Текст книги "Ничего важнее нет, когда приходит к человеку человек"

4. Перед отправкой на войну

Валентин одногодок Ивану. В воинской части, дислоцированной под Борисовом, в преддверии финской войны, задержали демобилизацию, и им пришлось служить лишний год, ожидая отправки на войну, что ещё больше укрепило их армейскую дружбу. На «зимней войне» обошлись без них, и их демобилизовали в родную Вязьму.

В отличие от Ивана, у которого скоро будет четвёртый ребёнок, в свои двадцать девять лет Валентин не женат, чем гордится: – Свобода, брат, свобода, – хвастается Ивану независимостью. Используя статус холостяка, перебрал многих вяземских невест. Выбор затянулся, и в силу возраста пришлось ему перейти на другую возрастную категорию женщин, называемых перестарками.

Валентин, как и Иван, работает в депо и тоже имеет бронь. В связи с тем, что немцы приблизились, и уже отчётливо слышны звуки боевых действий, рабочие депо, не смотря на бронь, получили повестки явиться с «тревожными сидорами» на сборный пункт военкомата.

Ивану захотелось выпить, но поскольку в одиночку пьют исключительно алкоголики, а себя он таковым не считает, не поленился сходить к другу и лично пригласить его на поддавон.

Валентин сидел за столом, уминая картошку с мясом. Мать его стояла рядом с кухонным полотенцем в руках, готовая в любой момент выполнить просьбу любимого чада. Когда Иван вошёл, она спрашивала: – Валечка, не хочешь горчички? Или хренку – сама приготовила. На масле подсолнечном.

Валентин сыто отнекивается: – Ничего не хочу. Доем, чайку выпью….

Увидев Ивана, вошедшего без стука, пригласил за стол: – Вовремя пришёл, садись рубать! Купил на рынке мяса. Решил перед уходом на фронт поесть по – человечески.

– И я о том же! Пойдем, Валентин, ко мне, бухнем по стаканчику. Перед походом в военкомат, а значит, отправкой на фронт, посидим, выпьем – может в последний раз. Жены и детей дома нет – отправил в деревню, так что мешать некому.

Валентин похлопал мамусю по плечу: – Мы, муська – муська, недолго. Посижу, выпью, и сразу вернусь, жди! Со стола не убирай, доем!

Иван, приведя друга в свой дом, остановился возле русской печки и обратился к Валентину: – Где – то у Поли есть заначка. Прячет её от меня так, что иногда сама не может найти. С собой бутылки она, точно, не брала, так что помоги, Валя, найти. Заначку следует искать или в шкафу, или в закутке за печкой, в каких – нибудь валенках или сапогах.

Прощупали сапоги – нет. Валенки, чтобы не морщились от тепла, жена набила кусками газеты с вырезанными, от греха подальше, портретами товарища Сталина. В газетах и нашли то, что искали: две бутылки вина и бутылку спирта – настоящий магазин. Русскую печь Иван недавно протопил и бутылки нагрелись.

– О! Не, ничего себе хреновина, – радостно выругался Валентин. – Не успел всерьёз помочь тебе, как весёлые подруги жизни ласково глядят на меня. Вань, не знаешь, чего это меня на красноречие потянуло?

– Чем трепать языком, займись лучше стаканами: помой, поставь на стол, а я пока сварганю закуску, – скомандовал Иван, как старший по возрасту, – старше Валентина на два месяца, – да и по воинскому званию на один чин.

Иван занялся приготовлением салата из кислой капусты, чтобы подать её к столу. Валентин, держа в руках стаканы, наблюдает за тем, как Иван суетится: принёс из сеней капусту, поставил на стол, добавил в миску кипячёной воды, плеснул уксуса, принялся за чистку лука, чтобы заправить капусту…. Валентин поинтересовался: – Скажи, Вань, ты, в отсутствии жены, еду готовишь?

– Ещё чего. У меня другая концепция в жизни. Мне баба готовит. Моя обязанность деньги зарабатывать. Сейчас её нет….

– Тогда, подожди чуток, сбегаю домой, К твоей выпивке, нужна добрая закуска, иначе захмелеем. Моя мамуся решила напоследок дитя побаловать, не поленилась, приготовила мяса с картошкой. Наготовила много, останется одна, всё не съест – пропадёт, а нам пригодится. Если посчитаешь необходимым, то могу бутылку прихватить – у меня тоже имеется захаронка. Как, не против?

– Закуску неси, к капусте будет самое то! Спиртного на первое время хватит, мало будет – сходишь! – Так я пойду? – Погоняй.

– Хороший ты мужик, Вань, но, почему – то не можешь без мата? Не гляди на меня укоризненно, пошел, пошел. Уже дую. Уже бегу, бегу, бегу! Уже погоняю! Выскочил за дверь и помчался к себе по короткому пути, по тропинке между огородами Вадеева и Кричёва. Вернувшись с кастрюлей, сели за стол. Иван налил по полному стакану вина. На картофельно – мясную закуску хмельная жидкость пошла впрок.

Опорожняя стакан за стаканом, хмель перестал обходить их стороной. Чем больше хмельного мужики вливают в себя, тем сильнее тела от злости изрыгают мат. Мат стоит такой страшный и густой, что хмель убрался от них подобру – поздорову и, спрятавшись за углом дома, тоже стал материться.

Люди взрослые, мужики в деталях наслышаны о результатах финской компании, знают, что такое война и не горят желанием идти на фронт. Говорить об этом вслух, хоть и друзья, побаиваются. До конца друг другу не верят. Своё отношение к походу на войну прикрывают матом. Сегодня последняя совместная выпивка перед разлукой. Надо бы поговорить за жизнь перед расставанием, но как трудно говорить откровенно, когда расстаются не по своей воле. Уходят на большую войну. Большая война перемалывает в прах миллионы жизней. С войны вряд ли вернутся.

В два ночи заворочились пьяные мысли Вали и он вспомнил, что не простился с последней любимой женщиной, к которой несколько месяцев ходил. Как – никак, но она, в отличие от Валентина, считает себя его невестой. – Правильно я говорю, Ваня.

– Правильно, Валя, – подтвердил Иван. Тут же поправился: – А о чём ты говорил, не понял. – Ты, похоже, перебрал, потому плохо соображаешь, о чём тебя спрашиваю. Повторяю: надо проститься с невестой…. – Надо, – тупо согласился Иван. – Она хотя и не невеста мне, но я её валял в постели.

– Мою Катю?? Да я тебе… – Не гони вола, Валя, причём здесь твоя Катя? Я говорю про свою женщину, про Парасю. – Так ты мне врал, отпирался, что у тебя нет на стороне бабы? – возмутился Валентин, – не буду с вруном пить.

Иван заупрямился: – Не врал. Ты говорил про бабу, а у меня бабы нет, есть женщина. – Баба, женщина – не один хрен? Под юбкой одинаково, – возмутился Валя. – Нет!

И Иван обстоятельно принялся объяснять Валентину, в чём различие между бабой и женщиной. – Баба, она толстая вверху и внизу, ходит в телогрейке…. – Ты мою бабу не трожь, обижусь, – попросил Валя и угрожающе привстал. – Для меня она не просто баба, для меня она ещё и невеста. – Ты про свою кралю говоришь? – Ну, да! – Теперь понял: у тебя баба, у меня женщина. Давай, Валя, каждый за свою зазнобу выпьем! И больше не ругаемся. – Давай! И больше не ругаемся!

Выпив, Валя продолжил начатую тему. – Чем «хвостатый – волосатый – шерстяной» не шутит, может, и впрямь поженимся…после войны. Станет женой, деток напечём. И добавил: – На сливочном масле, если останусь жив! Я к чему веду речь? Слышишь, Иван, цветы нужны. И запел дурашливо с середины: …/В саду я гуляла, в саду я гуляла,/ /В саду я гуляла, цветочки рвала./

Ивану нравится песня «По Дону гуляет казак молодой». На традиционном русском православном празднике, выпив, любит исполнять её дуэтом с Полей. Подхватил сильным голосом: – /Цветочки рвала я, цветочки рвала я,/ /Цветочки рвала я – цыганка пришла;/ /Цыганка гадала, цыганка гадала,/ /Цыганка гадала, за ручку брала./ /Брала и шутила, брала и шутила,/ /Брала и шутила, качала головой:/ /»Утонешь девчонка, утонешь девчонка,/ /Утонешь девчонка в день свадьбы своей!»/…

Песня длинная, и Валентин, вспомнив, что надо идти за цветами, прервал её исполнение. – Спать уже некогда, пойдем, Иван, за цветами. Иван не отреагировал.

– Ну, пойдем, Вань! Сходи со мной за компанию, – законючил по пьяному делу Валентин. – Тебе что, трудно сходить? Не пойдешь сам, на себе потащу. Ты только на атасе постоишь, и все! Рвать буду я!

Иван сидит, опустив голову, о чём – то задумавшись. Не слышит друга. Затем встрепенулся. – Рвать будешь? У тебя есть к кому рвать? А мне куда? Валентин не понял фразу Ивана и потому повторил, повысив голос: – Пойдем, говорю, за цветами. Потом допьем. Первым делом – цветы, потом – пьянка. Нет, не цветы, сначала девушки. К невесте сходим. Чёрт, запутался! Давай подниму….

Ивану лень идти в холод и темень ночи, разомлел в тепле; с трудом поднялся. – Вот друг, так друг, пристал, как смола. Убери руки. Сам пойду!

Друзья устроились на работу сразу после окончания срочной службы. Иван поначалу провожал Валентина до дому, делая прогулочный крюк. Крюк проходил от депо до Гармоново, к маслозаводу, к центральной площади. От центральной площади шли на Вторую Крапивинскую, выпивали по паре стаканов и Иван отправлялся крушить топором собственные окна.

Мать Вали стала проявлять недовольство частыми выпивками, и, наконец, перестала приглашать Ивана в дом и сажать за стол. Прогулки закончились.

Гуляя, они досконально изучили центр города и потому знают, что больше всего цветов растет в частном секторе недалеко от остатков Вяземской кремлевской крепостной стены.

Договорились идти окольным путём: мимо продовольственного магазина и старого базара, по Красноармейскому шоссе до городского сада….

Ночная прохлада разогнала вялость в теле, взбодрила. Идут озираясь по сторонам, покуривают в кулак. Болтают о том, что время позднее, ночное, не напороться бы на лихих людей. – Иван, ты нож взял? – Взял сумку, гляди? – Вижу. И что? – В сумке наточенный топорик. Я даже с работы, когда на улицах народу много, и то не хожу без него. – А у меня нож с собой, мало ли чего!

С запада послышался гул нескольких самолетов. Остановились, прислушались, повернувшись лицом в сторону усиливающегося звука. В отблеске вышек прожекторов товарной станции показались силуэты самолетов.

Вань, а, Вань? Ты, только глянь! Похоже, к нам, любимым, непрошеные гости летят, не нас ли удумали бомбить, – с наигранным испугом в голосе озабочено произнёс Валентин.

Иван усомнился. – Скорее, на Москву тянут, зачем им Вязьма? Депо разбито…. По самолетам ни одна зенитка не стреляет, значит, защиты нет…. – Не скажи Ванюша, – перебил Валентин. – Вязьма крупный железнодорожный узел, кусочек лакомый. Ещё не всё разбито…. Бей от всей мощи….

– Здесь войск кот наплакал. Обороны нет. Зачем бомбить? – Ну и что? Целы водокачка, водонапорные башни, маслозавод, другие предприятия. Склады с боеприпасами – имеется же в городе армейский запас патронов, гранат, мин и прочей взрывающейся и стреляющей фигни, вроде пистолетов, винтовок? – Немцы войдут в город – все им достанется, зачем собственное добро бомбить? – резонно заметил Иван.

Немецкая авиация сделала налёт на железнодорожный узел, забитый эшелонами. Бомбы падают, калечат составы с грузами и без грузов, станционные склады. Дрожит в мелком ознобе земля! В месте взрыва вырастают чёрные фонтаны, разбрасывающие по сторонам куски досок, комки земли; взрываются снаряды, с шипением сгорает порох…. На станции стоит ад, в небе ревут самолёты, заходящие в атаку на объект.

Друзья стоят, остолбенев, завороженные зрелищем. Когда взрывы переместились в их сторону, пришло осознание опасности. Валентин увиденное зрелище прокомментировал: – Станцию бомбят и повторно депо. Достаётся ему. Второй раз накрывают. Что – то расхотелось идти за цветами. Что делать будем? Вернёмся домой? Закончив со станцией, вполне могут начать бомбить центр; дома отсидимся…. Здесь опасно, бьют близко, попадём под осколки, убьют. Бог, с ними, с цветами. Без цветов с девушкой прощусь, главное, остаться живым. Живой я ей дороже цветов, как думаешь, Ваня? Оценит подруга?

– Оценит! Бомбардировка переместилась в район Новоторска, давай, Валентин, возвращаться. Налетит вторая волна, достанется и нам на орехи! Пошли спирт допивать. Когда рвутся бомбы, о цветах, действительно, не думают.

Валентин взглянул на небо в поисках самолётов и неожиданно остановился. – Иван, посмотри, какое небо огромное. И какие мы маленькие. Прихлопнут, как муху, никто и не заметит. – Мухи тоже хотят жить. Пересидим бомбежку за рюмкой, вдруг пронесет! В такой ситуации, цветы и любимая подруга, действительно, подождут – своя шкура ближе к «делу», как любишь ты шутить. Трясущиеся поджилки требуют укрытия во имя спасения.

Прошли вдоль забора Дусиного огорода. Подошли к ограде участка Ивана. Не могут понять, куда попали. – Смотри, Валентин: – Дом Вадеевых, развалюха Фёклы, дом Кричёва – стоят, где им и положено стоять…. Между ними красовался мой дом.

– Согласен! А теперь нет, – нервно засмеялся Валентин. – И маслозавод горит. Раньше вид завода твой дом загораживал, дома не стало, завод виден – немцы лишнее убрали….

Иван, не слушая Валентина, продолжает причитать. – Соседские дома, сараи, ограды на месте. А моего дома, с резными наличниками на окнах, … нет! Одна ограда сиротская торчит. Почему, именно моего дома нет, Валентин? Весь участок завален брёвнами. Могли бы Вадеевых разбить, они богаче, у них сад большой, овчарка во дворе…. Детей меньше….

Глаза видят, а ум Ивана никак не может увязать недавнее застолье с большой воронкой на месте дома. На краю воронки стоят напольные часы. Стрелки не ходят. Валентин вывел Ивана из ступора, показав на часы: – Вань? Смотри! Часы сохранились, а стол, за которым мы сидели, исчез. Часы стояли возле стенки сразу за столом. Это означает, что мы своевременно ушли из дома, о чем часы и напоминают! Подобную долю «цыганка нам нагадала» – не зря пели. Почему вино не допили, идиоты? До бомбёжки ещё минут двадцать спокойно могли бы сидеть за выпивкой. Валентин, не дождавшись ответа, вновь продолжил тему, чтобы не молчать и как – то остановить нервный мандраж: – На крайний случай могли бы взять бутылки с собой. Забыли заповедь любителей выпить – всё свое ношу с собой. Выпивка накрылась.

Иван, не задумываясь, ответил: – Да, жалко. Черт, о чем ты говоришь? Какая выпивка? Видишь, дома нет. Тебе лишь бы вино! Где я жить буду?

Неожиданно Валентин нервно захохотал. – Надо же цветочки, вот нам и цветочки, набрал букетик, подруге отнес. – Валентин, ты чего? Случайно, не того? Ох, что – то меня ноги не держат, – Иван присел на бревно. Валентин встал рядом, положил руку ему на плечо.

– Ты только подумай, Ваня, нас с тобой цветы спасли. Не пойди мы за цветами, трам – та – ра – рам, не пришлось бы вот так стоять живыми и смотреть на воронку. Придется сказать огромное спасибо подруге Катерине. Пусть не слышит, все равно скажу: – Спасибо, тебе Катька! Благодаря тебе мы не размазаны в этой глубокой воронке. До сих пор не верю, что нам крупно повезло. Эх, Ваня, Ванюша! До чего жить хорошо. Пойдем ко мне домой. Врежем по маленькой, средненькой, большой: /Не будь на то Господня воля,/ /Мы б не узнали алкоголя,/ /А, значит, пьянство – не порок,/ /А высшей благости урок!/ Имеем полное право продолжить урок, поскольку заслужили. Считай, Ваня, что перед походом на войну мы получили боевое крещение. А выпивку найдем, не «журысь», казаче! Сам бог велел нам отметить событие и, считай, второе рождение.

Иван, не желая отказываться от мысли о доме, пробурчал. – «Думал, жизнь проживу здесь с детьми. Прожил! Красивый, добротный пятистенок исчез, будто его и не было. На том месте, где стоял, глубокая яма посреди неряшливо разбросанных кусков бревен, мебели, битых кирпичей, заполняется грязной водой».

Эх! – ожесточённо махнул рукой Иван, и непроизвольно сдвинул кепку на затылок, взъерошил волосы. Пришла интересная на его взгляд мысль: – «Вот как в жизни бывает: кирпичную печь с лежанкой развалило, а фанерные часы с музыкальным боем, сохранило. Часы вместе с Полей купили на рынке в честь рождения первенца, дочки Вали. Останусь жив, после войны часы отпишу Вале, будет ей память о доме».

Пришла на ум другая мысль, которую вслух не произнёс, чтобы не соблазнять Валентина: – «Вовремя я свечку поставил Николаю Угоднику. Услышал Угодник – спас сундук. В сундуке ценности и документы на дом. Как же вовремя я его спрятал! Не спрятал, было бы две беды, а так – одна. Силы есть, новый дом построю. Повезло еще и с личными документами. Не зря таскаю их в кармане, сохранились».

Валентин не торопит Ивана, понимая, как тому тяжело остаться без жилья, нажитого добра. Требуется время свыкнуться с потерей.

Иван горевал недолго. Человек практичный, попросил Валентина: – У меня в сенях стоял ящик с сапожным инструментом, помоги поискать. Ящик крепкий, могло не разбить, а просто отбросить. Повороши завалы вблизи воронки. Если попадётся что – то ценное, клади рядом с часами, отнесём к тебе.

Валентин искал прилежно и…нашёл две иконы в серебряном окладе. Хотел назад положить и сверху чем – нибудь прикрыть, чтобы в отсутствии Ивана забрать, оглянулся. Иван смотрит на него внимательно, и Валентин не решился. – Смотри, что нашёл. Иконы, наверно, ценные?

– Тесть на свадьбу подарил. А ведь ты хотел их припрятать, себе забрать. – Ты, что, Иван, как так мог плохо обо мне подумать. – А чего ж, когда я на тебя посмотрел, ты глазками забегал? Я видел…. – Если бы я хотел забрать их себе, не стал бы поднимать, прикрыл сверху, ты б и не заметил. Так что зря волну гонишь.

Иван сделал соответствующее лицо, чтобы ответить резкостью, но увидел ручку ящика от сапожного инструмента, которая выглядывала из – под кучи битого кирпича, и промолчал.

Какое счастье – ящик уцелел. И сапожная нога нашлась. Наткнулся случайно, запнувшись за кусок дерева. Сместив кусок ногой, заинтересовался блеском металла. Принялся расчищать место и освободил часть ноги с поршнем от двигателя, вбитого в деревянную стойку. Поднялось настроение – сапожный инструмент, в свалившемся на него несчастье, пригодится, даст возможность заработать на кусок хлеба. Будет хлеб – остальное само придёт.

Валентин согласился принять инструмент, часы и иконы на хранение. Договорились, что Валя спрячет так, чтобы мать ценности не нашла – лучшее место, чем чердак не придумать.

Нагруженные скарбом, мужики направились по тропинке, минуя участок Архиповых с недавно родившимися близняшками Светой и Галей. Обогнув участок, попали на Вторую Крапивинскую.

Тихо, чтобы не разбудить мать, слазили на чердак, спрятали добро. Валентин выставил выпивку на помин почившего в бозе пятистенка Ивана. Открыв заслонку, заглянул в подпечек, вытащил чугунок с остатками толчёного картофеля с мясом, ещё не остывшим. В прихожей набрал солёных огурцов. Выпили в молчании, не чокаясь – произошедшее событие оставило след в душе обоих. Легли спать на лавках, чтобы не проспать и придти в военкомат к указанному сроку.

К восьми часам были на ногах. Отправились на сборный пункт на заклание. Нет сборного пункта, нет командиров – пропали вместе с военкоматом.

Пейзаж города обезображен развалинами зданий и первыми ужасами войны – убитыми в депо и на станции. – Пошли, Валентин к тебе, пустишь на пару часов, обмозгуем дальнейшие действия? «Треба» что – то придумать, чтобы в этой кутерьме, как – то выжить и не пропасть поодиночке!

5. Оккупация

Хлеставший всю ночь дождь, сопровождаемый холодным порывистым ветром, перестал, но улица пуста. Идти на колодец за водой рано, желающих заниматься хозяйственными делами не находится – деревня сидит у окон, наблюдая за большаком и улицей, в ожидании гостей.

Вздрогнули кусты, словно их ударило тяжёлым предметом вблизи корней, и, смотрящие за большаком, увидели, как под напором силы стало их валить в сторону деревни и сердца людей защемило в груди – дождались.

Выглянула морда бронетранспортёра с пулемётом наверху. Хищный ствол, повернулся в одну сторону, в другую, принюхался, врага не учуял, но из осторожности, издал предупредительный рык, пустив в воздух очередь. Ответа не последовало, и машина уверенно двинулась вперёд, прокладывая путь солдатам, с автоматами, повешенными на шею. Руки солдат расслабленно положены на автомат, как на опору. Идут без предварительной разведки, не ожидая стрельбы, без страха, не оглядываясь по сторонам, привыкнув к тому, что перед ними лежит беззащитное пространство, проверенное пулемётом.

За смешанным авангардом из техники и пешей группы, выдвинулись машины с солдатами в кузове, вооружёнными винтовками. Люди в полевой форме и машины в камуфляжной раскраске идут целенаправленно, словно возвращаются домой после недолгой отлучки. Странные, если не сказать, чудные машины, уверенно прокладывают прямую дорогу к деревне.

Передняя часть шайтан – машин выполнена с кабиной на колесах, задняя – с кузовом на тракторных гусеницах: машина – не машина, трактор – не трактор, не поймёшь что. Напрашивается сравнение передней части с лошадью, а задней – с коровой. Прибыли бы красноармейцы на подобной технике, можно бы и посмеяться, а над врагом смеяться себе дороже, не стоит и начинать, даже, если они тебя и не видят.

Посмеёшься в закрытом помещении, захочется посмеяться на улице. Не так поймут и пиф – паф – огрызнутся оружием, и ты не успеешь пропеть: – Ой – ё–ёй, умирает зайчик мой! Что с них возьмёшь, гитлеровцы! – всё у них не по – русски, не по – человечески. Объединить машину с трактором!? Надо же до такого додуматься! Придумали дурищу – по любой местности идёт.

К большаку шла лошадиная тропа, а машины за один проход, без малейших усилий, превратили её в проезжую дорогу, наглядно показав превосходство в силе и проходимости европейской техники. Правду люди говорят – нет худа без добра. Пришли враги… и сделали дорогу. До своей власти не могли достучаться!

Гитлеровская машина из Европы пародирует детскую шуточную побасёнку: «Когда едешь на Кавказ, солнце светит в правый глаз. Когда едешь на Европу, солнце светит прямо в попу». Вот такие «попы» – тракторы – машины из Европы появились со стороны большака.

Жители, наблюдая за движением вражеских солдат и техники, встречать победителей хлебом – солью не торопятся. Лишь дед Романов не побоялся выползти на божий свет. Ему семьдесят лет, за ним не прячется жена с выводком детей и внуков – терять старику нечего. Стоя на крыльце, дед снял шапку и, глядя на врагов, троекратно перекрестился. То ли анафеме предавал, то ли мысленно открещивался от них, произнося: – «Чур, меня, чур!». Стоял с непокрытой головой, пока не прошла последняя машина.

В деревню прибыло оккупационное тыловое подразделение «Группе Эрде» Четвёртой танковой армии Центрального фронта Вермахта. Группа остановилась возле здания правления колхоза. Солдаты спешились и остались возле машин, не смешиваясь с передовым отрядом, ожидая дальнейших распоряжений.

Кому враг не помеха, так это детям. Из ближайших палисадников приблизилась к машинам небольшая группа детей – родители не предупредили их, что немцев необходимо бояться – и с детской непосредственностью уставились на машины, проявляя повышенный интерес к задней части: кузову и тракам. Вид странных машин вызвал у них изумление – они так не похожи на тех, что приезжали из МТС.

Солдаты, пройдя большую часть европейской России, привыкли к тому, что их техника вызывает любопытство у русских мальчишек и на них не обращают особого внимания.

Вдоволь налюбовавшись траками и низко расположенными кузовами с деревянными скамейками вдоль бортов, куцей кабиной на два человека, фарами, защищёнными серой тканью с прорезью для света, пацаны переключили внимание на солдат, несравнимых с красноармейцами. Всё у них не советское: лягушачьего цвета форма, подогнанная под размер человека и ладно сидящая на них; короткие винтовки, почти вполовину короче, чем у наших солдат, игрушечные автоматы.

Маленький «щегол», с испачканным носом, заинтересованно уставился на каску, висящую на ремне у солдата. Говорит соседу:

– Смотри, дядька горшок с собой носит. Когда поблизости нет ведра, ходит в горшок. Стоящий рядом мальчишка поинтересовался: – Зачем ему горшок? На огороде места много…. Переводчик, услышав детский разговор, пугнул их: – А ну, вон отсюда. Я вам покажу горшок!

Дети, напуганные грозными словами военного, вооружённого пистолетом, рванули в сторону калиток, в безопасное место. Отбежав на приличное расстояние и, видя, что за ними никто не гонится, остановились.

Старший офицер, командовавший хозяйственным подразделением, через офицера с пистолетом, ругавшегося на детей, попросил подозвать ребёнка постарше и послать его за взрослым мужчиной. Мальчик, сбегав домой, привёл дедушку в надетой на голову шапкой – ушанкой с болтающимися тесёмками и кацавейке – душегрейке. Старику объяснили, в чём заключается его обязанность. Попросили помочь в размещении солдат на постой.

Перед тем, как войти в дом, старик информирует офицера – переводчика: кто живёт, какого возраста, имеются ли мужчины, сколько комнат. В зависимости от полученной информации, второй офицер распределяет количество солдат, чтобы их пребывание на новом месте было комфортным.

К Поле зашли в чистенькой красивой форме два вежливых офицера, от порога поздоровавшихся. Один сказал: – Гутен таг. Второй, на чистом русском повторил:

– Добрый день! – и подмигнул Вале, высунувшейся из – за двери Светёлки. Валя, взглянув на подмигнувшего человека в военной форме, почему – то испугалась и спряталась за дверью. Офицеры зашли в Светёлку, приблизились к качке со спящим ребёнком. Немецкий офицер покачал её, поглядел на детей, стоящих посреди комнаты, среди которых в данный момент находилась и Зина, погладил по голове ближайшую к нему Инну и произнес:

– О, филь киндер. «Зо, гут». Переводчик пояснил: – Офицер удивился множеству детей. Не хочет вам мешать, не будет ставить солдат на постой.

Дождавшись перевода, офицер приказал солдату: – Хераускоммен, – и покинул дом. Перед тем, как перешагнуть порог, переводчик обернулся: – Лейтенант принял решение: – «Уходим!»

Полина облегчённо вздохнула – ей не будут мешать ухаживать за новорожденным, останется в доме полновластной хозяйкой.

Солдаты охранного подразделения терпеливо дожидаются своей участи. Им не впервой обустраиваться на новом месте, привыкли, что селят их в последнюю очередь и в пределах объекта расквартирования офицеров.

Капитан Борк обошёл помещения правления колхоза. Понравился ему кабинет бывшего председателя: большая комната, длинный стол, хорошие стулья, телефон. Собственноручно прикрепил на двери, заранее приготовленную табличку с надписью по – немецки и по – русски: «Военный комендант Вежнева кэптен Хессе Борк», и приступил к выполнению военно – административных обязанностей.

Пригласил офицеров. Выслушав доклад лейтенанта, занимавшегося вопросами расквартирования, похвалил его за рвение, и приступил к постановке задач подразделению. Распределил роли между офицерами, назначил порядок и место сбора команды перед завтрашней отправкой на задание. Выделил офицерам помещение вблизи своего кабинета.

Фронт движется быстро, Вермахт захватывает всё новые и новые территории России. Специальному отряду тылового обеспечения Четвёртой танковой армии, менять место дислокации приходится не впервой. Свои обязанности офицеры знают, но капитана Борка слушают внимательно. Люди военные подчиняются правилу: повторенье – мать ученья.

Закончив с делами, капитан попросил офицеров сопровождать его в клуб для осмотра культурного объекта.

Унтер – офицер, выставив парные посты, занялись расселением комендантского взвода, приспособив под казарму комнаты заведующей клубом и для кружковой работы местной самодеятельности.

Под солдатские койки приказал взять скамейки, обтянутые дерматином, соединив их попарно. Скамеек в клубе много – стоят во всех помещениях.

Засучив рукава, вояки сбили с фронтонов советские флаги. С удовольствием и гоготанием выкинули из помещений портреты Сталина и его бюсты. Повесили портреты Гитлера. Красные флаги с серпом и молотом заменили красными флагами с большой черной свастикой в белом круге. Кажется: ну что изменилось? Один красный флаг поменяли на подобный красный флаг! Но разница в том, что на одном флаге нарисованы серп и молот, символы построения коммунизма, на другом – свастика в белом круге, обозначающая новую эру национал – социализма.

Став одним из руководителей партии, Сталин чутко уловил гениальность Ленина, не захотевшего называться простой фамилией Ульянов. Ленин – слово хлёсткое, бьющее по мозгам. Ленин! – этим всё сказано. Для огромной массы населения Ленин – новый мессия. Обычному человеку не придёт в голову копаться в тонкостях фамилии. Ленин – слово отвлечённое, не несущее смысловой нагрузки, тем более не определяющее национальность. Долго бы продержался у власти грузин Джугашвили? А Сталин – это не Джугашвили, это – вождь, пришедший изменить наш захудалый русский мир. Сталин – дар свыше.

Вот и Шикльгруберу повезло с фамилией. Нужен ли был немецкой нации австриец Адольф Шикльгрубер? Вопрос риторический. Основная масса немцев принимает на веру слова, произносимые людьми власть предержащими. Сказали Гитлер – вождь, значит вождь! Сказал вождь: «Германия превыше всего», так и есть. Главное, выполнять «марширен» стройными колоннами и, подобно Ленину и Сталину, весь «мир насилья мы разрушим».

Немецкому крестьянину: бауэру или фермеру – ландвирту не придёт в голову узнавать, что фамилия Гитлер произошла от еврейского ласкательного слова Гитле женского имени Гита, а окончание «ер» означает принадлежность, то есть сын Гитли, дело трудное, неблагодарное и потому излишнее.

Смоленский люд гадает: национал – социалисты, как когда – то большевики – коммунисты, станут крестьян уничтожать? Стоит ожидать от них чего – то подобного и начинать наработанную тактику гражданского неповиновения, или подождать? Понимают умом, что любая перемена власти добра не сулит, но так хочется надеяться на лучшее! Что новый вид социализма принесёт жителям деревни, какое счастье? В чём скажется различие советского социализма от немецкого национал – социализма?

Офицеры приказали свободным от охранных обязанностей солдатам сгонять жителей в клуб. Проходят крестьяне мимо брошенных на землю портретов и бюстов Сталина, флагов, и не только взрослые, но и комсомольская молодежь не решилась, или не захотела, поднять образы вождя и унести с собой, спрятав до лучших времён.

Валяющиеся в грязи нетленные образы вождя и символы советской власти наглядно показали крушение советского строя. Смену власти крестьяне приняли философски с деревенской мудростью: «красные приходят – бьют, белые приходят – бьют».

Деревенским комсомольцам до войны неоднократно приходилось с энтузиазмом исполнять «Песню о Сталине» на слова Суркова и музыку Бластера: /На просторах Родины чудесной, закаляясь в битвах и труде,/ /Мы сложили радостную песню о великом друге и вожде./ /Сталин наша слава боевая, Сталин нашей юности полёт./ /С песнями, борясь, и побеждая, наш народ за Сталиным идёт/, но душу деревенских комсомольцев она не зацементировала. Пропаганда образа вождя не сказалась на умах.