Текст книги "Павел l. Драмы любви и трагедия царствования"

Николай Шахмагонов
Павел I
Драмы любви и трагедия царствования

© Шахмагонов Н.Ф, 2022

© ООО «Издательство «Вече», 2022

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2022

* * *

Чья кровь текла в жилах Павла?

Известный историк Василий Осипович Ключевский писал об императоре Павле I:

«Собрав все анекдоты, подумаешь, что всё это какая-то пёстрая и бессвязная сказка; между тем в основе правительственной политики (императора Павла), внешней и внутренней, лежали серьёзные помыслы и начала, заслуживающие наше полное сочувствие. …Павел был первый противодворянский царь этой эпохи… а господство дворянства, и господство, основанное на несправедливости, было больным местом русского общежития во вторую половину века. Чувство порядка, дисциплины, равенства было руководящим побуждением деятельности императора, борьба с сословными привилегиями – его главной целью».

Это мнение историка основано на точных фактах и документах.

Пора поговорить открыто и честно об императоре Павле I, причём в основу разговора взять его отношение с представительницами прекрасного пола, поскольку известна истина, выраженная в короткой фразе писателем Алексеем Максимовичем Горьким: «Уровень культуры мужчины определяется его отношением к женщине». Но Горький также говорил: «Жизнь без любви – не жизнь, а существование. Для того и дана душа человеку, чтобы любить…»

Всё это относится целиком и полностью к жизни и судьбе императора Павла I, равно как и следующая фраза, так же принадлежащая писателю: «Есть только две формы жизни: гниение и горение. Трусливые и жадные изберут первую, мужественные и щедрые – вторую…»

Жизнь императора Павла заключалась именно в горении, причём это горение мы видим уже в самом раннем его возрасте, горение в учёбе, горение в подготовке к тому важному, что определено судьбой, – служению Отечеству в державной роли государя, и, конечно, горение в любви.

Испытания обрушились на будущего государя с самых ранних лет, и эти испытания повлияли на его характер, а характер определил многое в его судьбе.

Представьте себе, что ребёнка, которому идёт всего лишь восьмой год от роду, поднимают ночью, словно по тревоге, куда-то везут, а вокруг озабоченные, чем-то напуганные люди, и среди разговоров слышатся опасения, что промедление может обернуться заточением в крепости, пожизненным заточением, подобно тому, которому подвергнут Иоанн Антонович. О нём маленькому Павлу ничего точно не известно, но имя его нет-нет да и произносится шёпотом в его присутствии.

А на дворе белые ночи – кстати, белыми их назвали значительно позже, это имя навечно припечатано к ним изумительной повестью Фёдора Михайловича Достоевского «Белые ночи». Именно эту повесть о любви, написанную, можно сказать, белым стихом, он озаглавил так поэтично, чем и дал название замечательному явлению, особенно ярко поражавшему всех в Петербурге и в ту пору, и в настоящее время.

И вот среди этих белых ночей, когда солнце хоть и скрывалось за горизонтом, но не уходило далеко, а бродило где-то за кромкой той линии, за которой уже ничего не разглядеть, бродило, продолжая освещать отражённым светом серого неба и Петропавловскую крепость, и Неву, и городские кварталы, и Летний сад, и уже почти завершённый ансамбль Зимнего дворца.

Так чем же напуганы придворные, окружавшие его, чем напугана мать, кто грозит расправой ему, ещё не искушённому в политических интригах, но уже пугающему самим своим существованием?

Кто желает его погибели или пожизненного заточения? Неужели император, неужели его родной отец?

Петр III посещает Иоанна Антоновича в Шлиссельбургской крепости. Художник Ф. Е. Буров

Да, это император, хотя маленькому Павлу напрямую так не говорят, но это он, только вот отец ли, отец ли ему тот, по чьему приказу уже переведён подальше узник Шлиссельбургской крепости «несчастный Иоанн Антонович» и подготовлены казематы для законной его супруги Екатерины Алексеевны и сына, сына официального, хотя и не признанного им самим.

Вот тут настала пора глубже окунуться в родословную того, кто оказался столь опасным для императора Петра III и той, что была ещё более опасной для него, Екатерины Алексеевны, до приезда в Россию и обращения в православную веру носившей имя София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская. Во всех перипетиях особенно важно разобраться потому, что, не разобравшись в истинной родословной матери по её отцовской линии и сына как по материнской, так и отчасти по отцовской линиям, трудно будет понять, почему столь сложно, даже трагично сложилась судьба будущего российского самодержца, о котором историк Ключевский сказал добрые слова и о котором мы должны, просто обязаны сказать ещё много справедливых слов, опираясь на оценки и выводы добропорядочных современников и опровергая, по очень мягкому выражению Василия Осиповича, анекдоты, которые на самом деле далеки от этого определения, а являются обычными пасквилями и мерзкой клеветой.

Владимир Иванович Даль в своём знаменитом и уникальном по содержанию «Словаре живого великорусского языка» записал, что анекдот – «короткий по содержанию и сжатый в изложении рассказ о замечательном или забавном случае…». Ну а то, что сочинили враги Павла Петровича, которые были, между прочим, и лютыми врагами России, явилось не чем иным, как пасквилями, а пасквиль, опять же по Далю, – «безыменное ругательное письмо, поносное сочиненье», а уж клевета, – если опять же по Далю, «распространение заведомо ложных, позорящих кого-либо измышлений», – имеет и чёткое духовное определение. Церковь учит, что клеветник – слуга дьявола. То есть те, кто выдумывал про Павла Петровича всякие, мягко говоря, небылицы, служил дьяволу, как, впрочем, и все тёмные силы агрессии в Европе, и особенно в Англии.

Итак, чтобы понять и осознать величие государя, которого один из современников назвал «рыцарем времён протекших», хотя я бы не применял в данном случае давным-давно скомпрометированное европейское слово «рыцарь», заменив его на величественное, действительно благородное слово «витязь», так вот, чтобы правильно оценить подлинного витязя на русском престоле, мы пройдём вместе с ним дорогой его многих скорбей и немногих радостей, измен, предательств, попыток отравлений, дорогой обид, счастья и несчастья в браках и связях, одна из которых дала сына, сыгравшего роковую роль в его личной судьбе и судьбе России; коснёмся коварного замысла, составленного его врагами и врагами России, а начнём с того момента, когда на престол вступали Романовы, к коим он на самом деле никакого отношения по крови не имел…

Истоки противостояния можно искать именно в 1613 году, когда в ходе Земского собора – представительного собрания всех земель и сословий Русского царства, созванного для избрания на престол нового царя, – была допущена величайшая несправедливость, старательно замалчиваемая в популярных исторических книгах. Земский собор открылся 16 января 1613 года в Успенском соборе Московского Кремля. Долго не могли прийти к единому мнению о том, кто должен стать царём, но всё же наиболее авторитетными считались князья Дмитрий Михайлович Пожарский (1578–1642), народный герой, освободитель Москвы от поляков, прямой потомок великого князя владимирского Всеволода Большое Гнездо, и князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, один из руководителей Первого ополчения, глава Земского правительства с 30 июня 1611 по весну 1613 года, получивший титул «Спаситель отечества». Он вместе с Дмитрием Пожарским и Кузьмой Мининым руководил освобождением от поляков столицы. Когда поляки были изгнаны, Пожарский вполне мог сесть на трон, как руководитель всех вооружённых сил, но предпочёл создать правительство во главе с Трубецким, чтобы подготовить избрание царя на Земском соборе.

21 февраля 1613 года состоялись выборы, на которые самые достойные кандидаты – Пожарский и Трубецкой – не явились. Был избран Михаил Фёдорович Романов. Но что же случилось. Оказалось, что особняки Пожарского и Трубецкого были «взяты в осаду» и князей просто не выпустили из них, чтобы провести на трон царя, а следовательно, и всю династию, которую считали наиболее выгодной некоторые силы, в ту пору себя ещё полностью не открывшие.

Так и осталось неизвестным, кто мог бы стать первым русским царём новой династии, если бы на соборе присутствовали два великих мужа, два подлинных героя, доблестью и мудростью своей доказавшие преданность Отечеству и умение постоять за него. В любом случае все наиболее знаменитые княжеские роды восходили в дальних коленах своих к часто именуемому легендарным, на самом деле вполне реальному Рюрику, то есть были от Рюриковичей, династия которых сплотила Русь, укрепила её, отстояла в борьбе с бесчисленными ворогами, но была прервана стараниями тёмных сил Запада, прежде всего всё той же Англии.

Но недаром говорят, что на всё воля Божья. Святитель Иоанн Златоуст учил: «Всё управляется Промыслом Божиим, но одно бывает по допущению Бога, а другое при Его содействии… знай, что всё Бог устрояет, о всём промышляет, что мы свободны, что Бог в одном содействует нам, другое только попускает, что Он не желает никакого зла, что не по Его только воле всё случается, но и по нашей…»

Случилось то, что случилось, ну а дальнейшие события показали, что случилось явно не по промыслу, ибо недолго правили Романовы – Романовы по оглашению. То есть оставался как бы род Романовых, но последним Романовым можно считать именно того, кто собирался в июньские дни заточить в казематы Шлиссельбургской крепости пожизненно свою супругу Екатерину Алексеевну и сына (по оглашению сына) Павла. То есть последним был, да и тот уже оевропеившийся, Пётр III, который умер в июле 1762 года, именно умер, а не был убит, о чём мы непременно поговорим в последующих главах, хотя и у него была лишь очень маленькая толика романовской крови.

Да, Пётр Фёдорович был последним Романовым, хотя имя носил до перехода в православие Пётр-Карл-Ульрих. Потому и пригласила его в Россию Елизавета Петровна, что иных наследников не было. Те, кто пошел против Промысла Божьего, вряд ли поняли, что воевать с Богом бесперспективно, но это именно так.

В невесты наследнику престола Петру Фёдоровичу Елизавета Петровна выбрала прусскую принцессу Софию-Фредерику Ангальт-Цербстскую. Почему она сделала такой выбор? Выбор на первый взгляд странный, ибо принцесса была рода захудалого, происходила из заштатного прусского городка Штеттина. Одна из причин такова. Мать принцессы Иоганна-Елизавета была родной сестрой несостоявшегося жениха Елизаветы Петровны. Они переписывались, и императрица была расположена к ней.

Многие историки пытались понять, почему выбор пал именно на Софию-Фредерику-Августу? А. Г. Брикнер предлагал такое объяснение:

«С давних пор между русским двором и родственниками невесты Великого Князя Петра Фёдоровича существовали довольно близкие сношения. Брат княжны Иоганны-Елизаветы (матери будущей Императрицы Екатерины II), епископ Любский Карл, при Екатерине I был в России в качестве жениха Елизаветы Петровны. Он вскоре умер, но Елизавета Петровна не переставала питать некоторую привязанность к его родственникам. Ещё до мысли о браке Петра с принцессой Ангальт-Цербстской они находились в переписке с её матерью…»

Но есть и ещё одна причина. Близкий ко двору вельможа, внебрачный сын князя Трубецкого Иван Иванович Бецкой, приложил немало сил к тому, чтобы таковой выбор состоялся.

И. И. Бецкой. Художник А. Рослин

Снова мы встречаемся с представителями рода Трубецких. Брачный ли, внебрачный ли, но кровь-то Трубецких текла в жилах Ивана Ивановича, рождённого в ту пору, когда его отец находился в шведском плену, где к нему отнеслись весьма милостиво, пытаясь склонить на свою сторону, поскольку его предок, хоть и не прямой, был в 1613 году кандидатом на русский трон. Замешать смуту на русской земле жаждали все её вороги. На сей раз не вышло… Но вскоре на Ивана Ивановича Бецкого, которого отец отправил от греха подальше на учёбу в Кадетский корпус в Данию, в то время союзницу России, было совершено покушение. Быть может, расплата за то, что обменянный на шведского генерала Трубецкой по возвращении в Россию служить кому-то там, на Западе, не захотел?

Во время учений, когда кавалерия шла строем, Бецкого сбросили с коня, и он упал под ноги скачущей лаве. Известно, что конь обычно не наступает на лежащего человека, но в плотном строю и кони не властны, куда наступать. Бецкой получил травмы и не мог продолжать воинскую службу в полном объёме.

Он отправился на службу в русское представительство в Париж, где был представлен принцессе Иоганне-Елизавете, будущей матери будущей императрицы российской Екатерины.

В знаменитом словаре Брокгауза и Ефрона о Бецком сообщается:

«Выйдя в отставку, он путешествовал по Европе и, между прочим, в Париже был представлен герцогине Ангальт-Цербстской Иоганне-Елизавете (будущей матери будущей императрицы Екатерины II), которая и в то время, и впоследствии относилась к нему очень милостиво…»

Путешествие ли это было или работа в посольстве, в данном случае не важно – важно, что Иоганна-Елизавета «и в то время и впоследствии относилась к нему очень милостиво». Точнее не скажешь. Издание-то особого рода, выражения в нём точны. Лишнего не говорится, особенно об интимных сторонах жизни. Да и не всегда обязательно писать напрямую.

Ну а что касается парижских приключений, то на них обратили внимание не только авторы упомянутого выше словаря. Знаменитый журналист-историограф Н. И. Греч, по словам современников, «весьма компетентный вследствие своего тесного взаимодействия с III Отделением Его Императорского Величества канцелярии, где ему были открыты многие документы», писал:

«Немецкая принцесса происходила от русской крови. Принц Ангальт-Цербстский был комендантом в Штеттине и жил с женой в разладе. Она проводила большую часть времени за границею, в забавах и развлечениях всякого рода. Во время пребывания в Париже, в 1728 г., сделался ей известным молодой человек, бывший при прусском посольстве, Иван Иванович Бецкой, сын пленника в Швеции князя Трубецкого, прекрасный собой, умный, образованный. Вскоре, по принятии его в число гостей княгини Ангальт-Цербстской, она отправилась к своему мужу в Штеттин и там 21 апреля 1729 г. разрешилась от бремени принцессою Софиею-Августою, в святом крещении Екатерина Алексеевна. Связь Бецкого с княгинею Ангальт-Цербстской была всем известна».

Известна-то известна, но долгое время этой темы никто не касался ни в литературе, ни в кино. Но время шло, наступало время тайному становиться явным, и вот уже стали появляться публикации, в которых шаг за шагом открывались всё новые и новые факты. Так, публицист Борис Алмазов в статье «Екатерина Великая – русская?», опубликованной в журнале «Тёмные аллеи», об отношениях Ивана Ивановича Бецкого и Иоганны-Елизаветы сообщил следующее:

«В начале 1729 года Ивана Бецкого срочно отзывают в Россию из Парижа, а 4 марта 1729 года у Иоганны-Елизаветы родилась девочка, получившая при крещении имя Софья-Фредерика-Августа».

Но, позвольте, почему 4 марта? Ведь всем известно, что София-Фредерика Ангальт-Цербстская – будущая императрица Екатерина Великая – родилась не 4 марта, а 21 апреля (по европейскому календарю 2 мая) того же 1729 года.

Этот вопрос интересовал и саму Екатерину. Став российской императрицей, она решила разобраться со своим истинным днём рождения, и по её поручению прусские историки, как сообщается далее в журнальной статье, «перерыли все штеттинские архивы в поисках материалов о жизни её родителей в этом городе и не нашли ничего, даже метрических записей о рождении Ангальт-Цербстской принцессы».

Борис Алмазов вполне резонно замечает:

«При немецком «орднунге» (порядке) такого не может быть, потому что не может быть никогда! Однако все материалы просто-напросто исчезли. Единственной причиной этого исчезновения историки посчитали тайну рождения принцессы и были правы…»

С какой целью изымаются те или иные документы, касающиеся времени рождения младенцев, рода не простого? Ответ ясен: скрыть истинную дату рождения, а с помощью сокрытия даты или её изменения увести подальше от того, кто же был настоящим отцом того или иного ребёнка. К примеру, дата рождения нашего знаменитого путешественника и, что менее известно, блистательного военного разведчика генерал-майора Николая Михайловича Пржевальского была изменена указом самого императора Николая I. В документах был поставлен вместо 1838-го 1839 год рождения. Это было необходимо для того, чтобы увести день рождения подальше от даты встречи цесаревича Александра Николаевича со смоленской красавицей Еленой Алексеевной Каретниковой, будущей матерью Пржевальского. А встреча эта произошла в Смоленске как раз за девять месяцев до рождения Николая Михайловича. Интересно также, что к книге, хранящейся в церкви села Лабкова, где была первичная запись по поводу рождения, доступ был ограничен специальным распоряжением, а подлинник этой метрической книги никогда, нигде и никому публично не был представлен.

Были причины скрывать истинную дату рождения дочери Иоганны-Елизаветы. Проскочила даже информация, что будущая императрица родилась семимесячной. Словом, что-то было не то – поздновато, видно, вернулась к мужу Иоганна-Елизавета после своего парижского романа с Иваном Бецким, и необходимо было как-то завуалировать то, что родила она дочку раньше срока, уточним, якобы раньше срока.

И ещё один интересный факт. Когда в 1745 году Софию-Фредерику Ангальт-Цербстскую привезла в Россию её мать Иоганна-Елизавета, именно Иван Иванович Бецкой был назначен императрицей состоять при герцогине-матери и дочери, причём дочери также и его. Он был при герцогине вплоть до её отъезда из России, а когда она в 1747 году была вынуждена уехать за границу, то он вышел в отставку и отправился в Париж.

С отцом будущей императрицы ясно. Но что же с сыном. Настал момент поговорить о наследнике престола, ради которого императрица Елизавета Петровна и затеяла женитьбу Петра Фёдоровича. Наследник, нужен был наследник, причём срочно, поскольку она уже поняла, что её племянник – Пётр Фёдорович – в государи России не годится.

И вот невеста выбрана, брак заключён. Но планы Елизаветы Петровны натолкнулись на совершенно неожиданное препятствие, связанное с состоянием здоровья великого князя и, как окончательно стало ясно, неспособностью его иметь детей. Пришлось принимать срочные меры. Какие же?

Екатерина Алексеевна вспоминала в 1774 году в «Чистосердечной исповеди», адресованной Потёмкину:

«Мария Чоглокова, видя, что через девять лет обстоятельства остались те же, каковы были до свадьбы, и быв от покойной Государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла иного к тому способа, как обеим сторонам сделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кои она на мысли имела; с одной стороны выбрали вдову Грот… а с другой – Сергея Салтыкова – и сего более по видимой его склонности и по уговору мамы, которую в том наставляла великая нужда и надобность».

Портрет цесаревича Петра Фёдоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны. Художник Г. Гроот

Многое открывает в тайне рождения наследника то, что рассказала Екатерина в своих записках:

«Между тем Чоглокова, вечно занятая своими излюбленными заботами о престолонаследии, однажды отвела меня в сторону и сказала:

– Послушайте, я должна поговорить с вами очень серьёзно.

Я, понятно, вся обратилась в слух; она с обычной своей манерой начала длинным разглагольствованием о привязанности своей к мужу, о своём благоразумии, о том, что нужно и чего не нужно для взаимной любви и для облегчения или отягощения уз супруга или супруги, а затем свернула на заявление, что бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правила.

Я дала ей высказать всё, что она хотела, не прерывая, и вовсе не ведая, куда она клонит, несколько изумлённая, и не зная, была ли это ловушка, которую она мне ставит, или она говорит искренно. Пока я внутренне так размышляла, она мне сказала:

– Вы увидите, как я люблю своё Отечество и насколько я искренна; я не сомневаюсь, чтобы вы кому-нибудь не отдали предпочтения: представляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Если не ошибаюсь, то последний.

На что я воскликнула:

– Нет, нет, отнюдь нет.

Тогда она мне сказала:

– Ну, если это не он, так другой, наверно.

На это я не возразила ни слова, и она продолжала:

– Вы увидите, что помехой вам буду не я.

Я притворилась наивной настолько, что она меня много раз бранила за это как в городе, так и в деревне, куда мы отправились после Пасхи».

То есть были предложены Нарышкин и Салтыков. Оба представители древних и знатных родов, опять-таки восходящих к Рюриковичам.

Случайность? Не думаю. Императрица Елизавета Петровна знала, что делает, или её деяния просто оказывались в русле Божьего Промысла по возвращению, пусть тайному, династии Рюриковичей, сплотивших и сделавших могучей державу Российскую.

И вот около полудня 20 октября 1854 года великая княгиня Екатерина Алексеевна родила мальчика.

«Как только его спеленали, – отметила она в своих «Записках…», – Императрица ввела своего духовника, который дал ребёнку имя Павла, после чего Императрица велела акушерке взять ребёнка и следовать за ней».

Здесь явно проявилось желание Елизаветы Петровны забрать под своё крыло и свою опеку того, кого она определила в свои преемники. Императрица была хорошо осведомлена о выходках великого князя, который в те дни пил беспробудно и лишь однажды заглянул к супруге, справился о здоровье и тут же удалился, заявив, что «не имеет времени оставаться».

Уж кто-кто, а он-то отлично понимал, что не имеет ни малейшего отношения к новорожденному. Екатерина в своих «Записках…» упомянула о реакции со стороны Петра Фёдоровича на рождение детей, именно детей, потому что позднее у неё родилась дочь, названная Елизаветой Петровной Анной, в честь двоюродной сестры Анны Иоанновны. Так вот великий князь заявил однажды:

«Бог знает, откуда моя жена берёт свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребёнок и должен ли я его принять на свой счёт».

«Лев Нарышкин прибежал ко мне, – писала Екатерина, – и передал мне эти слова прямо в пылу. Я, понятно, испугалась таких речей и сказала ему:

«Вы все ветреники; потребуйте от него клятвы, что он не спал со своею женою, и скажите, что если он даст эту клятву, то вы сообщите об этом Александру Шувалову, как великому инквизитору Империи».

Лев Нарышкин пошёл действительно к его императорскому высочеству и потребовал от него этой клятвы, на что получил в ответ: «Убирайтесь к чёрту и не говорите мне больше об этом».

Яснее не скажешь.

Что касается Анны, судя по времени появления на свет дочери Понятовского, она умерла в младенчестве. Ну а Павла, как уже говорилось, сразу забрала императрица, и Екатерине пришлось испытать, как она выразилась, «горькое материнство»:

«Со следующего дня (после родов) я начала чувствовать невыносимую ревматическую боль… и притом я схватила сильную лихорадку. Несмотря на это, на следующий день мне оказывали почти столько же внимания; я никого не видела, и никто не справлялся о моём здоровье… Я то и дело плакала и стонала в своей постели».

Даже на крестины маленького Павла Екатерину не пригласили.

«На шестой день были крестины моего сына; он уже чуть не умер от молочницы. Я могла узнавать о нём только украдкой, потому что спрашивать о его здоровье значило бы сомневаться в заботе, которую имела о нём Императрица, и это могло быть принято дурно. Она и без того взяла его в свою комнату, и, как только он кричал, она сама к нему подбегала и заботами его буквально душила…»

Вскоре после крестин Екатерине сообщили, что Сергей Салтыков был назначен отвезти известие о рождении Павла в Швецию. Этого и следовало ожидать. Держать при дворе такого свидетеля рождения наследника было бы опрометчиво. Вот когда Екатерина поняла, что привязалась к нему, а быть может, даже полюбила. Недаром, признаваясь в «Чистосердечной исповеди» о своих отношениях с Понятовским, она откровенно написала, что это произошло «после года и великой скорби». А тогда, после отъезда Сергея Салтыкова, призналась, что «зарылась больше, чем когда-либо, в свою постель, где я только и делала, что горевала».

Уже и крестины прошли, а мать ещё ни разу не видела сына. Но виновна ли она была в том? У неё не спрашивали, любит или не любит она жениха, когда вели под венец, более того, один из вельмож прямо и определённо сказал, что «государи не любят». То есть государи вершат браки по государственной необходимости. В то время считалось, что государи и члены правящей династии не всегда могут решать, как вести себя при дворе. Их действия также истолковывались государственной необходимостью. Императрица Елизавета Петровна полагала, что Павел не должен видеться с родителями, что его необходимо оградить от их влияния, тем более родительницей была, по сути, одна Екатерина.

Жестоко? А разве не жестоко то, что было сделано в отношении и вовсе безвинного младенца Иоанна Антоновича, упрятанного в крепость «по государственной необходимости»? И тут трудно что-то оспорить, ведь для укрепления государственной власти, для прекращения эпохи дворцовых переворотов действительно необходимо было скрыть от всякого рода авантюристов личность, которую можно было использовать как знамя для поднятия смуты. И тут уж было не до того, чтобы считаться с интересами этой личности. Можно спорить и о суровости тех мер, которые были приняты к человеку, не виновному в том, что судьба распорядилась с ним так, как распорядилась.

Наверное, мы не вправе судить императрицу Елизавету Петровну за её решение самой воспитать наследника престола. Ведь несомненно одно: думала она прежде всего не о себе, а о державе Российской и преследовала не какие-то свои узкокорыстные интересы, а действовала во имя интересов, как считала, всеобщих.

И всё же добрые чувства порою брали верх…

«Когда прошло 40 дней со времени моих родов… – вспоминала Екатерина, – сына моего принесли в мою комнату: это было в первый раз, что я его увидела после рождения. Я нашла его очень красивым, и его вид развеселил меня немного; но в ту же самую минуту, как молитвы были кончены, Императрица велела его унести и ушла…»

Интересны наблюдения иностранцев и оценки, сделанные ими по поводу происходящего при Российском императорском дворе. Прусский посланник доносил Фридриху II:

«Надобно полагать, что Великий Князь (Пётр Фёдорович. – Н.Ш.) никогда не будет царствовать в России; не говоря уже о его слабом здоровье, которое угрожает ему рановременною смертью… надобно признаться, что поведение его вовсе не способно привлечь сердца народа. Непонятно, как принц его лет может вести себя до такой степени ребячески. Некоторые думают, что он притворяется, но в таком случае он был бы мудрее Брута. К несчастью, он действует безо всякого притворства. Великая Княгиня ведёт себя совершенно иначе».