Текст книги "Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию..."

Фактор времени в эпоху большого страха

Но кадровая чехарда и перспектива схлопотать «высшую меру» только усугубляли дело. Они подрывали боевой дух, сеяли страх, душили инициативу. И уж тем более никак не могли вернуть главного: вместе с расстрелянной верхушкой в РККА была уничтожена военная культура. Еще в 1936 г . в перечне обязательных дисциплин для изучения на оперативном факультете Академии им. Фрунзе значился курс стратегии. Но чуть позже из преобразованной из факультета Академии Генерального штаба этот курс, являющийся базовым для овладения оперативным военным искусством, был исключен.

И действительно – зачем? Стратегией безраздельно владел сам товарищ Сталин, доверивший ее восторженно озвучивать и воплощать таким «корифеям» военного искусства, как Ворошилов или Буденный. Стараниями последних еще совсем недавно весьма эффективная с учетом конкретных условий «стратегия сокрушения» оказалась доведенной до идиотизма, выродившись в лубочную, хвастливую агитку: «И на вражьей земле мы врага разгромим малой кровью могучим ударом».

«Могучий удар» по Финляндии осуществился так позорно и принес столь вымученную победу, что сам Сталин счел необходимым по ходу дела отстранить показавшего свою полную несостоятельность маршала Ворошилова. Однако сменивший его несравненно более состоятельный С. Тимошенко и даже новый амбициозный начальник Генштаба Г. Жуков уже ничего радикальным образом изменить не могли. И не только потому, что время для этого было упущено. При всем своем уме, воле, военных талантах и Тимошенко, и Жуков были классическими сталинскими генералами. В том смысле, что тот был для них во всем абсолютным авторитетом, чуть ли не Богом, с которым можно было в чем-то внутренне не согласиться и даже открыто поспорить, но только до той черты, за которой звучало его последнее слово. И тогда можно было даже не вспоминать о печальной судьбе расстрелянных предшественников, а всего-навсего сказать себе: «Он – Сталин! Он разбирается глубже и видит дальше!» Поэтому, конечно же, и тот, и другой не раз и не два пытались что-то предпринять. Зная, что на западной границе уже сосредоточилось до 180 немецких дивизий, они то готовили директивы по превентивному развертыванию советских вооруженных сил (Тимошенко), то даже предлагали планы опережающего удара (Жуков). Однако каждый раз, натыкаясь на сталинское равнодушие, раздражение, а то и строгое предупреждение не провоцировать своими действиями немцев, сникали. О том, что Вождь по-прежнему предпочитает больше верить в непогрешимость своих политических расчетов, чем хотя бы самому себе признаться в их полном крахе, они и помыслить не могли. Но набив несколько раз «шишки» и, может быть, даже решив, что у гениального Сталина есть какие-то особые, не постижимые умом простых смертных резоны, Тимошенко и Жуков в конце концов стали маневрировать между указаниями Вождя и необходимостью исполнять наконец-то утвержденный в феврале 1941 г . мобилизационный план. Однако и этот документ, составляющий одну из основ обороноспособности государства и предусматривающий своевременный, планомерный переход с организации и штатов армии мирной поры на организацию и штаты военного времени, нес на себе каинову печать организационной раздвоенности и чисто военных просчетов. Достаточно сказать, что с мая 1940 г . он перерабатывался четыре (!) раза. Согласно первому варианту, Вооруженные силы после отмобилизования должны были насчитывать 8,7 млн человек (206 дивизий). Однако эти цифры, учитывая, что в 1939 г . в стране была введена всеобщая воинская повинность и Красная Армия утроила свой состав, вскоре увеличили до 8,9 млн человек (303 дивизии). На качестве это никак не сказалось: армии по-прежнему не хватало образованных, профессионально обученных людей. Зато само увеличение совпало с реорганизацией большинства соединений, в результате чего в большинстве войсковых частей и соединений возник большой недокомплект. Среди них появилось большое количество небоеготовых или ограниченно боеготовых. Полное обеспечение вооружением новых соединений последним вариантом мобплана предусматривалось… лишь через пять лет.

А война началась через четыре месяца. Причем сразу же выявила принципиальную, роковую ошибку его создателей, предполагавших, что противнику после нападения на СССР потребуется для своего стратегического развертывания до 15 суток. В действительности вермахт напал в состоянии уже произведенного полного развертывания. Связанные с этим расчеты, что первый эшелон советских войск будет иметь на отмобилизование 1—3 суток, а второй эшелон (все танковые части, большинство стрелковых дивизий) – от 8—15 суток, оказались сразу же опрокинутыми.

Ошибочным оказался и сталинский прогноз о главном направлении будущего удара противника. Ближе к лету 1941 г ., задумавшись под давлением очевидных фактов о вероятной войне, Сталин решил, что главный удар агрессор направит на юго-запад, на Украину с ее богатейшими ресурсами и нефтеносный Кавказ. Логика, в общем-то, была правильная: поступи так Гитлер – и Красная Армия осталась бы без горючего. Однако это совершенно противоречило разведданным армейской разведки и зарубежной агентуры НКВД. Согласно им, вермахт планировал основную мощь обрушить по центру, через Белоруссию. Так оно потом и произошло. Нарком обороны и начальник Генштаба разведке доверяли. Но в конечном итоге руководствовались мнением Сталина. После чего можно было уверенно готовиться к большому, долгому кровопролитию. Командование и готовилось. Правда, весьма своеобразно. 15 марта 1941 г . Тимошенко подписал в этом плане достаточно красноречивый приказ. Согласно ему, до 1 мая весь личный состав должен был получить пластмассовые пенальчики-медальоны. Каждый боец обязан был вложить в них листок бумаги с краткими биографическими данными и адресом родных. Но примерно половина солдат, погибших в первые недели войны, таких медальонов не имела. Те же, кто уцелел, поспешили избавиться от них, как от «черной метки». И в общем-то, оказались правы. Тем более, что потом, в декабре 1942 г ., по личному указанию Сталина спецмедальоны были вообще отменены: при невероятных потерях, понесенных Красной Армией в первый год войны, Вождю весь этот «социалистический учет» был совершенно излишен. Между тем, эта отмена до сих пор аукается жуткой итоговой цифрой наших «без вести пропавших» солдат.

Впрочем, что тогда, перед самой войной, могло запрограммировать «похоронную ситуацию» лучше, чем сведение всей предвоенной подготовки к имитации и полумерам? Ведь и Гитлера в нападении не упредили, и к обороне должным образом не подготовились. А только сами создали условия, в которых нападение вермахта оказалось внезапным.

Грустно об этом повествовать, но в те предшествующие большой войне месяцы на весь высший командный состав армии нашелся лишь один человек, который не спасовал перед сияющим авторитетом Вождя и мужественно выполнил свой профессиональный воинский долг. Речь идет о флагмане 2-го ранга, наркоме Военно-морских сил Н. Г. Кузнецове. Именно он создал и начиная с 1939 г . отработал на флоте систему оперативных готовностей. Согласно ей, по одному-единственному переданному сверху сигналу каждое соединение, корабль, матрос знали, где следует находиться, что делать. Характерно, что все попытки Кузнецова увязать действия флота с высшим армейским начальством оказались тщетны. И Тимошенко, и Жуков отговаривались крайней занятостью. В итоге эта дипломатическая «занятость» уже в первый день войны обернулась большой бедой. 22 июля 1941 г . директива Жукова о начале боевых действий добралась до западных приграничных округов только тогда, когда их уже вовсю бомбили и атаковали. Флот же, загодя подготовленный Н. Г. Кузнецовым, не позволил застать себя врасплох. И по одному-единственному условному сигналу из штаба флота встретил массированные налеты вражеской авиации организованным огнем. В те первые трагические для Красной Армии часы на флоте не были потеряны ни один корабль, ни одна база…

Кроме всего прочего, пример адмирала Кузнецова убедительно показал, что если бы Красная Армия с имеющимися на конец июня силами и средствами была заблаговременно приведена в боевую готовность, война с самого начала могла бы приобрести совершенно иной ход.

Так что лукавили потом в своих мемуарах и статьях высшие армейские чины предвоенной поры, когда в вопросе вины за разгром летом 1941 г . все спихивали только на Сталина. Послушно внимать Вождю и учить армию по планам войны – не совсем одно и то же. Последнее можно и нужно было делать независимо от поведения политического руководства. Конечно, для этого надо было быть Тухачевским. Или Кузнецовым.

Но как раз за такого рода независимость первый был расстрелян. А второму – Сталин в Кремле, Жуков в Минобороны – все припомнили после Победы…

Глава 2
Германское правительство объявило нам войну

Конец большой игры. Начало народной беды

Ну а тогда, в первые часы и дни разразившейся катастрофы, Вождю уже было не до «укрощения строптивых». «Большая сталинская игра» закончилась полным крахом. В ночь на 22 июня иссиня-белый, с погасшей трубкой в руке Вождь мрачно сидел в своем кремлевском кабинете и вместе с членами Политбюро слушал доклад военного руководства. Вот как описывал эту встречу Г. Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления». Фрагмент этот назначенные в ЦК бдительные консультанты вымарали еще при подготовке первого издания. Восстановлен он был только в 10-м издании 1990 г . Так что приведем его полностью: «Мы доложили обстановку. И. В. Сталин недоумевающе сказал:

– Не провокация ли это немецких генералов?

– Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация?.. – ответил С. К. Тимошенко.

– Если нужно организовать провокацию, – сказал И. В. Сталин, – то немецкие генералы бомбят и свои города…– И, подумав немного, продолжал: – Гитлер наверняка не знает об этом… »

После разговора с германским послом графом фон Шуленбургом В. И. Молотов быстро вошел в кабинет и сказал: «Германское правительство объявило нам войну.

Наступила длительная, тягостная пауза.

Я рискнул нарушить затянувшееся молчание и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение.

– Не задержать, а уничтожить, – уточнил С. К. Тимошенко.

– Давайте директиву, – сказал И. В. Сталин. – Но чтобы наши войска, за исключением авиации, нигде пока не нарушили немецкую границу» [8]8
  Жуков Г. Воспоминания и размышления: В 3-х томах, дополненное по рукописи автора. 10-е изд. М.: АПН., 1990. Т. 2. С. 9-10.


[Закрыть].

Невероятно, но факт! Война уже была свершившимся фактом. Враг наступал на всех стратегических направлениях. А Сталин все никак не мог преодолеть себя и как-то перестроиться.

Директива № 3, подписанная Сталиным, Жуковым и Тимошенко сразу же после начала войны, говорила о том же самом. Без твердого знания обстановки и состояния войск, так до конца и не уяснив для себя планов противника, без сосредоточения достаточных сил Вождь и высшие военные лидеры страны выступили с абсолютно невыполнимой задачей. Они бездумно требовали наступать и «к исходу третьих суток захватить Люблин». Гитлер и его генералы, с самого начала опасавшиеся, что организованно отошедшая Красная Армия сохранит свой боевой потенциал и, сжавшись, как пружина, обретет способность нанести мощный контрудар, только того и ждали. Ведь запрещая отступления и постоянно понуждая войска переходить в ничем не обеспеченные контратаки, советское командование буквально затаскивало советских солдат в немецкий плен.

Чуть позже, придя в себя, Сталин, по обыкновению, о своей собственной ответственности даже не заикнулся. Максимум, на что его хватило, это уже упомянутый эпизод в Наркомате обороны на седьмой день войны. Там он, упрятав себя в множественную форму первого лица, еще хоть как-то делил свою личную ответственность с членами Политбюро. Отчасти именно это обстоятельство помешало ему тогда строго спросить с утративших управление и закопошившихся перед накатившейся вражеской силой Тимошенко и Жукова. Зато чуть позже ни с поиском виновных, ни с их наказанием не задержался. И того же командующего войсками Западного фронта Д. Павлова, который скрупулезно исполнял вышестоящие распоряжения, без колебаний распорядился поставить к стенке…

О народе Сталин вспомнил лишь в начале третьей недели войны, когда нашел нужным 3 июля обратиться к нему по радио. В самый же для этого важный момент – первый день войны он перепоручил эту миссию наркому иностранных дел В. Молотову. И тот, выполняя малоприятную роль гонца, оглашающего страшную весть, говорил о «вероломном, ничем не спровоцированном нападении», о необходимости сплотиться вокруг «родной партии большевиков». Но запомнился людям только первым страшным словом «война» и последней фразой: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

«Мы будем сражаться…»

Слова, которые мог бы сказать сам Сталин и которых народ ждал от него 22 июня, произнес лидер совсем другой страны.

Узнав о нападении фашистской Германии на СССР, Уинстон Черчилль немедленно выступил с радиообращением к нации, в котором сказал: «Мы будем сражаться на суше, на море и в воздухе». Но британскому премьер-министру было проще. Он, конечно, был бы не прочь поиграть с Гитлером в те же игры, что и Сталин, то есть столкнуть СССР и Германию лбами и отскочить в сторону. Был за плечами его предшественников и позорный мюнхенский сговор, в результате чего Чехословакия была просто отдана фашистской Германии на растерзание. Но все же так цинично, как Сталин, Черчилль с Гитлером Европу не делил. Его страна вступила – пусть сначала лишь формально, пусть в какую-то странную, но все же войну еще 3 сентября 1939 г . И когда Гитлер напал на нашу страну, Черчилль не стал двуличничать, а прямо заявил: «Никто не был более упорным противником коммунизма, чем я, в течение последних 25 лет. Я не возьму назад ни одного из сказанного мною слова, но сейчас все это отступает на второй план перед лицом развивающихся событий. Опасность, угрожающая России, – это опасность, угрожающая нам и Соединенным Штатам».

Итак, война пришла на нашу землю. Пришла во многом из-за невероятного самомнения хозяина Кремля, уверенного, что в собственной стране кроме него незаменимых нет, а на международной арене он может переиграть кого угодно. Но первые же залпы обнаружили, что подлинное сталинское «величие» заключалось совсем в другом. В безрассудной жестокости, с которой он уничтожил перед войной цвет Красной Армии. В невероятном упрямстве, с которым – когда уже бомбили наши города – продолжал считать, что Гитлер играет по его, а не по своим собственным планам. Признавать это на всю страну, да еще в первый день войны? Нет, Сталин не был безумцем. Да и не было в том уже никакой нужды. Теперь народу уже было не до выяснения причин и истоков. Теперь гражданам страны надо было идти «сражаться на суше, на море, в воздухе». Защищать свой дом, своих близких, страну. И личными жертвами, собственной жизнью, судьбой своих близких оплачивать «прозорливую деятельность» заигравшегося Вождя.

Выплата эта продолжалась до самого последнего дня войны. Но самая большая цена была заплачена в самом начале. Уже к исходу лета 1941 г . от состава тех батальонов, полков, дивизий, которые приняли на себя первый удар, осталось, по существу, одно название. Да и тех, кто чудом уцелел, война добивала еще четыре года. Поэтому до Победы дожили очень немногие. А уж тех, кому посчастливилось дожить, дойти до Берлина, штурмовать Рейхстаг и водружать над ним знамя, вообще остались единицы. Наш дальнейший рассказ как раз о них. Но начнем мы его все же с истории о других. Которые погибали, но выжили. Дошли, но не до Берлина. Водружали, но не над Рейхстагом.

Словом, коснемся судьбы того абсолютного большинства, которое, тем не менее, ко всему этому оказалось причастно самым непосредственным образом. Потому что в любой войне, а уж тем более нашей, боевое знамя с самого первого до самого последнего выстрела передается от уже мертвых к еще живым. И в конце концов победно развевается на древке, отшлифованном не одной тысячей натруженных рук.

Итак, вроде бы обычная судьба обычных солдат. И даже с фамилией у первого, на которой, как говорится, Россия держится.

…О том, что фашистская Германия напала на нашу страну, 23-летний лейтенант, досрочный выпускник Томского артиллерийского училища Николай Иванов узнал в Москве, по пути следования к месту службы в Прибалтийский военный округ.

Когда добрался до Риги, город уже бомбили. Однако в гарнизоне, возглавляемом тем самым генерал-лейтенантом Н. Берзариным, который с такой редкой удачей потерялся для дальневосточных чекистов, никакой паники не наблюдалось. На железнодорожном вокзале вновь прибывших встречали представители округа и сразу же распределяли по частям и подразделениям.

Свежеиспеченного лейтенанта определили в артиллерийский дивизион 183-й стрелковой дивизии, которая в ходе «присоединения» Прибалтики целиком, со всем своим говорящим исключительно по-латышски штатом стала частью сухопутных сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии.

В составе этой дивизии, переодетый в латышскую военную форму (желтые кожаные сапоги, рыжеватая шинель, коротенькая плащ-накидка), и начал Николай Иванов отход под напором превосходящих сил противника к старой границе СССР. Стрельбой из не ведомых ему доселе 120-мм английских гаубиц овладевал по ходу дела. А молниеносный карьерный рост (будучи всего-навсего лейтенантом, принял батарею) совершил благодаря своему предшественнику, капитану-латышу. Тот тихой безлунной ночкой, прихватив лошадь (артиллерия в полку была на конной тяге), убыл в неизвестном направлении.

Вообще-то, латыши в своей массе оказались надежными, упорными в бою вояками. И не доходя до родных хуторов, сражались достойно. Дальше, правда, с Красной Армией расставались так же, как их учили и вооружали (то есть по-английски, не прощаясь). Не забыв, однако, прихватить с собой оружие и конский состав…

Русскоговорящий комдив и латыш-комиссар оказались людьми мужественными, не боящимися смотреть фактам в лицо. И потому как-то в перерыве между боями под предлогом разбора минувших сражений собрали офицеров-латышей поодаль от остальных и попросили определиться. Большинство тут же прямо заявило, что будет добросовестно оборонять родимый край. Но только до его границы. За такую обезоруживающую честность их тут же разоружили и отпустили на все четыре стороны.

На следующий день у Гульбене дивизию ожидал сюрприз. Миновать этот живописно расположившийся в окружении лесов и болот городок никак было нельзя: через него пролегала единственная ведущая на восток дорога. Так вот: на подходе к Гульбене дивизия была встречена убийственной по точности и кучности стрельбой.

Кто так исключительно метко поливал их огнем, так и осталось до конца не выясненным. Говорили о заброшенном в наши тылы немецком десанте. Однако сам Иванов никак не мог избавиться от каверзной мыслишки, что не обошлось тут без отпущенных накануне бывших сослуживцев. Уж больно хорошо они знали, что, сколько и где в дивизии находится. И с поразительной точностью предугадывали все действия батареи Иванова.

Однако хуже всего дело обстояло в пехоте. Буквально накануне в дивизию поступило пополнение. Новобранцы – в основном мобилизованные из Рыбинска и Ярославля – успели лишь получить оружие. Но при этом все равно остались необученными, необстрелянными и даже не обмундированными.

В первом же бою вся эта наспех раскиданная по взводам масса в белых рубашечках под цивильными пиджаками густо перемешалась с латышскими мундирами и штатным красноармейским обмундированием. И создала при перемещениях такую сумятицу, что разобраться, кто куда бежит и что делает, стало решительно невозможно.

Дабы восстановить управление, комдив вынужден был пойти на экзотический шаг: приказал всему подчиненному воинству оголиться по пояс. Однако ни солидная численность идущих в бой (дивизия была 10—12-тысячного состава), ни полугладиаторский, способный вызвать у слабонервных оторопь вид атакующих нужного результата не дали. Люди рвались вперед, гибли десятками, но не то чтобы ворваться в город, даже зацепиться за его окраину не смогли…

От полного уничтожения личный состав спасло другое решение. Буквально за ночь вымостив натруженными солдатскими руками колонный путь в обход мало гостеприимного городка, дивизия обошла Гульбене по лесам и топям, чтобы затем снова выйти на шоссе и с боями продолжить свой отход на восток…