Текст книги "По остывшим следам"

Глава 3
Первые сюрпризы

Лыков получил открытый лист за подписью Столыпина. Как тот и обещал, выражения в бумаге оказались сильные. Отдельно сыщику дали письмо военного министра к командующему войсками Казанского военного округа генералу Карассу. Но пояснили: дни Карасса на этом посту сочтены, и бумагу, возможно, придется переделывать. Тот не подписал ни одного смертного приговора по решению окружных военно-полевых судов. Террористы, которых безжалостно вешали по всей России, в Казани уходили от петли. Премьер-министр обратился к государю с требованием заменить мягкотелого генерала. Не время для жалости!

В дополнение к бумагам Алексей Николаевич получил тяжелый сверток с империалами. Пять тысяч рублей на расходы из личных сумм императора ему выдали золотом. Сыщик прикинул: если пропавший образ стоит миллион, то на его поиски августейшая семья готова потратить полпроцента от этой суммы. Негусто, особенно если от результата зависит судьба династии. Но пора было приступать к дознанию. И тут начались неожиданности.

Во-первых, оказалось, что Ананий Комов только что обратился к властям. Он заявил, что за двадцать тысяч готов указать место, где спрятан образ! Вор отбывал десятилетнюю каторгу в Александровском централе. Коллежский советник сказал своему помощнику:

– Ну, Сергей, сбылась твоя мечта.

– Какая? – удивился Азвестопуло.

– В Сибирь поедешь, на каторгу.

– А разве я об этом мечтал?

– Теперь не имеет значения, – усмехнулся Лыков. – Взрослый уже, «наган» носишь.

– Не «наган», а «маузер»! – по-детски обиделся грек.

– Тем более. А на каторге так и не был. Пора расширить кругозор! – И объяснил коллежскому секретарю задачу.

Тот полюбопытствовал:

– А вы куда? В Казань?

– Так точно.

– Но я с вами хочу!

Лыков ответил на этот раз серьезно:

– В казанском деле ты будешь мне помощником. Куда я без тебя? Но выпячивать твою роль перед начальством не стоит. Вдруг дознание не удастся?

– И что тогда?

– Тогда меня, возможно, пошлют исправником к черту на выселки. Хвосты коровам крутить. А может, не коровам, а северным оленям.

Азвестопуло возмутился:

– Не должно такого случиться! Любое дознание может кончиться неудачей. Это же сыск. Потом, что такое удача и что – неудача?

– Не забывай, с кем мы имеем дело. Для государыни успех – если я принесу ей икону в наволочке. Но ты же понимаешь, что это маловероятно.

– Да. А?..

– Понимаешь, вот и молчи, – не дал высказаться помощнику шеф. – Я исправником в Жиганске служить не буду, подам в отставку. Имение прокормит. А ты куда денешься, нищеброд?

Это было больное место Азвестопуло, и тот не нашел, что возразить.

– То-то, – закончил спор Лыков. – Помогать мне будешь, никуда не денешься. А начальство мы уведомим об этом лишь в том случае, если найдем икону. В чем лично я сомневаюсь. Если же нас ждет крах, что намного вероятнее, то лучше тебе отсидеться в тылу. Понял?

– Ну, понял.

– Тогда поезжай в Иркутск, допроси Комова. А Казань я обследую без тебя. Понадобишься – вызову.

Они долго разбирали, как Азвестопуло провести допрос. Чего вор хочет на самом деле? Денег в обмен на Богоматерь? Но зачем они ему на каторге? Ведь приговора с него никто не снимет. Или Комов рассчитывает получить и двадцать тысяч, и свободу? С государя станется – все в его власти. Однако цели каторжника следовало выяснить. Далее нужно было узнать, как Ананий собирается указать тайник? Нарисует на бумажке план и поставит крестик, будто в книжке «Остров сокровищ»? Но икона вряд ли закопана в землю. Вернее всего, она хранится где-то в молельне. Если вообще уцелела. Заявление клюквенника, видимо, уловка с целью потянуть время. Пойдут допросы, вызовут его в Казань – все развлечение. Лучше, чем кайлом махать. А там, глядишь, и побег может получиться. Все это Азвестопуло должен держать в голове и сделать правильные выводы из беседы.

Покончив с Комовым, Лыков взялся за Чайкина. И тут его ждал второй сюрприз. Оказалось, что тот до каторги не доехал. 22 октября 1905 года главный персонаж казанского дела бежал из тюрьмы. Это случилось в Мариуполе. Хитрый вор сболтнул на допросе, что совершил там ряд преступлений. Простак следователь перевел его в Мариуполь разобрать провинности. Чайкину только это и нужно было. Он бежал посредством подкопа и исчез. Но ненадолго. Через месяц полиция пресекла ограбление ювелирного магазина в Ярославле. Дело было темное; похоже, имела место провокация. Чайкина заманили на грант[13]13
  Грант – ограбление (жарг.).


[Закрыть], где его ждала засада. При аресте вор оказал сопротивление, и теперь ему светила по совокупности бессрочная каторга. Следствие еще продолжалось. Лыков выехал в Ярославль.

Чайкин-Стоян сидел в одиночной камере корпуса предварительного заключения. Лыков с интересом ждал встречи с ним. Каков вблизи самый знаменитый преступник России? И вдруг знакомство пройдет удачно? Ведь злодей явно утаил от следствия немало важной информации. В том числе о судьбе бриллиантов на сумму около ста пятидесяти тысяч рублей. Столько стоили камни с обеих пропавших икон, которые так и не нашли. По версии Лыкова, бриллианты хранились у сообщников, и Чайкин надеялся когда-нибудь получить свою долю. Теперь, когда речь шла о пожизненной каторге, вор мог с отчаяния и открыться.

Когда Алексей Николаевич увидел Стояна, то сразу понял, что эти его надежды бессмысленны. Заключенный вошел в допросную комнату с высоко поднятой головой. Прямая спина, гордая осанка, ироничный взгляд. Нет, он не сломлен, и отчаяния на лице не было видно. Но попробовать все равно стоило.

– Добрый день, Варфоломей Андреевич. Я коллежский советник Лыков из Департамента полиции. Приехал по вашу душу.

Преступнику понравилось уважительное обращение, и он поклонился – чуть-чуть шутовски, но тоже вежливо:

– Здравствуйте и вы, господин Лыков. Что случилось? Аж в самом Петербурге заинтересовались моею персоною.

Сыщик и вор сели, как добрые приятели, за стол. Принесли чай, и Стоян с удовольствием отхлебнул из стакана:

– Хороший! Давно такого не пил.

Несколько минут собеседники приглядывались друг к другу. Лыков окончательно убедился, что у Чайкина сильный характер. Такого человека не запугаешь. Чем больше будешь стращать, тем злее он станет сопротивляться. Только вежливость заставит его говорить. И лишь до того предела, который вор сам положит.

Тем не менее сыщик попробовал сразу огорошить собеседника:

– Слышали новость? Комов обратился к властям. За двадцать тысяч рублей он готов показать, где спрятана икона Богоматери.

Чайкин-Стоян рассмеялся:

– Да неужто? Вот ловкач Ананий. Указать то, чего сам не знает. Ну, удачи вам, сыщикам. Вызовите его в Казань, пусть ходит по улицам и пальцем тычет. Только присматривайте внимательно, а то утекет.

Новость не испугала клюквенника, а лишь развеселила. Лыков понял, что поездка его помощника в Иркутск не имеет смысла.

– Попробуем по-другому, – продолжил он, стараясь держать лицо. – Я, перед тем как увидеться с вами, встретился с прокурором. Он дописывает обвинительную речь.

– И что? – сквозь зубы спросил вор. Веселость сразу слетела с него.

– Да то. Плохо ваше дело, Варфоломей Андреевич. Подвиги ваши, ежели считать по совокупности, тянут на пожизненную каторгу.

– У нас нет пожизненной! – резко перебил Чайкин.

Лыков, не обращая внимания на его слова, стал загибать пальцы:

– За ту кражу в Казани полагается двенадцать, за побег еще пять, за попытку вооруженного ограбления магазина в условиях чрезвычайной охраны, плюс пятнадцать, за сопротивление полиции при задержании, плюс десять. Итого, сорок два года каторжных работ. Судьи ничего суммировать не станут, а сразу выпишут бессрочную. Припомнят ваше святотатство жуткое и церемониться не захотят. По прибытии на каторгу, тут вы правы, пожизненное заменят на двадцать лет. Амнистии и манифесты на вас распространяться не будут. Если доживете – еще пятнадцать на поселении в отдаленных местностях Сибири. Итого, тридцать пять годов. Вам сейчас сколько, тридцать? Вернетесь в Казань шестидесяти пяти лет от роду. Веселая перспектива, нечего сказать.

Чайкин сверлил сыщика взглядом:

– Вы чего от меня хотите, господин коллежский советник?

– Да правды, чего же еще. А вы считаете себя умнее всех. Вот и допрыгались. Бриллиантов теперь вам точно не видать.

– Каких еще бриллиантов?

– Тех самых, с риз от похищенных вами икон. Сколько там, на сто пятьдесят тысяч? Даже если барыги сделают скидку, сумма все равно солидная. На всю жизнь хватит. Кому-то, только не вам.

– Не понимаю, о чем вы, – отрезал вор. – Бриллианты украла полиция при обыске, у них ищите камни.

– Будет, будет. Кто их взял, околоточный надзиратель Тутышкин? Или полицмейстер Панфилов?

– Я откуда знаю?

– Если бы было так, как вы говорите, укравший камни вышел бы в отставку. Уехал бы куда подальше и там внезапно разбогател. Купил бы трактир или доходный дом либо положил бы крупную сумму в банк. Никто из чинов казанской полиции, что вел ваше дело, в подобном не замечен.

– Хитрые, время тянут!

– Два года прошло, и до сих пор тянут? Полноте, господин Стоян. Я же не считаю вас за дурака. Уважьте и вы меня. Давайте говорить, как умные люди.

– Ну?

– Камни, конечно, на руках у ваших сообщников. Полагаю, вы сами вручили им ценности, опасаясь ареста. И уговор меж вами таков: сбегу – заберу, а вы пока караульте. Взамен за услугу вы обещали сообщникам не выдавать их.

Чайкин слушал молча, сохраняя невозмутимость.

– Почему же не забрали свою долю, когда бежали из Мариуполя? Или ребята от вас прячутся? И пришлось с голоду ювелирный магазин в Ярославле ломать. Будучи владельцем целого состояния.

У клюквенника глаза стали злые-презлые, однако он по-прежнему молчал.

– Но теперь все переменилось, – продолжил сыщик. – Вы сделали ошибку, когда залезли в магазин. Огромную ошибку, и она будет стоить вам жизни. Бриллианты теперь вам не отдадут, ибо можете поставить на себе крест. Или рассчитываете сбежать снова? Это навряд ли.

– Почему? – нехотя поинтересовался Чайкин.

– Сейчас поясню: меня к вам послала государыня. Ни больше ни меньше.

Лыков замолчал, но вор будто и не удивился и ждал продолжения.

– Она предлагает пять тысяч любому за открытие иконы. Не хотите воспользоваться таким случаем?

– Где ж я ее возьму, эту икону? – ухмыльнулся клюквенник. – Комов обещает, с него и спрашивайте. А я не могу обещать того, чего в мире не существует.

– Даже так?

– Вы хотели говорить, как умный с умным, – напомнил Чайкин. – Значит, читали судебные бумаги. Что я тогда заявил? Кража икон – не мой грех. Максимов, чувашин[14]14
  Максимов был чуваш по национальности.


[Закрыть], упер, а с меня спрашивают! Где я вам образ возьму, если я его в глаза не видел?

– Варфоломей Андреевич, все же вы меня не слушаете. И продолжаете прикидываться дурачком. Зря, ей-богу. Я продолжу про государыню. Именно она послала меня сюда. Точнее, она повелела провести повторное дознание. Не верит, что Богоматерь сгорела в железной печке. Признайтесь, вы ведь сожгли там вторую икону, Спасителя. Так? И приклад от Богородицы, с бархатом и гвоздиками.

Чайкин по-прежнему не произносил ни слова. Лыков кивнул:

– Не хотите говорить. Ну, слушайте, почему вам никогда не удастся новый побег. Ее Величество сжалится, если вы вернете икону. Облегчит вашу участь, даст, может быть, денег. Снимете грех с души, хотя, кажется, для вас это не имеет значения. А вот ежели вы не откроете, у кого образ, тогда ваше положение станет безвыходным. Потому что царская чета обидится. Им очень нужна эта икона! И вина на вас, и по бумагам, и по совести. Откажетесь – каторга в самой страшной тюрьме. Следить будут так, что о побеге и мечтать не придется. Сгниете в рудниках. А бриллиантами вашими воспользуются другие люди, которые в храм не лазили, в суде не были, кайлом не махали. Разве это справедливо?

Чайкин понурил голову. Алексей Николаевич ждал. Сейчас или никогда? Кто знает?.. Но клюквенник – человек с характером. Если речь Лыкова не подействовала, то придется уйти ни с чем. Видимо, вор еще не до конца потерял надежду, что сообщники вытащат его на волю. Тогда ничего не попишешь…

Так и получилось. После минуты размышлений Чайкин-Стоян поднял голову, глянул на сыщика с вызовом и дерзко заявил:

– Не понимаю, о чем вы. Ищите иконы у Максимова.

– А может, у Василия Шиллинга? – в лоб задал вопрос коллежский советник.

Это была вторая его догадка. Сторож Захаров говорил, что в монастырь залезло четверо грабителей. А суд без объяснений отмел его свидетельство и осудил двоих. Лыков внимательно изучил акт дознания казанской полиции. На его страницах не раз мелькало названное имя. Василий Шиллинг приходился сыном «отвратительной старухи типа сводни» и братом Прасковьи Кучеровой. Видимо, все их семейство отличалось порочностью. Василий был вором-рецидивистом и не вылезал из тюрем. Лыков предположил, что он состоял в банде Чайкина и был одним из тех, кто в ночь на 29 июня пробрался в Богородицкий монастырь.

Стоян хохотнул, но несколько фальшиво, и ответил:

– Вот и попали пальцем в небо. А еще коллежский советник! Васька об эту пору в тюрьме сидел за грабеж. Справьтесь и узнаете.

– Уже справился, – парировал сыщик. – Да, Шиллинг был под следствием за попытку ограбить табачную лавку в Лаишеве. Только угодил в тюрьму он третьего июля. Вскоре после Петрова дня. И лез воровать как-то чудно, словно хотел, чтобы его поймали. А может, и правда хотел? Отсидеться в другом городе по мелкому делу, чтобы не заподозрили, что он замешан в крупном? А?

Чайкин-Стоян молча отвел глаза.

Верна догадка! Ободренный сыщик продолжил:

– И вот хочу я сделать Ваське испытание. Положу перед ним пять тысяч золотом, что дала мне царская фамилия. И предложу в обмен на икону. Как думаете, что выберет Шиллинг?

Вор крякнул с досады и ответил:

– А попробуйте. Мне самому интересно. Он, конечно, не семи пядей во лбу, но должен догадаться.

– О чем?

Чайкин опять отвел глаза. Но Лыков настаивал:

– О чем догадается Шиллинг? О том, что четвертый сообщник не обрадуется и отомстит?

– Какой еще четвертый, что вы несете! – рассердился вор.

– Ну как же, – возразил коллежский советник, высказывая последнюю из своих догадок. – Тот, кто все устроил.

– Что «все»?

– Продажу иконы.

Вор уставился на сыщика, и тот понял, что угадал.

– Да, продажу. Ведь именно образ Богоматери был главной целью кражи, не так ли? Или вы действительно такой недоумок, что спалили вещь, за которую можно выручить миллион? Не верю.

Чайкин смотрел во все глаза и слушал отстраненно, не соглашаясь, но и не отрицая. Алексей Николаевич продолжил:

– Именно этого человека вы и боитесь. Именно с ним и заключили сделку.

– Но…

– Какую сделку? – опередил вора Лыков. – Вы поделили добычу: вам бриллианты, а ему икону. Почувствовав, что вас вот-вот арестуют, вы отдали камни номеру четвертому на хранение. И теперь не хотите его выдавать. Надеетесь, что он поможет вам бежать и вручит тогда вашу долю. Так ведь? Глупо, Варфоломей Андреевич. Не удастся вам сдернуть с бессрочной каторги. И этот человек будет ждать вас тридцать пять лет? Вы верите в такую чушь? Потом, если даже случится вдруг невозможное и вы действительно удерете… Что тогда? Думаете, этот четвертый вернет бриллианты? Выгоднее ему будет вас убить.

В комнате повисла тишина. Лыков высказал все свои предположения и понял, что угадал. Был третий сообщник, и это именно Василий Шиллинг. И был четвертый, самый главный, что и организовал «кражу века». Даже Чайкин, калиброванный, гордый человек, не склонный никому подчиняться, лишь винтик в этом преступлении. А над ним стоит кто-то крупный и страшный, кого опасно выдавать.

А еще Лыков убедился окончательно, что икона цела.

Чайкин опять задумался, на этот раз всерьез. Алексей Николаевич не торопил вора. Речь шла о его жизни и смерти – пусть решит спокойно. В душу ему не заглянешь, а решение клюквенника придется принять. И если тот откажется признаваться, значит, так тому и быть. Лыкову придется искать ответы самому.

Наконец Чайкин решился. Он встал и, глядя сыщику прямо в глаза, заявил:

– Повторяю: иконы ищите у чувашина. Ложно обвинили, несправедливо осудили, а теперь хотите, чтобы я сознался в том, чего не делал? Пусть меня вернут в камеру, голова раскалывается.

– Черт с тобой, подыхай на каторге, – сорвался сыщик. – Я все отыщу и без тебя. Пошел с глаз долой!

Лыков остался недоволен допросом. Не сдержался, нахамил арестанту, который не мог ответить. Хотя как раз на это ему было наплевать. Жалко было, что правда ускользнула между пальцев! Ведь он ее уже почти ухватил, да не удержал. Был миг, когда Чайкин хотел сдаться. Еще бы чуть-чуть. Но он не нашел нужных слов. Плохо, плохо… Теперь действительно придется идти по старому следу, трясти сообщников, торчать в этой Казани.

Коллежский советник явился на полицейский телеграф и отбил Трусевичу шифрованную депешу. В ней он сообщал, что Чайкин ни в чем не сознался и надеется на побег. Надо усилить его охрану и контролировать переписку. Лыков заключил рапорт словами, что выезжает к месту преступления и начинает поиски.

Он садился в вагон, когда по перрону пробежал газетчик с криком:

– Покушение на Столыпина! Взрыв дачи премьер-министра на Аптекарском острове! Горы трупов и искалеченных! Последние новости из Петербурга…

Подорвали дачу, на которой они встречались с премьер-министром всего неделю назад! Лыков купил газету, сел на место и раскрыл номер. Там сообщалось, что сегодня около четырех часов пополудни на летнюю дачу министра внутренних дел явились террористы. Не то трое, не то четверо – выжившие называли разную цифру. Время было приемное, и обе комнаты для ожидания оказались битком набиты просителями. В эту гущу ни в чем не повинных людей негодяи и швырнули свои бомбы. Сами при этом погибли, но черт бы с ними. Подсчет жертв еще не закончен, однако покойницкая Петропавловской больницы, куда свезли тела, едва вместила всех. Еще больше раненых. Достоверно известно, что погибли пензенский губернатор Хвостов, генерал Замятин и княгиня Кантакузен. Многих невозможно опознать, так изувечены их тела. Среди прочих – неизвестная женщина на восьмом месяце беременности… Сам Столыпин не пострадал, его лишь обдало чернилами из пролетевшей над головой чернильницы да стукнуло сорванной с петель дверью. Но его двенадцатилетняя дочь серьезно покалечена, и контужен малютка сын. После взрыва премьер-министр сохранил поразительное хладнокровие и лично помогал спасать раненых.

Сыщик закрыл газету и долго невидящим взглядом смотрел в окно. Дачу на Аптекарском острове охраняли, вместе с жандармами, чины петербургской полиции. Многих из них Алексей Николаевич знал лично. Если взорваны обе приемные, значит досталось и им. Охрана всегда в дверях, на переднем крае. Кто погиб, кто уцелел? Эх, канальское время…

Глава 4
В восточной столице

Лыков проснулся от выстрелов и не сразу сообразил, что происходит. Вчера он проехал Рязань. Добираться пришлось через Москву, и питерец подивился на левостороннее движение по московско-рязанской ветке, единственное в России. Сев в Первопрестольной на казанский поезд, сыщик сразу вспомнил рассказы о его неудобствах. Действительно, Рязанско-Казанская ветка тупиковая, по оборотам одна из беднейших в стране. Моста через Волгу нет, и неизвестно, когда он появится. Ехать от Москвы до Казани долгих сорок девять часов.

Хмурый проводной шваркнул перед пассажиром стакан с чаем так, что залил скатерть… Лыков не стал скандалить, выпил чай и постарался скорее заснуть. И проснулся на рассвете, от пальбы!

Он вскочил и первым делом запер дверь изнутри. Потом полез в саквояж и вынул «маузер». Пассажир напротив, толстый купец в розовом исподнем, ахнул и нырнул под одеяло. Сыщик прислушался. Стреляли совсем рядом, из коридора в соседнюю половину спального купе. Оно было отделено от лыковского раздвижной ширмой. Там, сыщик приметил это еще вечером, ехали двое: пожилой артельщик с холщовым портфелем и жандармский унтер-офицер. Видимо, артельщик вез денежную сумму, а унтер охранял его. Тогда, скорее всего, произошло нападение. Но что с соседями? Живы ли они?

Словно в ответ на мысли сыщика, за ширмой один за другим грохнули три выстрела. В коридоре ойкнули и засуетились. Прямо в шаге от Лыкова слышны были ругань и звуки боя: звенели падающие гильзы, кто-то перезаряжал оружие.

Нападение, это точно нападение. Террористы или просто бандиты – грань между ними делалась все тоньше – рассчитывали на внезапность. Но ошиблись. Жандарм, молодец, не спал и был начеку. Дверь бандитам открыть не удалось, а когда начали в нее стрелять, унтер-офицер дал сдачи. И теперь ребята находились в замешательстве. Лезть на пули было опасно, а фактор внезапности они потеряли.

Боевики вновь открыли бешеный огонь – сыщик насчитал шесть или семь стволов – потом крикнули:

– Эй, бросай сюда деньги, иначе шлепнем!

В ответ грохнул новый выстрел. Бандиты стали материться, а унтер хохотнул:

– Давай сюда самого смелого! Я ему третий глаз сделаю.

Лыков решил, что пора ему вмешаться. Открывать дверь было опасно. Да и главное было – не убить одного-другого, а спугнуть нападавших. Сыщик прикинул позицию террористов и дал на звуки подряд четыре выстрела. В коридоре закричали, как бараны на бойне, и послышался топот.

– Тикай!!! – рявкнул кто-то и пальнул разок в ответ.

Пуля пробила дверь и ударила в стену. Лыков повел стволом влево и жахнул. С той стороны раздался глухой стон и звук падения. А потом тишина.

Алексей Николаевич помедлил секунду, затем отпер дверь и осторожно распахнул ее. В коридоре под разбитым окном лежал на спине человек и скулил, держась за живот. Сыщик вырвал из его рук револьвер и сунул в карман. Осмотрелся: пусто. В коридоре ни души, а обшивка стены и дверь в соседнюю половину купе густо издырявлены пулями. Он подскочил к окну и увидел, как пять или шесть мужчин скрываются в лесу. Это налетчики спрыгнули на ходу с поезда и дали стрекача. Сначала получили отпор от жандарма, а тут еще и неожиданный удар во фланг! Ребята струсили и убежали, бросив раненого.

Лыков громко крикнул:

– Унтер-офицер! Тут коллежский советник Лыков из Департамента полиции. Они смылись, можешь выходить.

– Это вы мне подмогли? – донесся голос из купе. Жандарм решил сначала выяснить, миновала ли опасность, и не спешил открывать дверь.

– Я. Один валяется под окном, сейчас подохнет. Вылезай, все кончилось. Ты молодец!

Щелкнула задвижка, и в коридор высунулась красная физиономия. Унтер нацелил «наган» в грудь Лыкову и тут же опустил.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

– Артельщик жив?

– Так точно! Я его на верхнюю полку отправил. Уж патроны кончались. Благодарствуйте.

– Ты храбро бился, они так и так отступили бы. Как твоя фамилия? Я сообщу начальству.

– Унтер-офицер Свияжского жандармско-полицейского пункта Шавкин, ваше высокоблагородие.

– Займись раненым. И вот, прими его револьвер.

Шавкин склонился над нападавшим:

– Это вы его или я?

– Мой.

– Готов, собака! А и черт с ним.

Лыков, все еще разгоряченный боем, сказал одобрительно:

– Хорошо держался, все бы так. Третий глаз обещал им сделать?

– Это я со страху балагурил, – шепотом сообщил ему жандарм. – Вижу, заряды к концу подходят. Жуть… А за мной человек безоружный, при нем две тысячи казенных денег. Я же за них отвечаю. Вот, время тянул. Скоро станция, там, думал, они отступят. А все же если бы не вы, не знаю, чем бы кончилось.

Наконец в коридор из всех купе полезли люди. Пассажиры, убедившись, что стрельба прекратилась, окружили жандарма и стали его благодарить. Кто-то предложил собрать храбрецу денег. Отовсюду потянулись руки, иная с рублем, а иная и с трешницей. Шавкин сделался еще краснее и попытался отказаться. Но Лыков как штаб-офицер разрешил принять награду, хотя формально не имел такого права:

– Бери, заслужил. А начальству я объясню. В наше трусливое время храбрость надо поощрять. Может, и хозяин суммы чего даст…

Нападение произошло на перегоне Тюрлема – Свияжск. Семь человек сели в Шихранах и, дождавшись, когда начало светать, напали на купе. Артельщик железнодорожной артели фон Мекка вез выручку. Когда стали ломать дверь, сопровождавший его унтер-офицер оказал сопротивление. А тут еще Лыков подвернулся. В виду станции Свияжск грабители спрыгнули с поезда и скрылись в лесу.

На станции Шавкин сошел и забрал труп убитого бандита. Его сменил другой жандарм и так же заперся изнутри. Поезд, простояв в Свияжске лишних двадцать минут, двинулся дальше. До самой Волги больше не случилось никаких происшествий.

Наконец рельсы уперлись в реку. Здесь полустанок назывался Остров, на той стороне – Берег. Когда-нибудь тут построят мост, но пока приходилось делать пересадку. За переправу полагалось платить особый сбор: с пассажиров первого класса – пятнадцать копеек, да еще по три копейки за каждый пуд багажа. Люди на пароме перебрались на левый берег и пешком дошли до станции Зеленый Дол. Там сели в грязные вагоны подбрасывающей ветки. Приходилось мириться с неудобствами и терпеть – до Казани оставалось полтора часа езды.

Город открылся издалека и показался почти сказочным. Белый кремль, тонкий силуэт Сумбекиной башни, крутая гора, спускающаяся сверху на кварталы посада… Вокзал находился недалеко от центра, рукой подать до кремля. Алексей Николаевич вышел на перрон, вручил саквояж носильщику и покорно двинулся следом. На бирже извозчиков царил обычный бардак, делили пассажиров. Сыщик сел к первому попавшемуся и сказал:

– Вези в лучшую гостиницу.

– Лучшая – это «Франция» на Воскресенской улице, – ответил извозчик, не торопясь трогаться с места. – Туда изволите? В ней все генералы живут.

– Нет, к генералам не хочу, – стал капризничать седок. – А купцы-богатеи что предпочитают?

– Дык кто что, вашество. Одни норовят в «Боярский двор», другие в «Европейские номера», а третьи, самые, значит, балованные, в «Казанское подворье», к господину Щетинкину. Там и ванныя, и буфет, и все что хошь. Даже генералы иные, узнав, туда переезжают.

– Давай к Щетинкину. Смотри, если разочаруюсь, грех на тебе будет!

Мужик хмыкнул и махнул кнутом:

– Н-но, милая!

Пока ехали, гость осведомился насчет тарифа на извоз. Оказалось, в Казани, как и во многих других городах, счет шел на концы. Стоимость конца – двадцать копеек. До Большой Проломной улицы, где находились номера Щетинкина, чуть дороже – четвертак. От вокзала можно было доехать и на трамвае. Во втором классе открытого вагона[15]15
  Второй класс открытого вагона – передняя скамейка и обе площадки, задняя и передняя.


[Закрыть], например, всего за три копейки! Но питерец счел это несолидным и выбрал одноконную пролетку.

«Казанское подворье» оказалось действительно приличным местом. Номер на втором этаже обошелся командированному в два пятьдесят. Горячая вода, ванна, телефон – чего еще желать? Местоположение удобное: что до кремля с губернатором, что до Воскресенской улицы с полицмейстером десять минут ходу.

Достигнув высоких чинов, Алексей Николаевич перестал брать с собой в разъезды парадный мундир. Это для титулярных советников! Полковнику с открытым листом в кармане и с личным поручением императрицы можно явиться к начальнику губернии хоть в зипуне. Лыков надел мундирный сюртук со старшими орденами и отправился наверх. Он прочел в поезде путеводитель Загоскина и знал, что Проломная – название историческое. Там, где она берет начало от кремля, в 1552 году русские войска взорвали мину и проломили стену крепости.

По Петропавловской улице, мимо необычного храма гость поднялся на Воскресенскую, как раз напротив живописного пассажа. Воскресенская улица для Казани то же, что Невский проспект для Петербурга. Приезжий дошел по ней до площади, с любопытством глядя по сторонам. Все ему нравилось: мощеная улица с шикарными магазинами, гостиный двор, памятник Александру Второму, симпатичный корпус городской думы, еще более красивый городской музей. Через ворота в Спасской башне Лыков попал в кремль. Там тоже оказалось уютно. Миновав юнкерское училище по одну руку и присутственные места по другую, он вышел к губернаторскому дворцу. Часовой у входа вытянулся перед солидным господином.

Питерец поднялся на второй этаж и сообщил свое имя дежурному чиновнику. Лыкова уже ждали. Имя государыни открывало любые двери. Начальник губернии действительный статский советник Стрижевский сам вышел в приемную.

– Здравствуйте, Алексей Николаевич. Позволите так вас называть? А я буду Михаил Васильевич. Прошу проходить. Чаю с дороги?

– Не откажусь. Ведь Казань раньше была столица чая?

Невинный вопрос заставил губернатора нахмуриться:

– Что было, то сплыло, увы. Когда вся доставка в Сибирь велась гужевым способом, город процветал. Мы были главным перевалочным местом. Но Великий рельсовый путь провели мимо нас. Уфа с Самарой сговорились, себя подняли, а нас сгубили. Кое-как выпросили мы себе ветку из Рязани, упрощенную и без моста. И строили ее за собственные средства. Казань зажата в мокром углу между Волгой и Камой и жила всегда только за счет сибирского транзита. Прозябаем, Алексей Николаевич. Нам бы присоединиться к кому-нибудь, хоть бы к Нижнему. Если увидите Их Величества, может, замолвите словечко?

Стрижевский за руку потащил Лыкова к карте губернии:

– Вот, смотрите. Ежели связать Арзамас веткой с Шихранами да построить мост через Волгу, то получится прежний план Богдановича. Казань окажется на Великом Сибирском пути. И оживет!

Тут наконец принесли чай. Сыщик взял стакан и сказал извиняющимся тоном:

– Михаил Васильевич, я ведь не для того прибыл. Разве станут Их Величества говорить с каким-то там коллежским советником о железных дорогах? Дай Бог свое дело сделать и головы не лишиться.

Губернатор посерьезнел:

– Прошу извинить. У кого чего болит, тот про то и говорит. Да, поручение у вас… Как бы помягче сказать… Что требуется от меня?

– Содействие.

– Будет. Только давайте позовем вице-губернатора Кобеко. Я, видите ли, уезжаю послезавтра. На два месяца, на лечение. Руководить губернией выпадет Дмитрию Дмитриевичу. Он опытный человек, но немного застенчивый.

Статский советник Кобеко явился уже через минуту – видимо, тоже ждал. Это был мужчина заурядной наружности, чуть моложе сорока, с умными спокойными глазами. Назвался и присел за стол, получив свой стакан чая.

– Дмитрий Дмитриевич, – обратился к нему приезжий, – кто из чинов полиции, ведших два года назад расследование, до сих пор на службе? Полицмейстер Панфилов, например, где сейчас?

– Вы хотите их расспросить? – догадался вице-губернатор. – Нет, Панфилова тревожить бесполезно. Он состоит в резерве чинов министерства, ожидает отставки с мундиром и пенсией. Любое напоминание о той истории для Павла Борисовича крайне нежелательно. Вдруг сочтут задним числом, что он был недостаточно распорядителен? И уменьшат пенсию. У нас станется.