Текст книги "Из записок следователя"

Чапурин

Еще до поступления моего в следователи я уже многое слышал о Чапурине и с нетерпением выжидал случая повидаться с ним. Двадцатилетний юноша, судимый за убийство нескольких человек, согласитесь, личность такого рода, что может заинтересовать собой человека самого не любопытного.

В остроге случился какой-то незначительный скандал: между прочим мне нужно было спросить Чапурина. Я производил следствие в конторе тюремного замка, со мной был депутат с военной стороны.

– Надо убрать вот эти штуки-то! – сказал офицер, взявши со стола огромные ножницы.

– А что?

– Да ведь вы позвали Чапурина?

– Чапурина?

– То-то! Ведь это я вам доложу зверь, ему ничего не стоит сгубить христианскую душу.

– За что же он нас с вами сгубить ведь он против нас ничего не имеет, следствие до него почти не касается, стало быть, у него нет и причины пырнуть которого-нибудь из нас.

– Какая у него причина? Он отца родного ни за грош хватит.

В это время на дворе тюремного замка раздалось брянчание цепей, офицер поспешно сунул под кипу бумаг ножницы, так что их вовсе нельзя было заприметить, и взял в руки перочинный ножик. В контору с двумя конвойными ввели Чапурина.

– Терещенко, – сказал офицер одному из конвойных, оставшемуся за решеткой, – встань здесь.

Часовой пошел в самую контору и неподвижно встал у шкапа.

Чапурин посмотрел в сторону депутата, едва заметная улыбка показалась у него на губах.

Чапурин был молодой человек, белокурый, с едва заметной, только что начинающей прорезываться редкой бородой. Лицо Чапурина было из числа тех лиц, на которых не останавливаются с первого раза: в толпе вы не обратили бы на него внимания, но зато раз остановившись, вы уж никогда не забудете его. Я много видел на своем веку антипатичных физиономий, но ни одна из них не производила на меня такого отталкивающего впечатления. Впрочем, Чапурин никак не походил на тех героев, которыми мы привыкли угощаться во французских мелодрамах. Лба у Чапурина почти не было, волосы начинали расти над самыми бровями, губы тоже не бросались в глаза, но зато страшное развитие челюстей напоминало кровожадного зверя. Во все время опроса я хотел вглядеться в цвет глаз Чапурина, в их выражение, но не мог: впадины были так глубоки, что скрывали почти глазное яблоко. Только потом, при дальнейшем знакомстве с Чапуриным, я увидал, что глаза его не имели своего цвета, по крайней мере, обыкновенно серые, они иногда как-то чернели и искрились. Как у всех, долго сидевших в тюремном замке, лицо Чапурина было зелено-грязноватое, и это еще более усиливало общее впечатление, произведенное физиономией. Но что особенно было поразительно при лице Чапурина, так это голос: я никак не ожидал услыхать такой мягкости, почти нежности в его тоне. Во все время как этого спроса, так и последующих Чапурин говорил тихо, нисколько не рассчитывая на эффект (как это делал другой мой осторожный знакомый Залесский), улыбка никогда почти не сходила с его широкого рта. Не видавши лица и не зная смысла кровавых рассказов, вы бы никак не думали, что этот мягкий голос принадлежит такой личности, каков был Чапурин; но, увидавши это лицо и услыхавши этот голос, первой мыслью, промелькнувшей в вашей голове, уверенно было бы: «Вот не дай Бог с кем встретиться в темном лесу с глазу на глаз!» В самом деле не дай Бог, пощады ждать нечего, рука Чапурина дрогнуть не может.

Я только раз видел, как изменилось лицо Чапурина (об этом разве мы скажем впоследствии)… признаюсь откровенно, невольная дрожь пробежала у меня по телу, я едва не отскочил от Чапурина: так страшно было в это время выражение его лица. Красная краска выступила пятнами у него на лице, в глубоких впадинах глаз засветился странный огонь. Я думаю, когда Чапурин совершал первые убийства, так у него было такое же лицо и такие же глаза.

Между прочими вопросами я спросил Чапурина, за что он находится под судом.

– За убийство.

– Что же, за одно?

– Когда за одно! – лениво ответил Чапурин. – Чай, вы слышали.

– Нет, ничего не слыхал, да и при том, если бы я и слышал, так от посторонних, а мне нужно это от тебя слышать, чтобы записать.

– Коли нужно, так извольте: за убийство трех человек на чувашском затоне, за солдата, за бабу…

Чапурин остановился, как бы припоминая.

– Ну.

– Дальше забыл, ваше благородие, – с улыбкой отвечал Чапурин.

– Разве можно забывать такие вещи?

– Видно, можно, коли забыл.

– Давно ли ты содержишься в тюремном замке?

– Да вот уж с Покрова четвертый год пошел.

Заметьте, что Чапурин сидит в остроге четвертый год: стало быть, все убийства совершены им двадцати одного года.

– Что же, ты двадцати лет так накуралесил?

– Должно полагать, что так.

– А что, скучно сидеть в остроге?

– Оченно скучно, неприятностей много. Все лучше, как решение выйдет.

– Ну, не больно будет весело, как и выдет.

– Известно дело, не весело, как Иван Захарович (имя палача) в гости позовет, а все лучше, по крайности решение есть. Отваляли значит, на оба бока, сколько душ их угодно, да и в сторону… – с прежней улыбкой, своим ровным голосом говорил Чапурин.

Чапурин был сын очень зажиточного верхового крестьянина-лесопромышленника. Незадолго перед моим спросом отец Чапурина нарочно приезжал в наш город и виделся с сыном. Старик заливался слезами; сын оставался все тем же тихим, ровным, улыбка не сходила с его губ.

– У тебя отец был недавно? – спросил я Чапурина.

– Приезжал старик, калачей мне привез.

– Жако тебе, чай, старика-то было?

– Чего мне его жалеть-то, не в каменном мешке сидит, по своей воле гуляет.

– Да он, говорят, все плакал, как с тобой свиделся!

– А низамай его плачет, коли охота на то пришла. Нестоль бы заплакал, коли б вот в эвдаких чертогах побывал.

– Ну а мать у тебя есть?

– Коли не бывать. У всякого, почитай, мать есть, – улыбаясь, острился Чапурин. – И у меня была, да сплыла.

– Как сплыла?

– На мазарки[10]10
  Мазарки (вост.) – татарское и инородческое кладбище; древнее, покинутое кладбище или место, где оно было.


[Закрыть], значит, стащили.

Опрос Чапурина был на этот раз незначительный. По обыкновению всех арестантов, искусившихся в практике жизни, Чапурин на все отвечал уклончиво, избегая прямых, положительных ответов.

– Кто же за тебя руку-то приложит? – спросил я у Чапурина.

Военный депутат, погруженный во все время моих спросов в душеспасительное чтение какого-то московского романа, очнулся от своего занятия.

– Как, приложить? Да ведь ты, Чапурин, грамоте учился?

– Учусь-то учусь! Да какие мы грамотные.

– Ну все же подписать хоть кое-как свою фамилию умеешь? – спросил я.

– Кое-как то, пожалуй, что и сумеем. Да все же мы какие грамотные.

– Ну если умеешь кое-как, так кое-как и подписывай.

– По мне, пожалуй, отчего не подписать, – сказал Чапурин, взяв от меня перо и очень бойко подписывая свою фамилию.

– Где это ты так навострился?

– Здесь, ваше благородие. В остроге скучно уж значит оченно, вот и ходишь учиться.

Опрос Чапурина кончился, его увели обратно внутрь острога. Чапурина заменил местный мещанин, известный конокрад. Покуда письмоводитель писал заголовок нового протокола, я обратился к военному депутату.

– Вы здесь бываете в карауле?

– Как не назначили в депутаты, так каждую неделю по два раза бывал.

– Скажите, пожалуйста, чем занимается Чапурин?

– Чем ему заниматься, Дмитрий Иванович, – вмешался в наш разговор вновь приведенный мещанин. – Песни все поет, к арестантам лезет. А то голубей ловит да дворянам продает.

– Неужели его прошедшее никогда не мучает?

– Что ему мучиться, кабы у него семья была, другое дело, а то он одиношный… Смеется все, «надо бы, баит, десяток спустить».

Конокрад, как видно, тоже имел довольно своеобразный взгляд на совесть.

– Разве Чапурин сидит в общей камере?

– А где ему сидеть-то? Знамо, что в общей с другими вместе, с шляхтой.

– Кто это шляхта?

– Залесский.

Мне приходилось иметь дело чуть ли не каждый день с арестантами и нередко с самым Чапуриным; до последнего нашего столкновения Чапурин был со мной довольно откровенен: он не рисовался своими подвигами, но он и не молчал о них, по крайней мере, не молчал о тех, которые были открыты предыдущими следствиями. Из этих-то рассказов самого Чапурина и других арестантов и также из следственного о нем дела (которое все целиком было в моих руках) и из сведений, собранных мною от следователей, я постараюсь познакомить вас, по крайней мере, с крупными чертами, которыми бы могла характеризоваться рельефная личность Чапурина.

I
Родная семья

Чапурин, как я уже сказал, был сын верхового крестьянина. В довольно зажиточном доме семьи Чапуриных властелином был восьмидесятилетний дед, старик суровый, державший всех в ежовых рукавицах. Отец Чапурина, которому самому стукнуло за шестьдесят, и тот не смел сказать лишнего слова пред домашним патриархом и только молча исполнял его приказания. Род Чапуриных жил в одном доме; суровый дед и слышать не хотел о выделе которого-нибудь из внуков: около него группировалась семья, простиравшаяся чуть ли не до сорока человек. Село, где жили Чапурины, лежало на сплавной реке, и большая часть жителей его или в качестве хозяев, или в качестве работников занималась гонкой леса и лесных произведений в низовые губернии. Максим Чапурин (герой моего рассказа) с семнадцати лет начал знакомство с привольной бурлацкой жизнью. То как работник на отцовском судне, то как бурлак на чужих расшивах, он видел и Самару, и Саратов, и Астрахань, и Казань. Везде в ватаге других бурлаков (особливо, когда плыл на чужих расшивах) Максим ставил ребром потом и кровью нажитый бурлацкий грош; набережные кабаки нередко слышали в своих стенах его бурлацкие песни, дешевые красавицы нередко заставляли раскошеливать его убогую казну. Тяжела была для Максима бурлацкая жизнь, как приходилось супротив ветра по острым камням тянуть лямку на несколько верст, но зато разгульна была она на ином привале. Тяжелей бурлачества было Максиму, окончив путину, возвращаться в родное село: с первым же расчетом начинали там дедовский посох да отцовский кулак учить уму-разуму молодого дурня. Что сурова была школа, в которой приходилось брать первые уроки Максиму, то подтвердили односельчане Чапурина, когда он стал уже главным героем кровавых драм: «Точно, говорили односельчане под присягой, отец Максима, Кузьма, да дядя Андрей подвергали его жестоким наказаниям, но не для чего иного, а для исправления Максима, чтобы он был хорошим человеком».

Но как видно, тяжелая школа выправки вовсе не имеет за собой столько данностей для исправления, сколько думали найти в ней Андрей и Кузьма. Бурлацкие замашки не оставляли Максима на родине. Да и трудно, впрочем, было отстать от них: село, где жил Чапурин, было богатое; народ все проходимец, как и Максим, видавший много видов на своем веку; девки все податливые, были бы только платки да кольца. Правда, в деревне, да еще под зорким наблюдением отца и деда, нелегко было Максиму честным образом сколотить деньгу на гульбу, но и Максим не принадлежал к числу людей, останавливающихся на средствах. Долго, быть может, неизвестны были бы нам первые похождения Максима и способы, которыми он добывал себе деньги, если бы не случилось следующего происшествия.

Чапурина по окружности все знали как за сына зажиточного крестьянина. Раз Максиму крепко захотелось гульнуть. Не думая долго, он отправился в ближайшее село.

– Робя! Старики возчиков послали меня искать.

– Чаво везти-то?

– Кулье.

– До кех мест?

– До Царева.

Робя по обыкновению отвечали небольшой паузой и чесанием в затылках.

– Можно!

– По жеребью, что ли, ходите?

– Знамо по жеребью… Лохматый! Клич робят на круг жеребья бросать.

Собрались остальные ребята, подрядились в цене на шесть подвод, бросили жребий. Максим собрал задатки с крестьян, которым выпал жребий, у одного, вместо не-хвативших денег, взял кафтан, сказал, чтобы к завтрашнему дню все были готовы, а сам отправился в ближайший уездный город. Подряженные ребята напрасно ждали Максима три дня: Максим не являлся, о кульях и слуху не было. Увидав, что дело выходит не совсем чистое, возчики отправились по указанию Максима в уездный город, где и получили сведения, что Максим точно был в городе, пьянствовал два дня и потом ушел из города неизвестно куда. Обманутые возчики пришли с жалобой к отцу Максима.

Последняя проделка Максима вывела стариков из себя. Увидав, что домашними расправами, потасовками и кулаками исправления не достигнешь, старики думали испробовать еще меру: в местное сельское управление от имени отца Максима подается объявление такого рода:

«Родной сын мой Максим Чапурин, постоянно занимаясь распутством и пьянством, в разное время учинил разные кражи, а именно: у родной матери Аграфены Кондратьевой холста украл на двадцать рублей, у деда своего Андрея Александрова небеленого холста двести десять аршин, мелкие гири, кадку меду, поясья, платки; у проходящего нищего муки на семьдесят пять копеек серебром; у сестры Прасковьи два сарафана и так далее (мы не высчитываем всех мелких краж), да кроме того, без позволенья моего нанял извозчиков под кулье до Царева и взял с них задатку девять рублей серебром, кои и прогулял неизвестно где, а потому прошу родного сына моего Максима за распутство, неповиновение и разные кражи заключить под стражу и наказать».

Это было первое дело о Чапурине; при расследовании его все показали согласно объявлению отцовскому, только мать Максима отвечала, «что она претензии на сына не имеет и оную оставляет»; сам же Максим в кражах не сознавался, исключая только материнских холстов, а про возчиков говорил, что нанимал по отцовскому приказанию. Кроме того, при спросах Максим показывал, «что отец его Кузьма Андреев и дед Андрей Александров обращаются с ним жестоко, причиняют ему побои чем попало, и из них первый даже прошиб ему голову, отчего и имеется у него знак».

Максим, впрочем, не дождался окончания первого дела: он «учинил побег». И с этих пор начинается длинный перечень кровавых похождений этого страшного зверя.

Как и следовало ждать, Максим бежал на те привольные места, где ныне все реже и реже начинает раздаваться «стон бесконечный» бурлацкая песня, на Волгу. На ней совершил Максим свои первые подвиги.

II
Дощаник

В город С. пристал в последних числах июля 18.. года дощаник (т. е. небольшое судно), нагруженный глиняной посудой. Из накладной видно было, что хозяином дощаника состоял Вятской губернии крестьянин Зиновий Чубов. На дощанике кроме хозяина находились внук его, четырнадцатилетний мальчик и работник, их односелец, тоже несовершеннолетний, Александр Забирин. Кроме глиняной посуды и необходимой рухляди, в углу кладнушки стоял небольшой сундук, деревянный, обитый железными полосами. За сильными ветрами и за недостатком хлеба Зиновий Зубов пристал со своей посудиной к С., где переночевав и купив чего надо, хотел уже сниматься с якоря, чтобы плыть дальше, как к дощанику подошел какой-то человек в желтом кафтане, в кожаной шапке и стал рядить Чубова свезти его до Хвалыни. Дело скоро уладилось за тридцать копеек.

– Ты из каких мест-то? – спросил только Чубов вновь прибывшего.

– Из верховых.

– Да из каких?

– Из Макарья.

– А как прозываешься?

– Архип Николаев.

– В бурлаки, что ли, идешь?

– Знамо в бурлаки.

– Ладно.

Не успел отплыть дощаник от С. сорока верст, как поднялся страшный ветер с луговой стороны. Как ни работал Чубов со своими мальчуганами, но дощаник не мог устоять против ветра: его прибило к чувашинской косе. Так как делать было нечего, то Зиновий Чубов вместе с внуком своим и Архипом Николаевым вышли на берег, набрали сухого валежника, развели огонь и легли около него; мальчик оставался спящим на дощанике.

– Вот я лежу около костра-то, – как мне потом рассказывал Чапурин, он же макарьевский бурлак Архип Николаев, – да все думаю: толста, видно, мошна у старика, вон какой сундучище в углу стоит.

– А у тебя были в ту пору деньги?

– Каки у бурлака деньги! Путина была малая, до Василья только, что на харчах проел, что с ребятами прогулял.

– Какие тебя принимали на суда? Ведь ты был беспашпортный?

– Вона!.. Там нашего брата судариков залетных косыми десятками считай. Вот я лежу да и думаю, как бы от старика казну получить. Как есть всю дорогу продумал, не токмо что у костра. Да как ее получить? Трое вшестеро глаз на тебя смотрят, а ты один». – «Парень! – говорю я старикову мальчугашке»: – «Айда в лес». – «Пошто?» – «Ягод голова ноне, бают, много». – «Пошли мы с парнишком в лес, а лес-то от косы был недалече. Вот как мы взошли в чащу-то, я его по эфтому месту («Чапурин показал на висок»)? – кулаком и ударил. Знамо, много ли нужно мальчугашке, снопом на землю и повалился.

– Так до смерти сразу и убил?

– Когда до смерти. Я опосля этого по затылку его ногой два раза ударил, значит, как показалась кровь, так ему тут и дух вон. Обождав малое время, пошел я к костру: старик лежит, выпучив глаза.

«А где, баит, Сергунька?» Я, мол, видно он заблудился, пошли в лес вместе, да поотстал он от меня, я его из видов потерял; пойдем, мол, искать, неровен час…

Поднялся старик с места; я смекаю, что с этим таким манером не управишься; дал ему вперед уйти, а сам к костру вернулся, топор взял.

– Ну!

– Что ну, нагнал его, да по голове и окрестил, и эфтот видно со смеху по сырой земле покатился. После этого пошел я к кладнушке, застучал, што ли, только работник проснулся. «Где, баит, хозяева?» – Знамо, говорю, где, на земле, у костра греются. Парнишка с моих слов завернулся в полушубок да опять захрапел. Ну и этому карачуна задал.

– Ведь он спал, чего ты его не пожалел?

– Чего жалеть, крепче спать будет! – улыбаясь, отвечал мне Чапурин.

«Пришла мне на пути… – так записано со слов Чапурина у следователя об этом происшествии, в голову мысль сделать преступление, убить хозяина дощаника и двух малого роста мужчин, бывших с ним. Эту мысль я, Чапурин, всеми силами старался отклонить, но сего сделать был не в состоянии и решился быть убийцею, да и притом, – прибавляет Чапурин, – во все сие время я был в горячности, раздражении и пьяном виде».

Совершив преступление, Чапурин разбил сундук, взял имевшиеся в нем деньги, счетом девяносто пять рублей ассигнациями, кафтан черный фабричного сукна, кожаную сумку, отвязал от кладнушки лодку и, переправясь на ней через Волгу, пошел в близлежащее село Шамонино к знакомому ему крестьянину.

На другой день несколько крестьян из села, ближайшего к месту совершения преступления, случайно пристали к острову и открыли страшную истину. Старик Чубов и его внук были мертвы, малолетнего работника крестьяне успели привести в чувство.

Началось следствие.

Чапурин, однако ж, неудачно зашел к знакомому крестьянину в село Шамонино. Несмотря на всю боязнь суда и следствия, тот сам без вызова явился к следователям и дал им нить, где и в каком месте искать настоящего убийцу.

Вот что показал крестьянин Данилов (фамилия знакомого Чапурина).

22 июля, бывши в городе С., встретился Данилов (на берегу Волги) со знакомым по бурлачеству крестьянином Максимом Кузьминым Чапуриным, который на спрос, зачем он в С., сказал, что он, Чапурин, вместе с двоюродным братом ездил вниз для продажи выделанных лодок; 23 же июля Данилов видел, как тот Чапурин садился на дощаник, на коем было три неизвестных крестьянина, из коих одного доподлинно признал за Заборина, и видал, как они поплыли вниз по реке Волге, а 25 июня, после солнечного заката, Чапурин, подошедши к окну его дома, сказал жене, что он, Чапурин, оставил на берегу Волги лодку, которую просил поберечь, а если будут покупатели, то продать ее за один рубль серебром, обещаясь за деньгами заехать в будущего году.

Показанная Заборину лодка была им признана за принадлежащую Чубову; по описанию Данилова Чапурин был совершенно схож с бурлаком Архипом Николаевым. След убийцы был найден, сообщено было в место жительства о высылке Максима Чапурина за надлежащим конвоем.

III
Лошадь

– Зачем же ты в жительство пришел, когда знал за собой такое дело? Да, наконец, ведь ты и дома был под судом, ты и оттуда убежал? – спросил однажды я у Чапурина.

– Молодо-зелено, значит, было, школу не произошел всю, теперь знамо ефтого не сделаю.

– Ну, да теперь не придется сделать! – заметил смотритель острога. – В каменных палатах сидишь, на волю незачем идти.

– Почем знать, старуха, бают, надвое ворожила: либо дождик, либо снег, либо вёдро, либо нет, – со своей обыкновенной улыбкой отвечал Чапурин.

По совершении убийства Чубовых. Чапурин отправился на родину. В самом деле, бог весть что его влекло туда. При самом въезде в родное село Чапурина встретили караульщики, из которых одного он послал за водкой и пропьянствовал с ними всю ночь. Напившись пьяным, Чапурин стрелял из пистолета, ругался скверными словами и похвалялся, что в мире он никого не испужается, а что его всякие люди и звери будут бояться. Впрочем, на этот раз Максим бражничал недолго, дома уже ждала его бумага о заарестовании и высылке куда следует. В местном сельском управлении Чапурина спросили только, где он был и откуда взята им лошадь? На такие вопросы Чапурин отвечал: «А из жительства своего я отлучился в город Хвалынь без письменного вида, для бурлацкой работы; возвращаясь же оттуда, купил в себе Уржумске на заработанные деньги у неизвестного мне крестьянина означенную лошадь, гнедую кобылу, с распискою, которая в городе М. во время пьянства в гостинице мною затеряна».

Но не так отвечал Чапурин, когда спрашивали его неофициальные лица, откуда взялась у него гнедая кобыла. Чапурин любил остриться.

– Под березой, сударики, нашел; вижу, лошадка добрая, сел на нее верхом да и покатил.

– Да ведь ты в телеге приехал?

– В телеге? Ну и телегу нашел. Уж такое, видно, мое счастье.

Насколько, действительно, помогло счастье Чапурину в отыскании лошади и телеги, показывает следующее.

В августе месяце, то есть вскоре после убийства Чубовых обывателями деревни Федюлиной привезен был в контору крестьянский мальчик, найденный ими в лесу в бесчувственном состоянии. Прийдя ненадолго в сознание, этот мальчик сказал: что он крестьянский сын Загуляев, был послан отцом своим на их гнедой кобыле с неизвестным пассажиром до села Мамина, но на дороге при въезде в лес тот пассажир, имея в руках пистолет, стал требовать идти с ним вместе в лесу стрелять птиц. Когда же он не послушался, то пассажир потащил его насильно, испугавшись чего, Загуляев стал кричать, потом, вырвавшись, побежал по дороге, но пассажир, нагнав, ударил его по голове. Что было после того, Загуляев не помнил.

Но Максиму и на этот раз не посчастливилось: хотя отец убитого Загуляева не знал, кто был пассажир, с которым он отправил своего сына до села Мамина, точно так же не знал по имени и отчеству его односельчанин Загуляева, Губин, к которому обратился сперва Максим за наймом лошади и который привел его к Загуляеву, но дело в том, что уезд, где было совершено Максимом последнее преступление, приходился рядом с уездом родного села Чапурина. В народе пошла молва, что в деревне Жигули убит мальчик Загуляев, что у него отнята гнедая кобыла. Лошадь, на которой возвратился в свое село Максим, приводила всех в сомнение своим сходством с отнятой у убитого. Молва стала прямо называть Максима убийцей Загуляева.

К счастью, на этот раз местное начальство не осталось глухо к народной молве. Хотя Максим уже был препровожден в то время на место убийства Чубовых, но отобранная от него лошадь отправлена была для показания в деревню Загуляева. Все жители под присягой сказали, что лошадь и сбруя принадлежат Загуляеву.

– Бога ты не боишься, Максим, – говорил потом отец убитого Загуляева на очной ставке Чапурину. – За что ты сгубил неповинную душу? Что тебе сделал мой сынишка?

– Что ты ко мне лезешь, – отвечал на это Чапурин. – Я и тебя-то в первый раз вижу, не токмо что твоего сына.

– Да что же, клевету, что ли, я на тебя возвожу; тать, что ли я церковная, что гублю тебя понапрасну?

– Известное дело, понапрасну. Ты вишь – человек в несчастье, беззащитный значит.

– А лошадь-то к тебе как моя попала? Али не моя? Стало быть, опять клевету наношу.

– Я уж вот сказывал их благородию, что лошадь в Уржумске купил. Почем я знаю, может, она и твоя, да только что куплена она на собственные денежки.

– Душегубец ты, Максим, отдашь ответ Богу.

Максим улыбнулся.

– Знамо отдам, коли спросит, все же не тебе.

– Эй, Максим, покайся, – уговаривал и следователь со своей стороны, – улик много против тебя, легче будет, как правду скажешь.

– Да что же, ваше благородие, их сторону держите, я жаловаться по начальству буду, притеснение чините.

Напрасны были улики матери убитого, Губина и еще крестьянина, видевшего, как Максим выезжал из деревни с убитым Загуляевым: Максим на все отвечал, что он знать ничего не знает, ведать не ведает, что он не только у Загуляевых не ночевал, с их мальчиком не отправлялся, но что он в их деревне отродясь не бывал.

– Скажите, пожалуйста, как вы достигли того, что вам так откровенно сознался Чапурин в убийстве Чубовых? – спросил я у одного из следователей.

– Разве мы мало с ним бились: стоит на одном, что ничего не знает, на улики свидетелей отвечает, что они клевету говорят. Данилова упрекает, что он присягу ложно принял, из-за того, что раз в кабаке с ним поссорился. К счастию, Чапурин не приготовился увидать Заборина, храбрости не хватило посмотреть мальчику прямо в лицо: ведь Максим думал, что в живых-то никого не осталось. Не поверите, затрясся весь, как увидал Заборина. «Что, говорю, Чапурин, твое дело?» – «Виноват, говорит, ваше благородие». – «Ну говори же, как было?» – «Так и так, говорит».