Текст книги "Братья Кеннеди"

Чаяния просвещенной части крупного капитала были удовлетворены, а Вильсон тем временем бдительно следил за тем, чтобы злоумышленники большого бизнеса не ускользнули от пропагандистского позорного столба. Что до социального законодательства, то был введен восьмичасовой рабочий день на железных дорогах национального значения {перед лицом угрозы всеобщей забастовки железнодорожников), установлена компенсация гражданским служащим и проведены некоторые другие меры. Пределы социального законодательства президента очень скоро определил Верховный суд, отменивший как неконституционный проведенный Вильсоном закон, запрещавший детский труд в промышленности. Бросая ретроспективный взгляд на деяния В. Вильсона и «сравнивая их с его пламенными призывами, нетрудно заключить: «Дорога от революции» получалась не бог весть какая прочная.

Но суматоха вокруг «Новой Свободы»», исполинское облако словесной пыли скрыли довольно скромные размеры сооружения, над которым усиленно трудился президентствовавший профессор. Проницательный современник заметил в статье в только-только входившем в моду у интеллигенции журнале «Нью рипаблик»: ««Мистер Вильсоп, по-видимому, принадлежит к тем людям, которые стряхивают с себя земную суету, стоит им взяться за перо. Они становятся ужасно благородными. Они пишут так, как могли бы писать монументы великих деятелей. Они пишут только на бронзе и, по крайней мере, на тысячелетия. Они не произносят ничего, что могло бы быть сочтено тривиальным в Судный День… Отличительное качество мышления мистера Вильсона – заставлять даже самые обычные вещи выглядеть абстракциями. Практически он понимает, что стоят идеи в реальном мире живых людей, в действительности оп передает лишь весьма отдаленную картину этого мира. Его ум подобен огню, уничтожающему контуры предметов, на которые падает отблеск, – много света и различить можно очень немного».

Когда были написаны эти строки – в марте 1915 года, Европу уже сжигала война и ее дыхание, хотя значительно ослабленное Атлантикой, начало ощущаться в Соединенных Штатах. Грандиозный вооруженный конфликт за океаном поглощал внимание Вильсона. В том, что произошло в Старом Свете, он видел подтверждение своих соображений относительно развития человечества. «Новая Свобода» была, вне всяких его сомнений, нужна не одним Соединенным Штатам. Своему ближайшему другу и советнику, полковнику Хаузу, Вильсон открыл, что война «отбросит мир на три-четыре столетия назад», а американскому народу торжественно рекомендовал быть примером мира, «ибо мир оказывает целительное и возвышенное влияние, смута же – нет».

Если для современного человека катаклизм, потрясший Европу в 1914 году, укладывается в схему, знакомую по учебникам, то для людей, живших тогда, вооруженный конфликт великих держав значил неизмеримо больше. Впервые со времен наполеоновских: войн так называемая цивилизованная часть человечества слепо схватилась за оружие. На глазах рассыпался призрачный прогресс буржуазного общества. Марксисты, опиравшиеся на научный анализ, общих тенденций развития капитализма, давно предсказывали такой исход. Вильсон, разумеется, не имевший ничего общего с марксизмом, был, однако, ученым. Как таковой, он не мог не видеть совершенно очевидных фактов, о которых заявил не в то время, а спустя несколько лет, уже по завершении первой мировой войны.

Выступая на митинге в Сент-Луисе 5 сентября 1919 года, президент говорил: «Сограждане! Найдется ли среди вас здесь хоть один мужчина, хоть одна женщина или даже ребенок, кто бы не знал, что семена войны в современном мире порождены промышленным и коммерческим соперничеством? Истинная причина закончившейся войны заключалась в том, что Германия опасалась, что ее коммерческие соперники возьмут верх над ней, а причина, почему некоторые державы пошли войной на Германию, сводилась к тому, что они опасались торгового преобладания Германии над ними… Эта война началась как торговая и промышленная, а не политическая война». Иными словами, когда державы Антанты и США победили своих противников, В. Вильсон признал, что война зародилась в недрах капиталистической системы, среди государств с однотипным социально-экономическим устройством.

Понимая все это в 1914 году не хуже, чем в 1919 году, Вильсон тогда по понятным причинам не довел до сведения страны открытие, сделанное по завершении конфликта. В мире, отравленном шовинизмом, он предпочел говорить о другом. Хотя он частным образом отозвался о попытках великих держав решить свои споры силой как о «пьяной драке в публичном доме» п, гласно он выразил надежду, что Старый Свет обратится к Соединенным Штатам «за тем моральным вдохновением, которое лежит в основе свободы». Державы Антанты, однако, нуждались не в постных проповедях, а в материальных средствах для ведения боевых действий. Они и обратились за ними к США. Американский капитал, почувствовав возможность неслыханной наживы, с готовностью откликнулся на просьбы противников Германии. Соединенные Штаты и пошли с Антантой, не говоря уже о том, что американские монополии имели давние счеты с немецкими.

Разве мог Вильсон выступить против этого? В 1914 году, обозревая успехи «Новой Свободы», оп торжественно провозгласил: «С антагонизмом бизнеса и правительства по– кончено». Американские промышленники тем временем стремительно превращались в фабрикантов смерти. Прискорбно с моральной точки зрения, но полезно для развития США. Расширение операций американских бизнесменов было постоянной заботой президента. С юности горячий приверженец теории «границы» американского историка Ф. Тернера, объяснявшего развитие США благотворными последствиями экспансии, Вильсон неустанно твердил о необходимости все дальше и дальше продвигать американскую «границу». Термин этот понимался и применялся им не в буквальном смысле, а означал расширение сферы финансово-экономического господства США, нашедшего воплощение в доктрине «открытых дверей». Коль скоро американская «граница» достигла естественных пределов – побережий Атлантического и Тихого океанов, нужно распахнуть настежь двери заморских рынков.

Еще в период президентской кампании 1912 года В. Вильсон, оплакивая американский «провинциализм», учил своих горячих приверженцев – прогрессистов: «По почти неизбежным причинам благосостояние является результатом роста промышленности и торговли… Внутренний рынок ограничен… Короче говоря, мы достигли критической стадии в процессе создания нашего благосостояния… Если США не получат больших иностранных рынков, все рухнет. Тогда в стране начнется столпотворение, а это будет иметь фатальные экономические последствия». Собрав как-то в восточном зале Белого дома членов национальной ассоциации внешней торговли, он заверил избранную аудиторию, что «одна из дражайших забот сердца нашего – справедливое завоевание внешних рынков». В этом, подчеркнул президент, правительство «будет сотрудничать теснейшим образом в достижении нашей общей цели».

Война невиданными темпами двинула дело, «дражайшее» сердцу президента. Неслыханное кровопролитие в Европе резко повысило деловую активность в стране, поток военных заказов увеличил занятость и заработки. «Новая Свобода» получила мощное подкрепление. Но державы Антанты не могли оплатить свои закупки звонкой монетой, война требовала громадного количества вооружения, товаров и сырья. Они обратились к США с просьбой о займах. Тогдашний государственный секретарь У. Брайен, серьезно относившийся к доктринам Вильсона, выступил против предоставления займов, ибо «деньги – худший вид контрабанды, они господствуют над всем». Но он, не сумев убедить правительство, «ушел» в отставку. Другие советы имели больший вес в глазах президента.

В августе 1915 года министр финансов Мак Аду писал ему: «Грядет великое процветание, которое невероятно возрастет, если мы предоставим разумные кредиты нашим покупателям… Чтобы поддержать наше процветание, мы должны финансировать его. В противном случае ему придет конец и нас постигнет катастрофа». Лансинг, вскоре вознагражденный портфелем государственного секретаря за уместные советы, указывал: «Если европейские державы не изыщут средств для платежей… они будут вынуждены прекратить закупки, пропорционально сократится и наша внешняя торговля. В результате уменьшится промышленное производство, возникнет депрессия, появится излишний капитал и излишний труд, последуют многочисленные банкротства, воцарится финансовая деморализация, всеобщее беспокойство и страдания среди трудящихся классов». Вильсон согласился с доводами советников, вполне отвечавшими его личным убеждениям. Он произнес несколько речей о важности «нейтралитета» США и разрешил открыть кредиты державам Антанты.

Тем временем Вильсон обдумывал, как использовать кафедру президента, чтобы просветить мир относительно истинных интересов человечества. Взаимное, страшное избиение в Европе вдохнуло в пего уверенность, что мессианский призыв будет принят с должным вниманием. Заверив американцев, что США «слишком горды, чтобы воевать», и добившись в 1916 году переизбрания президентом под лозунгом «Он удержал нас от войны», Вильсон в идентичных нотах, обращенных 18 декабря 1916 года к обеим воюющим сторонам, потребовал сообщить их цели войны. Государственные деятели и дипломаты держав Антанты были потрясены до глубины души – президент хладнокровно констатировал в документе: «Цели, которые имеют в виду политики обеих сторон в этой войне, практически не отливаются друг от друга…» Неслыханно! Ведь солдаты Антанты умирают, чтобы защитить цивилизацию от гуннов!.. Как «защитники» цивилизации, так и германские «варвары» ограничились бессодержательными ответами.

22 января 1917 года Вильсон прочитал речь, обращенную к сенату, а точнее к миру. Он заявил, что необходимо создать Лигу Наций с обязательным участием «народов Нового Света». Он предложил: «Все нации должны единогласно принять доктрину президента Монро как доктрину всего мира», а пока «заключить мир без победы». Внушительная формулировка, означавшая только одно: не сделав ни одного выстрела, США хотели победить. Не преувеличение ли, не произвольная ли интерпретация речи Вильсона? Вовсе пет. Он твердо закончил свое выступление: «Это американские принципы, американская политика. Мы не можем поддерживать никаких других. Это также является принципами и политикой передовых людей везде, любой передовой нации, любой просвещенной общины. Это принципы всего человечества, и они должны возобладать».

Хотя сикофанты объявили проповедь Вильсона самым благородным выступлением со времени Декларации независимости, правительства европейских держав, которые вели гигантскую войну, серьезно не отнеслись к экстравагантному заявлению заокеанского оракула. Хорошо обученные и обучавшиеся ежедневно в школе войны, они были политическими реалистами, не считавшимися с претензиями, не подкрепленными силой. Империалисты сцепились в смертельной схватке за осязаемые интересы, а не за торжество «американских принципов», которые нужно было не провозглашать, а отвоевывать с оружием в руках.

Тем временем положение на фронтах становилось для Антанты тревожным. В случае ее поражения США ожидала ненависть победителей и побежденных. Удручающая перспектива. В Вашингтоне понимали, что придется выступить, пусть под флагом неких принципов, но в действительности руководствуясь весьма прозаическими соображениями. Вильсон сильно возмущался неограниченной подводной войной, начатой Германией. «Страшное варварство», – говорил он американцам. Посол США в Лондоне Пейдж в телеграмме 5 марта 1917 года, получившей впоследствии большую известность, представил события в должной перспективе: «Вероятно, – сообщал он, – вступление в войну – единственный способ сохранения нашего преобладающего положения в торговле и предотвращения паники. Подводные лодки добавили последнюю каплю к опасности международного финансового краха».

6 апреля 1917 года Вильсон потребовал от конгресса признать состояние войны, «навязанной» Соединенным Штатам Германией. Много внимания президент уделил предотвращению угрозы подводных лодок американскому судоходству. Но Соединенные Штаты шли на войну не под узким лозунгом «сделать моря безопасными от подводных лодок» (собственно, только этим кайзер и досадил США), а под внушительным штандартом – «сделать мир безопасным для демократии», подразумевая под этим торжество прокламированных принципов.

Америка выступила в «Великий крестовый поход». О добровольном наборе рати крестоносцев и думать не приходилось, в те времена в США с отвращением и ужасом относились к воинской повинности. Вильсон потребовал ввести ее. Спикер палаты представителей Ч. Кларк чистосердечно признался: «У нас в Миссури мы не видим большой разницы между военнообязанным и осужденным». Закон прошел. Управление военного производства, возглавленное мультимиллионером Б. Барухом, установило почти диктаторский контроль над промышленностью. Там выполняли патриотический долг с оплатой доллар в год крупнейшие монополисты. Вильсон обрушил словесные молнии на тех, кто жаждал военной наживы. Люди «по доллару в год» помалкивали, приумножая свои прибыли; в США за годы войны появилось свыше двух тысяч новых миллионеров.

Но накапливать приходилось все же осмотрительно, обращаясь на каждом шагу к корпоративным юристам. Еще по 13-й поправке к конституции, вступившей в силу в 1913 году, Вильсон добился введения в США наконец подоходного налога, теперь, в войну, оп куда утяжелил руку фискального сыска. Были введены прогрессивное налогообложение, налог на наследство и налог на сверхприбыль. Индивидуального капиталиста, попавшего в сети налоговой инспекции, не слишком утешало, что Вильсон действовал в интересах эксплуататорского класса в целом.

В войне, надеялся В. Вильсон, родится новая страна. Хотя действительный фронт лежал по ту сторону Атлантики, интеллигентный президент с откуда только взявшейся солдатской прямотой стал насаждать в стране казарменные нравы худшего образца. Одному видному публицисту Вильсон очень спокойно растолковал: «Стоит повести наш народ на войну, как он забудет, что терпимость вообще существует на этом свете. Чтобы воевать, нужно быть зверски грубым и беспощадным, дух зверской беспощадности повсеместно проникает в жизнь нации, заразит конгресс, суды, полицию, рядового человека». Президент, ужаснулся публицист, считал, что конституция, свобода слова и собраний не выживут в этой войне. По чрезвычайному закону о шпионаже 1917 года федеральные суды осудили свыше тысячи человек. Федеральные законы и законы штатов, принятые в войну, создали такую атмосферу, когда любая критика администрации Вильсона могла повлечь за собой судебное преследование и неизбежный приговор. На предприятия и в организации засылались шпики, провоцировавшие выступления, за которые арестовывали и избивали. Органы правопорядка первыми нарушали закон.

Вакханалия судебного и полицейского произвола увенчалась созданием министерством юстиции Лиги защиты Америки, насчитывавшей к концу войны 250 тысяч членов. Лига, по словам исследователя вопроса, «представляла собой всего-навсего организованную правительством толпу линчевателей, которая гордо, собственноручно, скоро и зверски отправляла закон. Лига специализировалась не на преследовании лиц в установленном законом порядке, а на прямой профилактике, используя для этого деготь и перья, избивая людей и заставляя их целовать государственный флаг». Вопли инакомыслящих и невинных жертв карающего патриотизма заглушал рев невероятной пропагандистской машины: с пулеметной быстротой и методичностью Комитет общественной информации Д. Крила затоплял США и мир потоком ура-шовинистической литературы.

Профессор-президент бесстрастно председательствовал на оргии произвола, увядали традиционно перехваленные буржуазно-демократические свободы и угасали надежды. Гордый и суровый человек, каким он был, президент меланхолически заметил в тесном кругу: «Нельзя одновременно воевать с Германией и сохранять идеи, которые разделяют все мыслящие люди… Для нас это было бы слишком». Трескучую лекцию английскому послу президент заключил: основная задача правительства – предотвратить «разногласия» в стране, «вопрос заключается не в том, что правильно с абстрактной точки зрения, сколько в том, что возможно с точки зрения народа». «Какой народ? Что за чепуха!» – возмутился молодой Г. Икес, с религиозным трепетом поклонявшийся президенту. Он пробился к занятому по горло Вильсону н спросил: «Вы разве не видите, что возникает ненависть, глупость, реакция, все, что противно вашим целям?» Вильсон спокойно ответил: «Ты молод, Икес. Когда тебе будет столько лет, сколько мне, и ты познакомишься с жизнью страны, го поймешь – народ терпит, терпит долго, но не бесконечно».

По свершавшемуся тогда в Соединенных Штатах было видно, в какое будущее президент возжелал повести американцев, а заодно все человечество. Он стремился внести дисциплину, как она ему представлялась, в дела человеческие. Тяжкий и непосильный труд для смертного. Вильсон же, по всей вероятности, полагал, что ноша окажется по плечу; если умело распределить ее среди тех, кто материально воплотит его идеалы. Носильщики были под рукой: в бесчисленных лагерях в США месили грязь или задыхались в пыли новобранцы разворачивавшейся американской экспедиционной армии, в Европе в кровавых траншеях воевали союзники – английские, французские, итальянские и русские солдаты. Мысль, как таковая, не обладает энергией, но воплощенная в десятках миллионов штыков – неотразимый по убедительности аргумент. Дело известное. «Последний довод короля» – когда-то чеканили на бронзовых пушках оружейники феодальных владык.

Оставалось немногое – воплотить возвышенно-земной замысел в жизнь, подыскав средства, соответствовавшие духовной цели. Таковые были разработаны и проверены за время существования Нового Света на старой планете. Американская буржуазия оказалась первой среди равных собратьев по классу не из-за своей пресловутой мудрости (страсть к наживе не бог весть какое сложное чувство), а потому, что умело использовала противоречия среди других держав. Политика «баланса сил» (двое дерутся, третий радуется), или «разделяй и властвуй», была всегда альфой и омегой Вашингтона. Благочестивые американские буржуа с ужасом отзывались о кровавых схватках в Европе и Азии, не забывая набивать карманы деньгами, торгуя с обеими враждовавшими сторонами. Привлекали их и не менее важные выгоды – противники истощали друг друга. Великая война, как она тогда называлась, открыла в этом отношении головокружительные перспективы. В Вашингтоне, связавшем свою судьбу с Антантой, не сомневались как в конечной ее победе, так и в том, что союзники придут к победе обескровленными до синевы. Тогда удастся продиктовать свои условия, воплотить в жизнь американские принципы во всем объеме и во всем мире.

Собственно, к тому дело и шло, если бы империалисты были властны над судьбами пародов. Враждующие коалиции захлебывались в крови, дрались за место под солнцем. Но среди трудящихся масс шла подспудная работа, они отвергали капиталистические порядки, навлекшие на человечество неслыханные страдания. Заурядный американский профессор, давно заметивший это, взялся строить «Дорогу от революции», незаурядный русский народ, имевший за плечами многие десятилетия революционной борьбы, задумал стереть с лица земли капиталистические порядки. Партия большевиков указала путь и возглавила это массовое движение. Великий Октябрь испепелил двухмерный мир капитализма, человечество получило возможность жить в подлинном, трехмерном мире. Впервые на одной шестой части земли человек, согнутый эксплуататором, поднялся во весь рост и бросил вызов силам старого порядка.

Победа Великого Октября открыла новые перспективы перед человечеством и спасла мировую цивилизацию. Русский народ стал выполнять свою великую историческую миссию. Вступление передовой части человечества на путь коренного преобразования общества никак не устраивало мировую буржуазию. Эксплуататорские классы не могли испытывать к русскому Октябрю и его последствиям ничего, кроме лютой ненависти. Мировоззрение В. Вильсона не ограничивалось узкими рамками плоского буржуазного мышления, поэтому в отличие от капиталистических дубогрызов в его реакции на совершившееся в России было много больше, чем одна ненависть. По должности он мог не только выражать эмоции, но и предпринимать разнообразные действия.

***

Первая мировая война в корне подорвала доверие к историческому прогрессу, ставшее общим достоянием либеральной мысли на рассвете XX века. В том, что история выполняет некий скрытый гуманистический план, в те далекие годы сомнений не возникало. В жуткой трясине кровавой бойни, учиненной империализмом, исчезли без следа иллюзии, бессмысленное избиение миллионов людей никак не укладывалось ни в одну схему прогресса. С отталкивающей очевидностью выяснилось, что все без исключения модели исторического прогресса, разработанные и тщательно отделанные как позитивистами, так и философами идеалистического толка, были лишь ярко окрашенными игрушками, далеко не отображавшими зверской жестокости реального мира. Образовался глубокий духовный вакуум. Природа не терпит пустоты, и с годами адепты западного мировоззрения попытались заполнить зияющую пустоту. Пришли Шпенглер и Ясперс в философию, в области изящной словесности прозвучали имена Ремарка и Хемингуэя. При всем различии исходных посылок и выводов всех их роднило одно – стремление понять смысл громадной катастрофы, разразившейся над головой цивилизованного человека.

До появления этих и иных объяснений должна было пройти время, а оно неизбежно работало в пользу новых сил, пробужденных Октябрем, в России осенью 1917 года. Идеи марксизма-ленинизма а действии дали немедленный ответ на вопросы, поставленные мировым кризисом. Вильсон оказался среди немногих мыслителей Запада и еще меньшего числа западных государственных деятелей, сообразивших, что в самых насущных интересах капитализма также нужен немедленный собственный ответ. Ему было много легче так считать, чем другим лидерам мира капитала, исходная точка вильсоновского отсчета была давно вынесена вперед – еще в бытность профессором он мысленно рвался встретить революцию на дальних подступах, а, прорвавшись в Белый дом, получил материальную, возможность выступить в поход против нее. Ненавистная ему революция воплотилась в России. Без малейшего промедления нужно, ударить по революционному плацдарму! Но как?

Для закоренелых милитаристов проблема была ясна – двинуть превосходящую военную мощь. Хотя Вильсон никогда не отвергал этого пути и далеко прошел по нему, он понял, разумеется, до конца не сразу, что военные средства не решают даже значительной части проблемы, порожденной социальной лавиной, получившей первоначальный толчок в России. Полное понимание этого пришло не сразу. Иначе и быть не могло – президент оставался всего-навсего профессором, познания которого не были неограниченными. Более того, занятый практической политикой, он подотстал в теории. В канун Октября, в 1916 году, Вильсон откровенно признался: «За последние четырнадцать лет я не прочел до конца ни одной серьезной книги». Здесь пет необходимости прослеживать мучительный процесс обучения ученого, достаточно сообщить конечный результат.

На пороге могилы, в августе 1923 года, В. Вильсон напечатал в «Атлантик мансли» статью «Как избежать революции». Автор все еще решал нерешенный вопрос: «Всеобщее беспокойство и смута должны иметь реальные причины. Они не сводятся к политической жизни или простым экономическим промахам. Причины, вероятно, коренятся глубоко – в истоках духовной жизни нашего времени… Почему случилась революция в России? Единственный ответ: она была продуктом всей социальной системы… Революция была результатом систематического лишения громадного большинства русских прав п привилегий, которых жаждут все нормальные люди». Сказано ясно. Беда в том, что признание очевидного оказалось возможным лишь тогда, когда против народов России безуспешно испробовали все средства борьбы, в том числе военные, принесшие неисчислимые жертвы и лишения стране, и без того измученной империалистической войной.

Ленинская партия выдвинула программу демократического мира, получившую могучий отклик во всех уголках мира. Откликнулся и В. Вильсон, огласивший в послании конгрессу 8 января 1918 года свои 14 основных принципов мирного урегулирования. Президент императивно заявил, что это «единственно возможная программа». Очевидно, направленная на ловлю душ, она была попыткой дать немедленный ответ на усилия большевиков в пользу мира. Риторика послания была необычной. Было даже заявлено: «Мы почитаем себя близкими друзьями всех народов и правительств, объединившихся против империализма». Оп призвал к отмене тайной дипломатии, свободе морей, снятию таможенных барьеров, изменению границ по этническому принципу, созданию Лиги Наций и высказал много других прекрасных пожеланий.

Народам России обещалась полная свобода в определении своей судьбы, а пункт 6 послания, посвященный «русской проблеме», заканчивался поистине в лирических тонах: «Отношение сестер-наций к России в грядущие месяцы будет пробным камнем их доброй воли, их понимания ее нужд в отличие от их собственных интересов, их просвещенной и бескорыстной симпатии». Оставались сущие пустяки – подкрепить слова делами. Они последовали: Соединенные Штаты вступили в ряды участников антисоветской интервенции. Именно Вильсон послал американские войска сражаться против народов России, свергнувших старый строй. Он, наконец, схватился с ненавистной революцией, однако, сохраняя лицо, попытался изобразить дело так, будто борется всего лишь за восстановление восточного фронта. В результате возникла коллизия между декларированными целями и практической политикой Вашингтона.

Вооруженное вмешательство во внутренние дела России державы Антанты и США объясняли тем, что они стремятся побудить страну к продолжению войны, а также не допустить захвата немцами военных запасов, завезенных царским и Временным правительствами и сосредоточенных в районах Мурманска и Архангельска. Россия вышла из войны как раз в то время, когда Соединенные Штаты готовились впервые принять участие в широких боевых действиях.

По чисто стратегическим соображениям, в первую очередь ради сохранения жизней американских солдат, восстановление восточного фронта представлялось неотложным. Тот факт, что это неизбежно повлекло бы за собой новые жертвы для народов России, американские штабисты, естественно, во внимание не принимали. Они были озабочены обеспечением прежде всего и исключительно интересов США.

Считая вовлечение России в боевые действия, безусловно, необходимым, высшее командование американских вооруженных сил, однако, не входило в рассмотрение, по существу, путей достижения этого, оставив изыскание методов и средств на долю политиков. Иначе и быть не могло – американские штабы, имея на руках глобальную, коалиционную войну, не были властны определять не только политику партнеров США – Англии, Франции, Италии и Японии, но и действия собственного правительства. Военное мышление, не отличаясь широтой, достаточно конкретно. По этой причине американские военные руководители были крайне изумлены, когда им свыше сообщили, что посылка войск на север и восток России облегчит победу над державами германского блока. Они инстинктивно почувствовали, что произошло чрезвычайно редкое событие – военные вплотную соприкоснулись с высокой политикой. Поскольку в дело был прямо замешан президент, оставалось только судачить относительно истинных целей Белого дома.

Примерно в таком духе и жаловался военный министр Н. Бейкер в доверительном письме 8 июля 1918 года начальнику штаба американской армии генералу Т. Блиссу. Говорят, писал он, что «нужно что-то сделать, чтобы сломать тупик, образовавшийся на западном фронте, и если этого невозможно добиться, то следует что-то предпринять в Сибири или другом месте. Я считаю, что это очень опасная доктрина и в корне неверная позиция. Я не вижу, как можно завершить войну, досаждая Германии в других странах, а не нанеся удара прямо по ней… Я не усматриваю никаких надежд на спасение в экспедиции любого состава и любого размера, которая не будет иметь никаких шансов пройти дальше Иркутска. Я заметил лорду Ридингу, что Иркутск отделяют от русского фронта многие тысячи миль и поэтому экспедиция будет совершенно бесплодна. На это он ответил: «Иркутск ближе, чем Владивосток». Я же возразил, что это звучит примерно так, когда говорят: человек, забравшийся на крышу своего дома, ближе к Луне, хотя на деле он столь же далек от нее и у него нет никаких шансов попасть туда… Каждый солдат, каждый корабль, которые будут отвлечены с западного фронта, уменьшат совокупную союзную мощь, как и любая экспедиция в другую часть мира усилит предрасположение союзников ограничиваться только удержанием западного фронта в ожидании развития событий в других местах».

9 июля Н. Бейкер в телеграмме Т. Блиссу обескуражено сообщает: «Генерал Марч и я совещались с президентом относительно экспедиции в Мурманск. Как мы поняли, постоянные военные представители (держав Антанты. – Н. Я.) единодушно рекомендуют, чтобы экспедиция состоялась, как было намечено. Никто из нас не может усмотреть военной ценности в этих действиях, и мы полагаем, что это решение продиктовано иными соображениями». Военный министр был совершенно прав: В. Вильсоном двигали «иные соображения», носившие столь неприглядный характер, что апостол «демократии» не мог объявить о них не только миру, но и собственным генералам. Он, пресвитерианин, любивший толковать о материях духовных, вознамерился силой оружия подавить мощь освободительных идей.

Все же было необходимо как-то растолковать, к чему, собственно, стремились Соединенные Штаты. 17 мая 1918 года государственный секретарь Р. Лансинг разослал послам держав Антанты меморандум, дававший «объяснение» американской политике. В меморандуме заявлялось: «Правительство Соединенных Штатов после длительного и тщательного рассмотрения всей обстановки в России пришло к ясному и твердому убеждению, что военная интервенция усилит, а не исцелит нынешнее прискорбное смятение в России, нанесет ей ущерб, а не излечит ее, не принесет никакой пользы в достижении нашей главной цели – победы над Германией. Поэтому правительство США не может ни принять участия в интервенции, ни санкционировать ее в принципе». Великолепная декларация! Только к этому времени американские интервенты уже высадились в Мурманске и Архангельске, завершались последние приготовления к отправке экспедиционного корпуса генерала Л. Грэвса на советский Дальний Восток, а представители США в России по уши погрязли в подрывной работе, делая все, чтобы организовать контрреволюцию.