Текст книги "Братья Кеннеди"

Меморандум, однако, примечателен не только лицемерием, он проливает свет и на комплексный подход В. Вильсона к борьбе против молодой Республики Советов. Президент отвел первое место силе, однако одновременно заявил: США «при первой же возможности отправят в Сибирь комиссию в составе торговцев, экспертов по сельскому хозяйству, советников по труду, представителей Красного Креста, агентов Молодежной христианской ассоциации, искусных в распространении полезной информации, оказании содействия в деле просвещения, чтобы в скромных масштабах какими-то систематическими методами облегчить неотложные экономические нужды народа. Выполнение этого плана последует за военной помощью, с тем чтобы никоим образом не воспрепятствовать ведению военных операций».

Иностранные интервенты сделали все, чтобы раздуть в России гражданскую войну, фронт которой прошел через всю территорию Республики. Советский парод с оружием в руках отстаивал свою свободу и независимость, великие завоевания Октября. Дипломаты революции прекрасно понимали, что речистый президент США находится в числе самых лютых врагов Советской власти. 24 октября 1918 года НКИД РСФСР направил ноту, персонально адресованную президенту США Вильсону. В стиле тех огненных лет в документе изобличалось фарисейство президента. Перечислив заявления Вильсона о «дружбе» к русскому пароду, составители документа, подписанного Г. В. Чичериным, указывали: «Оживление русской контрреволюции, которая сама уже превратилась в труп, попытки восстановить путем насилия ее кровавое господство над русским народом – вот что последний испытал вместо содействия беспрепятственному выражению ого воли, которое было обещано ему, господин президент, в Ваших заявлениях».

Советское правительство многократно предлагало США, как и другим державам Антанты, заключить мир. Но они упорствовали, оказывая все возрастающую помощь российской контрреволюции. После победы над Германией и установления 11 ноября 1918 года перемирия отпал первоначальный повод для интервенции против Советской России. Отныне стало очевидным, что главная причина участия США в вооруженной борьбе с советским народом – ненависть к революции, желание восстановить старый порядок. Очень скоро обнаружилось крайне прискорбное для Вашингтона обстоятельство – солдаты Антанты п США, посланные в Советскую Россию, не желали сражаться. Идеи большевизма, овладевшие массами в России, заражали интервенционистские войска, перешагнули через границы страны и усилили революционный подъем в мире, которым ознаменовалось окончание первой мировой войны. Народы не хотели больше войны, жаждали крутых перемен.

Проблемы, как виделось Вильсону, стремительно нагромождались: победоносное развитие революции, необходимость мирного урегулирования с вчерашним противником и достижение победы над недавними союзниками, социальные беспорядки и политическое разномыслие в США. Старый мир крутился в бешеном водовороте. Вильсон, по всей вероятности, считал себя умелым лоцманом, способным выправить курс. Когда в январе 1919 года в Париже собралась мирная конференция, Вильсон, нарушив все традиции (до тех пор ни один американский президент не выезжал из страны), явился в Париж, чтобы возглавить мир. Серьезность президента, с какой он приступил к делу, возмутила и насмешила даже его партнеров за столом мирной конференции, практических политиков. Французский премьер «тигр» Клемансо с издевкой заметил: «Бог даровал нам десять заповедей, а мы нарушили их. Вильсон дарует нам свои 14 основных принципов – посмотрим!»

Только взяв в соображение давний обычай ведущих американских государственных людей ассоциировать себя с высшими силами (не укрывшийся от внимания язвительного Клемансо!), можно уверовать в искренность президента. Он был убежден, что претворение в жизнь его 14 основных принципов исправит грешный мир, а главное – откроет дорогу для торжества целомудренной Америки. Он на свежем опыте смог убедиться, что возможности голой силы ограничены, и мучительно бился над проблемой, как же изыскать средства для нанесения поражения революции. Все, решительно все он подчинил этой цели. Накануне отъезда в Европу Вильсон доверился представителю английского правительства: «Призрак большевизма таится везде… Во всем мире серьезнейшее беспокойство. В США также появились симптомы этого, которые очевидны, хотя пока не опасны». В Париже в штаб-квартире антисоветской интервенции перед президентом разложили планы, сводившиеся к одному – вооруженной рукой раздавить Советскую Республику.

27 марта 1919 года совету четырех Парижской мирной конференции был представлен шедевр штабной мысли – маршал Фош огласил очередной план: войска Антанты и США должны остановить революционную волну, исходившую из России. Вильсон скрупулезно изучил план, карты, где жирные стрелы поражали большевизм в самое сердце, а затем произнес сентенцию, отдававшую отнюдь не военной мудростью: «Слово «большевизм» означает множество различных вещей. По моему мнению, попытка остановить революционное движение, выдвинув армии, равносильна попытке остановить метлой половодье. Более того, армии, получившие приказ сражаться с большевизмом, могут заразиться им. Между силами, которые мы намереваемся использовать друг против друга, существует сочувствие. Единственный способ действия против большевизма – заставить уничтожить его причины… Это, однако, невероятно трудно, мы даже не знаем точно его причин». Хотя план был отвергнут, Вильсон по собирался бездействовать, напротив, он трудился с бешеной энергией на всех фронтах борьбы против освободительного движения.

По мере успехов Красной Армии и усиления Советской России возможности военного вмешательства резко сужались. Летом 1919 года США были вынуждены вывести свои войска с севера Советской Республики. На Востоке армии Колчака не оправдывали надежд штаба контрреволюции – лидеров Запада, препиравшихся на Парижской мирной конференции. В июле 1919 года Вашингтон приказал генералу Л. Грэвсу, послу США в Японии Р. Моррису и ряду лиц объехать «Колчакию», побывав в Омске, и выяснить, что происходит и каковы перспективы белых в Сибири. К миссии примкнул по своей инициативе, но с разрешения госдепартамента полковник У. Донован. На деле он был личным представителем президента В. Вильсона, о чем ему было категорически запрещено сообщать своим высокопоставленным коллегам.

Только в начале восьмидесятых в больших книгах, вышедших в США, – жизнеописаниях генерала У. Донована, заложившего при Ф. Рузвельте современную американскую разведку, сообщалось: «Корни Управления стратегических служб и Центрального разведывательного управления, сменившего его, уходят далеко в бурную историю XX века. Можно сказать, что истоки в этом поезде, идущем по берегу залива Петра Великого у Владивостока, в котором в жаркий летний день ехал человек. В предстоявшие недели Донован узнал многое, имевшее непреходящее значение не только о происходящем в Сибири… Эта миссия создала ему должную репутацию, когда спустя два десятилетия он стал главой первой системы стратегической разведки США». Суть ее – изучать прежде всего политические проблемы противника.

Летом 1919 года Донован собрал множество свидетельств краха белых, повсеместной поддержки народом большевиков. Он выслушал леденившие кровь свидетельства американских офицеров о зверствах колчаковцев, массовых расстрелах. Далее в книге о Доноване эпически повествовалось: «Когда американские солдаты впервые появились в Сибири, они занимались разве тем, что ловили лосося в реках. Теперь их части подвергались нападениям партизан, которые с одинаковой яростью обрушивались на белых и иностранцев. Американцы убивали, и их убивали». Донован приехал в Сибирь после траншей западного фронта, где командовал полком. Естественно, он рекомендовал дать Колчаку вооружения и снаряжения на армию в 600 тысяч человек. Такие рекомендации после красноречивых описаний тем же Донованом краха колчаковщины в Вашингтоне «встретили молчанием».

В Белом доме Вильсон заключил: американским войскам нужно уносить ноги из Сибири. К весне 1920 года они были выведены. Интервенты, получив памятный урок, убрались восвояси. Советская Республика выходила победительницей из неслыханно тяжелой войны. Советское правительство, обоснованно полагая, что исторический опыт у людей разумных открывает глаза, вновь вернулось к вопросу о восстановлении отношений с США.

В ноте правительства РСФСР правительству США от 24 февраля 1920 года подчеркивалось: «Победоносное движение доблестных советских войск в Сибири и распространившееся с непреодолимой силой всеобщее народное движение против контрреволюции и против иностранного нашествия непосредственно приблизили перспективу восстановления сношений между Советской Россией и Североамериканскими Соединенными Штатами». Ответа, как обычно, не последовало, и не только потому, что в Вашингтоне по-прежнему игнорировали РСФСР, а потому, что там уже развернулась ожесточенная борьба вокруг уместности идей Вильсона для Америки 1920 года. Что же случилось?

ПАДЕНИЕ С ПЬЕДЕСТАЛА

Почти всю первую половину 1919 года Вильсон провел в Париже, руководя, как ему казалось, мирной конференцией. В ряде вопросов он действительно оказался конечным арбитром, но в целом мирное урегулирование не только не воплотило грандиозных замыслов президента, но пошло вопреки империалистическим интересам США. Сверхидея Вильсона заключалась в том, чтобы организовать по всем линиям капиталистический мир против революции. Он полагал, что в Лиге Наций капитализм обретет новый Священный союз, охраняющий, разумеется, реформированную систему частной собственности. Теоретически по этим вопросам у него была определенная ясность.

Еще в 1918 году, беседуя с равным по интеллекту профессором и родственником С. Эксоном, президент сообщил свои взгляды на будущее. Лига Наций нужна не «для уничтожения, а для упорядочения политики силы», с тем чтобы сократить коллизии на международной арене, которые ведут к социальным беспорядкам. «Следующий президент, – наставительно произнес Вильсон, – должен быть способен мыслить в масштабах всего мира. Он должен думать обо всем мире. Ныне таким мышлением обладают только рабочие лидеры, которые связаны с международными движениями. Мир радикально изменится, и я убежден, что правительства должны будут осуществить многое, что ныне выпадает на долю отдельных лиц и корпораций. Я убежден, например, что многие правительства должны будут взять себе все основные естественные ресурсы… водную энергию, угольные шахты, все залежи нефти и т. д. …Я говорю об этом именно потому, что не являюсь социалистом. Я думаю, что единственный путь предотвратить коммунизм – провести меры в таком духе».

В абстрактном мышлении В. Вильсон провел синтез внутренней и внешней политики капиталистических стран. Но то, что представлялось возможным в застольной беседе двух профессоров, встретило яростные возражения и сопротивление не только политиков, но и класса капиталистов, в первую очередь американского крупного капитала. Они, разумеется, все были против коммунизма, но Вильсон хватал слишком далеко и был определенно непрактичен. Он предлагал такие нововведения, которые противоречили господствовавшей тогда философии буржуазии. Стремясь предотвратить эвентуальную угрозу (а далеко не все буржуа были дальнозоркими), он предлагал поступиться реальными интересами – свободой наживы, сковать свою деятельность некими рамками. Ярким доказательством того, что идеи Вильсона были преждевременными, явилась скорость, с которой в США отменялись военные статуты, связывавшие руки предпринимателям в интересах упорядоченного веденпя военного хозяйства.

Вильсон смог претворить в жизнь только одну свою идею – Лигу Наций, которая далеко не удовлетворила американский правящий класс. Президент объявил своим партнерам на мирной конференции, что согласие их с Лигой Наций – краеугольный камень мирного урегулирования. Они с легким сердцем пошли на это, ибо в обмен за поддержку создания Лиги Вильсон санкционировал империалистические захваты держав Аптанты, о которых они в основном договорились еще до вступления в войну. Результат пеожпдапный. В 1917 году Вильсон писал Хаузу: «Англия и Франция придерживаются совершенно иных взглядов на мирное урегулирование, чем мы. Когда война закончится, мы сумеем заставить их принять нашу точку зрения, ибо к тому времени, помимо всего, в финансовом отношении они будут в наших руках». На деле получилось так, как отмечал В. И. Ленин: «Вильсон… оказался совершенным дурачком, которым Клемансо и Ллойд Джордж вертели как пешкой». Почему?

Руководители держав Антанты внутренне без особого трагизма относились к проблеме задолженности Америке. Они, вероятно, полагали, что давно расплатились с американскими шейлоками кровью своих солдат, защищая в Старом Свете и Новый Свет. Победители в Париже обещали, конечно, расплатиться. Но расплата по долгам, да еще с процентами,– процесс длительный, а мирное урегулирование не терпело оттяжки. Так, уже одна логика переговоров разорвала незыблемую в глазах Вильсона связь между долгами и политикой. Рычаг, на который тогда собирался опереться президент, оказался иллюзорным. Президент не заметил этого, а также и того, что значительная часть займов державам Антанты была оформлена уже после завершения военных действий.

Международная организация – Лига Наций, устав которой открывал все мирные договоры, сочиненные в Париже, по замыслу Вудро Вильсона и должна была внести организующее начало в мир, потрясенный войной и революцией. Она должна была сцементировать рассыпавшийся на глазах старый порядок. Президент был убежден, что успех Лиги Наций возможен при главенстве в ней США и участии с самого начала поверженной Германии. Святая простота! Правительства Антанты собирались продиктовать немцам Карфагенский мир, а в США не могли взять в толк, каким же образом устав Лиги (где, например, Англия с доминионами имела 6 голосов, а США – 1) обеспечит главенство Соединенных Штатов в мире. Председатель сенатского комитета по иностранным отношениям сенатор Г. Лодж, чья приверженность к Гарварду и ненависть к президенту были общеизвестны, с отвращением отозвался об уставе: «Как сочинение по английскому языку устав не заслуживает положительной оценки. Возможно, такое сочинение пройдет в Принстоне, но никак не в Гарварде».

Подход Вильсона к Лиге Наций пронизывало убеждение, восходившее к Руссо и Канту, о том, что универсальность демократических или республиканских правительств обеспечит в мире желанный порядок. Нелепая посылка, с точки зрения здравого смысла буржуа! Вильсон подспудно хотел, чтобы капиталистические страны через Лигу отныне полюбовно решали свои споры, не ослабляли себя рознями перед лицом назревавшей революции. Наивная идея! Капитализм не может существовать без войн, и господа капиталисты глухи к миротворческим призывам даже в их конечных интересах. Иные в США, приняв на веру вильсонизм, горячо советовали президенту пойти много дальше.

Старый друг Вильсона Д. Рекорд в марте 1919 года прислал ему письмо, объясняя, в чем недостатки Лиги Наций в плане чистого прогрессивизма. Оп писал: «Идея Лиги Наций не укрепит ваших позиций пи теперь, ни в истории, ибо она, как и вся ваша политика, не затрагивает корней проблемы. Войны вызываются существованием привилегий. В любом современном государстве управляют привилегированные, то есть те, кто контролирует экономику, владея железными дорогами, землями, банками. Таким путем эти люди приобретают громадные и незаработанные капиталы, для которых нет применения в собственных странах, ибо нищета рабочих ограничивает внутренний рынок. Люди, контролирующие эти избыточные капиталы, должны искать для эксплуатации новые страны и народы, а возникающие столкновения эгоистических интересов и приводят к войнам. Войны можно ликвидировать, установив царство справедливости, то есть уничтожить привилегии во всех великих державах. Я не верю, что вам удастся создать механизм для поддержания справедливости, то есть уничтожить привилегии во всех великих державах. Я не верю, что вам удастся создать механизм для поддержания справедливости в международных отношениях среди правительств, которые отказывают в справедливости собственным народам… Более того, возможно, если не вполне вероятно, что Лига Наций, учрежденная нынешними союзными правительствами, будет использована как международный бастион для привилегированных».

Автор письма заклинал президента дополнить его программу в международных делах «социал-демократической программой» внутри страны, включая национализацию основных отраслей промышленности и ограничение крупных состояний. Он понимал, что эту программу едва ли удастся претворить в жизнь, но неудача Вильсона будет носить только временный характер, а потомки признают в президенте «действительно великого человека».

Все это, как мы видели, Вудро Вильсон прекрасно понимал. Но практически, помимо абстрактных рассуждений с близкими, он ничего не сделал, и по основательной причине: он не хотел и не мог бороться против революции революционными методами. Пока задачей президента было объединить вокруг США и под их главенством капиталистический мир. Короче говоря, он пытался распространить через Лигу Наций новую «доктрину Монро» на весь мир. В период подготовки мирного договора президент учил экспертов американской делегации: «То же самое, что эта доктрина дала Западному полушарию, Лига Наций сможет дать остальному миру, и подобно тому, как «доктрина Монро» возникла как раз вовремя, чтобы оформить изменившиеся условия, таким же образом возникнет и разовьется Лига Наций».

На мирной конференции, когда разгорелись споры о целесообразности включения ссылки на «доктрину Монро» в устав Лиги Наций, президент произнес страстную речь. До историков дошло только краткое ее изложение, ибо, заметил американский эксперт Миллер, она была «наполнена очаровывающим красноречием, эту речь, произнесенную после полуночи, секретари слушали с захватывающим дух восхищением, застыв с карандашами в руках, забыв о своих обязанностях, они почти ничего не записывали». Как видно из все же сделанной сжатой записи, президент, настаивая на универсальности «доктрины Монро», восклицал и спрашивал: «Теперь, когда составляется документ, являющийся логическим распространением «доктрины Монро» на весь мир, должны ли Соединенные Штаты быть наказаны за то, что они давно уже усвоили эту политику?.. Стоит ли нам спорить по этому вопросу, стоит ли комиссии взвешивать каждое слово, когда Соединенные Штаты готовы подписать устав Лиги, который навсегда превращает их в составную часть движения за свободу? Неужели таким путем Америка должна быть вознаграждена за своп давние труды на службе свободы».

Вильсон выпросил вознаграждение и торжественно вернулся в США с уставом Лиги Наций, где его ждал восторженный прием в стране и далеко не дружественный в сенате, а последнему и предстояло ратифицировать Версальский мирный договор. Политические противники президента были крайне обозлены итогами его личной дипломатии. Они считали, что в Париже Вильсон не добился ничего для США, импортировав оттуда только устав Лиги Наций. А президент до глубины души верил, что, вооружившись статьями устава, Вашингтон поведет мир. Рассудочные политиканы едва не смеялись ему в лицо. Они никак не могли оценить силу реализма идеализма, им нужны были осязаемые выгоды, а не убаюкивающие теории. Они не желали видеть, что в Париже, говоря словами журналиста У. Стида, с которыми был согласен президент, «посадили в землю желудь, а не пытались сразу вырастить развесистый дуб». Миссия Америки в интерпретации Вильсона и зафиксированная в уставе представлялась им неопределенной, если не смехотворной.

Мышление Вильсона развивалось на ином уровне, чем расчеты дельцов и банкиров. На эту сторону дела давно обратил внимание патриарх американской историографии профессор Ч. Бирд. Анализируя запутанный комплекс проблем, связанных с ратификацией Версальского мирного договора, он заметил: «Поскольку меры и политика Вильсона нарушали ход коммерческой и территориальной экспансии, проводимой под эгидой федералистов – вигов-республиканцев, было естественно, что руководство в нанесении поражения программе президента Вильсона выпало на долю сенатора Лоджа. Именно он стоял у истоков имперской программы, в конечном итоге принятой президентом Мак-Кинли, был противником предоставления независимости Филиппинам, сторонником высоких тарифов, доверенным другом адмирала Мэхана, разработавшего теорию морской мощи. Не было также Случайным и то, что большая часть средств, собранных для кампании, чтобы нанести поражение Лиге Наций, была предоставлена двумя крупными промышленниками-республиканцами – Генри С. Фриком и Эндрю Д. Меллоном. Последний по наущению сенатора Нокса стал проводником дипломатии доллара. В формулах устава Лиги Наций таким образом было поставлено на карту нечто большее, чем абстрактные формулы мира».

Под знаменем антивильсонизма собрались могущественные группировки правящего класса, не видевшие дальше своего носа, привыкшие считать звонкую монету, но не подсчитывать эвентуальную выгоду. Они не понимали, что ради объединения против революции нужно чем-то поступиться. Они обладали конкретным мышлением, оценивали мощь того нового, что родилось в Советской России, критериями разоренной страны, соразмеряли наличные вооружения, но не задумывались над тем, какой исполин вырастет там. Поэтому противники Вильсона рассудили, что президент бьет в набат, когда пожара, в сущности, нет. И тут же повели разъяснительную кампанию в духе, понятном для полузнайки обывателя. Типичное объявление одной из «антилиг», возникших на средства консервативных буржуа, гласило:

«Американцы! Пробудитесь!

Свяжем ли мы себя с уставом, рождающим войны?

Он нарушает суверенитет Америки!

Предает «доктрину Монро»!

Уничтожает заветы Вашингтона!

Ввязывает нас в интриги в Европе п Азии!

Посылает нашу молодежь воевать по всему миру по приказу Лиги!

Гнусность под святым именем!»

Вильсон был готов связать руки американской буржуазии, чтобы обеспечить большую свободу для международного капитала, возглавляемого теми же Соединенными Штатами. Непосильная логика для людей, не видящих дальше актива и пассива в рамках текущего финансового года…

А пока нужно подождать, чтобы стихли овации, В. Вильсон все же имел громадную популярность. Сенатор Лодж использовал процедуру конгресса: он затеял чтение вслух в помещении сенатского комитета по иностранным отношениям текста Версальского мирного договора. 264 страницы большого формата. Чтение продолжалось две недели. Иногда Лодж оставался в комнате один, обращался к степам, но за ним набирала силы кампания против Лиги. Затем шесть недель «слушаний» в комитете – 60 свидетелей, 1200 страниц показаний. Сенаторы слушали иногда совершенно абсурдные речи. 19 августа 1919 года они вызвали свидетелем В. Вильсона, продержав отнюдь не крепкого здоровьем старика три часа под градом вежливо-оскорбительных вопросов. Они выжали из него поразительное признание (никак не подкреплявшееся фактами). Сенатор Джонсон, перечитав тайные, по ставшие уже гласными договоры держав Антанты, спросил: «Знали ли вы о них что-либо до мирной конференции?»

«Нет, сэр, – ответил президент, – поскольку это касается меня, я могу уверенно ответить вам: нет!».

Так и осрамили Вильсона: он предстал политическим простаком. Президент же жаловался на непонимание. Надо думать, так оно и было. Вильсон по долгу службы получал разнообразную, поистине необъятную информацию, в которой доминировали разведывательные данные. Но по велению той же службы – с высоты своего поста он с немыслимым высокомерием относился к мышиной возне – договорам европейцев и не пожелал всерьез вдуматься в то, что ему докладывалось.

Теперь Вильсон просто не мог взять в толк, почему от пего ожидали разбора этих тайных дрязг. В адрес одного из членов комитета, сенатора, ставшего в 1921—1923 годах президентом США – У. Гардинга, он бросил такие слова: «Гардинг удивительно скудоумен, ему ничего нельзя вдолбить».

Издерганный, задыхавшийся под лавиной вздорных обвинений, 63-летиий президент решился вырваться из душной атмосферы Вашингтона и апеллировать прямо к массам. Он надеялся, что получит мандат парода на осуществление в корне антинародных планов. Впрочем, последнее обстоятельство его мало беспокоило: важнее претворить драгоценный замысел в жизнь. Друзья были в ужасе, а Вильсон готовился к поездке по стране с решимостью христианского мученика времен Древнего Рима, выходящего на арену к ревущему голодному зверью. Один из знавших президента записывал: «Я был на завтраке в Белом доме за несколько дней до отъезда Вильсона в его злополучное турне. Президент, как всегда, был очень сердечен. Но меня поразил его вид. Это был явно больной человек. Его лицо осунулось и посерело, судорога часто сводила его черты, когда он с жалким видом пытался овладеть своими нервами».

В таком состоянии 1 сентября 1919 года Вильсон отправился в поездку. Он убеждал, умолял, грозил. Толпы бывали тронуты искренним тоном и болезненным видом президента. Суть внушений Вильсона слушавшим: «Америка – единственная нация идеалистов на земле. Сердце нашего народа чисто. Сердце нашего народа правдиво… Мы – великая сила идеализма в истории… Я, по крайней мере, если и верю во что-нибудь земное, то в предначертание Соединенных Штатов. Я верю, что США имеют духовную энергию, которую не имеют другие народы для освобождения человечества… (В великой войне) Америка имела невиданную привилегию выполнить свое предназначение и спасти мир». Звучало очень лестно.

Оратору шумно аплодировали, по все же не совсем понимали, к чему он клонил. И совсем непонятна была самоотреченность. Как сказал Вильсон в речи в Спокане: «Я готов сражаться до тех пор, пока смерть не настигнет меня, дабы оправдать веру и надежду Соединенных Штатов». Много понятнее были речи противников Вильсона, следовавших по пятам за ним и выступавших в тех же городах, где побывал президент. Они яснейшим образом разъясняли зевакам вред вильсонизма, который-де решил продать драгоценные и морально безупречные Соединенные Штаты презренным иностранцам. Во всяком случае, было зафиксировано, что в одном месте толпа, выслушав доступное ее пониманию объяснение загадочной деятельности профессора-президента, злобно заревела: «Предать импичменту!»

25 сентября, после очередной речи в Пуэбло, Вильсон перенес удар, через несколько дней у него была парализована половина тела. Носилки с президентом доставили в Белый дом, где он провел оставшиеся полтора года пребывания в должности в постели. Инвалид пытался руководить, взывая к своим сторонникам. Все тщетно – в сенате 19 ноября 1919 года было проведено голосование по Версальскому договору с приобщенными 14 поправками Лоджа. 39 человек голосовали за, 55 – против. Голосование без поправок, проведенное, вероятно, из чистого любопытства, дало такие результаты: 38 – за, 55 – против. А поправки Лоджа, в сущности, не были столь серьезны, они лишь подтверждали известные положения о «свободе рук» Соединенных Штатов. В сенате не терпелось узнать, как воспримет Вильсон эти известия, а попутно выяснить, в здравом ли он уме, и если нет, то отстранить от власти. Группа сенаторов вошла в Белый дом. Могильная тишина. Их пустили в спальню президента. Некий сенатор с постной миной благочестиво начал: «Мы все молимся за вас, г-н президент!» «За здравие или упокой?» – бодро и насмешливо отозвался инвалид. Разговора не получилось.

Вильсон не складывал оружия. Он трепетно надеялся на восстановление сил и возможность выставить свою кандидатуру на выборах в 1920 году в третий раз. Суровый приговор врачей рассеял надежды. Весной 1920 года он настоял на повторном голосовании Версальского мирного договора, а следовательно, решил все же добиться вступления США в Лигу Наций. Была проведена внушительная подготовка. 26 национальных организаций, насчитывавших 20 миллионов членов, высказались за ратификацию. Накануне голосования Вудро Вильсон обратился с суровым посланием к фракции демократической партии в сенате. «Мы должны бесстрашно вступить в Лигу, принять ответственность и не бояться руководящей роли», – писал он. В итоге 49 человек голосовали за, 35 – против. Но поскольку для ратификации международных договоров в сенате требуется большинство в две трети, не хватило семи голосов. Ратификация, таким образом, отклонялась, Лодж и К° торжествовали победу. «Мы вырвали вильсонизм с корнем», – похвалялся Лодж.

В чем же все-таки дело? Почему Вудро Вильсон оказался парализованным пророком? Коль скоро он споткнулся в делах международных, объяснение причин его падения попало главным образом в руки американских историков-международников, людей лукавых и конфликтующих друг с другом. Они ведут вечную войну за вечную истину, разумеется, в ограниченном понимании, на которое только и способна буржуазная историография, пораженная вместе с капитализмом всеобщим кризисом. Достаточно известный в США специалист в области внешней политики профессор Т. Бейли лаконично объяснял: «Вильсон ошибочно полагал, что американский народ отбросит традиции поколений и радостно взвалит себе на плечи тяжкое новое бремя руководства миром».

Если отвлечься от общих рассуждений и обратиться к современной американской школе «реалистов», то их общий упрек ясен: Вильсон попытался заставить США жить не по средствам. Дж. Кеннан заметил о Версале, Лиге и всем том, что относилось к тому времени: «Да, то был мир, в который будущие трагедии были вписаны рукой самого дьявола… То был именно такой мир, который вы получаете, если допускаете, чтобы в вашем уме военная истерия и непрактичный идеализм лежали бок о бок, как лев и ягненок, когда вы впадаете в колоссальное заблуждение, полагая, что можете немедленно переделать международную жизнь по желательному для вас представлению». У. Липпман, в свое время приложивший руку к разработке вильсонизма, спустя несколько десятилетий отметил: идеология Вильсона «была невозможна как основание для внешней политики нашей страны».

Р. Осгуд написал специальное исследование «Идеалы и эгоизм в американской внешней политике: великая трансформация в двадцатом столетии». Вердикт Р. Осгуда: «О руководстве президента Вильсона в ходе войны и мирного урегулирования должно быть сказано: хотя он был бесконечно прав в своих моральных целях, нельзя было даже умышленно более верно сорвать его замыслы… Вильсон требовал невозможного… смазал единственный базис, на котором можно построить более реальную концепцию национальной политики – просвещенный эгоизм.... Именно здесь и существует громадное совпадение американских идеалов и американских интересов». А А. Шлезингер дошел до абсурда, объявив: «Вильсон моралист в международных делах, отвергал национальный интерес как объяснение вступления США в первую мировую войну».