Текст книги "Злачное место"

– Говорит, что надо подежурить. Бабушка… – Она быстро оглянулась на бабульку, дремавшую на кровати, и перешла на еле слышный шепот: – Бабушка, он говорит, запросто обернуться может, так, говорит, практику мне надо приобретать, как обращаться с такими. Ну… и вообще…

– А чего с ней?

– Собака куснула. Бродячая, – многозначительно добавила она. Артем с Иваном понимающе кивнули – одинокие бродячие собаки были о-очень большой редкостью в этом мире: живые – они быстро сбивались в стаи, понимая, что так уцелеть гораздо проще. Если одинокая – значит, либо с цепи не так давно сорвалась и пока еще к стае не прибилась, либо… Артем посмотрел на бабушку уже с профессиональным интересом, а потом на пистолет, лежавший рядом с девчонкой. Это, значит, она и Сикоку, если что. Нет, сложная все же профессия – врач.

Пока они с Иваном поднимались на второй этаж больницы, он спросил его:

– А чего, ей обязательно дежурить? Что, мужиков-санитаров мало?

– А, это у Васильича пунктик такой: он считает, что настоящий доктор должен все сам уметь – хоть капельницу поставить, хоть упокоить. Он говорит, что, по его мнению, раньше в институтах лягух резали не столько для того, чтобы физиологические какие-то опыты подтвердить, сколько для того, чтобы, ну живодерскость некую приобрести. А без нее, говорит, в медицине никуда – иногда, говорит, больно людям делать надо, причем хорошим, а не злодеям каким-нибудь. Правильно, я считаю, учит.

Они зашли в кабинет на втором этаже с надписью «Ординаторская» на двери. Артем решил, что большая комната когда-то, наверное, предназначалась для нескольких человек, а сейчас вон один этот Васильич хозяйничает.

Крысолов и Старый сидели в кожаных креслах возле стола. Перед ними стояла большая непочатая бутылка с коричневой жидкостью и непонятной надписью на этикетке, несколько узких рюмок. Самого хозяина в кабинете не было.

– Он сейчас придет, только Банана на аппарат ИВЛ[3]3
  Аппарат искусственной вентиляции легких.


[Закрыть] посадит, – «просветил» Артема Старый. Артем кивнул, в голове его возникла картина, как Банана без сознания сажают на какой-то аппарат типа сепаратора, что у них дома был. Он оттуда безвольно сползает, Васильевич этот в синем халате вновь и вновь пытается его на него посадить, а изо рта Банана торчит дурацкая трубка… Нет, наверное, так не бывает. А может, бывает? Вот и поговори после этого с девчонкой этой, Варькой, – сущим олухом будешь выглядеть.

Они прождали еще добрых минут тридцать. Старый рассказал, что врач этот, Дмитрий Васильевич, с ним когда-то работал. «Калека» он, мол, его. Так что это, выходит, Старый его так? За что же, интересно? И вроде тот на Старого не обижается, рад даже.

Наконец дверь открылась, хромая, зашел Васильевич.

– Ну вроде нормально пока – тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Давление держит, зрачки, по-моему, сузились немного. Посмотрим, что будет через сутки хотя бы. В общем-то выскребались у меня такие. Максим ваш тоже ничего. Если все нормально будет – через пару дней можно будет трубку удалять, трахеостома сама закроется. Посипит, правда, некоторое время и пошепчет, но как закроется окошко – и разговаривать сможет. Кима берут на операцию, сформируют нормальную культю, но, конечно, он теперь не боец.

Артем силился понять, о ком этот доктор говорит и что там с Куском и Сикокой, пока не сообразил, что это они ж и есть! Строго тут у них, кликухи не катят… И вот их как зовут, оказывается, только недавно думал.

– Я Киму проводниковую анестезию выполнил, на операции за ним Варька последит, ей полезно будет, если что – меня позовет. Ну что – за встречу?.. Кстати, Артем, тебя так зовут? Подсаживайся ближе, попробуй настоящий «Реми Мартен» – довольно редкая нынче штука, мне тут как раз подогнали…

– …Так вот, ты тогда уехал на учебу, неделей раньше, а у нас все и началось. Помню, на дежурство заступил – первого и привезли, часов в одиннадцать утра. С поезда сняли. Типа психоз, допился до галюников, ехал в купе и всю ночь пил. Под утро вроде заснул, а потом проснулся и давай кусаться. Там в соседней купешке спортсмены-дзюдоисты ехали, на соревнование, так скрутили его. А тут как раз наша станция. «Скорую» по рации вызвали, выгрузили «психа», а сами дальше покатили, ой, боюсь я, недалеко… в нашем районе, впрочем, поезда не разбивались, так что, может, и доехал он до очередной станции. Привез вагоны с шустерами… Спортсмены еще удивлялись, вот, мол, какая у психов к боли нечувствительность – ему болевой прием сам чемпион Европы проводит, а тому хоть бы хны, знай, грызет руку. Ну что, его к нам – вы, типа, хоть утихомирьте, а потом мы его в дурку отправим. Светку помнишь? Ну беленькая такая, ты еще к ней клинья бил? Ага, приходит, плачет, говорит, ее тоже куснул, пока она ему реланиум колола. Четыре ампулы, говорит, зафигачила – и по хрен. Ну раз реланиум не берет, давай тиопентал. Колем, он повязанный, глаза лютые, точно – куснуть норовит, мы смеемся, придурки, уворачиваемся. Полграмма ввели, грамм – не берет. Что за хрень? Я давление мерю – ноль! Ну блин, передозировали, давление уронил, вон, аж серый какой – мы давай ему гормоны, дофамин струйно – живет, мечется, а давление не поднимается. Я за пульс – нету. Тут уже что-то екнуло: с таким пульсом, вернее, без него так не бушуют. А все равно – надо же лечить. Ну и лечим – льем растворы. Я ему даже подключичку ухитрился поставить – зря только, дурак, санитарку погубил: она, пока я ему в вену лазил, голову ему отворачивала, он ее и цапнул. Ладно, прификсировали его, санитарке перекисью ранку промыли, смотрим на нашего «психа» – удивляемся: вот что водка с людями делает.

Тут звонок со «Скорой» – со Светкой плохо. Жаловалась, говорят, на тошноту, блеванула. А сейчас легла что-то и не дышит вроде. Пока мы с чемоданом прискакали – ожила Светка, водилу своего грызть начала. То есть опять же никто не сообразил, что ожила она, хотя мысль об эпидемии уже тогда возникла: свиной грипп там, куриный, атипичная пневмония и прочая лабуда, что нам на конференциях впаривали… Оттащили мы Светку – я уже стерегся, чтобы не куснула она меня, и других предупредил. Повязали – бах: водитель задергался – она ж ему в шею вгрызлась. Хоть и не в артерию, а все равно быстро получилось. После того как Светкин водитель встал и на нас пошел, дураков ловить еще и этого больше не нашлось, все ломанулись кто куда.

И фельдшера, и санитары, и водители. Он, слава богу, не на меня навелся, побрел за кем-то еще, кто ему поаппетитнее показался. Я в реанимацию: «Где санитарка???» – кричу. Та выходит – нормальная вроде. «Что чувствуешь?» – спрашиваю. «Да нормально все. Палец немного болел, а теперь и перестал как будто». – «Не тошнит, не рвет?» – «Да ну нет». На всякий случай изолировали ее. Я в администрацию: «Так, мол, и так, эпидемия. Чего? А хрен знает… Сумасшествия… панику не поднимать… быть готовым к поступлению – ясно, пошел готовиться. Прихожу – первым делом: как санитарка? Нормально! Может, думаю, я пургу зря поднял? Хрен вам: тут и повалило – пошли поступать первые укушенные. Я-то спустился попробовал командовать, типа, этих немедленно изолировать, так сопровождающие же орут: «Ты что, коновал, охренел совсем, ему же хреново совсем, он же сейчас умрет совсем!!!» Вот как про «умрет» сказали, у меня в мозгах и щелкнуло, а тут и первые оборачиваться стали.

В момент двух-трех сцапали, горло им перекусили. Кровища – ты же знаешь, как из сонной артерии в потолок струя хлещет. – Помнишь того типа, которому топором шею перерубили? Ну короче, полный абзац. В обморок некоторые попадали – ясно, первыми и сожраны были. Главное, машины подъезжают и подъезжают, все выбегают – и в холл, к веселью присоединяются. Паника, а новоприбывшие думают, что так и надо. Ну теракт, типа, произошел, вот и суматоха, пока разберутся – их уже и сгрызли. Моментально в холле от мертвяков не протолкнуться стало. Я, честно скажу, не геройствовал ни разу, сразу, как первые оживать начали, и рванул подальше. Попробовал, правда, организовать эвакуацию ходячих больных через запасные пути, так народ же больной, и на голову – в первую очередь: «А куда вы нас, а мне вещи из гардероба забрать надо, а что там за шум… Зина, сходи глянь…» Мертвяки к тому времени пошли подниматься по лестницам… Короче, через полчаса больницы не стало…

– Надо было двери запирать, баррикадироваться, – задумчиво сказал Крысолов, вертя в руках пустую рюмку.

– Задним умом все крепки, – отмахнулся Старый. – Я таких историй уж сколько слышал – и как под копирку… А и не было у нас в больнице дверей с ключами: не подводная лодка с герметичными отсеками. А главное – не готовы мы были к такому. Я именно о врачах говорю, больничных причем.

– Во-во, – кивнул Дмитрий. От выпитого коньяка шрамы на его лице налились багровым огнем. – Все же думаешь – а чем помочь можно, а кого спасти. Причем работаешь по законам мирного времени: спасать наиболее тяжелых. Вот как, в одну минуту, все перевернуть и моментально определить – этот ходячий, его спасти можно, хоть ему и шестьдесят, а этот, хоть ему и двадцать, – обречен, потому как на вытяжке лежит, с переломом бедра. Этого и в военно-полевой хирургии не было. Да и с баррикадами – кардиология, правда, забаррикадировалась – только для того, чтобы у них там у инфарктника рецидив случился, и он их без помех переловил, забаррикадированных. Один только и вырвался, чтобы нам в реанимацию прибежать и рассказать.

Ладно, я к своим девчатам, рассказываю, что Хрень какая-то приключилась. Людей кусают, потом они умирают, потом оживают – и тоже всех кусают. Типа бешенства в тяжелой форме. А девки мои сразу поверили, что так может быть. Ну кто в реанимации работал, тот знает, что, даже если этого не может быть, в медицине это бывает. Тем более что у нас мертвые и в самом деле оживали, еще и раньше. Ну отделение наше ты же помнишь: оно в крыле на отшибе было, из коридора выходишь – и лестница рядом, пожарного выхода, алкаши там любили водку пить, режим нарушать. Пока упыри хирургию жрали, у нас минут двадцать было, тут и кардиологический подбежал, глаза сумасшедшие, рассказал, как у них там получилось. Спрашиваю: «А этого, кто обратился, тоже укусили?» Нет, точно нет, он последние три дня у него перед глазами все время был, потому как на соседней койке лежал. Значит, все умершие оживают? Кино? Фантастика? Уэллс тоже атомную бомбу в фантастическом романе описал, за много лет до Хиросимы.

Короче, говорю, собираемся и с вещами на выход. У нас тогда трое лежало – сахарник с кетоацидозом на фоне здоровенного фурункула, мужик пожилой с прободной, после операции резекции желудка. И черепно-мозговой – на аппарате, кома – три балла по Глазго. Сахарник поднялся, мужик, скрипя зубами, тоже. Мы его наркотой накачали – он и пошел, хоть и с трубками из живота, рассованными по карманам, а черепника… – Дмитрий замолчал, залпом опрокинул рюмку в рот, проглотил и продолжил: – Оставили мы его там. Одно утешение – что он без сознания был, когда те пришли. Ну куда мы его могли бы потащить, если ему искусственная вентиляция нужна, кислород и все такое? Мысль была – отключить его вовсе, так вовремя сообразили, что тут же мы и получим зомбака в своих рядах. Если бы я тогда знал, что их в башку можно упокоить, – клянусь, добил бы, тем более что для этого мне и оружия бы не понадобилось – снял бы повязки да ткнул пальцем посильнее в трепанационное отверстие – там черепной кости и так не было.

– Может, он и так упокоенный был, еще до того? – предположил Старый.

– Нет, ты меня не успокаивай, – помотал головой Дмитрий. – Если бы у него мозг погиб или даже кора, он бы уже у нас восстал, когда только «психа» с поезда привезли. А он тихо лежал, рефлексы только отдельные проявлялись. Но судя по тому, что он не перекинулся, шансы выжить после травмы у него были. А мы – оставили его там… Когда уходили, глянул в изолятор, куда мы санитарку поместили. Смотрю, уже стоит возле холодильника и свежезамороженную плазму из пакета грызет, будто мороженое ест. Я последний уходил, типа капитан, – невесело ухмыльнулся он, – к тому времени первые мертвяки к нам уже ломиться начинали. Чуяли, заразы, что тут живые. Дверь мы, конечно, закрыли – так что толку? Либо мертвяки протолкали дверь – что им этот долбаный турецкий пластик? – либо санитарка морфировала – там еще и кровь в пакетах была, не только плазма, либо черепник сам умер – без лечения очень даже вероятная вещь… Все понимаю, а до сих пор перед глазами стоит: как уходим мы, а он там на кровати лежать остается…

– И все равно надо было попытаться забаррикадироваться, может, продержались бы. – Крысолов посмотрел прямо в глаза Дмитрию.

Тот попробовал выдержать взгляд, но отвел глаза.

– Да знаю я… Очканул, чего там говорить. Можно было бы завалить дверь, затихариться в палате и не попадаться на глаза санитарке в изоляторе. Вряд ли она на донорской крови больше чем шустером стала бы. Можно было бы ментам позвонить – так-то они разбежались все, а глядишь, зная, что в больнице живые остались, и приехали бы нас спасти, может, и не перекинулся бы тот черепник… – Непонятно было, то ли он оправдывается, то ли обвиняет себя.

За столом повисло неловкое молчание, которое прервал Старый:

– Ладно, что было, то уже прошло. Ты, Крыс, еще то учти, что человек мог бы нам с тобой об этом не говорить, а вместо этого рассказать, как он в одиночку толпу зомбей скальпелем порезал и ушел, трех раненых на себе вынося. А я еще и то знаю, что ни один суд тебя не накажет за врачебную ту же ошибку больше, чем ты сам себя накажешь. Ты-то сам, когда оружием разжился, – жестко сказал Старый, – поспешил ли в больницу, чтобы беспомощным помочь, ну или проверить хотя бы, не остался ли кто забаррикадированный в реанимации или еще где, или стал смотреть, где чего полезного бесхозного лежит? Вояки с оружием, долг которых людей защищать и умирать, между прочим, если потребуется, разбежались, и мы все это восприняли нормально – типа, у них же семьи, а вот если доктор ушел – как так! Его же профессия – самая гуманная! Я это еще по той, добайдовой жизни помню – станет плохо кому на улице, реанимацию проводить надо, кругом куча народу стоит и возмущается: где эта «скорая», где эти медики!.. А кругом ведь водители стоят, каждый из которых, сдавая на права, обязался, получая их, оказывать первую медицинскую помощь, и в том числе и реанимацию проводить в случае необходимости. В чем и подписался, когда пластиковую карточку ему вручили… Давай лучше всех помянем, кто тогда пропал… – и первый поднял рюмку, не чокаясь.

– …Вышли из больницы сзади – там никого, – продолжил Дмитрий. – Я в общем-то подумал: если такая хрень у нас творится, что же тогда дальше делается? Вспомнил тот поезд, спортсменов тех укушенных – мне аж нехорошо стало. Прикинул, что парень тот из Москвы ехал, а значит, там где-то уже заразился, – совсем мне заплохело. Главное, непонятно, что дальше делать, куда идти, куда больных вести. В другую больницу – так не было у нас другой, сам же знаешь, а и была бы – там точно такой же ужас творился бы, что и у нас. На случай чрезвычайных ситуаций, помнится, отрабатывали сценарий, так там везде первым пунктом: «…Оповестить сотрудников и прибыть к месту работы…» Попробовали в милицию-полицию позвонить – нет ответа, чеэсникам – все на выезде. Девчонки мои на меня смотрят преданно, ждут, что я цэу им сейчас раздавать начну. Давай осторожно к выходу пробираться. Подошли за угол, заглянули – перед больницей ходячее кладбище.

Кто стоит, кто так ходит, а с этажей – еще кричат. Тут кто-то с третьего маханул, бедолага, ноги поломал, на него сразу вся толпа навелась, пошли его жрать. Ну а от двора отвлеклись. Там машин много стояло, некоторые с открытыми дверями даже. Думаю, раз люди торопились, может, и ключи кто оставил. Рванул я туда, предупредил только, чтобы, как только подъеду – если подъеду, – были наготове внутрь прыгать. К первой подбежал – нет ничего, ко второй – тоже. Только в третьей, «аудюхе», торчали. Так вот и выбрались. Отъехали подальше, стали, решаем, что делать. На улице уже мертвяки вполне ничего себе стайками ходят. Медсестер у меня две было, обе замужние. Бездетные, но, может, так и лучше. Одну мы мужу на руки передали, у собственного дома, попрощались, поехали ко второй – дома никого, подождали – только упырей заинтересовали. Одна она побоялась оставаться, решили выезжать из города. Съездили мы, правда, еще к ментам – никого. К чеэсникам – вот там были… полдвора мертвяков в униформе, видно, с вызова приехали. Пока ездили туда-сюда, мужик мой, после резекции, начал на живот жаловаться – дескать, дует. Помацал я ему – похоже, перитонит нарастает. Видимо, свежие швы «пустили». По-правильному – на повторную операцию надо. А где ее сделать и кому? Я с собой, когда уходил, кой-чего по мелочи набросал в пакет – ну антибиотиков, чего покруче, анальгетиков. Шприцов-катетеров там. Чего остается – давай снова ему наркотики колоть, цефепим ввел. Понимаю, конечно, что ерунда это все, а делать что-то надо. Только смотрю – ему хреновее и хреновее. Он понял все, шепчет, доктор, высади меня, а то я умру, и вас всех заражу. Уколи еще раз наркоты – и я пойду, подальше забьюсь в какой-нибудь подвал, пока силы есть, чтобы не покусать потом никого. Он и до того лежал не шибко-то стабильный. А после того, как день с нами поерзал, совсем худо ему, вижу, стало: нос заострился, губы синие. И пульс уже нитевидный. Посмотрели мы все на него, сказали «спасибо» и «прощай»… Всадил я ему морфина, он по улице и побрел. Видел – точно, дошел до дома и в подвал начал спускаться…

…Артем, конечно, алкоголь уже пробовал, но в общем-то не очень много и часто, так что те пара рюмок, что он выпил вместе с командой, довольно сильно закружили ему голову. Сказалось, наверное, и напряжение всего дня, и голодный желудок, да и просто физическая усталость. А вот эти – что Старый, что Крысолов, что этот Дмитрий – только что разговорчивее стали да чуть громче обычного говорят, и непохоже, что спать им хочется, вот как ему сейчас. Тем не менее рассказ калечного доктора был интересным – в общем-то, до того про первые дни Беды в большом, тысяч на пятьдесят, наверное, а то и больше, городе не сильно он и слышал, из первых-то уст. Так, пошли говорить, что вот эпидемия, мертвые оживают. Потом и у них были случаи, потом мамка заболела… но только сейчас он вдруг как-то четко стал понимать, – какой большой был этот мир до Беды, и как же жутко было, когда весь он – теплый, живой – превратился в пахнущий мертвечиной вперемешку с ацетоном склеп… Как люди вели себя… Серегу-торгаша послушать, так у него вроде так все ладно складывалось: знай себе мародерь, где что плохо лежит. Он, говорил, сразу оружием разжился, и неплохо все у него вышло… А ничего, кстати, такого уж вкусного в этом самом коньяке и нет…

– …Двинулись, значит, на выезд из города. По пути решили жену «сердечника» только забрать. А у «сахарника», как и у меня, никого не было. Хотели продуктов купить, так фиг вам! В Москве да Питере, говорили, магазины и на третий день Хрени этой еще работали, а у нас и в первый все позакрывалось еще до обеда: город-то небольшой, сразу все на пяту рванули, что характерно, правда, и не грабили в первый день. Ну и мы не решились. Только до Черняховского добрались, притормозили по привычке перед «лежачим полицейским» – чуть ли не под колеса два мента с пистолетами, в стекло стволами тычут. Один летеха, второй сержант, молодые оба. Я, грешным делом, подумал, что машину отбирать будут, – ни фига. Они, оказывается, там эвакуировали детский сад, с Гоголя, и одна дворняжка куснула их напарницу, тоже лейтенанта. Собачонку они стрельнули сразу – я, кстати, только и узнал тогда, что у зомбаков ранения в голову – смертельные, – а вот напарнице их все хреновее. Уже и сознание потеряла, но еще дышит. Их сослуживцы высадили, вместе с ней, в кафешку занесли, помнишь, «Весна» стояла там? Ну стекляшка такая?.. А сами дальше укатили детей увозить. Так вот, сержант остроглазый оттуда меня в машине приметил – дэпээсник, сразу видно, и меня напрягли на предмет спасения жизни их коллеге. (Артем услышал знакомое слово и опять удивился: сколько у них там калек было – и в больнице, и в милиции.) Говорю, без толку это все – помрет она, мы уже таких видели, – не понимают. Ты, говорит, доктор, клятву давал – давай спасай.

– Гиппократ, по-моему, про зомбаков ничего не писал, – заметил Старый, – вот про любовные утехи с рабами – это у него было, в смысле, чтобы их не было. А может, они клятву советского врача в виду имели?

– Да нет, они по возрасту-то и Союза помнить не очень-то должны были. Да и в той, советской, клятве против ядерной войны я бороться обещал, а под зомбячьи зубы подставляться – ни фига.

– Вообще-то Уголовный кодекс освобождал от ответственности врача, не оказавшего помощь, если оказание помощи представляло угрозу жизни и здоровью самого врача, – глубокомысленно заметил Крысолов, крутя в пальцах рюмку. Старый и Дмитрий в унисон хмыкнули.

– Ага, мне только УК тогда цитировать им надо было. Они бы мне живо апелляцию устроили… из «макарыча». Ладно, взяли мы с Татьяной набор и побежали с ними, вернее, перед ними, «сердечник» и «сахарник» в машине остались. Забегаем в «стекляшку», на полу девка: красивая – слов нет. Грудь-лицо-фигура-зубы.

– Зубы – это ты правильно заметил, – криво усмехнулся Старый.

– …Угу, – кивнул Дмитрий, хрупнув огурцом, – и уже у нее гаспинг пошел.

– Это чего? – поднял бровь кверху Крысолов.

– Перед смертью многие так дышать начинают, – разъяснил Старый, – ну ты сам видел, воздух ртом хватают…

– …Да. Ну а нам что делать остается – летеха в спину стволом тычет, орет, натуральная истерика у него, спасай давай, а то тебя раньше завалю… Мне повезло, что я, когда сгребал все в кучу, заодно и маску Лаердала в пакет бросил – на лицо накладывается, чтобы, значит, не рот-в-рот дышать, а некое подобие гигиены соблюсти. Так-то мы ею не пользовались, мешок АМБУ гораздо удобнее, а тут, видишь, пригодилась. Наложил я маску эту девчонке на лицо, давай искусственное дыхание делать, сам думаю, если «перекинется» и меня куснет, первым делом ей голову расшибу, чтобы никого больше, а главное, Таньку не покусала, а уж вторым, лейтенанта-гада привалю, мне все один хрен тогда будет. Главное, не знаю, может, помереть не только от укуса можно. Может, и в процессе реанимации можно насмерть заразиться, типа как туберкулезом. За пульс взялся – трепетнуло там что-то и стихло. Кричу Татьяне – давай массаж делай, та плачет, тоже ведь боится, но качает. А сколько в ней веса – сорок кэгэ вместе с ботинками. Я летехе – мол, ты покачай, посильнее сестры моей ведь будешь. Так что мне он ответил?

– «А я не умею, вам за это деньги платят!» – предположил Старый.

– Точно. Про деньги только не сказал, а так – развел руки в стороны и типа все объяснил. Сержант тоже башкой трясет. Блин, помню ведь, говорила нам преподша на курсах: «Мы – инфантильное общество, привыкшее, что за все отвечает кто-то, но не мы сами»… Вот и лейтенант тот – он сам, его преподаватели и друзья его – все они на чистом серьезе считали, что реанимация, которой их в училище обучали, – нечто параллельное их основным обязанностям. Их задача – пистолет на форме носить, ну злодеев искать, не без того, а лечить врачи должны… а ты еще говоришь – водители… Я бы и сам качать взялся, да так рассудил: ежели что – опаснее с этой стороны будет.

– А помнишь, новые руководства по реанимации приходили? Американской анестезиологической ассоциации? Там ведь говорилось, что можно и не дышать в общем-то, только непрямой массаж сердца делать? – вспомнил Старый.

– Так а кто их читал, кроме анестезиологов, да и то не всех? – резонно заметил Дмитрий, пожав плечами. – Летеха сам ни дышать, ни качать не умел, но твердо помнил, что надо и качать и дышать: без этого реанимация неэффективна. И что я ему, под стволом буду что-то доказывать? В общем, реанимируем мы – изо всех сил, кстати, старались – а вдруг, думаю… Может, поэтому и не «перекинулась» так быстро, все же смерть коры мы минут на тридцать отсрочили. И адреналин кололи, и атропин. Я вижу, Танюха из сил выбилась, сменил ее, шепнул только: «Дави к земле голову», а сам, будто невзначай на руку покойнице коленкой наступил. Она поняла, кивнула. Да, так говорю, минут на тридцать нас хватило, потом все же кора отлетела – зашевелилась под нами девчонка та милицейская, глаза открыла. Я вторую руку прижал, сам на нее навалился – в другой раз, может, мечтал бы о таком, а тут… Кричу Таньке: «Голову, голову держи», смотрю, а она все ближе к мертвячке клонится, в глаза ей смотрит – да вы знаете, какой у них взгляд сразу, как воскреснут. (Старый и Крысолов серьезно кивнули, а Артем вспомнил, что, когда голова матери показалась над печкой, он чуть не подался к ней, хоть и лютостью неживой разило от ее взгляда. Благо батя тогда из сеней прибежал.) Я летехе: «Стреляй!» – а у того руки трясутся, голова тоже: «Не могу…» Сержант нас спас – Таньку оттолкнул да зомбачке голову в куски и разнес… Я только зажмуриться успел да губы плотнее сжать, чтобы кровь на слизистые не попала. А лейтенант как с ума сошел – да так и было наверное… «Ты что?!! Ты что?!! Я ж любил ее! Они же оживили ее!!!» Не успели опомниться – бац сержанту в башку, прямо в лоб. Видать, обалдел от такого, на нас посмотрел дико, – и себе тоже – бац! Три трупа ментовских – и мы с Танькой посередке. Тут в дверях шорох – я уж думал, зомбаки ломятся, нет, «сахарник» наш на выстрелы прибежал. Мы пока объяснили ему, что к чему, – как в той пластинке «По следам Бременских музыкантов»: «…Взревел мотор!» – мы на улицу: тю-тю наша «аудюха», вместе с «сердечником». Главное, не знаю, что дальше-то делать. «Сахарник» осмотрелся, да и говорит нам: «Продукты надо брать и оружие. Как раз это у нас и есть», – и на стволы кивает да на полки кафешечные. Ну какая там еда – пицца, чипсы да шоколадки. Однако все ж таки перекусили, хоть немного, с собой взяли – «сахарник», Филинов его звали, вспомнил, а по имени-отчеству уже и не помню как, поморщился, правда: на таких продуктах, говорит, долго не протяну, особенно теперь. И инсулина у меня, говорит, нет. Я хвать-похвать – точно, не взял, когда из реанимации деру давали! Вспомнил я тогда, что неподалеку от нас дружок мой, Игорь Тимошкин, живет. А он тоже диабетик, у него инсулин должен быть по-любому, да и жратва диабетическая тоже должна водиться.

Взяли мы стволы милицейские, продукты, чего покалорийнее, да и пошли, озираясь, к Игорю. Филинов, молодец, двух зомбаков тогда по дороге завалил и шустера даже одного. Мы бы без него еще тогда пропали. Спрашиваю, где стрелять научился, а он сам бывший мент, оказывается. К Игорю дошли – он в коттеджике жил там, уже в частном секторе – возле дома упырь стоит. Филинов его «на раз» завалил, к дому подошли – дверь закрыта. Ну где у Игоря ключи лежат, я знал, зашли мы к нему. Инсулин нашли, Филинов снова поморщился: белорусский, «Моно-су», плохой очистки, он-то сам к «Актрапиду» датскому привык. Ну из двух зол выбирают меньшее, кольнулся он тем, что было, хоть немного, говорит, сушить перестало. Попробовали телевизор посмотреть – не идет ничего, у нас ведь типа «кабельное» телевидение было: из области на антенну приемника сигнал принимали, а потом по кабелю на телевизоры разводили. Ну и нас заодно – на деньги. А тогда, видать, приемник и накрылся, и все телепередачи в нашем городке. А «тарелки» у Тимохи, не знаю почему, не было. Пока по городу колесили, мы по радио в автомобиле кой-чего уловили – так, больше трепа, серьезной информации никакой.

– В первые два дня даже в Москве не сразу поверили, – угрюмо буркнул Крысолов, низко опустив голову.

– До сих пор не знаю, почему у нас так полыхнуло, – задумчиво проговорил Дмитрий, – я потом с кем ни разговаривал – так маленькие городки в основном лучше держались. А у нас, считай, в первый день все накрылось медным тазом.

– Из любого правила есть исключения, – фаталистично пожал плечами Старый. – Помню, был случай у меня в молодости на практике, в деревне все жители пили из одного колодца – и все легли с дизентерией, кроме двух домов: первого и одиннадцатого. Все, что их роднило, так только единицы в нумерации, а все прочее – возраст, привычки, культура питания и даже национальность живущих – были разными: в одном всю жизнь прожила бездетная семья стариков-татар, в другом – переселенцы из Сибири, молодая семья с тремя детьми. И вот не заболели именно они, а чего – так и не поняли ни мы, ни санстанция.

– Ну а у нас наоборот получилось. Игорь тогда в тот вечер так и не пришел. Тоже пропал, наверное. Ну посидели вечер, поговорили. Прикинули, что к чему, получается, Хрень началась. Решили утром колеса искать, запасаться продуктами да на деревню к дедушке дергать. Только не зря говорится: «Человек предполагает…»

Дверь мы, конечно, закрыли, дежурить условились так: первую половину ночи – Филинов, вторую – я. Танька и так весь вечер ревела, уж какой из нее часовой… Полегли мы по разным комнатам, Филинов у двери сел. Поначалу ворочался я, все думал, как жить теперь будем, а потом приснул, да так крепко, даже снов, по-моему, не видел никаких. Проснулся – вроде светает уже. Я на часы – уже пять утра! И не разбудил меня сменщик! Точно, думаю, свалил, как «сердечник» тот. Пошел туда – нет. Не свалил. Ночью ему, видать совсем плохо стало, на «чужом»-то инсулине, да с недолеченной инфекцией, да с несбалансированной диетой – уровень глюкозы повысился, так что он сознание потерял. Но живой, смотрю. В общем-то – если бы у меня было несколько часов, я бы его из этой комы вывел, даже на белорусском инсулине – повводил бы ежечасно, пусть и навскидку, водички бы подлил, оставалось у меня еще в той сумке, что с собой в «стекляшку» брали, несколько пакетов физраствора, – и оклемался бы мужик. Разбудил я Таньку, стали мы в вену раствор капать, первую дозу инсулина ввели… – Васильич вновь замолчал и налил себе, не спрашивая разрешения, рюмку из катастрофически быстро пустеющей бутылки и сам же выпил.

…Тут стук в дверь. Думаю, Игорь вернулся, туда, гляжу в глазок – Марина, та моя сестрица, что мы вчера мужу на руки отдали. Вся бледная, перепуганная, в синяках, одежда порванная. И просит, да жалобно так: «…Дмитрий Васильевич, откройте, я неукушенная, честное слово, помогите…» Мне бы дураку сообразить – откуда она знает, что мы именно здесь? Так все же не переключишься сразу вот так. Открыл я – тут они и ворвались, человек двадцать, в основном женщины, но и мужики были. Если бы Филинов дежурил тогда, ну или я хотя бы, думаю, мы бы засекли их, когда они к дому подбирались, а я завозился с ним, видишь… мне сразу чем-то тяжелым в морду заехали, я и поплыл, бабы визжат, волосы мне клоками прям дерут, до глаз добраться норовят. Я и понять ничего не могу, сообразил только лицо ладонями прикрыть, чувствую, на части меня натуральным образом рвут. Краем глаза увидел – половина тех, что в дом ворвались, – туда метнулись, где Танька Филинова капала. Слышу: «…Покойник!.. Ацетоном пахнет!.. Тут они их делают!.. Стреляй его давай!..» И – выстрел. Танька, слышу, кричит, приволокли ее ко мне. Одна женщина мне ногтями все лицо разодрала, хрипит: