Текст книги "Владычица морей"

– Нет, никак нельзя.

Обмен мнениями продолжался. Представители обеих сторон оказались людьми с довольно крепкими нервами. Проговорили до вечера. Наконец порешили, что китайский губернатор даст ответ рано утром.

– Для окончательных переговоров об этом я прошу вас, посол, прислать своих представителей в мой ямынь, – сказал гражданский губернатор.

Но если толку не будет, Элгин может и сам прийти утром за ответом. Такие переговоры перед лицом ужасных опасностей нельзя вести через третьи лица. Тут надо все делать самому. Он еще сам упрекал губернаторов, что они напрасно теряют время, а что, как патриоты, они не должны бояться ответственности за коллаборационизм, когда речь идет о жизни сотен тысяч детей и женщин.

Прощались вежливо, но у Элгина был камень на сердце. Его могли провести за нос. Он еще напомнил о голоде.

Ему опять возражали. Гражданский губернатор вытер платком глаза и вдруг сказал, что уже сегодня, сейчас, еще до принятия предложения посла, на которое, может быть, невозможно пойти, он тем не менее уже немедленно примет все надлежащие меры.

Тут же кто-то из мандаринов помянул, что администрация все это время пыталась помогать населению, и тюрьмы, например, работают вполне исправно, как всегда.

«Тюрьмы?» – подумал Элгин. Его так запутали во всякие дела, что про тюрьмы он не подумал. А у них там черт знает что творится. Тюрьмы надо будет обследовать. Там могут быть и европейцы. Мы сразу кинулись к сокровищнице, а не к тюрьме.

Пей Квей высказал претензию, что переломаны все двери и еще многое и что теперь трудно будет сохранять документы в ямыне.

Элгин ответил, что оставляет в распоряжении китайского гражданского губернатора тех самых моряков Эллиота, которые тут все ломали. При них так же будут две пушки. А маньчжурский генерал оставался пока без охраны. Это, казалось, не беспокоило маньчжура. Он жил и в ус не дул, а что было у него на душе, неизвестно.

На следующий день порядок в городе начал восстанавливаться. День ото дня открывалось все больше лавок и магазинов. Начался подвоз продуктов на лодках по реке и на двухколесных тележках из провинции. Многие такие арбы запряжены коровами и ослами, как пароконные повозки. Множество разносчиков шли из деревень к городским воротам, неся на плечах шесты, к которым подвязаны были огромные корзины со свежими овощами. Начиналась весна.

– Покупайте свежие овощи! Покупайте свежие овощи! Выгоняйте зимнюю заразу из желудков! – кричали разносчики.

– Сапоги починяем! – нараспев орали бродячие сапожники, подходя к лагерям рыжих варваров или встречая их патрули.

В Кантоне все знали, что англичане за свою войну продрали свои кожаные сапоги.

– Старые вещи покупаем! – пели барахольщики, скупавшие старье как у китайцев, так и у рыжих варваров.

Пей Квей вошел в дела, и его чиновники восстанавливали работу учреждений, а ямынь находился под охраной красных мундиров. Провост-маршал и отец-наставник, так же как генералы, не вмешивались в городские дела. Они вели себя как гарнизон, квартировавший в союзном городе.

– А может быть, вы могли бы оставить город совсем? – предложил Пей Квей при свидании с Элгином. Гражданский губернатор явился в ямынь посла и союзного главнокомандующего с таким видом, как будто он намеревался осмотреть здание для какого-то дела. У Пей Квея был такой вид, словно Элгин, его штаб, переводчики и офицеры были здесь временными квартирантами.

– Что? – удивился Элгин. Он не сразу сообразил, о чем толкует его недавний пленник, находившийся под домашним арестом. Сэр Джеймс вдруг вскочил и закричал: – Об этом и не мечтайте!

– А то мы с вами быстро разделаемся, – добавил адмирал Сеймур, присутствовавший при этом разговоре.

– Вы поняли адмирала? – спросил посол.

– Да, конечно. – Пей Квей смутился. Заметно было, что угроза подействовала. Он знал, что европейцы грозят не впустую, а умеют действовать.

– Город занят нами и будет удерживаться до заключения в Пекине договора, когда император Китая согласится на все наши требования, которые вам хорошо известны.

Элгин решил дать урок гражданскому губернатору. Хозяевами положения остаемся мы, об этом придется напомнить.

С офицерами и командой «синих жакетов» Элгин побывал в кантонской тюрьме. Он провел там два часа, добросовестно заглянув во все углы, подвалы и камеры.

В тот же день Кен Сен и Пей Квей были вызваны в ямынь посла королевы для разноса.

– В городе, который занят нашими войсками, мы не можем позволить вам продолжать в тюрьме пытки и умерщвления людей, которых вы отдаете связанными на съедение крысам! Это не виданное нигде в мире преступление. У нас за это вешают!

– А зачем вы лезете не в свои дела? – вдруг с яростью возразил Пей Квей. – И какое вам дело до этого?.. Вы не должны касаться внутренней жизни государства. Это обычай нашего народа, так мы поступали всегда… Что же, по-вашему, я могу сделать?

– Какая глупость! Где бы еще ни существовали такие обычаи, но я запрещаю вам совершать что-то подобное. У нас этого не будет.

– А что же делать? Ведь это дезертиры! Вы понимаете меня? Ведь вы сами строги с дезертирами. Я слышал, что достопочтенный адмирал убивал дезертира палками, и когда от него остался кусок мяса, то все это возили с корабля на корабль и продолжали колотить. Дезертирство – это самое тяжелое преступление, и оно заслуживает самого тяжелого наказания! Мы также наказываем неискоренимых преступников. Да и какое вам до всего этого дело!

– Я приказал освободить тех, кто еще жив, и запрещаю вам впредь губить так людей, пока мы здесь. Крыс мы вытравили ядом, которым уничтожаем их на судах. Этот яд сильнее того, которым вы начиняли булки для нас. Отравленный хлеб был отправлен нами в Европу и там исследован! Тюремщики сразу признались нам, что за время их службы к ним доставлялись и европейцы, которых они, по приказанию Е, живыми отдавали тем же крысам… И не рассказывайте мне про дезертиров. Кто такие дезертиры? Кого вы имеете в виду? Мы видели отрубленные головы, выставленные вами уже после того, как все сражения закончились и никаких дезертиров быть не могло. Ни один разумный человек не может терпеть вашего произвола. Население Кантона ждало нас как избавителей. Мы принесли вам свободу. Вы поняли меня?

Китаец все выслушал, но обещаний никаких не давал. Пришлось все повторять сначала. Что крыс уже нет, люди на свободе, умирающим подана помощь.

– Но многие были так истерзаны, что умерли у меня на глазах. А если вам жаль крыс, то надо было быстрей соглашаться на наше предложение. Я соберу большую армию и увеличу флот, я пойду на север, взорву стены Пекина и я схвачу вашего богдыхана и поведу его на веревке, если наши требования ему не подойдут. Крысиные тюрьмы я закрою во всем Китае и помогу вам избежать обсуждения о подобных реформах в вашем правительстве.

Пей Квея, кажется, все это нимало не трогало…

Глава 20. Четыре посла

– Элгин во время этих событий как взбесился, – рассказывал Чихачев адмиралу Путятину, вернувшись из Кантона в Макао, где он находился наблюдетелем на эскадре, по приглашению адмирала Сеймура – Ему как вожжа под хвост попала.

«Как можно так выражаться, говоря о благородном человеке, как о сивом мерине», – осудил в душе своего собеседника Путятин.

– Союзники вели бой умело, довольно точно придерживаясь диспозиции. Расчет был правильный. Они в боях выглядели хорошими хозяевами положения, как и в торговле. Но потери их велики. Погибла сотня солдат и офицеров, не считая французов и кули.

– Вы познакомились с Пимом?

– Да. Мы рассказывали друг другу о северных исследованиях.

Поначалу Пим был несколько насторожен с Чихачевым. Потом, после окончания сражений, он в хорошем настроении признался, что содрогается от мысли при разговорах с русскими офицерами, что ему опять начнут колоть глаза «Авророй», как всегда и всюду при встречах. «С русскими невозможно говорить, чтобы они не перевели все на «Аврору». Ничего подобного у Николая и в уме не было. Сообразив, о чем речь, он расхохотался, что с ним редко случалось. Николай Матвеевич Чихачев с ранних лет угрюм, как дядюшка-резонер из хорошей пьесы. Довольно потешно, что бесстрашные моряки боятся нашего хвастовства своей победой.

– Четыре года прошло, Евфимий Васильевич, а мы все хвалимся победой, словно жить нам больше нечем. Они все эти разговоры терпеливо сносят на банкетах и при встречах, лишь удивляясь в душе, сколько же еще можно все про одно и то же. Про хвастовство мичмана Фесуна в Гонконге они мне что-то помянули, еще когда мы ходили на форт Камоэнса.

– Пим рассказывал, как проводил зимы во льдах Арктики, он знает все, что нужно для путешествий тяжелыми зимами в условиях Сибири, расспрашивал про наши открытия и даже сказал, что хотя мы были в далеких от Арктики краях, но не менее трудных, чем за полярным кругом. На Кантонской реке Пим попал в неприятную историю, так все получилось, что уничтожил артиллерийским огнем китайскую деревню и перебил много народа… Но какие изделия в Кантоне, Евфим Васильевич! Макао нельзя сравнить с Кантоном. Тут клок земли, оранжерея. Под Кантоном, глядя на лодки с товаром, диву даешься, откуда в городе с такой массой лачуг в изобилии такая роскошь. Но когда я попал в город, то там первоклассные магазины и множество лавок завалены первосортными изделиями, которые нарасхват пойдут во всем мире. Англичане с ума сошли… Они давно рвались. Там множество мастеров и художников, изделия их за гроши уходят и дают прибыль купцам и посредникам, как серебряный дождь льется на Кантон из заморских туч. Сэр Джеймс заказал для семьи и близких интересные изделия. Они поняли, что убивают великое торговое движение, ими же начатое. Людская река потекла. Первоклассные мастера и художники превратились в голодных оборванцев.

– Да, да, – соглашался адмирал.

– Наши Хлестаков и городничий – честнейшие люди, Евфимий Васильевич, по сравнению со здешними аферистами и взяточниками. Преступления совершают и англичане, и сами китайцы.

Чихачев на эскадре наслушался всего от раздосадованных офицеров, раздраженных своей администрацией, возненавидевших командование, тузов колонии, китайцев, американцев и насмотревшихся всего досыта в захваченном городе. Сеймур не скрывал своего мнения об Элгине от Чихачева. Адмирал уже брал этот город. Сами китайцы считают его чем-то вроде собственного, хотя и злого кантонского духа, которого лишь надо уметь умилостивить.

– Китайская нянька продолжала и в боях нянчить своего приблудного приемыша, – сказал Евфимий Васильевич, терпеливо выслушав рассказы капитана про кули.

Чихачев полагал, что надо идти на север и отрываться от Элгина и его эскадры, действовать самостоятельно. Он полагал, что и там можно развить торговлю, торгаши ловкие есть, охулки на руку не положат. И доставляют товары кантонских фабрик. К нам все доходит.

«Вы не равняйте здешних китайцев с теми пройдохами, что спаивают гиляков просяной водкой!» – мог бы напомнить свое наставление молодому человеку Евфимий Васильевич.

Погода переменилась, и в Макао в ветер при тучах все не так красиво, как до сих пор. Холодная рябь моря и серость его вод, вечная зелень потускнела, некоторые деревья даже обнажились, как на севере.

Элгин пришел во дворец Путятина под вечер. В открытое окно слышались звуки музыки. Играл довольно хороший квартет: рояль, скрипка, виолончель и контрабас. Элгин вошел в зал и с удивлением увидел, что Евфимий Васильевич играет на скрипке, за роялем сидит православный архимандрит, служивший переводчиком китайского языка у графа, и закинул голову, как бы в упоении, как настоящий пианист. Этот архимандрит, как уже стало известно, был когда-то русским гвардейским офицером и великолепно говорит по-французски, что никак не идет его бороде и длинным волосам. С контрабасом сидит португалец, вице-губернатор Макао, жгучий красавец, танцевавший с Энн на ночном балу среди океана, а на виолончели водит смычком жена вице-губернатора, молоденькая португалка, такая же жгучая, как ее супруг, бывший еще недавно командиром бразильского крейсера.

Музыка восхитительная! Говорят, когда португальцев было больше в Макао, то, по уверениям Путятина, тут по вечерам из окон каждого дома слышались скрипки, виолончели, лилась по улицам всевозможная музыка, как в России в дворянских городах, в Пензе или в Уфе, с той лишь разницей, что португальская колония могла похвастаться еще и великолепными голосами в каждом доме. Все это так. Но Элгина разобрала досада.

Евфимий Васильевич положил скрипку на рояль и радушно встретил гостя. Он и не слыхал, как канонерка вошла в бухту. И никто ему не доложил на этот раз. Сейчас война, все перепутаны, все грабят, все что-то продают и привозят, то и дело входят в Макао военные и торговые корабли, джонки пиратов занялись торговлей и завалены награбленными в Кантоне товарами, даже католические попы и монашки, по слухам, занялись спекуляцией, отбивая хлеб у американцев и китайцев.

Оставшись после ужина с Путятиным, Элгин сказал, что ему не хочется рассказывать про все, что происходило в Кантоне, так отвратительны воспоминания.

– Вы и так все знаете от своих наблюдателей и от свидетелей событий.

Перед началом штурма Кантона Элгин присылал Путятину в Макао копии всех бумаг и дипломатических нот, которыми он обменивался с Е.

Его мучил вопрос, искренен ли Путятин. Что-то подобное и прежде являлось в голову Джеймса. Но сейчас он с ужасом осознавал свое безвыходное положение, в которое, как вполне можно предположить, его вверг не кто иной, как Евфимий Путятин. Элгин по локоть обагрил руки в крови, а граф Евфимий Васильевич играет на скрипке, как итальянец или как еврей, который развлекает народы артистической музыкой.

До сих пор за делами и тяжкими заботами подобные догадки еще не смогли укорениться и подточить устойчивой веры Элгина в знаменитого Путятина. «Неужели это он, кто вверг меня в такой позор, мы запятнаны, а он чист, как стеклышко?» – думал Элгин, глядя на спокойное и светлое лицо адмирала Путятина, выражавшее добродушье, которое может оказаться напускным и выражать лишь невероятную хитрость.

Даже сейчас, после поражения, которое нанесено китайцам, и после катастрофы, последовавшей за этим, в положении, когда человек всегда склонен свалить причину своих грехов на кого-нибудь другого, Джеймс старался отогнать эти подозрения, как слишком недостойные его, того, кто сам знал, что делает.

Но неужели… Но неужели Путятин так хитер и такую смастерил ловушку? Он не послал губернатору Е письма в Кантон, когда я и Гро предъявляли ультиматумы. Он – представитель страны, имеющей древние связи с Китаем, соседа Китая, с протяженностью границ в тысячи миль, он пальцем не пошевельнул, чтобы остеречь китайцев и не ввергать нас в бойню. Когда им нужны займы от наших банков или новейшие устройства, усовершенствования и машины или когда они посылают своих людей изучать наши открытия, мы хороши. А что же получается здесь? Неужели они мечутся между Европой и Азией, не решаясь, к кому пристать. Сами себе ясного отчета не дают, с кем они, и колеблются. Не могут встать на чью-то сторону при всей их независимости и самодержавии.

Не хотелось думать, но очень может быть, что Путятин обманывает, что так он поступал все время, систематически придерживался взятого курса и без отклонений, может быть, совсем не колебался. Подозрения закрадывались все глубже, как болезнь, и обрастали все новыми доказательствами. Воспоминания о былых встречах с Путятиным и о его поступках понимались теперь по-другому.

Элгин не желал быть мнителен. Он и себя, как Кантон, мог взять железной рукой. Время и дело все выяснят. А пока он решил идти, как шел, и прямо признаться Путятину о том, что он думал.

– Вы уклонились от совместных действий и этим подлили масла в огонь! Вы отсиживались в Макао, а мы пошли с открытым забралом. Наша плата – около ста убитых. Мы взяли Кантон, пленили Е, взорвали стены города, масса смертей, а вы все это знаете. Но уже после того как мы вошли в город, за несколько дней мы сняли с шестов около четырехсот отрубленных голов. Каждую ночь где-то происходили казни внутри города. Кого казнил Е и за что? Как мог он установить виновность такого большого количества людей?

– Для острастки. И без разбора лиц, – отозвался Путятин. – Тайпины казнят людей категориями. Крестьян – целыми деревнями. Взятые в плен войска поначалу казнились отрядами. Экипажи джонок – командами. У Е своя система. Кого-то надо казнить, чтобы народ знал, что им управляют. Других благодеяний не придумали. Далеко не идут. Хватают первого же попавшегося под руку, вдруг выдернут из толпы человека и объявят: это шпион врага! Вооружайтесь! Запирайте городские ворота! Чувствуйте себя в осаде! Враг среди нас! Он всюду! Хвать одного, хвать другого, третьего. И чем хуже дело, тем больше хватают. Это совсем не значит, что нашлись виновные в сдаче города и за это четыремстам плохо сражавшимся солдатам и дезертирам сняты головы. Эту систему можно применить и в Европе, в странах без огласки.

Путятин не стал развивать эту мысль, а то Элгин примет подобный разговор как комплимент парламентскому устройству и газетам. А зачем бы им обольщаться гуманизмом и правами человека после Кантона? Он и сам это понимает, повесил нос.

– Вот я и не хотел мешаться с вами в грязное дело! – добавил Путятин так откровенно, что Элгин содрогнулся.

– Е просто больной человек, – взяв себя в руки, спокойно сказал он.

Элгин готов был локти себе кусать. Полгода все обдумывали и высчитывали, тратили деньги и готовились взыскать их с Китая в виде контрибуции… А вот после блестящей победы…

Элгин полагал, что в будущем нельзя действовать в одиночку. Надо собрать союзников. Французы – прекрасные солдаты, с блеском и быстротой, первыми бесстрашно кинулись на форты Кантона, жертвуя собой. В Кантоне они разыграли первую карту и задали темп боя. Франция платит кровью долги за помощь императору Наполеону при восшествии на престол и за поддержку в Крымской войне. Но что означает темперамент горстки галльских потомков по сравнению с устойчивым могуществом России, подступившей со всех сторон к Китаю, имеющей под видом духовной миссии свое посольство в Пекине, куда никто из европейцев не смеет носа показать. Пекинское посольство давно досаждает Пальмерстону; старая заноза нашего магистра дипломатических интриг. Что означают восемьсот французов в Китае? На чьей стороне Путятин? Элгин и Путятин или Путятин и Китай?

Американец Рид пытался рыбачить в замутненной воде. Он слал почтительные послания губернатору Е, после того как мы объявили, что начинаем войну. Е сам показал Риду, что ставит его на одну доску с нами. После взятия Кантона американцы в разных портах пытались действовать и всюду получили щелчки по носу.

Ах, этот квартет из четырех послов! Сущая басня. Тяжкий груз ложился на плечи Элгина. Только он может стать дирижером. Если он не потянет всех за собой, то никто другой не вытянет и не увлечет.

Путятин говорит, что не хотел лезть в такое дело. А ведь Элгин добился его согласия перед штурмом Кантона, русский посол сказал, что поддерживает наши ультиматумы, но не может присоединиться.

«Господи боже мой! Как втолковать китайцам, что их ждет? – думал Путятин. – Какие волкодавы собрались к ним на промысел. Как их вразумишь?»

Он понимал и Элгина, и китайцев. Обмен мнениями всегда полезен. Путятин опять поставлен в известность о намерениях Элгина. Круто поворачивает посол королевы.

– Вы идете в Печили?

«Что? Откуда он знает?» – встрепенулся Путятин.

– Мы воевали лишь с югом Китая, а китайцы не воевали и не сдавались. Их можно захватывать в неограниченных количествах. Башни взорваны. Поймите! Претензии Сына Неба на господство над миром!

Элгину пришлось признаваться, что он собирает новые силы, чтобы весной идти на север в Печили.

– С чего и вы начинали. Но на этот раз я вернусь туда с тем, чтобы высадить десанты на берегах залива и пробиться к столице Китая. Кантон слишком самостоятелен, богат и независим. В Китае все изображается так, словно мы воевали лишь с Кантоном и победа наша имеет оттенок провинциального предприятия на окраинах империи…

Элгин не на шутку возмутился. Путятин молчал.

– В Кантонском архиве взяты все подлинники договоров, заключенных Китаем с Англией! – горячо воскликнул сэр Джеймс. – Их даже не отправляли в Пекин как ненужные там. Мы требуем, добиваемся, заключаем договора, клянемся, выслушиваем обещания и клятвы, верим, а что оказывается? Только на севере можно принудить императора Китая поставить свою подпись под договором. Смит показывал мне автографы гонконгских и макаоских американцев, найденных им в архиве ямыня Е. Сейчас нужно единение. Даже с теми, кому не придется больше хлопотать о покупке острова на Кантонской реке.

Элгин сослался на перемену политики западных держав в отношении России, никому в Европе не нужны новые конфликты, когда бушует буря в Италии, а намерения Франции не ясны даже в отношении Англии.

Путятин в свою очередь мог бы сказать, мол, ведь я предупреждал вас…

Элгин сказал, что дальнейшая уклончивость Путятина будет предательством общеевропейскому делу и принесет лишь гибель Китаю, сохраняя в этой стране застой и гниение… в то время как бушует восстание кровожадных мятежников китайского цыгана Хуна, объявившего себя христианским богом.

Здорово ударил он Путятина по голове. Элгин винил его в напрасном кровопролитии.

– Вести переговоры на севере без военной силы бессмысленно. Там поверят только в большой кулак.

Послы сидели в очень высокой полукруглой комнате с розовыми мраморными стенами и с полукруглыми узкими окнами. Красные занавесы раздвинуты, и при солнце слышны струи фонтана и шелест листьев на деревьях внутреннего дворика. В это утро Путятину, казалось, уже некуда было отступать. Послы европейских держав и Америки, вся пресса мира во главе с «Таймс» и «Матен», парламенты и дворы обрушат свое негодование на знаменитого адмирала, чья репутация до сих пор была чиста, если он не присоединится к союзникам и не поможет этим избежать нового кровопролития. Он должен явиться на север и говорить с Пекином так, чтобы за его спиной почувствовалось все могущество России, стоящей на всех границах Китая, на великих горных хребтах, на гигантских реках и на морях.

– Ну, Николай Матвеевич, пойдем в Шанхай, оттуда в Печили, к Амуру поближе, – сказал Путятин в тот же день своему капитану. – Как они походят, все эти реки, я сидел сегодня у карты и думал: Меконг, Янцзы, Хуан Хэ, впадающие в Печили, еще севернее Амур. И вот я думаю, когда и как европейцы полезут во все эти истоки. Элгин сказал мне, что он добьется права плавания по всем рекам Китая и что на этот счет у него полное согласие с бароном Гро.

Путятин пришел на свой пароход, чтобы осмотреть, как готовятся к плаванию. Николай Матвеевич Чихачев давно приводит все в порядок. Чтобы загрузиться углем, ходили в Гонконг. На борту «Америки» устроили прием для губернатора и высших чиновников колонии. Боуринг приезжал вместе с дочерью, которая поинтересовалась у Чихачева, есть ли в команде офицеры, служившие у Путятина в японской экспедиции. Чихачев ответил, что сам служил, командовал кораблем, исполнял поручения, но мисс Боуринг был нужен кто-то другой, может быть, из тех, кто побывал в плену в Гонконге.

Адмирал со всей строгостью осматривал пароход перед следованием в залив Печили. Много было крику, Чихачеву пришлось быть свидетелем слабостей и капризов Евфимия Васильевича. С досады на Элгина, чувствуя, что его путают, а приходится быть джентльменом, он раскричался на своих. Досталось и сопровождавшему его Остен-Сакену, и матросам, и офицерам, и американцам-механикам. Визгливый голос адмирала доносился из посольской каюты, когда он там разбирался с корабельным ревизором. Ступив на палубу своего русского корабля, граф как бы сбросил весь европеизм и почувствовал себя в своем поместье, где нет надобности держаться в рамках, можно наконец поговорить без стеснений. Сколько еще можно терпеть!

Не только из-за императорского повеления Путятин не смел действовать с державами в квартете. А это, право, крыловский квартет. Как вы ни садитесь, а в музыканты не годитесь…

Путятин и до повеления государя был тверд в своих убеждениях. У него нервы крепкие, его пушкой не прошибешь. Потому и выбран для тяжкой этой миссии самим государем, для чего сам себя предназначил. Поэтому в сознании своей правоты и крепости так и визжит на собственном корабле.

В Макао прибыл барон Гро. Говорили втроем с Путятиным и Элгином, что дело в тупике и что может предстоять еще более ужасное кровопролитие. Пришлось выслушать опять, что только Путятин может все предотвратить.

Элгин стал горячей, он упрекал и обвинял. Кровь, которой он насмотрелся, обязывала его быть прямей, смелей и грубей. Он сам был в бою и мог быть убит, стоя на палубе под ядрами, а потом под кантонской стеной. Что же после этого быть деликатным.

«Мы – европейцы, а нас уничтожают!» Элгин полагал, что надо проехать через Сибирь на обратном пути и посмотреть, в чем там у них дело, на чем они стоят, почему совершают такие нелепости.

Опять говорили про Россию с ее могуществом, про ее престиж в Азии и что она в силах… Что только на нее можно надеяться, как на каменную стену. Опять про свободное плаванье по всем рекам Китая, о праве торговать и держать послов.

– Право плавания по рекам? – не удержался Путятин.

– В Китае нет совершенного водного транспорта, нет современных пароходов, все торговые перевозки идут очень медленно по рекам и каналам. А когда войдут наши флоты, то начнутся современные перевозки, торговля оживет. Даже пустынные области Китая дадут сырье, лес, начнут заселяться земледельцами. Пока туда еще не проникнут землепашцы.

«Хорошо же», – подумал Путятин.

– На севере начинается весна, – сказал он. – Я иду в залив Печили и буду обо всем толковать. Уверен, что смогу объяснить китайцам, как необходимо пойти им на разумные уступки в их собственных интересах.

Оба посла приободрились. Они пожелали узнать подробности, когда и с чем идет Путятин.

У Элгина опять явились подозрения при памяти про подробности точно таких же былых бесед. Каков же я стал после того, как побывал на войне! Никому не веришь! Все кажется подозрительным. Особенно не веришь тем, кто всю войну сидел за твоей спиной и ждал, когда вода будет достаточно мутной.

Сплин слетел с лица Путятина, когда услышал он, как все флоты пойдут за ним в Шанхай, а оттуда в Печили. Общая волна движения на север увлекает и Рида.

Но Путятин тут все испортил, что-то он там захочет? Или одумался? Понял, что совершил опрометчивость, что в неудобном положении перед нами, что его государь и вся империя предстанут в Европе не в лучшем виде. Пусть задумается. В Европе его выставят к столбу, как предателя общего дела. Кук расславит его. Мы показали в Кантоне, на что способны и что при таких же обстоятельствах можем сделать и на севере. Посмотрим, как в Печили примут Путятина, что ему удастся. А наши корабли понемногу пойдут с грузами, снаряжением и с войсками.

В Гонконге уже шла подготовка. Флот усиливался. Целые эскадры канонерок и больших пароходов прибывали из Шербурга, из Плимута и со Спитхэда. Идет наем транспортных купеческих кораблей и множества джонок большого тоннажа. Придут колониальные войска.

Барон Гро ушел на корабле по своим делам. Французы тоже готовились. Большая часть их флота оставалась под Кантоном. В Макао и Гонконге шел наем кораблей.

В канун отвала парохода «Америка» Элгин обедал во дворце. Путятина и еще раз решил быть честным до конца. Он спросил:

– Зачем вы здесь, Евфимий Васильевич? Какой смысл в том, что вы находились все это время вместе с нами, когда вы можете встречаться с китайцами в любом месте на вашей границе? Ведь вот теперь вы идете в залив Печили. Зачем, зачем вы были здесь?

Путятин впервые за все свои встречи с Элгином и за все эти месяцы так потерял самообладание, что не мог найтись.

Упрямый в своем доверии, Элгин с сожалением почувствовал, что его подозрения усуглубляются, но сам он не поддастся, пока не изучит и не проверит Путятина, как он все и всегда изучал. Пока не будет знать все обстоятельства и не найдет объяснений поступкам посла России. Зачем русские здесь, если они не с нами? Зачем они унижают себя и перед Европой и перед Китаем?

Путятин не смог ничего сказать.

Ответ на этот вопрос Элгин услышал лишь через два года, во время других событий, в другую войну, от молодого генерала русской службы Николая Игнатьева.