Текст книги "Дорога в Алатырь"

Глава вторая

Иван Николаевич с внуком в Алатырской Крестовоздвиженской церкви среди прихожан. Идет служба, и Ванька с любопытством озирается, слушает, впервые оказавшись в храме, с удивлением смотрит на серьезное торжественное лицо деда. Со стен на Ваньку строго взирают сумрачные лики святых, и ему становится не по себе.

Он наблюдает, как дед ставит свечку под образа, крестится, шепчет…

Иван Николаевич вспомнил про внука и, наклонившись к нему, сказал:

– Ты у нас тоже крещеный, Ваня. Перекрестись, как я учил тебя.

Внук не стал возражать и перекрестился, поклонившись образу Христа. На душе у него сразу стало легко и радостно, лицо просветлело.

Иван Николаевич удовлетворенно смотрел на своего смирного внука, стоящего рядом, и вспомнил вдруг, как когда-то давным-давно он вот так же стоял рядом со своей бабушкой в этой же церкви…

«Бабушка истово молилась перед иконой Божьей Матери, громко шепча молитвы, а Ванька чувствовал себя как дома в церкви, поскольку бабушка часто брала его с собой, невзирая на недовольство деда.

Поставив свечку под образа, она повела внука к алтарю для причастия.

Ванька стоял в очереди среди старушек и с любопытством рассматривал, как священник причащает подходивших к нему прихожан.

Настала их очередь с бабушкой. Вот она вкусила из рук священника часть плоти и крови сына божьего и подтолкнула вперед себя внука.

Проглотив ложку причастия, Ванька с удивлением почувствовал, что это тот самый кагор, который он пил на празднике еще в родительском доме, но тогда он стал пьяным, и ему было плохо после, а сейчас так вкусно, что он не выдержал и громко сказал бабушке:

– Бабуль, скажи батюшке, чтобы он дал мне еще одну ложку причастия.

– Тихо, ты што это надумал, негодник, – заругалась на него бабушка, смущенно оглядываясь, но священник лишь улыбнулся и одобрительно погладил Ваньку по голове, вручив ему еще одну просвирку в награду за смелость.

Не получив желаемого, разочарованный Ванька выбирался вслед за своей бабушкой из толпы, держась одной рукой за бабушкину руку, а в другой крепко сжимая просвирки…».

Под перезвон колоколов Иван Николаевич с внуком выходят из церкви, идут по улице, и вдруг Ванька увидел синицу:

– Дед, смотри, синичка!

– Верно, Ванюха, она самая, – Иван Николаевич с внуком смотрят, как синица вспорхнула с ветки и приземлилась почти рядом с ними.

Иван Николаевич присаживается на корточки, шепчет:

– Ах ты, пичужка, родная моя…

Откинув головку набок, синица настороженно поглядела на него и, едва он шевельнулся, перелетела на куст к своей стайке. Что может быть прекраснее стайки синиц? Может быть, стайка снегирей, хотя, вряд ли.

Поцвикав и повертев головками, синицы улетели…

Весенние радости

Прилипнув носом к стеклу, Ванька завороженно следил, как за окном у завалинки прыгала синичка: откинув головку набок, она настороженно поглядела на него и, едва он шевельнулся, улетела.

– Дед скоро с работы придет? – заныл Ванька с досады.

Только бабушка успела посмотреть на ходики, как громко стукнула сенная дверь и, громыхая сапожищами, на пороге появился дед.

– Примерь, – и он поставил возле внука новые кирзовые сапоги.

Глядя, как внук восторженно натягивает сапоги и нарочно громко топает, подражая ему, дед посмеивается, усаживаясь перекурить.

– Опять табачище достал, – недовольно ворчит бабушка. Дед не обращает внимания на это и, подняв палец, заставляет всех прислушаться:

– Глянь на улицу, мать, послушай.

Бабушка подходит к окну и, вслушиваясь, мелко крестится:

– Неужто лед тронулся? Слава те хосподи, дожили. Пост великий прошел, пасха на носу.

– Теперь веселее будет, – трескуче кашляет дед, окутанный клубами дыма. Пошарив по карманам, протягивает бабушке пачку купюр.

– Никак облигации, – удивилась она, – опять вместо зарплаты?

– Половина деньгами, – успокоил дед.

– На кой черт такая работа нужна, прости хосподи. Проживем и так.

– На нашу-то пенсию, да и не могу я без работы.

– Облигации на деньги поменять можно, – успокоил их всезнающий внук, форся по кухне в новых сапогах. – На улицу пустишь, бабань?

– Обменяют лет через двадцать, – скептически хмыкнул дед, – когда нас не будет. Вот ты, Ванюшка, и получишь. Пригодятся.

– Чево попусту лясы точить, – смирилась бабушка, – пора за стол обедать.

В сенях под верстаком жалобно хрюкал подросший поросенок.

– Замерз, Борьк? – Ванька приседу закутка на корточки.

– Есть просит, растет, – бабушка поставила перед поросенком полную миску помоев, и Борька стал уминать их: аппетит его был так велик, что он забрался копытцами в миску и опрокинул ее, визжа от нетерпения.

Ванька вскочил, отряхиваясь от брызг и спотыкаясь о прошмыгнувшую между ног кошку, которая, задрав хвост, помчалась по своим делам в сад.

– Поросенок ты, Борька, больше никто! Из-за тебя чуть Мурку нашу не раздавил, – раздосадованный Ванька вышел из сеней во двор, прислушиваясь, как бабушка чехвостит неугомонного поросенка.

– Допрыгался, скотина безрогая, бес, – ворчала она, наводя в закутке порядок и шлепая жалобно визжавшего поросенка по бокам…

Оглядев пустынный двор, Ванька направился в сад, плюхая сапогами по мокрому снегу и с удовольствием проваливаясь в него по колено.

– Теперь не замерзнешь, – он ободряюще похлопал рукой по влажному стволу дикарки и, ежась от попавших за шиворот холодных капель, глянул в окна на втором этаже: между нарядных занавесок мелькнула, как ему показалось, голова соседа, и Ванька отвернулся. Пошлепал обратно во двор.

Воображая себя едущим в автомобиле, он лихо выруливает к калитке, пулей вылетает в переулок и нос к носу сталкивается с соседом.

Оба замерли от неожиданности, настороженно глядя друг на друга.

– Я знаю, тебя Ванькой зовут, – засмеялся сосед, – а меня Вася. Приходи к нам, научу солдатиков из пластилина лепить.

Ванька молчит, подавленный потоком хлынувшего на него красноречия. Сосредоточенно подставив сапог, перегораживает путь ручью: вода скапливается у сапога и, обтекая его, торопливо бурлит дальше.

– Мать твоя не заругается? – в Ванькином голосе сквозит недоверие.

– Я ей говорил, что хочу позвать тебя в гости, она разрешила.

– А я тебе сад покажу, – смягчился Ванька. – Ты кем будешь, когда вырастешь взрослым?

– Ученым или астрономом, – засмущался Вася, тоже перегораживая путь ручью своим блестящим резиновым сапогом.

– А я трактористом, – Ванька оглянулся и, понизив голос, доверительно сообщил:

– На целину уеду. Давай вместе махнем хоть завтра.

– Туда маленьких не берут, – рассмеялся над его тайной Вася.

– Я все равно подвиг совершу! – осерчал на насмешника Ванька.

– Война давно кончилась, какие сейчас подвиги? Учиться надо.

Но Ваньке хотелось отличиться перед соседом, показать себя во всем блеске. Он увидел палку у забора и обрадовался:

– Посражаемся саблями! Что, слабо?

– У тебя есть сабли? – удивился Вася.

Ванька хватает палку и начинает неистово размахивать ею перед носом опешившего Васи:

– Защищайся! – кричит он в полном восторге.

Вася находит палку, и мальчишки яростно сражаются, как вдруг Ванькина «сабля» с треском ломается пополам, и возбужденный непривычной для него игрой Вася оглашает переулок радостным воплем:

– Ура, я победил врага!

Сопя от досады и неловкости перед соседом, Ванька отыскивает еще более здоровенную палку, чем прежде, но тут Вася не выдерживает напряжения поединка и капитулирует, бросая свою саблю в лужу.

– Мои родители в Чебоксарах работают, начальниками! – возобновляет словесный поединок Ванька, терзая калитку взад-вперед. – Осенью к ним обратно уеду, в школу там пойду, – но Васе явно неинтересна эта информация, и тогда Ванька выпаливает свой главный козырь:

– Мой папа танкистом на войне был, он сержант. Медаль «За отвагу» имеет. Ясно тебе?

– Подумаешь, – горделиво усмехнулся Вася, – мой папа полковник, и орденов с медалями у него целый иконостас!

Ванька озадаченно замер, было, но снова засиял:

– А мой дед революционер, он с Колчаком сражался и кулаков раскулачивал. Они его за это с колокольни сбросили, поэтому у деда спина болит.

Оба замолчали, исчерпав весомые аргументы для продолжения поединка.

– А ты знаешь, сколько на ракете до Марса лететь или до Луны? – настырничал Вася, не желая сдаваться, и торжествующе смотрел на растерявшегося Ваньку:

– Год до Марса и месяц до Луны! Понятно?

– Да пошел ты, – спасовал на сей раз Ванька и побежал домой. – Тоже мне, ученый нашелся, гастроном…

Ванька, нахохлившись, сидел на диване в передней и скучал.

– Воображала, – адресуя это определение взглядом в потолок, он прислушался: в сенях стучал молотком дед, недовольно хрюкал поросенок, и Ванька от нечего делать включил радио:

«В горком партии поступило еще сто заявлений от рабочих с просьбой послать их на работу в колхозы республики…», – вещал репродуктор, заинтересовав бабушку, выглянувшую из кухни.

«Повысился жизненный уровень трудящихся. Товарооборот за последние пять лет увеличился вдвое…», – голос диктора зазвенел от гордости, а бабушка заторопилась к иконам, чиркая спичками:

– Запамятовала, прости хосподи, – колеблющийся огонек лампадки осветил сумрачные лики святых в красном углу.

«Отвечая на призыв партии, многие наши земляки выехали на освоение целинных и залежных земель Казахстана и Сибири. Их доблестный труд помог стране…», – ахнув дверью так, что зазвенела посуда на полках, вошел радостный возбужденный дед.

– Мать, Борьку в сарай пора переводить, работать мешает. А у меня заказ срочный: рамы оконные, двери. Проживем, едрена корень.

«Вьется дорога длинная, здравствуй, земля целинная, здравствуй, простор широкий, весну и молодость встречай свою!..», – оглушительно громко запел репродуктор, регулируемый чуткой Ванькиной рукой.

– А ну, выключи немедля! – взбеленилась бабушка, – не видишь, лампада горит? Праздник божий, а он радиво слушать уселся.

– Вот уеду от вас на целину, будете знать, – обиженно прогундосил Ванька в наступившей тишине и, сделав рожу, показал иконам язык в отместку.

– И так день-деньской по хозяйству мотаешься, – жаловалась бабушка деду, – а тут еще это радиво: наговорят с три короба, а придешь в магазин, хоть шаром покати – одна водка.

– В ней самые витамины и есть, – хохотнул дед, покуривая у печи.

– Кому што, – вздохнула укоризненно бабушка, – к пасхе готовиться надо. Она выглянула в окно и прислушалась:

– Лед-то никак опять встал.

– Завтра тронется, – уверил ее дед, – спиной чую, разболелась, проклятая.

– Раньше, бывало, рано на пасху вставали, – бабушке приятно вспоминать прошлое. – Христосоваться по домам бегали, дружно жили, а теперь? Вон соседи-то новые уж больно горды, даже не здоровкаются. Идут себе и мимо глядят, не замечают.

– Гусь свинье не товарищ.

– Дед, расскажи про разинские пещеры, – Ванька уже рядом с дедом, – или про войну, ну расскажи…

– Ты ж на целину собрался, – усмехается дед, – аль раздумал?.. Помнишь, мать, как бомбили нас, когда десант у военного завода сбросили? Намяли им тогда бока наши нквдэшники…

– Завтра на базар с утра, полы помыть надо, стряпаться, работы у тебя полно. Дел невпроворот, а он, как маненький, – сокрушалась о своем бабушка.

– Бабаня, не мешай нам. Рассказывай, дедуля!

– Сбросили парашютистов у реки в поле, враз около пещер тех разинских, а оттуда до завода рукой подать… – Ванька с восторгом слушал деда, который, сам того не замечая, увлекся воспоминаниями.

Мальчишки торопливо сбегают по крутому узкому переулку к реке и едва успевают проскочить через узкоколейку: оглашая Подгорье звонким тенорком, тащит груженый лесом состав крикливый паровоз-кукушка.

Погромыхивают на стыках рельс платформы, дзинькают стекла в окнах домов, испуганно и злобно надрываются в подворотнях собаки.

Но вот состав исчезает за поворотом, и в наступившей тишине слышен глухой шум: по разбухшей реке сплошной лавиной идет лед. Мелкие льдины, шурша и сталкиваясь, суетятся у самого берега, большие проплывают мимо, оставляя за собой радующие глаз водные прогалины…

– Смотри, умора! – Вася восторженно хохочет, глядя на мечущуюся на льдине собаку. Увидев мальчишек, пес хрипло залаял, прося помощи.

– Дурак, это же наш Дружок, спасать надо! – Ванька подбегает к самой воде и хватается за мокрую тесину, прибившуюся к берегу:

– Помогай, давай мостик сделаем, – кричит он, и мальчишки подтаскивают тесину к воде, пытаясь перекинуть на льдину. Тяжелая длинная доска вырывается из рук, и Ванька проваливается по колено в ледяную купель.

– Утонешь! – испугался Вася, но Ванька упрямо борется с доской и, наконец, она нехотя утыкается в медленно плывущую льдину.

– Подымай! – орет он на приятеля, и вдвоем мальчишки с усилием закидывают конец доски на льдину.

– Дружок, беги сюда к нам! – кричат они в один голос, и собака в мгновение ока оказывается на берегу, громким лаем выражая благодарность.

Хлюпая промокшими сапогами, мальчишки понеслись домой…

Ванька с трудом стащил разбухшие сапоги и, оставляя на полу мокрые следы, протопал в переднюю. Он был доволен собой, все ему нипочем. Что бы сделать такое особенное? Он посмотрел на следы, и его осенило.

Бросившись на кухню, схватил ведро с водой и, не найдя тряпки, стащил с гвоздя старую бабушкину шаль. Окунув ее в ведро, слегка отжал и принялся мыть пол в передней, радостно улыбаясь:

– Вот бабаня удивится, скажет: «Умница ты моя разумница», – бормотал он и яростно возил шалью по полу…

Уткнувшись носом в свисающую со стола скатерть, замер:

– А что, если?.. – в его голове родилась новая блестящая мысль…

Пыхтя от усердия, Ванька старательно вырезал ножницами уголки по краям скатерти, смутно припоминая, что нечто подобное он уже делал когда-то в столице у родителей. Как красиво! Хлопнула сенная дверь, Ванька вскочил и, бросив ножницы, снова схватился за ведро…

Вошедшая бабушка ахнула, глядя на лужи:

– Это што такое? Хосподи, моя шаль! – кошелка с продуктами выпала из ее рук, и бабушка, торопливо отжав с шали воду, развернула ее, не веря своим глазам:

– Поганец ты этакий, что натворил?!

– Она же старая, – Ванька обиженно глядел на бабушку. Неужели она не понимает, как он старался? Кинув взгляд на скатерть, облегченно вздохнул: уж эту его работу она оценит по достоинству. И она оценила:

– Скатерть изрезал, – трагический шепот перешел в гневный крик:

– Да я тебя!.. – нервы у бабушки не выдержали и, схватив скалку, она ринулась на внука, охаживая, почему попало.

Ванька вцепился в скалку, и они принялись тянуть ее в разные стороны, топчась по лужам и не замечая вошедшего деда.

– Никак воюете? – хмыкнул дед, удивленно осматриваясь.

– Набедокурил как, антихрист окаянный! – чуть не плакала бабушка, разводя руками, скалка загромыхала по полу и укатилась под стол.

– Ты только глянь, – она схватила скатерть и затрясла перед дедом. Тот озадаченно почесал затылок, разглядывая внушительные прорехи:

– Ну и дела! Потрудился ты, внук, на славу…

– Я ему потружусь, – снова накинулась на внука бабушка, но Ванька был уже у деда за спиной и оттуда оскорбленно выкрикивал:

– Ничего ты не понимаешь, бабаня. Я же пол мыл, как лучше хотел.

– Платок спортил, скатерть изнахратил, – сокрушалась бабушка.

– Хосподи! За што такие напасти, за какие грехи? – взывала она к образам.

Ванька бросился на кухню и забился там под стол у самой стены. Это было его любимое место для обид и переживаний дома. И дед с бабушкой знали, что сидеть под столом он будет долго. А потому принялись каждый за свое дело: бабушка стала наводить порядок в комнатах, а дед пошел в сени к верстаку. Оставшаяся в одиночестве Мурка попила воды из блюдца и, позыркав на притихшего под столом Ваньку, ушла спать в подпечье.

Привычный уклад жизни был нарушен приходом нежданной гостьи: звякнула щеколда, и в сени вошла высокая старуха деревенского вида вся в черном. За спиной на веревке она держала связку корзин разных размеров.

– Бог в помощь, братушка, – поздоровалась она с дедом и прошла в дом. Дед молча кивнул родственнице, не особо обрадовавшись ее приходу, и продолжил строгать длинный брусок с еще большим рвением.

– Нюра пришла, проходи, раздевайся, – обрадовалась приходу старухи бабушка и поспешила навстречу. Старуха сгрузила корзинки в угол, повесила черный пиджак на гвоздь, сняла с себя черную шаль и оказалась черноволосой с темным лицом моложавой еще женщиной.

Перекрестившись на иконы, она скупо улыбнулась и погладила по голове появившегося из-под стола Ваньку. От нее исходила какая-то необыкновенная теплота и душевность, располагавшая к себе окружающих.

Порывшись в сумке, она извлекла из нее большой пряник и сунула Ваньке:

– Кушай детка, кушай.

С пряником в руке Ванька подбежал к корзинкам и стал с интересом разглядывать их, хватая за ручки и ставя в ряд. В одной из корзинок он обнаружил лапти, удивлению его не было границ.

– Нравятся лапоточки-то? Хошь и тебе сплету, детка? – радовалась его интересу баба Нюра, протягивая ему еще и конфету, – накось гостинец.

Ванька схватил конфету и убежал в сад, забыв про спасибо.

– Все никак к нам не привыкнет, по родителям скучает, – сообщила бабушка, проводив взглядом пробежавшего мимо окон внука. Отряхиваясь на ходу от стружек, вошел дед, и бабушка захлопотала по хозяйству:

– Чай будем пить, ты присаживайся, Нюра, в ногах правды нет. Расскажи нам, как там в Явлеях-то жизнь протекает? Как родственники, как Митрий, брат? Редко видимся, чать не чужие, скучаем по своим.

– И то правда, хотя пешком-то далеко до вас будет, ноги так и гудят, – расположилась возле стола Нюра, поглядывая на хозяев, – с базара иду, плохо корзинки берут, а про лапти и говорить нечего. Кому они нужны в городе?..

Пожаловалась она на свое житье-бытье для порядка и продолжила:

– Живем пока. Чай, знаете, какой он, Митя. Все такой же большой, говорливый, непоседа: шагат, тока бела бородища развеватца по ветру. Прям, вылитый бог Саваоф. Привет, грит, от меня Ване с Дуней передай. Помню ее, сестрицу-душеньку, и люблю по-прежнему…

Разливая чай по чашкам, бабушка умиротворенно внимала новостям, кивая головой, и даже дед заинтересованно прислушивался к беседе, поглядывая на родственницу потеплевшим взглядом…

Присев на корточки и прислонившись спиной к яблоне, Ванька огляделся: снег осел, кое-где уже показалась земля с прошлогодней травой, яблони и вишни стояли, словно живые, помолодевшие. Сад пробуждался от зимней спячки: чирикали воробьи, громко каркали вороны.

Ванька посмотрел на окна своей квартиры и нахмурился:

– Как снег растает, и уеду отсюда! – окончательно решил он и замечтался…

Вот он в своем матросском костюме, с двумя огромными чемоданами в руках, точь-в-точь как у Васькиных родителей, поднимается по переулку, не обращая внимания на слезные просьбы деда с бабушкой остаться и не покидать их, болезных.

Все глуше сзади их горькие стенания, и вот он на вокзале.

Привстав на цыпочки, покупает в кассе билет, игнорируя взрослых, обступивших необыкновенного пассажира.

– Какие у мальчика чемоданы, наверное, он спортсмен, – изумляются все вокруг. Один здоровый дядя попытался поднять их – никак.

Ванька легко подхватывает чемоданы и спешит на перрон к поезду.

… Довольно улыбаясь, Ванька вскакивает и, вцепившись в одну из нижних ветвей, подтягивается на руках. Ветка ломается, и он падает наземь. Что он наделал? Ведь он сломал ветку дикарки!

Огорченный попытался, было, приладить ее на старое место, но тщетно. Тогда он погладил яблоню: «Я нечаянно, тебе больно?».

Яблоня молчала и, виновато вздохнув, Ванька побрел к дому…

В переулке Вася сооружал запруду, и он бросился помогать ему: сложенная из земли и камней плотина перегородила путь ручью, но вода быстро прорывает укрепления и бурлит дальше, как ни в чем не бывало.

Мальчишки бросаются к месту аварии и ликвидируют прорыв, но ненадолго. Васе надоело возиться с запрудой:

– Пойдем к нам, поиграем?

– Потом как-нибудь, – Ваньке некогда, он усердно заделывает новую брешь, не желая сдаваться перед стихией.

– Эй, пацанва! – из соседнего проулка, ведущего в Сандулеи, к ним спешит Симак с самодельным пароходиком в руках. – Видали? Братан сделал!

Он гордо оглядел восхищенных приятелей и торжественно опустил пароходик в ручей: тот словно сорвался с цепи и помчался вниз по переулку к реке, мальчишки с восторженными воплями ринулись следом, надеясь, что он доберется до широко разлившейся Суры и пустится в далекое опасное плавание между льдин по большой воде…

Ванька не любил умываться по утрам: осторожно смочив холодной водой из умывальника лицо, стал рьяно утираться полотенцем.

– Правильно, внук. Нечего зря умываться, а то кожу с лица сотрешь, – подшучивал над ним дед, трескуче кашляя после очередной затяжки и поглядывая на недовольную с утра бабушку.

– Ну, чему внука учишь? Умываться надо, как следует, по утрам и вечерам, – бабушка снова подвела Ваньку к умывальнику и умыла его с мылом, невзирая на сопротивление.

– Так все равно в баню пойдем, зачем воду зря переводить? – резонно возразил дед. Он достал специальный банный чемоданчик, и бабушка уложила в него чистое белье, полотенца, мочалки и мыло.

– Чайку сначала попейте, – она с любовью смотрела на своих мужчин, торопливо завтракающих блинцами с чайком, затем проследила, чтобы они ничего не забыли и проводила их до порога: путь в баню был неблизок.

И вот внук с дедом идут по центральной улице города. Ванька старается не отставать от широко шагающего деда, успевая при этом смотреть по сторонам и вести с ним взрослый разговор:

– Дед, я больше в баню с бабушкой не пойду.

– А што так? – посмеивается дед.

– Ну, их, – передернуло Ваньку, – там одни толстые тетеньки да малыши. Мы с тобой ходить будем, ладно? Я ведь уже взрослый пацан, надо мной и так смеются.

– Ладно, договорились, – поддерживает взрослый разговор дедушка. – Больше не будут смеяться. А если што, бей по зубам первым, не раздумывай. Тогда уж точно им не до смеха будет.

– Скоро мы придем? – уважительно посмотрел Ванька на грозного деда.

– А вон, видишь трубу над зданием? Это и есть баня, пошли быстрее, не отставай, – и дед с внуком прибавили шаг…

Ванька стоял рядом с дедом и смотрел, как вода шпарит из кранов, быстро наполняя шайки. Вот дед подхватил свою шайку и ошпарил кипятком лавку в целях дезинфекции, после чего Ванька сел и огляделся: вокруг мылись взрослые мужики, ребята и даже пацаны вроде него.

Дед притащил две шайки с водой, и они принялись за дело: сначала дед намылил внуку голову мылом и потер ему спину мочалкой, затем окатил его водой с головы до ног. Пока внук приходил в себя, он тоже вымыл голову и, поглядев на разомлевшего Ваньку, приказал:

– Ну-ка, внучок, потри мне спину как следует.

Ванька рьяно тер мочалкой дедову большую спину, пока не уморился.

Дед встал и опрокинул на себя шайку воды. Потом они пошли в парилку: впереди дед с шайкой и березовым веником под мышкой, за ним шлепал внук.

Ванька с опаской шагнул вслед за дедом в белесое жаркое марево и задохнулся с непривычки, глотая огненный воздух широко открытым ртом, но убежать постеснялся – стыдно перед дедом. Он присел на корточки и разглядел сидящих на лавках мужиков. А вот и его дед, на самом верху.

– Што, дядя Ваня, внука привел? – поинтересовался у деда знакомый ему мужик и, взяв Ваньку за руку, помог пристроиться на нижней лавке.

– Пусть обвыкает, дело полезное для здоровья, – дед привычно охаживал себя веником, расположившись на верхней лавке под самым потолком.

Ванька попробовал, было, сунуться к нему поближе, но тут же снова скатился вниз, отдуваясь: наверху находиться для него было невыносимо.

Под смех развеселившихся парильщиков он ретировался из парилки в зал, который показался ему просторным и прохладным.

Сидя на лавке, он дождался деда, и они наконец-то подались в предбанник, где было уже почти холодно. Ванька облегченно вздохнул, вытираясь полотенцем и лениво облачаясь в одежды…

Возле стойки буфета дед тянул пиво из большой кружки, а Ванька пил лимонад из стакана, он был таким вкусным и прохладным, что на душе у него стало легко и покойно. Как хорошо ходить с дедом в баню, не то, что с бабушкой. Он с благодарностью посмотрел на своего дедушку и спросил:

– Дед, а когда мы еще пойдем с тобой в баню?

– Што, понравилось? Да, мужики моются обстоятельно, с паром, а в женском отделении одна суета, верно, внук?

Ванька утвердительно кивнул головой, смакуя остатки лимонада в стакане и поглядывая с любопытством по сторонам…

Ощетинившаяся пушками крепость отражает штурм неприятеля: приставляя к стенам лестницы из прутиков, солдаты упорно лезут вверх, падают, рассекаемые на части иголками, стреляют пушки дымными головками спичек, идет настоящая война. Грохот сражения достигает своего апогея, и тут к мальчишкам входит взволнованная Васькина мать.

– Уж не деретесь ли? – она подозрительно оглядывает Ваньку.

– Не видишь разве, в пластилин играем, – досадует сын, приостанавливая бой и дожидаясь, когда она удалится…

– Вы к пасхе готовитесь? – Ванька удовлетворен игрой, еще бы: разгромлена такая крепость, везде лежат штабеля убитых.

– Пасха – религиозный праздник, – с любопытством смотрит на него удивленный Вася. – Вот первого мая на демонстрацию пойдем.

– Пасха – народный праздник, – упрямо возражает Ванька. – Дед разрешил яйца красить и кулич печь, а ведь он революционер.

– Хочешь в телескоп посмотреть? – меняет тему тактичный Вася, ловко налаживая прибор. Ванька приник к окуляру, но ничего не увидел и разочаровался в астрономии окончательно.

– Пойдешь завтра со мной? – неожиданно спросил он, сделав таинственное лицо и оглядываясь на дверь, за которой слышались тяжелые шаги.

– Куда это? – удивился заинтригованный Вася.

– Потом скажу. Я рано постучусь, не проспи. Ну, мне домой пора.

– Подожди, мама чаем нас угостит.

– У нас, чай, свой самовар имеется, – с достоинством ответил Ванька, направляясь к выходу. – До вас тут Витька жил, – вздохнул он, оглядывая квартиру. – Настоящий друг был, в Москве сейчас живет.

Оскорбленный в своих чувствах новый друг захлопнул за ним дверь, а Ваньке расхотелось домой, и он подошел к остаткам размытой запруды.

По переулку смело бежали веселые девочки-старшеклассницы:

– Какой хороший мальчик, – засмеялась одна из них и погладила его по голове. Ваньке это очень не понравилось. Он увернулся из-под руки и, сердито взглянув снизу вверх на хохотушку, забежал во двор.

– Это наш новый сосед, – пояснила смуглая черноокая красавица, остановившись у дома напротив. Она ласково улыбнулась Ваньке, но тот уже был на крыльце и с его высоты гордо и презрительно смотрел на них сверху вниз: глупые девчонки, считают его маленьким, когда он большой.

Старшеклассницы рассмеялись, и он отвернулся, сохраняя достоинство…

Подождав, пока они не разошлись по домам, Ванька снова выскочил в переулок и увидел, как вниз осторожно спускалась старуха грозного вида, ведя на поводу двух шустрых пацанов.

Заметив, что они нарочно захлопали сапогами по грязи, она, не мудрствуя лукаво, отвесила им по мощной затрещине, и они вынуждены были снова чинно идти рядом с ней. Завидев Ваньку, пацаны с любопытством уставились на него своими нахальными глазенками.

Хмуро поглядев на Ваньку, старуха спросила басом:

– Дед с бабушкой дома?

Ванька молча кивнул, заранее опасаясь сердитой старухи: а вдруг она и ему врежет по уху на всякий случай, для профилактики.

– Ну, чево скукожились? – напустилась старуха на пацанов. – Это ваш брательник троюродный, Иван. Поиграйтесь пока во дворе с ним, а я к родне зайду. Тока гляди у меня, не удумайте безобразить.

Старуха зашла в дом, а пацаны тут же стали бить по грязи сапогами так, чтобы брызги летели на Ваньку, испытующе поглядывая на него при этом: не полезет ли он к ним драться, и уж тогда они покажут себя.

– Хотите, я вам нашего Борьку покажу? – не обратил внимания на вызов родственников Ванька и подвел их к сараю. Приникнув к щелям в двери, мальчишки с интересом стали разглядывать боровка, который отвечал им взаимностью, громко и дружелюбно хрюкая на весь двор.

– Живем, как мухи, – закряхтел дед, опускаясь на скамеечку. – Нынче жив, а завтра, глядишь, на мазарки отнесут. Жалко Матвеича, правильный был мужик, – дед потянулся спиной и поморщился, – болит, проклятая, ети ее в капалку. Не отпускает…

– Курить бросай, – отозвалась бабушка, латающая у стола одежду. – Настя-то после похорон с лица спала, к дочери переехала в город, – она безуспешно пыталась вдеть нитку в иголку. – Не вижу без очков, кляча старая.

– Давай я вдену, – Ванька ловко вдел нитку в тонкое игольное ушко и подбежал к деду, – дед, на мазарки – это на кладбище, да?

Дедушка молча пускал дым в отдушину…

– Правильный говоришь, был, – продолжила разговор бабушка, – а кто партбилет в горкоме на стол бросил? Это счас полегше дышать стало, а тогда? Чуть не упекли, куда Макар телят не гонял, по старости отделался.

– Балаболишь, чего не знаешь, сорока, – осерчал дед. – Пенсию ему начислили курам на смех, а стаж поболе моего. Да што говорить без толку…

В наступившем молчании было слышно, как мерно тикают ходики.

– Займут квартеру-то ихнюю оглоеды какие-нибудь, тогда што?..

– Ништо, где наша не пропадала…

– Дед, у меня усы выросли, потрогай! – вскинулся Ванька, удивленно пощипывая себя за верхнюю губу. – Помнишь, чего обещал?

Дед провел пальцем по гладкой губе внука и, усмехнувшись, протянул ему цигарку:

– На, курни, и впрямь растут.

Обрадованный Ванька жадно затянулся: слезы посыпались из глаз, он задохнулся, закашлялся и, пошатнувшись, сел рядом с дедом.

– Чему внука учишь? – рассердилась не на шутку бабушка.

– Ништо, – усмехается дед в усы, – зато опосля не будет курить. На, еще попробуй, – но Ванька не выдержал испытания и с позором ретировался.

– Ноги ноют, к непогоде, видать, – вздохнула бабушка, и в это время лампочка под потолком мигнула и погасла. В наступившей темноте было слышно, как дед чиркнул спичкой, и кухня озарилась тусклым светом к неописуемой Ванькиной радости.

Бабушка зажгла керосиновую лампу, и сразу стало гораздо светлее.

– Будем сумерничать, как прежде бывало, – она посмотрела на внука, с интересом разглядывающего лампу, и улыбнулась:

– Ванюшк, загадку вам с дедом задам, слушайте: «Стоит мост на семь верст, на мосту дуб, на дубу цвет во весь белый свет». Кто первый отгадает?

– Бабань, ты, как маленькая, – засмеялся внук, видя ее нетерпение.

– Ни в жисть не отгадаете, – не обиделась бабушка. – То великий пост и пасха. – Она поставила на стол миску, полную крашеных яиц, кулич, полюбовалась и подошла к самовару – чайку надо вскипятить.

Дед взял косырь и стал щепать лучину из березового полена:

– Утресь в огород ходил, земля подсыхает, скоро копать. Вон, помощник какой у нас растет, – он собрал лучину и протянул Ваньке, лукаво усмехаясь: