Текст книги "Владычица морей"

Глава 12. Осенний сезон

…В газете напечатан царский указ о награждении и производстве офицеров японской экспедиции. Сибирцев произведен в капитан-лейтенанты. Выплата жалованья за все время в плавании, в Японии и в плену. Отпуск на один год. Пенсион за японскую экспедицию.

Через несколько дней опять вызов в тайную полицию. Присутствовали оба следователя и жандармский полковник. Следователь-аристократ с видом ученого сердечно поздравил с производством. Толстячок также любезно пожал руку. Все так искренне рады! Спросили о Сайлесе Берроузе из Гонконга, что за личность.

Спохватились наконец-то! Признались, что Посьет приехал, просит для Сайлеса орден. Простились любезно. Извинились.

А ведь еще недавно, попыхивая сигарой, господин, похожий на профессора, глядел мимо лица Алексея и слушал. Черные мешки под его глазами цвета старческих бородавок, словно черные наклейки. «А вы знаете, что морские офицеры – воспитанники корпуса, уличены в том, что искали знакомства с опасным преступником Герценом?»

– Почему вы так хорошо знаете английский язык?

– Как вы попали в Гонконг?

– Почему вас судили в Гонконге?

– Меня там не судили.

– Какое судно, принадлежавшее вам, было конфисковано? Вы в плену буржуазно устроились. Вам нравится все буржуазное? У вас было свое судно? На какие средства?

– Я был в плену с товарищами: офицерами и матросами, не был судим и никогда не имел никакого судна.

Сибирцев тогда подумал, что он, как и большинство военных, питает отвращение к буржуазии и всему буржуазному. Но объяснять не стал. Только теперь задумался, не пора ли отбрасывать офицерские предубеждения. Хотя вряд ли когда-нибудь в России офицерство будет сторонником буржуазии. Может быть, в недооценке торговли наша слабость. Алексей видел американских коммерсантов даже на военных кораблях, пришедших в Японию, как представителей банков и фирм.

– A-а! Здравствуйте, господин Сибирцев! – входя, любезно сказал господин в казацких усах, толстячок. Этот был радостный, веселый.

Серьезный господин, похожий на ученого, что-то сказал своему коллеге и удалился.

– Вы были арестованы в Гонконге?

– Да.

Это был единственный опасный вопрос. Раздуют ли из этого дело? Ждать всего можно.

– Ха-ха-ха-ха! За что же? Кажется, пленных зря не подвергают арестовыванию. Это не в горах Азии! Вас посадили в карцер для провинившихся, а не в яму, как в горах на Кавказе. Вот сделайте любезность, прочтите, что написано. Ваше имя упомянуто в прошлогоднем французском морском журнале. Коротенькая заметочка. Вы компрометируете себя. Признайтесь, за что, право…

– Объяснений мне не было дано. Может быть, насторожил мой интерес к колонии.

– Зачем же было интересоваться? Какие были у вас знакомства?

– Мы не могли пренебрегать американцами, которые написали о нашей судьбе в Россию его сиятельству графу Нессельроде.

Хорошо, что они, кажется, ничего не знают о моих подлинных знакомствах!

– Зачем вы жили в Японии, в городе Симода?

– Я явился туда после кругосветного путешествия на корабле «Диана» с адмиралом и послом, ныне графом Путятиным, для участия в переговорах, по долгу службы.

– Почему вас так быстро выпустили из-под ареста в Гонконге? Какие обязательства вы на себя взяли?

Все же они что-то слыхали. Знают про изучение китайского языка. Какие-то есть у них сведения, кроме вычитанных в «Новостях флота».

– Не правда ли, кому даются иностранные языки, тому и иностранные женщины даются, и их язычки развязываются?

– Я полагаю, что напротив, – ответил Сибирцев.

– То есть?

– Кто ничего не изучает, тот и для общества не представляет интереса.

– Ах, так! У нас есть сведения, что английский штаб проявлял к вам серьезные интересы, вас хотели склонить стать шпионом?

Алексей ответил, что просит не задавать таких вопросов.

– Почему вы так долго прожили в Лондоне и так поздно вернулись после войны?

Алексей объяснил.

– Герцену посылали письма? Ха-ха-ха! Познакомились? Ну, что у Александра Ивановича нового в редакции «Полярной Звезды»?

Хотел бы ответить: «Слышал только, когда вернулся в Россию, что государь читает его издания».

– Вы всюду говорите о необходимости получить удобный выход России на Тихий океан. Это ваши мысли или Герцена? Или вы их от кого-то слышали? Направления совпадают. Согласны?

– Да.

– Вы полагаете, что правительство плохо управляет, если вы желаете стать автором подсказок? Чем объяснить ваши разговоры о желательности сближения с Америкой? Вы говорили, что Амуру надо торговать с Калифорнией?

– Да. Это верно! Но вам-то что?

– Смело! А чье это мнение, будто правительство желает, чтобы на Амуре было захолустье и каторга?

– Вы говорили, что через Сибирь надо построить железную дорогу? Вы желаете обратить на себя внимание, осуждая правительство, опережая его планы? Нам нужна дорога через Сибирь, ожидаются новые указы государя о реформах и созданы комитеты. Зная, что об этом писано эмигрантами, вы не постарались сдержаться как офицер, хотя бы временно, до решения государя. Как умный человек, имеющий обо всем свое мнение, вы не можете не быть замешанным. Не могут же вам нравиться наши порядки и правительство.

Невельской выслушал про пустые хлопоты чиновников Третьего отделения и так расхохотался, что Екатерина Ивановна, молоденькая рыжеватая дама, пришла в кабинет.

Геннадий Иванович только на днях возвратился из Англии и рад был принять Сибирцева.

Сказал, что дела завязываются во всю ивановскую, ездил делать заказы как частное лицо, как глава и директор вновь учрежденной «Компании Амурского пароходства и торговли». Стал рассказывать о фирмах и доках.

Он в высоком крахмальном воротничке, в узком сюртуке с иголочки; выстрижен машинкой, выглядит щеголем.

– Честному моряку невозможно вести дела с современными коммерсантами! – снисходительно улыбаясь, сказала Екатерина Ивановна, приглашая к столу. – Геннадию Ивановичу предложили взятку! Как вам это понравится?

– «Мы вам записали цену на две тысячи фунтов больше, чем договаривались!» – «Почему?» – «Разница будет вам».

Алексей подумал, чего стоило Геннадию Ивановичу сдержать свой капитанский характер.

Про него приходилось слышать, что, наводя на востоке порядок на китобоев, он не давал им грабить и сам становился им подобен, брал шкиперов за бороды, без различия наций, к каким бы цивилизованным ни принадлежали, и плевал им в морды, как сами они дикарям. Человек света, образованнейший из моряков, друг Пущина и воспитатель великого князя Константина! Видно, тяжко ему было, так не владел собой и свирепел.

Невельской заказывал пароходы для Компании на акциях. Сибирцеву предстояло делать закупки для казны. Муравьева упрекали, что он мальчику давал такое поручение, с которым не всякий немец или директор Компании справится. Муравьев шел на риск и знал, что делал.

– Англичане во всем мире умело и охотно торгуют. Они берут у нас не только «мед и сало», но и соболей, чернобурых лис, песцов, лучшие сорта волжской черной икры идут к ним бочками, целыми кораблями, мы потихоньку и полегоньку задабриваем их, продаем их банкам золото и серебро. А могли бы сделать свой рубль устойчивым. Рубль может быть золотым и без золота согласно экономике по Адаму Смиту, тем более у нас.

– Все наши агенты и заказчики, коммерческие и казенные, получают взятки за границей. Я и раньше слышал, но не верил. Путятина спрошу, как же он заказы в Англии всю жизнь делает. Вот вы поедете заказывать пароходы… А что вас, Алексей Николаевич, англичане хотели арестовать – в этом нет ничего удивительного. Говорите по-японски, полезли в застенный Кантон в компании богатых китайцев и с американцем, учите китайский… Молод, хоть сейчас в Александринский театр на роли молодых премьеров. Но суть в чем? Всякое наше влияние в Японии противоречит их намерениям. У них душа к нашим дальневосточным предприятиям не будет лежать. Отблагодарили вас за поездку в Кантон, увидели дельного человека… А чем англичане кормили вас на гауптвахте – овсянкой и тертым супом из овощей?

– Я у них до обеда не досидел. Продержали всего полдня. Я ведь часто бывал у них на обедах в клубах и в домах. Любопытно, – продолжал Алексей, – что в нашей тайной полиции меня даже не спросили про Гонконг, что это за колония, что за город и что в нем за жизнь, какая торговля, флот, какие суда, доки. Только сегодня помянули, поздравляя с милостью государя.

– Зачем им знать о том, что происходит далеко от Москвы! Где-то за Уралом! А приличные ли люди в Третьем отделении?

– Да. Один вполне благородный, из приближенных покойного графа Бенкендорфа. Другой попроще и полюбезней.

– Сейчас все ждут реформ и стараются угадать, куда ветер подует. Им также приходится делать видимость, мол, не даром хлеб едим. Все ждут, что от либерализма наживутся… А кто вас в Гонконге допрашивал?

– Капитан Смит.

После обеда прошли через двери в портьерах в гостиную. Хозяин сел за круглый стол у гигантской красной раковины и закурил трубку. Табак почувствовался крепкий. Настроения Геннадию Ивановичу придала не затяжка: прокурен давно и насквозь.

– А ведь вы и сами похожи на американца, – молвил адмирал. – Не правда ли, Катенька?

Екатерина Ивановна, разбиравшая ноты у пианино, заметила, что Сибирцев на миг приопустил голову. Екатерина Ивановна плавала с мужем, жила с ним среди моряков, много видела американцев.

– С кем поведешься – от того наберешься, – как бы оправдываясь, ответил Сибирцев. – У меня хорошие воспоминания о многих встречах и знакомствах в Гонконге.

– Вот вам за это и приходится расхлебывать и в Интеллидженс и в Третьем отделении… – продолжал Невельской.

«Бог знает за что его в Гонконге схватили; видно, в чем-то насолил. Но дело темное».

– Бенкендорф весьма почитаем в придворных кругах за то, что создал в своем деле школу на века. При дворе и в чиновничестве его глубоко чтут. С прогрессом в Европе шпионаж и сыск возводят в науки. Недаром сподвижник Бенкендорфа показался вам похожим на профессора.

Про значение Бенкендорфа говорил Алексею и отец, не только для России, но и для будущего мирового шпионажа, что его со временем оценят.

Геннадий Иванович и Екатерина Ивановна жили не в отчуждении от общества. Но у полного сил адмирала не было впечатляющей наше чиновничье общество государственной должности. Знакомства у Невельских обширны, имя его знают и в Петербурге, и в Штатах, и в Европе. Статьи его печатаются. Много радости доставил ему Казакевич по возвращении из Штатов. Бывают у него друзья: Римский-Корсаков, Чихачев, морские сослуживцы, бывшие участники его экспедиции, несмотря на молодость, сами с его руки ставшие знаменитостями. Он близок с братьями Бутаковыми, особенно с Григорием и Алексеем. Но для многих петербургских ученых – адмирал без должности не имеет интереса, будь он даже семи пядей во лбу.

Приглашение в министерство иностранных дел. Прошел по длинному сводчатому коридору – галерее в решетчатой лепке, образующей ромбические четырехугольники. Лепка такая именуется у японцев «трепанг». Не совсем такая, но похожа, ее накладывают на стены богатых домов.

Человек в ливрее открыл дверь в приемную. С дивана поднялся суховатый, коренастый чиновник. С рыжеватыми усиками, осанистый, в мундирном фраке. Фертом щелкнул в каблучки, почтительно поклонился.

– Здравствуйте, ваше высокоблагородие, многоуважаемый господин капитан-лейтенант Сибирцев!

– Не узнаю.

– Честь имею. Прежде был нижний чин переводчик Прибылов.

– Очень рад вас видеть, дорогой Точибан-сан! Я не узнал вас, быть богатым! Домо арпагато годзиамас![10]10
  Домо арпогато годзиамас! – Премного извиняюсь!(япон.)


[Закрыть]

– Очень благодарю вас, Алексей Николаевич! Честь имею представиться: коллежский асессор министерства иностранных дел Российской империи Владимир Иосифович Яматов. Крещен в церкви Богоматери на Васильевском острове. Приемный отец благодетель Осип Антонович Гошкевич. Приемная мать – ее превосходительство графиня Мятлева… Вы переходите в наше министерство?

– Я приглашен к князю по делу, суть которого мне неведома.

– Также я занимаюсь в Петербурге ученой деятельностью. Преподаю японский язык в Санкт-Петербургском университете. На днях еду в Индию с делегацией Российской империи как дипломат.

– Вот где друзья встречаются! – послышался такой знакомый голос, и перед Алексеем появился высокий, затянутый и стройный Посьет. Ушел ранней весной в плавание на «Оливуце», успел обойти вокруг света, побывал в Японии, в Симоде, передал шхуну «Хэда» в подарок императору. Был в Гонконге, Макао, перешел на пароходе, на английском пакетботе за две недели в Египет и через Суэцкий перешеек, оттуда в Петербург доставил ратифицированный японцами договор.

Константин Николаевич не сменил своего мундира капитана 1-го ранга, не расстался с флотом, несмотря на дипломатические успехи.

– Я был, мой дорогой, там! Да! Узнавал о вашей японской жене.

Точибан отошел заранее, как исчез. Словно предвидел, о чем пойдет речь.

– У вас сын. Англичанка из Гонконга приезжала узнавать о его судьбе. Видел и познакомился с Энн Боуринг. Мой дорогой! Вы преуспели! Прекрасная молодость! Со мной в Хэду ездил американский консул из Гекусенди. Он занял храм под консульство, и на крыше нашей бывшей обители – огромное звездное полотнище. В Хэда я подарил ему корову. Мне надо было задобрить его, а ему получить шанс, чтобы прославиться в будущем. Он прохвост и объявит себя благодетелем японцев, научившим их пить молоко. Мне пришлось пойти на эту сделку, хотя я знал, чем это пахнет! Но, конечно, мы друзья с мистером Харрисом и пили довольно много. В Гонконге все были рады узнать о вашем выздоровлении. Ужасные слухи о вашей судьбе пугали всех, и они рассеялись. Ваша sweet heart[11]11
  Sweet heart – любимая (также любовница) (англ.).


[Закрыть] жива и здорова. Я сказал ей, что знаю, зачем она на военном корабле была у японцев. Спросил, пишете ли вы ей. Она «показала холодные плечи».

– Разве она не получила моего письма из Лондона? – вскричал Алексей.

– Дорогой мой! В таких делах не признаются и не откровенничают. Я хотел привезти вам приятные известия. Я совершил оплошность и обмолвился, но вам это кстати… Сайлеса я успел повидать. Он был у моего друга Армстронга, узнав о моем приезде. Просил передать вам горячий привет. Восклицал: «Мы друзья в одной беде!» Вас, Алеша, все ваши друзья приглашают приезжать в Гонконг на новом положении. Но теперь, мой дорогой, у вас есть чин и есть слава, и вам туда нельзя являться без дела и без денег! Александр Александрыч Колокольцов на переходе «Оливуца», будет там еще нескоро. Мы хлопочем орден Сайлесу, но государь сказал, что для этого надо знать человека. А наш любезнейший Точибан Коосай крестился и хочет жениться. Так? – Сказав это, он оглянулся по сторонам.

– Так точно! – стоя с ним рядом, поклонившись, подтвердил Яматов.

– На хорошем счету в Азиатском Департаменте у Ковалевского. Запои Точибана оплачивает министерство. Также долги квартирохозяйкам. Так?

– Да. Благодарю вас! – любезно и почтительно ответил Владимир Иосифович.

– В трезвом виде в министерстве нет лучшего чиновника!

– О-о! Спасибо, спасибо! – сдержанно поклонился Яматов.

– Александр Александрович Колокольцов передал мне письмо вашей японской жены, – конфиденциально сказал Посьет, слегка беря Сибирцева под руку. – Теперь она знатная дама!

Открылись большие тяжелые двери в резьбе. Приглашают войти. Вот и сам таинственный и всесильный Горчаков. Государственный ум, талант, друг и товарищ Пушкина по лицею… Очень сух и некрасив. Лицо в жестких морщинах, их такое множество, что этот нервный, энергичный дипломат на первый взгляд кажется дряхлым стариком. Его лицо напоминает его почерк, кривые полукружья строк его письма. Строки как частоколы: масса черточек, означающих буквы, они походят на древние карты русских деревянных крепостей. Алексей, служа у Путятина в посольстве, читал и переписывал директивы и письма Горчакова для Евфимия Васильевича. У Горчакова как бы дар шифровальщика. Человек с почерком сумасшедшего, но с ясным умом. Быстр в движениях, все время нервно сжимает пальцы. С торчащими усиками, как у гонконгского Джордина, с коротко остриженной головой, на вид черствый, деловой, колючий.

Лорд Гранвилл, приезжавший на коронацию, говорил, что Горчаков, разговаривая, не может долго останавливаться на одном и том же предмете, мысль его скачет с темы на тему. Он неуравновешен. Гранвилл сказал, что нынешний канцлер России – безукоризненно воспитанный и образованный человек, но, по его мнению, окончит жизнь в лечебнице для душевнобольных. По мнению лорда, после освобождения крестьян Россия быстро пойдет к революции.

Посьет представил Сибирцева. Канцлер поблагодарил офицера за службу и крепко пожал руку.

А кабинет Карла Нессельроде – творение России. С тройными рамами окон на Дворцовую площадь и с рельефными вакханками на изразцовых печах. Врангель выжил Меншикова. А Горчаков выжил Нессельроде. Так говорят любители столичных пересудов, привыкшие толковать все, что происходит в мире, как результаты интриг.

Горчаков задал вопросы о Китае и Гонконге.

– Вот вы и должны стать тем, за кого вас приняли англичане! Оправдайте доносы и домыслы.

Готов был предложить Сибирцеву службу. Знает, что поступил к Муравьеву и едет в Лондон. В посольстве там будет полное содействие. Разрешено самостоятельно вести дела.

– Вы уже и теперь сделали для нас больше, чем чиновники министерства иностранных дел. Бруннов дает о вас лестный отзыв.

Сказано при Посьете. Неясно, что имел в виду Горчаков.

Добавил, что никоим образом не связывает Сибирцева никакими обязательствами. Надеется, что Муравьев воспользуется его способностями. Дорогу Муравьеву переходить не станет.

Улыбнулся:

– В Лондоне теперь наш новый военный атташе полковник Игнатьев, с которым вы легко найдете общий язык. Мне кажется, с ним просто иметь дело. Он молод, только что закончил Академию Генерального штаба.

Простился благожелательно. Никакого согласия с Алексея не потребовалось.

– Деньги получите в министерстве финансов.

Горчаков прошел к двери, провожая, и сказал, что его предложение остается в силе на будущее. Дорога не закрыта.

Предстоящую поездку обсуждали с отцом.

– Ты говоришь, что Герцен, по словам леди Эванс, был польщен приглашением в их общество и фрондировал. Ты опять увидишь Николая и его жену?

– Да.

– Мне кажется, что леди Эванс, судя по твоим рассказам о ее знакомствах в правительстве, не так проста…

– Завтра едем ли, Алексей, верхами на острова? Там большие гулянья. Будут все амазонки! – с шутливым восторгом сказала Вера, вскидывая ладонь у широкой полы своей палевой шляпы в цветах. Взглядывая из-под нее в полунаклоне, лукаво и ласково, она увидала лишь озабоченность и безразличие.

Вера выпрямилась и спросила серьезно:

– Ты не хотел бы скакать? Озарить Петербург своим сиянием перед разлукой. Разве тебе все еще не хочется показываться? Но ведь уже все стихло. Ты сын сильного народа. Ты не из тех, кто за прошлые обиды жалуется и рыдает, как у Стены плача. Слухам и мнениям вопреки тебе надо выезжать.

«Во всем блеске!» – хотела бы она сказать. «Ты так молод и с загадочной репутацией. Тобою можно гордиться».

Шляпка с полями, чуть провисавшими у лба, освежала ее лицо, которого Алексей не видел несколько недель. Оно четче, сильней и красивей, чем было, резче губы в улыбке, свежесть и чистота щек, все обретало незнакомую новизну и выражало силу духа и настроение, которых Алексей еще не замечал, он был глух до сих пор и всего не видел. Как это укрепляет его намерения! Понадобился осенний сезон, мода и столица. Как говорила одна умная дама, мужчина входит к женщине через уши, а женщина входит к мужчине через глаза.

Как шляпка подчеркивала черты ее лица, так и модный костюм с накидкой заново вырисовывал замечательную стройность ее фигуры. Чистые линии ее ног угадывались. Как можно было не видеть их в деревне, когда она мчалась без седла, верхом! Нельзя смотреть на Веру лишь как на обязательность, как на долг, заданный самому себе, как на друга детства.

Можно угадать, что в ней происходит преображение. Она стала не только модной, но и обнаруживала новую силу ума. Алексею не в редкость были моды, он умел разгадывать вкусы и понимать их тайный смысл. Редко когда натура так сольется с искусством: художница, влюбленная в свою модель, ошеломляла Петербург, открывала зрелую прелесть и объясняла ее оттенки. В этом не было претензии самой Веры. Она естественна. Она сама придавала элегантность костюму. Чего только ни пронеслось в тревожной голове Алексея. Он почувствовал себя пристыженным.

Он хотел, чтобы Вера вышла за него замуж. Уехать бы из Петербурга на восток семейным человеком, с чистой душой. Поначалу казалось, что Вера выверяет его. Могла бы сказать: я слишком долго тебя ждала и слишком верила тебе, чтобы решить все легко и просто. Он помнил ее странный разговор о прививках и научных исследованиях.

«Верь мне, Вера, друг мой, если я выживу, то, может быть, смогу признаться тебе одной… Как это трудно в разлуке лишь догадываться друг о друге. Да, я вернусь!» Так думал Алексей Сибирцев в минуты гибели корабля «Диана» и у черных песков под Фудзи, когда казалось, что волны стоят над низким горячим берегом, как ледяные террасы.

– Алеша, очнись, дружок! Тебе сделали одно из самых блестящих предложений. Ты выиграл не только у Муравьева. Я понимаю, что ты никогда не изменишь своей цели. Я сама так привыкла к ней, твои цели для меня уже становились моими. Тебе оказана честь. В твои годы этого не удостаивался никто. Столица показывает тебе, что в новую эру она отправит тебя в любой край света и будет ждать обратно с распростертыми объятиями. Наступает возрождение, развитие искусств и наук.

Все уверяют, что Россию ждет золотая пора. Образованное молодое общество берется за дело с невиданной энергией.

– Ну, Алешенька, оседлай Араба, а я – Звездочку… Ты не хочешь скакать со мной? Ты окончательно не желаешь?

Алексей молчал.

– Нет, Алеша… Это ужасно, но неужели ты – Обломов!

– Кто такой Обломов?

– Ты этого не знаешь?

– Нет.

– Каков же ты! Я всегда говорила: «Да будь они прокляты, твои американцы и японцы!» Может быть, в плаваниях у вас вырабатываются узкие колониальные интересы? Знаменитый писатель, автор «Обыкновенной истории», он пишет новый роман «Обломов». О непрактичном, не приспособленном к жизни молодом человеке. Его новый роман выхватывает важнейшие моменты жизни русского общества и отличается объективностью.

– Как ты переменилась, Вера. Что с тобой?

– Мы учимся у вас, молодых мужчин, – ответила Вера.

– Что значит «он пишет новый роман»? И что за слова: «Выхватывает из жизни общества..»? Книга опубликована? У тебя есть эта книга?

– Нет.

– Откуда же ты знаешь?

– Ах, Алешенька! Право, ты прелесть! Отрывки из «Обломова» передаются с рук на руки, и все знают содержание и направление новою романа.

Ему казалось, что Вера повторяет кого-то, с началом модного сезона, и на нее давят модные понятия. Как бы разговор не с ней, а с кем-то невидимым, кто прячется за ее спиной. Ваше влиятельство, что вы какую-то ахинею девицам в головы вбиваете и хотите на балеринах въехать в царствие небесное? Мои руки долго были связаны, но у меня чешутся кулаки…

Вера рассказала про содержание романа.

– Штольц в моде! Все в Петербурге ищут. Штольца! Все отворачиваются от Обломова.

– Ты дразнишься? Я бы разубедил тебя.

– Алексей! Уже давно минула наша любимая пора и липы отцвели. Посмотри, как потемнела листва дубов.

– Да, потемнела и сгустилась.

– Ну, сэр Алек… Ведь ты сам говорил, что тебе так нравились прогулки верхом в колонии.

– Ты хочешь сказать, что я могу проиграть перед характером Штольца?

– Нет, уж этого никогда не будет…

– Несмотря на то, что у тебя есть интерес к открытиям… Ты открыла во мне Обломова, я не оставлю своего. Я хочу жениться на тебе и прошу тебя быть моей женой.

– Почему же?

– Я все время жил среди других народов и… все же… думал о России и о тебе. Ты русская, и я русский. Я должен помнить родину и трудиться для нее. Моя жена разделит мои убеждения.

– Какая отсталость! Какая чушь. Это маниловщина!

– Я хочу жениться на тебе из чувства и убеждений.

– Как черство и холодно, Алексей! Ты, конечно, не Обломов. Но из убеждений не женишься! – пылко воскликнула Вера. – Если бы ты меня любил, я бы послала к черту всех штольцев, и более верной жены и преданной матери ты не нашел бы. Мне тяжко видеть, как ты заставляешь себя полюбить, вернуть свое чувство, которого в тебе уже нет, а тем временем живешь воспоминаниями, о которых я не хочу говорить. Твоя жизнь пошла путем авантюр и приключений, но там ты оставил лучшее, что у тебя было. Я ждала тебя и всегда читала про моря, где ты плавал. Я бы пошла в леса и дебри и нашла бы себе дело. Я очень сильная и выносливая и не боюсь тягот, и готова была ко всему. Но женятся не ради долга… Каждый из нас сам кузнец своего счастья…

Спать не хочется и невозможно. В Ла-Манше ночная жара Душно.

Тихо плещется вода. Из открытого порта с поднятыми стеклами идет ночной воздух, но не освежает.

 
Одна гора, одна вода,
Один ясный месяц
И человек в одиночестве
На осенней реке, —
 

вспомнил Сибирцев стихи китайского поэта.

 
И суо
И ли
И юй чжоу…
 

А французская пословица говорит: «Кто уходит на охоту, тот теряет свое место»…