Текст книги "Дорога в Алатырь"

– Вы не имеете права так разговаривать, я заслуженный офицер, подполковник, – вскипятился и Васькин отец. – Я этого так не оставлю!

– У тебя, как я погляжу, целых два чина – дурак да дурачина!

– Безобразие! – загремела на весь огород Васькина мать. – Они еще и оскорбляют. Как миленькие потеснитесь…

Панькина мать схватила свои ведра и вместе с сыном спешно ушла от греха подальше, хотя ее так и подмывало вмешаться в скандал.

– Хосподи, было бы из-за чего ссориться, – укоризненно заохала бабушка. – Двадцать лет с соседями мирно жили, душа в душу, всем хватало. Делите, ежели так вам приспичило.

– Пусть поработают сперва, – не отступал дед, провожая взглядом удалявшуюся семейку. – Я старый партизан, нас криком не испугаешь. Ванюшка, шабаш, – махнул он рукой и пошел домой вслед за бабушкой.

– Сейчас, руки сполосну, – Ванька присел на корточки у колодца и потянулся к воде, ноги его скользнули по раскисшей земле, и он вниз головой нырнул в узкий колодец, не успев вскрикнуть…

А от дома бежал Васька. Вот он уже у колодца и, схватив друга за дергающиеся ноги, вытянул наверх. Весь мокрый, дрожа от озноба и пережитого ужаса, Ванька вместе со своим спасителем побрел к дому…

– Батюшки-святы, что с тобой? – бабушка без сил осела на табурет.

– Я смотрю из окна, а он бух в колодец, одни пятки торчат. Ну, я тогда побежал и вытащил его, – обстоятельно объяснил Васька.

– Болезный мой, в родном огороде чуть не утоп, – запричитала бабушка, обнимая внука. – А ты, старый хрыч, зачем мальца одного оставил?

Расстроенный дед озадаченно развел руками.

– Васеньке спасибо, спас друга, – бабушка ласково погладила Ваську по голове, – ты заходи к нам почаще, не стесняйся.

– Извините, мне домой пора, – спохватился Васька и ушел.

– Стары мы стали, рази уследишь за ним? Пущай родители приезжают да дома живут, – ворчала бабушка по привычке, усаживая переодевшегося внука за стол. – Счас чайку попьем и баиньки. Завтра в город пойдем к деду в столярку за стружками да опилками. Может, обрезков каких наберем, все для зимы пригодится, чать никаких денег на дрова-то не напасешься…

Панькина мать привязала козу к колышку и выпустила из своего сарая кур:

– Цып-цып, – она ловко схватила зазевавшуюся курицу и понесла к крыльцу, около которого замерли в ожидании мальчишки.

Схватив топор, отрубила ей голову прямо на ступеньке; голова отскочила в траву, мигая, а сама курица промчалась несколько шагов по двору и завалилась на бок, трепыхая крыльями.

Панькина мать подняла ее за лапы и понесла в дом. Панька за ней.

Ванька растерянно огляделся и, схватив палку, подбежал к козе, настороженно смотревшей на него злыми глазами; размахивая палкой, он стал дразнить ее, и коза заметалась на веревке, пронзительно блея.

– Ванька, брось сейчас же! – запыхавшаяся бабушка схватила озорника за руку, и в это время из двери выскочила Панькина мать:

– Тетя Дуся, у нее же молока не будет! – заорала она возмущенно.

– Ах ты, поганец этакий, – бабушка сердито потащила внука в калитку, – пошто безобразишь, перед соседями позоришь на старости лет?

– А зачем она курице голову отрубила? – упирался Ванька. Бабушка в недоумении остановилась:

– Жаль стало? Ты же мясо ешь.

– Больше никогда не буду.

– Эх ты, аника-воин, привыкай к жизни, то ли еще увидишь…

Поднявшись в гору, они вышли на улицу. Мимо прогромыхала деревянными бортами старая полуторка, окутав их пыльным облаком.

Бабушка заботливо стряхнула пыль с матросского костюма, из которого явно вырос Ванька, и увидела бредущую навстречу нищенку:

– Здравствуй Поленька, как здоровьице? – она достала из кошелки кусок пирога и подала ей.

– Жива пока, – обрадовалась подношению нищенка. – Вот спасибо, так пирожка с утра хотелось. Уважила старуху, бог тебя в беде не оставит, он видит добрых людей-то, – и бормоча про себя, она побрела дальше.

– Почему она побирается, бабань?

– Жизнь тяжкая сложилась: муж, дети в войну погибли, вот и тронулась умом, – сочувствовала бабушка, – шатается по городу, места себе не находит, все их ищет. И фамилия у нее Шатина, чудно…

Они прошли мимо витрины магазина, в которой отразилась бабушкина сгорбленная фигура, смешно размахивающая руками, следом гордо проплыла Ванькина, стройная и неотразимая…

– И мне нищенствовать довелось, – продолжила разговор бабушка, – с тех пор ноги и болят, застудила. Хлебнула горя, не дай бог никому такого.

– Ты просила милостыню? – возмутился внук.

– Родители-то мои, царствие им небесное, померли перед революцией, вот и пришлось скитаться, горе мыкать, пока дедушка твой не встретил меня. Он и пожалел сиротинку, в жены взял. Я ведь тогда совсем молоденькая была, на двадцать годков млаже Иван Яковлича…

– Бабуля, а баба Груня тебе кто? – вспомнил вдруг Ванька.

– Невестка, – усмехнулась бабушка, – жена моего брата Митрия. Давно его не видела, в Явлеях проживает, в районе, стало быть, – пояснила она внуку. – Чать не ближний свет, да и старый совсем стал. Ему, поди, за восемьдесят стукнуло, где уж тут разъезжать по белу свету.

– А Славка с Юркой мне братья?

– Троюродные, родня. Их матери, Лида с Аннушкой, племянницами мне доводятся, твои тетки. Што, повидать охота? Придут как-нибудь…

– А баба Груня как треснет их по затылку, когда они по переулку к нам спускались. Почему она такая плохая, злая, как волк?

– Жизнь тяжелую прожила, да и характерец у нее, не приведи господь.

Неподалеку от магазина с витринами сидел широколицый сапожник-китаец, призывно размахивая щетками.

– Садись, обувка чистить надо, мал мало. Грязный нельзя таскать! – зазывно улыбался веселый китаец, приглашая к себе прохожих.

Ванька смущенно покосился на свои босые ноги и гордо отвернулся.

– Бабуска! Внуку ботинки давай покупай, босой нельзя ходить, – не отставал китаец, улыбаясь бабушке с внуком узкими щелками глаз и похотливо оглядывая бабушку.

Ванька вконец рассердился. Как может этот наглый китаец так смотреть на его старенькую бабушку. Он схватил бабушку за руку и потащил прочь от противного китайца, хихикающего им вслед.

Они вошли во двор большого здания и подошли к деревянному бараку с открытыми настежь воротами…

Внутри строения грохотали станки. Увидев деда, Ванька бросился к нему и, споткнувшись, растянулся на полу. Скрывая боль, подбежал.

– Ух, ты, сколько всего, – забыв обо всем на свете, он восхищенно разглядывал инструменты у деда на верстаке.

– Нравится? – одобрительно хмыкнул дед, – помоги вон бабушке.

И Ванька стал помогать ей запихивать в большой дерюжный мешок стружки, обрезки досок, брусков, упрашивая:

– Можно, я с дедом останусь, бабуленька?

– Пусть остается, – разрешил дед, – я пригляжу, не боись.

– Как вчерась у колодца? – ворчливо напомнила бабушка, но перечить не посмела. Взвалив на плечо мешок, строго посмотрела на внука и ушла, а дед протянул Ваньке ножовку и брусок:

– На, попили пока, и я поработаю. Лады?

– Дядя Вань, сегодня получка, не забыл чай? – подмигнул деду веселый парень, подтаскивая к соседнему верстаку длинные доски…

– Мы с ребятами к пещерам пойдем клад искать, – хвастался внук, стараясь шагать в ногу с дедом, тот одобрил:

– А што, слетайте. И то дело.

– Дед, там бабушка наша молится? – показал Ванька на церковь неподалеку.

– Раньше молилась, – дед остановился закурить, – музей это теперь об истории города, всего края. Помнишь, я рассказывал тебе?

– А там что? – теперь Ванькино внимание привлекла стройка.

– Завод воздвигают. Вот вырастешь, работать на нем будешь.

– Я подвиг хочу совершить, только не знаю какой. Война-то давно кончилась, – Ванька с надеждой посмотрел на деда: может быть, он подскажет?

– Работать надо добросовестно, жить честно, это и есть подвиг.

Ванька недоверчиво ухмыльнулся, но спорить не стал.

Мимо них по дороге промчалась ватага полупьяных безногих инвалидов на тележках. Возглавлял движение бравый ражий инвалид в видавшей виды солдатской форме. На груди его бренчали медали и ордена.

За ними поспешали инвалиды на ходу, то есть с одной ногой на костылях, в протезах и безрукие. Те спокойно шагали позади.

– Куда это они, дед, кто они?

– Инвалиды войны. К винному спешат. Сегодня же зарплата у рабочих. Гулять будут, – глаза деда жалостливо посуровели.

– Разве можно инвалидам вино пить?

– Им можно. Это они от обиды, от безысходности. Да што там говорить зря, – дед безнадежно махнул рукой. – Тут и с двумя ногами не знаешь, как прожить. Тудыттвою растуды, ети их в дышло…

Дед с внуком какое-то время прошли молча, думая каждый о своем.

– На этой площади я бабушку твою когда-то встретил, – глаза деда потеплели, – смотрю, идет себе…

– Как Поля Шатина?

– Получше, да и помоложе была, – усмехнулся дед. – Ну и шутник ты, Ванька, как я погляжу. Пойдем, заглянем, раз разговор зашел, – и он повел внука к церкви-музею.

– А бабушка где теперь молится, там, где мы с ней были?

– Да. Храм их божий там, у базара, – махнул дед рукой куда-то назад, и они подошли к двери с вывеской: «Алатырский краеведческий музей».

– Санитарный день, – прочитал дед после того, как несколько раз рванул запертую дверь. – Посмотрели, называется, екарный бабай, пошли отсюда. – И он решительно зашагал к ларьку, возле которого толпились мужики…

– Ну-ка, Варя, сто пятьдесят да с прицепом, – мигнул он румяной буфетчице.

– Морячок-то внук твой, Иван Яковлич? – кивнул на Ваньку пожилой лысый мужик, сдувая с кружки пену.

Дед опрокинул стакан под усы и кивнул, тоже сдувая пену со своей кружки.

– Хочешь? – мужик протянул Ваньке кружку, и тот стал браво хлебать горькое пиво, стараясь не ударить лицом в грязь перед мужиками.

– Будет, – оттолкнул кружку дед, хмуря брови, – мал еще. Негоже, Степаныч, – укорил он лысого мужика, тот рассмеялся:

– Пусть привыкает, пригодится в будущем.

– Безобразие! – пробасила проходившая мимо Васькина мать.

– Свово учи, – откликнулся дед, глядя на торчащие из ее сумки белые головки, и понимающе ухмыльнувшись.

Немного в стороне гомонили прибывшие еще раньше них инвалиды. Время от времени кто-то из мужиков у ларька протягивал им то кружку пива, то стакан с водкой, и тогда инвалиды оживали – пьяные, горластые, дикие и жалкие одновременно, потерянные.

– Алеша, ты чо сегодня, не в духе, али не в форме? – обратился к бравому безногому инвалиду в тележке один из мужиков.

– Попробуй-ка ты так покататься изо дня в день, – выступил в поддержку инвалида другой мужик, – посмотрю я на тебя через недельку, в какой ты форме будешь, гусь лапчатый.

Все вокруг, включая инвалида, засмеялись.

– Лексей! Уважь обчество, исполни концерт. Уж мы не обидим, – громко попросили из толпы.

– Конешно, не обидим, не сумлевайся! – оживились вокруг, с интересом обращая взоры на инвалида, – просим, Алеша! Давай-давай, не кобенься!

– А может, он устал сегодня, не в силах? Чо пристали к человеку?

– А ты помалкивай! Тебя не спросили…

Алексей-Алеша обвел взглядом снизу вверх толпу ожидавших его решения мужиков, и мутота в его глазах сменилась озорными огоньками.

Все поняли, что концерт будет.

– Тихо вы, угомонись пока! – настала та тишина, какая только возможна у винного ларька в день получки.

Алексей-Алеша прикрыл глаза, сосредотачиваясь, затем приподнялся в тележке своим могучим торсом, насколько возможно, уперся мосластыми ручищами в деревянные ручки-колодки и, оттопырив зад, громко и четко пропердел гимн Советского Союза: целый куплет да с припевом.

Иссякнув, откинулся назад, отдыхая.

Мужики почтительно прослушали концерт, затем один из них поднес артисту полный до краев граненый стакан водки, другой – кружку пива.

Все с уважением проследили, как он аккуратно выцедил водку и осушил кружку пива. После этого зааплодировали.

– Спасибо, Алеша, уважил, так уважил! – умилился один мужичок.

– Сроду такого не слыхивал! – изумился другой, помордастей.

– А мы иногда слухаем, – похвалился третий, ражий.

– В день аванса и получки! – вокруг захохотали. В руках у инвалидов появились новые кружки с пивом, стаканы с водкой…

Отсмеявшись, дед попрощался с мужиками, взял Ваньку за руку, и они, пошатываясь, пошли домой. Ванька оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на необыкновенного инвалида Алешу и увидел, как тот уже пьяный в лоскуты размахивал руками, кричал что-то, затем вывалился из тележки в грязь и захрапел на всю Старо-Базарную площадь…

В голове у Ваньки шумело, он глупо ухмылялся и, подражая деду, тоже шаркал ногами и лихо сплевывал, засунув руки в карманы. Споткнувшись, осерчал, как дед:

– Тудыттвою растуды, екарный бабай!

Дед покосился на него и, затоптав цигарку сапогом, пошел ровнее. Ванька с сожалением посмотрел на раздавленный окурок и представил, что затягивается цигаркой, как дед. Получалось у него неплохо…

По двору разносилось Борькино чавканье. Ванька утер пот и с силой потянул пилу на себя – от себя, стараясь не осрамиться перед дедом.

– Не рви пилу, плавно тяни, – усмехнулся дед, и они стали пилить. Наконец, чурбак упал в траву рядом с козлами, а дед с внуком принялись за следующий. Но Ванькины руки уже еле двигаются, держась за ручку.

Из сарая вышла бабушка с пустым ведром из-под помоев.

– Ну, што, пьяницы, утомились?

– Отдохни пока, в сад сбегай, – пожалел дед запарившегося внука, и бабушка заступила на Ванькино место. Пила в их руках послушна и проворна, она весело звенит и поет, роняя в траву желтые опилки, и Ванька невольно залюбовался, глядя, как они неторопливо и ладно пилят дрова.

Затем его внимание переключилось на сарай с Борькой…

– И не стыдно тебе, напоил мальца, сраму-то от соседей, хоть на улицу не выходи, – втихомолку корила бабушка деда.

– Хватит, лесопилка на дому! – в сердцах бросает пилу дед и устало выпрямляется, – што-то нехорошо мне нынче.

– Еще бы! – тоже злится бабушка, складывая чурбаки в кучу. – Осень на носу, а дел непочатый край: дрова на зиму заготовить, огород убрать, картошку в подпол ссыпать – не перечесть…

– Здравствуйте, – вежливо улыбнулся Васькин отец, выходя из дома.

– Чего это он, как лис? – удивился дед, принимаясь колоть чурбаки.

Бабушка промолчала, укладывая поленья у сарая в ровную поленницу…

В калитку вошел, столкнувшись с Васькиным отцом и покачиваясь, расхристанный вдрызг сосед. Широко улыбаясь, он расхлябанной походкой направляется прямиком к бабушке с дедом.

– Еще Саньку этого черти несут, прости хосподи, – бормочет бабушка. – Ты уж не обижай его. Пьяница и есть пьяница, што с него взять.

– Ништо, – хмурится дед, бросая топор. – Пойду в дом, перекурю…

– Иван Яковлевич! Куда ж ты, постой, поговорить надо! – дед захлопывает дверь перед самым Санькиным носом, но тот не обижается.

Разглядев деда в окне, он принимает воинственную позу и, согнув жилистую руку в локте, показывает свои худосочные мускулы, дразнит деда:

– Видишь, Яковлевич, силушку богатырскую? Я старый бурлак, двадцать лет лямку тянул, понял ты или нет? Эх, жисть наша пропащая!..

Дед курит у окна, терпит. Ваньке стало скучно, и он убежал в сад, пропустив самое интересное и страшное.

Сосед совсем разошелся, стараясь привлечь внимание деда. Он был обижен и раздосадован, потому и не увидел, как дед выбежал из кухни.

– Зарублю! В бога, в крест, в мать твою… – выскакивает дед из сеней, хватая топор, но хвастуна и след простыл: Санька мчится вверх по переулку, зная крутой дедушкин нрав, а вдогонку ему бухает об калитку топор.

Встревоженные собаки бросились облаивать беглеца из-за заборов.

– Ох, хосподи! Богохульник, чево творишь? Еще угробишь Саньку-то, грех на душу, рази можно? – стенает бабушка, забыв о дровах.

– Ништо, одним дураком меньше будет, – успокаивается дед. Отыскав топор в траве, снова принимается колоть чурбаки…

– Бабуля, дедуля, волк идет! – из переулка к ним бежит вездесущий перепуганный внук, заполонюнно оглядываясь, будто и впрямь его преследуют.

– Какой волк? – недоумевает бабушка, выронив из рук поленья.

Завидев входившую в калитку бабу Груню с внуками, дед усмехнулся:

– А вон идет, не видишь разве? Ну и внук, метко окрестил твою родню.

– Бог в помощь вам, работнички, – пробасила баба Груня, оглядывая поленницу хмурым взором. – Дровишки на зиму заготовляете?

– Куды ж деваться-то, надо, пока тепло, – дипломатично ответствовала бабушка, тоже не особо обрадовавшись нежданным гостям.

– Подите вон с братцем побегайте, нечево тут со взрослыми околачиваться, кому говорю? – прикрикнула баба Груня на своих внуков, и они послушно отбежали в сторону, переключив свое внимание на Ваньку.

– Сейчас керосинку разожгу, чайник поставлю, – засуетилась бабушка, – чайку попьем, передохнем малость. Пошли в дом, Груня.

Дед присел на чурбак перекурить, а мальчишки понеслись в сад по своим неотложным делам…

Остановившись на тропинке возле Васькиного огорода, Ванька показал братьям необычные для их мест помидоры, желтеющие и краснеющие во множестве на больших помидорных кустах с подпорками.

– Дамские пальчики называются, – сообщил он доверительно, и мальчишкам страсть как захотелось отведать этих пальчиков.

Оглядевшись вокруг, они осторожно пробрались на чужой огород и стали жадно обрывать помидоры, тут же пробуя их на вкус: помидоры как помидоры, ничего особенного, кроме продолговатой формы, в отличие от обычных, круглых, привычных для глаза.

– Так себе, у нас лучше. Бычье сердце называются, большие и сладкие, не то, что эти пальчики, – Славка пренебрежительно скривился и отбросил надкусанный овощ в кусты. Юрка тоже, Ванька последовал примеру братьев.

Мальчишки стали выбираться назад, лавируя среди кустов.

– А ну, марш отсюда! Кто вам позволил по чужим огородам шастать? – заорала Васькина мать, внезапно появившись на тропинке.

Любители приключений рванули через огороды, подальше от грозной тетки, напугавшей их до смерти…

Сад буйно разросся, заматерел, налился яблоками и грушами, спелые вишни сами просятся в рот, и Ванька рвет и ест их вприкуску с хлебом.

Наткнувшись на веревку, он удивился: веревка разделяла сад, преграждая путь на чужую половину, где стоял Васька и тоже лакомился вишнями, снисходительно поглядывая в сторону друга.

– Зачем повесили? – рванул, было, веревку Ванька, не тут-то было.

– Папа сказал, для порядка: это ваше, а это наше, – пояснил Васька еще более снисходительно и потянулся к ветке, усыпанной ягодами. Потеряв равновесие, тоже ухватился за веревку…

– Это наша ветка! – сердито заорал Ванька. – Не видишь разве?

Васька посмотрел и, убедившись, что дерево, с которого спускалась на их территорию ветка, стоит на Ванькиной половине, отпустил ветку.

– Мама говорила, как ты с дедом водку пьянствовал, – хихикнул он.

– Дед после получки выпил, а твои родители каждый день за забор держатся, когда по переулку спускаются, – не остался в долгу и Ванька.

– Скучно им. Мы в большом городе раньше жили, а здесь…

– Ну и проваливайте отсюда, раз вам скуплю, – разъярился вконец Ванька и схватился за палку. Друзья настороженно замерли, готовые к схватке, но тут над ними заворчало, разом потемнело, и крупные тяжелые капли застучали по листьям, голове, спине, разгулявшийся ветер ворвался в сад, и Васька не выдержал, с позором ретировался…

Ванька отбросил палку и, отыскав конец веревки, развязал узел и забросил ее в кусты подальше. Над головой сверкнула молния, воздух раскололи оглушительные раскаты грома, и только теперь пошел сильный ливень.

Удовлетворенно оглядевшись, Ванька побежал домой и ворвался в сени, где стояла бабушка и набожно крестилась при вспышках молний:

– Свят-свят, с нами крестная сила, спаси и помилуй, царица небесная. Промок-то как, – заволновалась она, – так и заболеть можно.

– Бабань, а Васькин отец веревку в саду протянул, сад наш разделил, – торопился рассказать Ванька, – а я ее оборвал и выбросил.

– Хосподи, как бы опять скандалу не получилось, – забеспокоилась бабушка. – Деду не говори, осерчает. Прихворнул он, лежит, – она выглянула на улицу, – прошел дождик, как в сказке стало, благодать…

Туча погромыхивала уже далеко за лесом, вокруг сиял посвежевший сад, огороды, запели примолкнувшие, было, птицы. И снова могучая симфония природы захватила Ваньку и понесла, словно на крыльях. Шлепая по лужам, он промчался в сад и стал носиться вокруг дикарки…

Опустившись на корточки, разгреб мокрую траву и обнаружил кипучую жизнь: вот кузнечик испуганно скакнул в сторону и застрекотал, муравьи карабкаются по стебелькам, пестрый солдатик мчится, не разбирая дороги.

Ванька поднял голову и сквозь листья яблони увидел бездонное небо…

Подбежавший Дружок лизнул его в щеку, и Ванька вскочил, радостно улыбаясь. Неподалеку стоял Васька и примирительно поглядывал на него.

– Ты не думай, я просил папу, чтобы он веревку не вешал, разве он послушает, – Васька виновато потупил свою белобрысую голову.

– Да выбросил я ее, – сознался Ванька и весело засмеялся, глядя на опрокинутое лицо друга. – Побежали купаться?..

Друзья выскочили к реке уже вместе с Панькой, пронеслись по песчаной косе и бросились в воду под оглушительный лай Дружка, который тоже решил искупаться и, медленно войдя в воду, поплыл к мальчишкам, судорожно перебирая лапами и прижав уши к голове.

Откуда ни возьмись, появились слепни и яростно налетели на них.

– Ныряй! – Ванька свечкой ушел на глубину, за ним остальные…

Слепни покружились над пустынной водой и разочарованно улетели. Тут же, словно мячики, выскочили на поверхность мальчишьи головы, наблюдая за улепетывающей во всю прыть собакой, которая неслась от слепней к переулку. Вот она благополучно скрылась под их одобрительные крики.

– Смотри сюда! – Ванька снова нырнул и через мгновение вынырнул, показывая друзьям черный донный песок, – со дна достал.

– И я достану, – ныряет Васька, а Панька нерешительно суетится у берега и, якобы замерзнув, выходит из воды, громко стуча зубами и сотрясаясь…

Полюбовавшись аккуратно уложенной возле сарая поленницей дров, дед проверил поросенка в сарае и собрался, было, уходить, но тут в переулке показался сосед-пьяница, обрадовавшийся деду во дворе.

На сей раз он был трезвый и выглядел смущенным. Подойдя к забору, обозрел для приличия новоиспеченную поленницу и окликнул деда:

– Здорово, дядя Вань! Ты тово, не серчай, опять черт попутал. Набрался сверх меры. Дак ведь с кем не бывает, верно?

– Ништо, – усмехнулся дед миролюбиво, – бывает. Мужик ты работящий, факт, хвастун только, балабол.

Удовлетворенный беседой, сосед пошел дальше, а дед побрел к завалинке перекурить. В переулке показались мальчишки, бегущие домой. Они явно перекупались и потому быстро разбежались по домам.

Ванька подбежал к деду:

– Дед, ты чего в валенках? Лето ведь на дворе. Он удивленно смотрит на деда, сидящего на завалинке перед домом.

– Старый стал, кровь не греет, вот ноги и мерзнут.

Из сеней выглянула бабушка тут как тут:

– Может, врача вызвать, отец?

– Оклемаюсь, – дед с трудом встал и, шаркая валенками, вошел в сени, прошел мимо своего любимого верстака, не останавливаясь, и едва перешагнул порог кухни, весь запыхавшись…

– Помру скоро, мать, – он присел у стола и задумчиво смотрел в окно, – тяжело тебе одной придется…

– И чего удумал, – бабушка торопливо утерла слезы концами платка.

– Жить грустно, а умирать тошно, – невесело усмехнулся дед. Против обыкновения он не курил и тихо сидел у окна, словно гость.

– Давайте-ка ужинать, – оправилась от волнения бабушка.

– Не хочу, – буркнул Ванька и побрел в спальню.

– Не захворал ли? – всполошилась бабушка, трогая у него лоб, – так и есть, горишь весь, батюшки. Один помирать собрался, другой заболел, прям беда с вами, мужиками. Ложись-ка, милок, – укутала она внука одеялом, – вот и хорошо, вот и ладно. Чайку согреть?

Ванька молчал, закрыв глаза и проваливаясь куда-то в небытие…

– Нехорошо тебе, – склонилась над ним бабушка, – прими таблетку.

Ванька морщится, запивая таблетку водой, и вновь дурманящие волны охватывают его и несут куда-то все быстрее и быстрее…

«Хулиган! Вот я вас палкой, помидоры наши обрывать удумали? Воры, разбойники проклятые! Ты зачем нашу веревку оборвал?! – вопила разъяренная Васькина мамаша, больно хватая Ваньку за ухо. – Вот я вас с дедом в милицию, пьяницы несчастные!

«Дед выздоровеет, он вам покажет кузькину мать! – огрызался Ванька, с трудом вырываясь из ее цепких ручищ.

«Это мы посмотрим, кто кого, – ярилась злобная фурия, – воров да хулиганов в школу не принимают. И родители твои никогда к вам не приедут!..».

… В волнении Ванька проснулся, озираясь вокруг и прислушиваясь: «От курева ты хвораешь, старый, бросать пора», – доносился с кухни ворчливый бабушкин голос, внушая, дед согласно кашлял в ответ, чиркая спичками, и Ванька успокоенно улыбнулся.

«А вдруг, пока я болею, ребята к пещерам уплывут без меня?» – мелькнула тревожная мысль, и он приподнялся, было, в кровати, но слабость окутывала его всего, словно ватой, и он снова лег, стал смотреть в окно, где сквозь листву проглядывало вечернее предзакатное небо…