Текст книги "Владычица морей"

Налетел ветер с дождем, все стали открывать зонтики. Зонтик, а потом другой появились над головой оратора. Он стоял под ними на возвышении, как на шатровом крыльце.

Глава 15. Мастерская мира

 
Из-за нехватки гвоздя была утеряна подкова
Без подковы погиб конь
Из-за утери коня погиб всадник
Из-за гибели всадника была проиграна битва
Из-за проигрыша битвы погибло королевство
И все из-за подковного гвоздя.
 

Английская Пословица

в переложении Б. Франклина

При язвительном упоминании оратора о Паме все засмеялись: видимо, сострил удачно. Алексей рассмеялся, поддаваясь общему настроению. Хотя на него по-прежнему никто не обращал внимания, но ближайшие зонтики поднялись, спины раздвинулись, и ему уступили место.

Окружавшие мрачные люди еще не вытравили в себе умения смеяться. Оратор продолжал поносить Пальмерстона. Все слушали с достоинством, некоторые скрестив руки на груди и с выражением подчеркнутой внимательности в лицах, походя на самого Пама, которого Алексей внимательно наблюдал в парламенте. Эти озабоченные, изнуренные трудом люди держались и слушали с такой же осанкой, как и те, которых они ненавидели. Один и тот же народ, но разделенный на два враждебных лагеря. У многих вид лордов, переодетых в опрятное, но поношенное платье. Они слушали в полном молчании и вдруг опять расхохотались громко, вольно выражая смехом злой протест, и сразу же опять смолкли, как по команде, точно в рот воды набрали.

Кажется, что, все еще так и не глядя на Алексея, ближние слушатели замечали, что он доволен, и перестали его теснить. Они отодвигались, уступая ему место за местом, и допустили поближе к оратору. Алексею стало легко, как в детстве, когда удавалось выскользнуть к уличным мальчишкам, росшим на голодном столе без мяса, но всегда злым, насмешливым и ловким по пословице, что голь на выдумку хитра. Так же жилось и в Гонконге среди своих пленных и разных людей со всего света до пьяного голландца, сидевшего у трапа корабля, служившего казармой.

– Я вижу, вам нравится? – спросил Алексея мужчина средних лет в усах, с дергающимся лицом, без пальто и в натянутой на уши шляпе, соприкасаясь зонтиком с зонтом Алексея.

– Я не все понимаю.

– Э-у! Так вы иностранец? Слушайте меня внимательно. Речь идет о праве честных людей, которые не грабят, выбирать наравне с теми, кто живет грабежом. Что вы думаете об этом?

Алексей молчал, не зная, что тут сказать. Ему бы хотелось послушать мнение трудящегося человека о том, что происходит.

– У нас выборы происходят в два круга. Сначала подают голоса все, открыто объявляя о своем мнении и не делая секретов из своих убеждений. Это открытые выборы, которые показывают общественное мнение, но ничего не решают. Все решается тайным голосованием во втором круге выборов. Большая хитрость! Считают каждый грош, определяя, кто достаточно богат, чтобы иметь право выбирать правительство. Кончается комедия всеобщего голосования, и голосуют только те, кто платит налог определенного размера, имеет дом или доход… – Собеседник стянул с ушей шляпу и улыбнулся, скаля зубы. – Из какой вы страны?

– Я русский.

– Вы русский? Зачем же вы были в обществе негодяев, которые затеяли против вас войну? Я видел, от какой компании вы отстали. Я знаю их. – Он протянул руку и показал пальцем в направлении, по которому отправился Эванс с приятелями. – Проклятые Богом грешники. У вас лицо не запятнанного пороками и страстью к наживе. Зачем же вы, русский, в обществе прихвостней Пама?

– У меня деловые отношения с их фирмами.

– В таком случае все понятно! Не тяжел ли вам наш климат?

Оратор закончил говорить, и слушатели обступили Алексея.

– Это русский, – передавалось по толпе.

– А вы слыхали, что произошло? Пам опять возвращается к власти.

– А вы голосовали за него? – спросил Алексей.

– Нет, сэр! Мы потерпели поражение. Таков закон, чтобы наше мнение выражалось на митингах, но чтобы оно не имело никакого значения.

– Мы голосовали против, – говорили из толпы, – против тех, кто был выборщиком, тянувшим за Пама. А ведь они кричали: «Только за Пама!», «Пам – барометр торговой Англии!».

Теперь Алексей разговаривал со многими одновременно… Ему стали объяснять подоплеку происшедших выборов.

– У вас деловые отношения?

– Да, я приехал делать покупки.

– О-о! Благодарим вас!

– Но помните мои слова, не верьте им ни в чем, кроме торговли. Все равно они вас обманут, у них злое сердце, они скрывают от нас правду, им выгодно держать нас в вечном напряжении. Рано или поздно они опять подведут и вас, сэр.

Неясно, про что говорили. Кажется, про политику, а не только про коммерцию. Попойка у Никки, может быть, также имела политическую подоплеку, там собрались победители на выборах, сторонники Пальмерстона – цвет нации и коммерции. Но не было истерики и хвастовства, тостов за Пама, и вообще про политику не поминали ни словом.

– Мы живем на острове и дышим воздухом, но не по их милости. Мы делаем товары и машины, которые идут по всему свету. А они не хотят ограничить себя ролью посредников. Конечно, это очень важная деятельность, мы уважаем торговцев и предпринимателей. Но мы поставим их на свое место. Мы работаем, совершенствуем инструменты, изобретаем, а они на выборах заявляют, что успехи промышленности – дело их рук. Все деньги идут им. Но мы тоже англичане, и мы докажем наши права.

Пожилой нервный рабочий отрекомендовал Алексея подошедшему сквозь толпу оратору.

– У вас рука не бездельника, а рабочего, – сказал вожак митинга. – И обветрено лицо. Вы русский? Как приятно…

Мастеровой-джентльмен, стиснув зубы, приподнял уголки рта.

– Вы из нигилистов?

– Нет… я моряк, приехал покупать пароходы для рек Сибири.

– Вот тогда понятно, почему вы с такой компанией. Вы через них получаете наши машины и пароходы. А мы получаем работу из их рук.

– Они же отгородили нас от наших морей своими барышами и кирпичными фабриками.

Стало совсем темно. На улице зажглись газовые фонари. Большинство митинговавших расходились. Дождь прошел. Зонтики сложили.

– Заказы вы им можете предоставить. Это будет сделано честно. Делают не они, а мы. А мы всегда и все делаем хорошо, на кого бы ни работали. Это делает Англия, и мы гордимся своей работой, куда бы она ни шла. Нас учат с детства в семьях: англичане лучше всех в мире умеют работать. Но вот они, видя, что мы умеем работать, взяли себе все привилегии. Кстати, они говорят, что русские не умеют работать, что делают-то кое-как вместо хороших товаров, со зла на своих рабовладельцев, чтобы привилегии пользоваться их трудом никому не доставались. Они работают ровно столько, чтобы не умереть с голода. Поэтому никто не хочет научиться работать хорошо.

– Поэтому произошло крепостное право, – добавили из толпы, – все началось с того же самого.

– Пьянство фабричных у вас вроде всенародного самоубийства, так как людям жить не для чего.

Сибирцев стал разуверять. Его охотно слушали. Он не первый раз замечал, что тут люди доверчивы.

– Агитаторы Пама уверяют, что все зло в России. Народ храбро сражается, когда его хорошо кормят, но не знает за что. Не любит своих помещиков и не желает их обогащать. Но мы тоже ненавидим своих, но работаем хорошо.

– Позвольте… – раздался новый голос. – Я в оппозиции. Приходилось ли вам видеть в доках, какие товары приходят из России? Отличный лен, пенька для канатов, кожа, отличное зерно. Хорошие канаты… Вы сами говорите, что сидите в кирпичных дворах, джентльмены. А чугун и сталь с Урала идут на арабский Восток. Я бывший моряк. Познакомимся, сэр! Рад! В которую сторону вы идете? Идемте все, а то бобби сочтут нас за шайку.

– Там караваны вместо кораблей. Я видел – ослы и верблюды.

– Вы поняли, сэр, о чем мы говорили на митинге?

– Да, благодарю вас, но все же я не все понял. Вот джентльмен объяснил мне.

– Вы не привыкли к лондонскому выговору? Да, у англичан пишется «Бирмингем», а выговаривается «Манчестер».

– Сэр, теперь вы поняли?

– И я рад, что вам так все ясно. Англия не падает духом. Мы выражали высокое убеждение рабочих мастерской мира. При усилении эксплуатации мы сохраняем интерес к работе. Мастерство – это наше главное сокровище. Порча дела и работа кое-как были бы ужасней эксплуатации для нас самих. Это означало бы деградировать; превратиться в отребье, утешаться ленью и совершать преступления. В борьбе против наших врагов мы, гордясь своим островом и совершенством основных законов, сохраняем любовь к ремеслу, увеличиваем знания, совершенствуем и творим и не позволяем себе впадать в разочарование.

Оратор на сегодняшнем митинге оказался мыслителем.

– Солдату не надоело ружье, – продолжал он, – солдат не может разучиться стрелять или шагать по Африке, по двадцать миль в сутки, а потом делать перебежки и сражаться, стрелять и колоть врага. Вы поняли?

– Да, я понимаю.

– Мы полны решимости сохранять достоинство и не разъединяться.

Рабочие запели песню. Далеко не модный напев, упоминалась гроза и сверкание молнии, а в мелодии чувствовалось спокойствие и стойкость угнетаемых. Если бы они потеряли свои песни, они бы потеряли для себя часть родины и мастерства.

– Но, тихо… Смотрите.

– Что?

Все умолкли. Остановились.

– Тут живет ученый.

Оратор стоял лицом к лицу с Алексеем.

– Как мы образно говорим, если у нас человек научился забивать гвоздь, то он будет забивать его лучше, чем кто-либо другой в целом свете. Нас всему научило море. Корабль, а не верблюд и не осел. Да, теперь нас отгораживают от моря кирпичными стенами и говорят: довольствуйтесь тем, что мы вам привезем из-за морей, мы лучше вас знаем, что вам надо, вы только слушайтесь и работайте, а то выгоним. И не ваше дело, куда идут деньги и на что покупаются товары. Теперь, с ростом цивилизации, мы стали выпускать газету «Пиплз Дейли». Море научило нас драться друг с другом, и мы иногда этим пользуемся. Вы понимаете меня, сэр? Посмотрите, в этом доме светится окно на втором этаже.

В саду, за низким каменным забором горел свет в одном из окон.

– Тихо, – повторил оратор. – Тут работает великий человек, уже сделавший много пользы. Он изобрел полезные устройства для войны. Теперь он трудится, решая новую задачу. Вообразите, идет корабль в Индийском океане или у берегов Гренландии, и вдруг ему с почтовым голубем или каким-то другим способом, это еще не решено, и тут вся загвоздка… приходит… что б вы думали… штормовое предупреждение. Сообщается, что завтра к восьми часам утра ветер будет крепчать и подует столько-то и столько в секунду, волны такие-то, направление такое-то, к полудню будет еще крепче, к вечеру шторм, ночью ураган. Сначала это, как опыт, будет производиться лишь для кораблей каботажного плавания. Ученый хочет заранее определять погоду в океане. А как это передавать кораблям? Если удастся, то он сделает все человечество счастливым. Пока может показаться смешным и сумасшедшим. Но он создал за свою жизнь усовершенствования, которые применены в арсенале Вульвича. Решает, как в будущем, когда улучшатся средства сообщения, человечество найдет способы передачи сведений друг другу. Кстати, вы слышали про Армстронга? Это другой великий изобретатель. Он создает новые виды оружия. Придумал усовершенствованную пушку. К Армстронгу приезжают из Франции и Америки и платят большие деньги. Но он не хочет никуда уезжать, хотя все его зовут к себе, а у нас он живет в одиночестве.

– Вы моряк, сэр, и, верно, не могли не слышать про наше сверхсильное судно, которое ходит слишком тихо и не может конкурировать на коммерческих линиях. Все кричали, ругали строителя, возмущались, затем был принят проект такого гиганта и затрачивались деньги. А теперь оказалось, что оно построено как нельзя кстати, хотя это не сразу сообразили. Этот корабль оказался ценным тем, что ходит тихо, что он гигант, устойчив и на нем самые мощные в мире машины и два пропеллера. Судно в пятнадцать тысяч тонн. Как каждое открытие, было признано не сразу, потребовало времени. Судно с сильными машинами, которое все ругали, как будто, кроме коммерческой скорости, никаких других достоинств на свете не существует, а оно теперь пошло на укладку кабеля по дну Атлантического океана, телеграф соединит Новый и Старый Свет через Атлантику. Этот корабль называется «Великая Британия».

А вот здесь жил… – продолжал рассказывать рабочий, по мере того как все меньше людей оставалось вокруг него и Алексея. Сибирцев услышал имя ученого-химика, который еще в конце восемнадцатого века сделал великие открытия. Пришлось учить о нем еще в Морском корпусе в Петербурге.

Как оказалось, его дом сгорел, и спутник Алексея сказал, что теперь здесь хотят открыть музей зубов от допотопных чудовищ до современных крокодилов и последнего американского президента, которому жена выбила полчелюсти ухватом. Американцы – демократы, свободно высказывают свое мнение и спорят с президентами, не глядя на лица. Как в конгрессе, так и в семейной жизни.

– Но когда-то тут стояла римская баня, и до сих пор цел прочный античный фундамент. На нем можно вечно строить хорошие здания.

Еще в толпе митингующих Алексей заметил, что от них пахло потом, но в этом климате и при вечных дождях и ветрах такой запах не отвратителен, и отдавало в нем примесью машинного масла и каменного угля. Веяло особым миром, где много работают около машин.

Все распростились и разошлись. Идя переулком к Темзе, Алексей услышал, что его кто-то догоняет.

– Извините меня, – сказал один из его новых знакомцев по митингу, – я понял, что вы хотите купить пароход, у меня на примете есть один корабль, который могли бы продать вам. Могло бы это заинтересовать вас? Корабль еще крепок, и машина исправна вполне. Я бы рассказал вам занимательные подробности, но для этого надо просидеть за кружкой пива часок-другой. Поблизости есть трактир, где отличное пиво своего изготовления. Я был бы тронут, если б мы выпили с вами по кружке.

Глава 16. Николай Игнатьев

Кто может сомневаться, что в войне русских с горцами справедливость, вытекающая из чувства самосохранения, находится на нашей стороне?.. Что бы обеспечивало все смежные богатые и просвещенные русские владения от грабежей, убийств, набегов…

Лев Толстой. Набег

– Генерал Веджвуд пригласил меня в Сандерхэрст, – рассказывал военный атташе Николай Павлович Игнатьев своему гостю Сибирцеву. – Это лучшее военное училище, им гордятся. Мне показали строевые учения, маршировку, стрельбы. Новые образцы оружия. Церковь, клуб, спортивные площадки, спальни. Генерал сетует, что после войны общество погружается в политическое и меркантильное болото, забывая армию, и прикрывается разговорами о гуманизме.

Профессия офицера молодым людям начинает казаться непривлекательной. Военные остаются на своих местах при любой смене правительств и обязаны подчиняться. Консерватизм Пальмерстона связывает руки. Генералы прекрасно понимают, что политикам и государственным деятелям надо учиться на уроках войны. Королева заботится о развитии военного искусства и об улучшении подготовки офицеров. Она не меняет своей политики, хотя и обязана считаться с каждым новым правительством. Но она остается покровителем армии и флота. Она надевает красный гвардейский мундир, когда выезжает на парад, и задолго до торжественных дней приучается его носить и скачет верхом в своих парках, где обычно бегают ее двенадцать собак. Но она королева, и у нее множество нужных и ненужных дел, церемоний, выездов. Кроме того, она женщина. Она должна заботиться о своей внешности: чем моложе она будет выглядеть, тем моложе будет чувствовать себя ее эра и вся империя. Ей некогда, хотя она с замечательной аккуратностью распределяет свое время. Бывает, что читает почту премьера или военного министра сидя верхом, перед выездом, так как не может его отменить. При этом ее неизменный спутник шотландский хайландер[12]12
  Хайландер – горец (англ.).


[Закрыть] принимает письма из ее рук и складывает на землю, в то время как рядом сидят две королевские собаки, охраняя государственные тайны лучше, чем наше Третье отделение. Но суть в том, что королева не все решает. Но она, принимая участие в каком-либо деле, дает ему толчок и направление без повелений и приказов. Одно из самых любимых ее детищ – это арсенал Вульвича. Принц Альберт часто бывает там. В Вульвиче переоборудывают мастерские, туда приглашен гениальный изобретатель Армстронг и отливает там свои новые усовершенствованные пушки. Королева попросила для ознакомления новый проект, по которому предполагается превратить Вульвич в самостоятельную крепость, обнесенную со всех сторон валами и блиндажами. Она заботится о защитной линии портов Великобритании. Вы знаете, Алексей Николаевич, так принято называть пять портов южной Англии. Это входные ворота в страну. Мели портсмутского залива предполагается застроить фортами, и тут англичане отдают полную дань уважения нашим морским крепостям и откровенно говорят и пишут, что намерены сделать это по образцу Кронштадта, с которым их инженеры имели возможность ознакомиться. Веджвуд был осторожен, но его недовольство очевидно, и кое в чем он открылся. Судя по этому, все военные проекты встречают сильное сопротивление парламента. Как бывает у бюрократов. Они сначала стремятся переменить законы, сойтись во взглядах, вынести новые постановления. Тем временем обновляется наука стратегии. В газетах и журналах, среди множества материалов об избирательных цензах, о торговле с Европой и о еврейских правах, попадаются выступления знатоков военного дела. Иногда печатаются статьи, что Англия отстала, она обнаружила слабость в сухопутной войне и не готова к сражениям против многочисленных армий континентальных держав, а что система принятых англичанами отрядных, экспедиционных войн давно устарела даже в колониях.

Я поздравляю вас с успешным окончанием дел в Лондоне. Очень верное направление избрал Николай Николаевич Муравьев, я отдаю ему должное… Но есть другое, не менее важное, направление, через пустыни и степи в сердце Средней Азии, и я сам хотел бы не сидеть сложа руки в Лондоне, а идти туда, пока не поздно. Если мы не пойдем в Азию, то Азия придет к нам. Недалеко время, когда к туркменам перевалят экспедиционные отряды из Индии, под командой английских офицеров, составленные из фанатических туземцев в британских мундирах и в чалмах. Туда пойдут выпускники Сандерхэрста. Этим войскам не страшны будут горные перевалы. В глазах европейцев Англия находится в зените славы. Сами англичане заявляют, что в их внутренней жизни проявляются признаки слабости и коррупции, что нет уже былой жадной хищности, романтики разбоев. В английском обществе гнездятся пороки содомского греха, и эта язва растет. Они еще бросаются в авантюры, идут на новые завоевания, любят бокс, но чувствуют, какие могут возникнуть опасности, и не хотели бы попасть впросак, чтобы их постигли внезапные беды. Любовь к прекрасному перерождается в эстетство и в упадок, то есть разложение. Здоровый организм хочет очиститься и взять свое. При этом они не желают менять традиций и превращаться в военную вымуштрованную нацию, вроде Прусского королевства. В истории есть примеры, когда полководец уже одурел и генералы бездарны и бессильны, наверху все увядает, а солдаты все еще честно сражаются. Их машина авантюризма все еще кажется самой последней новинкой в глазах многих колониальных держав. Англичане сейчас находятся в выгодном положении, они выглядят защитниками ислама, вступившись за Турцию и пролив голубую кровь своих сынов за полумесяц и клоповники, за сохранность славянских христиан в турецком рабстве. Может ли быть лучшая рекомендация для фанатизма! Они поддерживают фанатиков газавата на Кавказе, а еще южней все это представляется в преувеличенном виде, и у Пальмерстона там нашлось бы еще больше избирателей с ятаганами, чем в Лондоне. При этом они не увеличивают армию. Их полиция малочисленна.

Я готов отправиться в Азию и ради этого оставить свой пост военного атташе в Лондоне. Азию надо узнавать, силы, враждебные нам, уравновесить.

Алексей не первый раз встречался с Николаем Павловичем. В Игнатьеве чувствовался горячий темперамент, при хорошей школе он прорывался сквозь тренаж. Легко угадывалась необузданность русской природы, как у молодого жеребца с отличным экстерьером. Можно представить, как он достойно маршировал с генералом Веджвудом перед строем сандерхэрстских кадет, в то время как в душе закипало от сознания наших промахов. Алексей помнил мнения Венюкова и Горчакова об Игнатьеве. Ну ничего, выездится – и будет хороший конь, решил Сибирцев. Кровь древнего боярского рода не раз закипала в гневе, когда Алексей в чем-нибудь категорически не соглашался с Игнатьевым.

– Великий гуманизм, открытия на пользу человечеству, умение работать в мастерской мира, рабочие движения, осознанность пользы, которую могут принести евреи, все, о чем вы говорите, Алексей Николаевич, – вне сомнения и для меня. Кстати, евреи уже теперь пользуются в колониях всеми правами. А Ротшильд уязвлен, он содержит империю на свои средства, его избирают на почетную должность лорда-мэра и в парламент. От него находятся в зависимости, а не дают ему места на скамейке рядом с собой. Вы не прочтете о евреях в учебнике Европы, о них умалчивают. А короли и феодалы, пользуясь их услугами, отдали им торговлю, как низкое ремесло. Евреи возвели торговлю на высоту политики. Они издревле находятся под покровительством короны. В колониях они неотличимы, в их руках коммерция в Индии и Китае… Наука о войне – это тоже наука, генералы – те же ученые. В России к военному делу пришли новые люди, оно становится у нас заново, совершаются новые открытия. Закон вечных непрерывных войн всех со всеми одинаков и у племен дикарей Африки, и у великих держав Европы, и он диктует военным теоретикам свои законы, он обязывает их в каждом развивающемся государстве искать союзника или угадывать врага. Хотят они или не хотят, но им приходится следовать принципу «разделяй и властвуй». Теперь нашими недавними противниками найден союзник в исламе. Пока «Эдинбургское ревю» печатает о философских системах и Бентаме, а «Пиплз дейли» – о рабочем движении и братстве трудящихся всех рас, в это время самые дикие необузданные формы религиозного фанатизма возбуждаются против России. Наши головы будут рубить и выставлять вокруг мечетей на кольях ради расцвета гуманизма Я хочу отправиться туда, где желали бы выставить и мою отрубленную голову на площади… Ваш покорный слуга мысленно с Николаем Муравьевым. Здесь, в Лондоне, американский атташе Адаме сказал мне: «Что вы тянете, стройте города и железные дороги в Сибири, поменьше возитесь с Европой, переносите вашу жизнь в новые территории, смелей выходите на Тихий океан». Сегодня это направление в надежных руках, хотя Муравьеву еще долго придется биться. А тот, кто разжигает фанатизм и кровожадность в народах, исповедующих такую миролюбивую религию, как ислам, роет яму себе. Аппетиты фанатиков возрастут. Притворные благодеяния и лицемерная защита их Пальмерстоном будут расшифрованы восточными мудрецами, а война в Крыму за интересы султана скоро забудется. Море ненависти забушует под зелеными знаменами… А для меня туркмен может быть не меньшим джентльменом, чем лорд. Мы сживались веками с магометанскими народами, татары отлично служат и в армии и на флоте. Башкиры сохраняют свою военную организацию и возведены в положение казачьего сословия. Собственно, у русских нет ненависти к магометанам. Я пишу в Петербург и прошусь из Лондона в Хиву. Мы должны жить единой жизнью с Европой, но знать и уважать соседей в Азии. Противоречивый Лондон ищет, чем и как обезопасить себя. Чтобы это понять, тут не надо жить годы, достаточно тридцать три дня походить по улицам их столицы.

При прошлой встрече Игнатьев сказал, что англичане содержат его в совершенной изоляции, он не получает информации, у него нет доступа туда, где он должен бывать как атташе, что он как бы на подозрении за минувшую вражду, хотя он так молод и не мог быть в числе поджигателей войны.

Игнатьев нашел выход, он выработал целую систему жизни в чужой стране, которую должен знать. Прежде всего он изучал прессу и все сведения сверял и классифицировал. Армия не была предметом его изучения в изоляции от общества и экономики. Армия и флот изучались через периодику, парламентские прения, отчеты и все явления социальной жизни, до клубных интересов включительно. Эта деятельность давала ему твердую позицию. Его начинали признавать, стали к нему внимательней, видя, что он в самих англичанах так же не нуждается, как и они в нем. В Игнатьеве угадывали военного ученого. Его мог подвести темперамент и боярская необузданность. Он сам признавался Алексею, что может взорваться. Из ненависти к петербургскому самодовольству и торжествам он может выместить все на чиновниках Великобритании. Американцы и французы скрашивали его лондонское существование своим вниманием и помогали, видя, что атташе молод и не имеет никакого отношения к глупостям прошлого русского царствования и к Крымской войне.

– Вам нужны описи Приморья Мэя и Сеймура? Если вы знакомы, то надо повидать Мэя. Вы знаете Сеймура?

– С Мэем я плавал на их эскадре, когда командовал Стирлинг. Майкл Сеймур прибыл в Гонконг, когда мы жили в плавучей тюрьме. Я видел его, но не был представлен. Он потерял глаз под Кронштадтом.

Алексею казалось, что Игнатьев вырабатывал здесь характер, он трудился, даже бывая на докладах, приемах в иностранных посольствах. Англичане, сами того не желая, формировали Игнатьева, затрудняя его деятельность.

– В нужном случае не церемоньтесь с ними, Алексей Николаевич. Зная заранее свое превосходство, они сразу забывают о нем и теряются от неожиданного напора, и тут надо успеть мгновенно воспользоваться, так как они так же мгновенно приходят в себя. В это малое мгновение успейте все сделать. Они закрыли мне все, и я принял их такими, как они есть. Я поднял брошенную перчатку.

У Игнатьева в служебных комнатах на столах разложены газеты, книги, атласы, карты, журналы и справочники, и над некоторыми статьями знающие языки военные писари трудились целыми днями. Из этого отдела посольства, вопреки дипломатическим обычаям и хорошему тону, вся переписка с Петербургом велась на русском языке, не в пример самому посольству, откуда все и обо всем писалось только по-французски.

– Смелость города берет! Терпение и труд все перетрут! – говорил Игнатьев. Он просил Сибирцева съездить к Герцену и познакомиться.

«Запретный плод сладок! Но если мне браться за это, то надо все делать как следует и, образно выражаясь, снимать форму и не ради салонной игры».

При следующей встрече Игнатьев был еще откровенней.

– Мне приходится думать и за себя и за англичан. Погружая меня в одиночество, они заставляют размышлять об их судьбе, влезать в их шкуру. Иногда мне это надоедает. Я готов на разрыв с ними. Они сами побуждают меня изучать их по закону равенства действия и противодействия.

Значение Англии для Востока в интересах ислама еще не угадано большинством их же самих. Но на политическом небосклоне, выражаясь глупым чиновничьим языком, появляется новая яркая звезда имперской политики. Это Дизраэли. Он известный писатель-беллетрист и лондонский щеголь. Он моден в политике своим освеженным консерватизмом. Он играет на приверженности англичан традициям, а сам точит зубы, чтобы рвать их по-волчьи. Он демонстрирует фасад своей политики, как кончики лакированных штиблет. Впервые войдя в кабинет как министр финансов, он немедленно написал королеве, с мастерством романиста выражая готовность быть вдохновленным ее королевским величеством при оздоровлении финансов. Он просто, грамотно и пылко писал о своем плане улучшения финансовой политики. Как только министерство пало, Дизраэли перестал писать Виктории. Как только он снова был введен в состав правительства, переписка возобновилась, он немедленно напомнил о себе в письмах в Виндзор или в Осборн. Его стиль постепенно менялся, почтительность сохранялась и не набивала оскомины. Он столько раз прекращал свою переписку, сколько вместе с кабинетом вылетал в трубу. Но Дизраэли не унывал, он познавал механизм управления государством и тайны успеха в парламенте. После первой своей речи в палате общин он был осмеян и освистан. Его нахальство было еще ново. Вечером того же дня, в клубе среди модных друзей, он саркастически сказал: «Ну ничего, настанет время, и они еще будут меня слушать!»

Он угадывает новый рост значения Англии в глазах народов Востока и ее внутреннее ослабление. Из эпизода истории, из промаха Пальмерстона, он начинает вырабатывать гигантскую программу союза с исламом против России. Гладстон не согласен с ним, как и многие. Гладстон чувствует, куда гнет Дизраэли, какую кровавую баню он намерен задать русским на Востоке и втянуть англичан в новую войну, он льстит королеве, пытается убедить ее принять новое звание императрицы Индии. Этим расположить к себе и найти новую поддержку в коммерческих кругах на острове, обещая новые просторы для торговли, отдавая мир в руки лондонских фирм и банков. Принц Альберт испытывает отвращение к Дизраэли и остерегает Викторию. Она встретила первые послания Дизраэли довольно холодно, но постепенно он обнаруживал такие действительно блестящие деловые качества, что не признать его было бы неблагоразумно. Мнение Виктории обязательно переменится, и тогда Дизраэли пойдет ва-банк. Гладстон и многие видные политики, писатели, епископы, ученые против натравливания англичан на Россию. Они не угадывают цели Дизраэли. Они инстинктивно опасаются его. Его посулы чаруют одних, а у других пробуждают аппетиты. Он дает новый толчок, смысл деятельности начинающему загнивать обществу, а народу обещает то движение, которое то развивал, то задерживал Пальмерстон. Когда Пам устареет, то его государственную машину постарается перенять Дизраэли. Пока англичане эксплуатируют Индию, Африку и стучатся в ворота Китая, Дизраэли делает все, чтобы эксплуатировать англичан. Поддерживая старые предрассудки и сея новые под видом открытий ради прогресса. Но он еще не может пробиться через семейные окопы принца Альберта, чтобы сделать Викторию своим инструментом. Лордам, для которых самое главное – рысаки, галстуки и трости, все это почти безразлично, как и парламентариям. Они не шахматисты по природе. После очередного разгрома правительства они впадают в очередную апатию и при случае выбросят Дизраэли до следующих выборов. Они еще не думают о том, о чем он догадывается. Это ниже их достоинства. А он полон жажды власти.

– Пусть мир поливает нас грязью… Но мы с вами, Алексей Николаевич, не можем сидеть сложа руки. Я скажу все это государю. Я сам поеду в Хиву и Бухару. Магометанские народы веками живут с нами. Мы не должны своими промахами позволить пробудить в них ненависть к нам. Магометане Востока возьмутся за ятаганы и копья и объявят газават в защиту Дизраэли, который их же потом предаст… Королева помнит о своем родстве с Романовыми.