Текст книги "Замок из стекла"

Часть 2

После той ночи больше не было кошмаров. Не было даже снов. И ту худую девчонку с серыми глазами он больше не видел ни в здании госпиталя, ни на территории. Впрочем, и рукописи его волшебным образом не появились обратно. Нэтт сам начал писать вновь. Однажды он просто выпросил у Кэтрин бумагу и карандаш, сел за стол и писал до самого утра, пока усталость не заставила его лечь в кровать.

Кэт вообще оказалась единственным человеком во всей больнице, который никак не изменил своего отношения к Аррену. Нэтту казалось, что миссис Роуз и пациенты стали поглядывать на него с опаской. Даже Кейн стал относиться к нему холоднее и настороженней. И только мисс Нейл оставалась с ним будто ничего и вовсе не произошло.

Впрочем, сам Нэтт всё больше уходил в свою рукопись. Он даже пытался проследить причины этой перемены. Прежде всего, он сам стал спокойнее, когда кошмары отступили и он мог думать о чём-то другом, кроме как о предстоящей ночи. Ещё одна причина была в том, что хотя он и упорно не желал возвращаться к своей рукописи, когда она лежала у него на прикроватной тумбочке, через пару дней после того, как она исчезла, им овладела паника оттого, что он потерял безвозвратно все свои наброски и записи. Поэтому он захотел как можно скорее восстановить то, что помнил. Но едва начав, остановиться уже не смог, внося правки, превращая разрозненные отрывки в слитный, податливый текст. А ещё одна причина была в том, что Аррену попросту больше нечего было делать в отсутствии прежних разговоров с медбратом, кроме как продолжить писать. Так или иначе, Кейн добился того, чтобы его пациент занялся, наконец, делом. Преданная Кэт хоть и не отходила от его кровати большую часть своей смены, но она напоминала Аррену омоложённую версию миссис Роуз. Иногда, когда Нэтт пытался поддержать разговор, то у него создавалось впечатление, что они говорят на разных языках и не понимают друг друга. Поэтому он предпочитал отдавать разговор мисс Нейл, а сам молчал. И их обоих это вполне устраивало.

Миссис Коултер также связала улучшение его состояния с тем, что Аррен принялся за работу и нашёл, чем занять свои мысли. Насколько успел заметить Нэттинел, люди в этом маленьком городке вообще были очень похожи, будто сделаны все из одной глины. Она заходила в его палату на осмотр и всегда пробегала глазами по рукописи. Конечно, она не вникала в сюжет повествования и плохо скрывала своё лёгкое пренебрежение к сказкам, но из вежливости спрашивала о том, как продвигается написание книги. Да, миссис Коултер нарочито уважительно называла его рукопись именно книгой или романом. Хотя даже сам Нэттинел не задумывался о том, что когда-то эти листы смогут принять законченный вид.

Миссис Роуз никак не прокомментировала новое занятие своего пациента. Она лишь иногда многозначительно ухмылялась, поглядывая на стопку исписанных листов бумаги. А ещё несколько раз говорила, что «конечно, почитала бы работу мистера Аррена, будь у неё побольше времени». Самого Нэттинела это раздражало, но писал он прежде всего для самого себя, и всебольничной славы он не искал.

Но все почему-то старались высказать ему своё мнение, а потом ещё и напомнить его несколько раз. Заходила к нему и миссис Серлейт Хейс, которая стала его посещать гораздо реже после той злополучной ночи. Но любопытство пересилило её опаску, и она вежливо интересовалась его самочувствием и рукописью. Однажды старушка долго сидела в его палате и успела прочитать пару десятков страниц. Но в конце, видимо, окончательно разочаровавшись в Аррене, сказала, что такой взрослый человек занимается сущими глупостями. Она ушла и больше не выказывала интереса к его персоне – к вящей радости самого Нэтта.

Но зёрна сомнений были уже посеяны в его груди. И то, что даже такой навязчивый и бесцеремонный человек, как миссис Хейс, отвернулась от него, вызывало у Аррена лёгкое чувство страха, готового перерасти в любой момент в приступ истинной паники. Нэтт старался сосредоточиться на своей рукописи, ища теперь спасения только в ней – в том, от чего так долго отворачивался сам. Он умел и любил быть в состоянии лошади, на чьи глаза надели шоры. Благо теперь отгородиться этими шорами ему надо было от такого ненавистного мирка, в котором он застрял по воле судьбы. Ему опостылели эти белые стены и эти серые люди. Отгородиться от них своей рукописью – было единственным возможным способом не сойти окончательно с ума. Как когда-то раненые дети и взрослые находили спасение в этой истории, которую сами и писали, так теперь он сам бежал туда, ища защиты за могучими стенами твердыни Лаэдора.