только бы сохранился этот животворный океан, только бы не погубить его человеческим невежеством и непомерной жадностью.

– Внимание, – крикнул Виктор. Оказалось, что мы дошли до дерева, в дупле которого жили пчелы. В голове у меня сразу что-то встрепенулось – точь-в-точь как на женьшеневой делянке, где глубоко в земле лежали семена женьшеня. Пчелы! Пчелы дикие. Это уже очень серьезно – дикие. По мере нашего приближения к дуплу, все громче и громче становился гул пчел, неутомимо занимавшихся своим трудом по сбору нектара с таежных цветов. Слишком близко мы подходить не рискнули, и, полюбовавшись пчелами с безопасного расстояния, решили сделать остановку. Кто прилег на траву рядом с тропой, я сел отдохнуть под большим кедром и стал рассматривать полесье. Тут росли крушины с овально-заостренными листьями и мелкими темными плодами, многоиглистый шиповник, небольшой кустарник с сильно колючими ветвями и желтая акация. Там и сям среди кустов высились растения зонтичной ангелики, виднелся вороний глаз с расходящимися во все стороны узкими ланцетовидными листьями и папоротник с листьями, напоминавшими развернутое орлиное крыло и вследствие этого называемый в просторечье орляком.

Вдруг издали донеслись до нашего слуха какие-то однообразные и заунывные звуки. Они приближались, и вслед за тем мы услышали совсем низко над нашими головами шум птичьего полета и глухое воркование. Тихонько я поднял голову и увидел восточносибирскую лесную горлицу. По неосторожности я что-то выронил из рук, горлица испугалась и стремительно скрылась в чаще. Через некоторое время я увидел также и восточного седоголового дятла. Эта лазящая птица с зеленовато-серым оперением и с красным пятном на голове, подвижная, даже суетливая, выражала особое беспокойство, видимо потому, что я сидел неподвижно, – она резко вскрикивала, перелетая с места на место, и все время пряталась за деревья. По другому резкому крику я узнал кедровку. Вскоре увидел и ее саму – большеголовую, пеструю и неуклюжую. Она проворно лазила по деревьям, лущила еловые шишки и так пронзительно кричала, как будто хотела весь лес оповестить, что здесь есть люди.

Наконец мне наскучило сидеть, и я прилег рядом с Владимиром. В это время до нашего слуха донесся какой-то шорох. Слышно было, как кто-то осторожно шел по чаще. «Должно быть, зверь», – подумали мы, и вся группа приготовила карабины. Шорох приближался. Затаив дыхание, я как все старался сквозь чащу леса рассмотреть приближающееся животное. Вдруг мы увидели человека. Промысловик?.. – По рассказам Анатолия Федоровича я уже знал, как порой опасны встречи с этими людьми. В тайге Уссурийского края надо всегда рассчитывать на возможность встречи с дикими зверями. Но самое неприятное – это встреча с человеком. Зверь спасается от человека бегством, если же он и бросается, то только тогда, когда его преследуют. В таких случаях и охотник, и зверь – каждый знает, что надо делать. Другое дело – человек. В тайге один бог свидетель, и потому обычно случается так: человек, завидевший другого человека, прежде всего стремится спрятаться и приготовить винтовку.

В тайге все бродят с оружием в руках: местные жители, охотники-промысловики. Зверопромышленник – это человек, живущий почти исключительно охотой. В большинстве случаев хозяйством его ведает отец, брат или кто-либо из близких родственников. Любопытно ходить с ним на охоту, у него много интересных приемов, выработанных долголетним опытом: он знает, где держится зверь, как его обойти, где искать подранка. Способность ориентироваться, устроиться на ночь во всякую погоду, умение быстро, без шума находить зверя, подражать крику животных – вот отличительные черты охотника-зверопромышленника. Но надо отличать зверопромышленника от «просто» промышленника. Насколько первый в большинстве случаев отличается порядочностью, настолько надо опасаться встречи со вторым. Промышленник идет в тайгу не для охоты, а вообще «на промыслы». Кроме ружья он всегда имеет при себе саперную лопатку и сумочки с кислотами. Он ищет золото… но при случае не прочь поохотиться и за «косачами» (китайцами), и за «лебедями» (корейцами), которых много в Приморье, не прочь угнать чужую лодку… Встреча с таким «промышленником» гораздо опаснее, чем встреча со зверем. Надо всегда быть готовым к обороне. Малейшая оплошность – и неопытный охотник погиб. Старые таежники с первого взгляда разбирают, с кем имеют дело – с порядочным человеком или нет.

Через несколько секунд перед нами показался зверопромышленник. Он резко остановился, увидев всех нас, и сказал: «Здравствуйте». Анатолий Федорович как старший – он и был им, – проверил у него разрешающие документы на охоту в заповеднике, которые были у охотника в порядке. Немного побеседовав с нами, он распрощался, оставив нам только свою фамилию и имя – Виктор Катеруша, и пошел своей, лишь ему видимой дорогой.