Текст книги "Владычица морей"

Первоначально Элгин намеревался взять быка за рога, идти в залив Печили, к Пекину. На севере может возникнуть угроза от нашего традиционного соперника, как утверждает адмирал Майкл Сеймур, командующий эскадрой Китайского моря, оставшийся в Гонконге, и, по его мнению, мы должны ее предупредить.

Из-за индийского мятежа потеряно время для плавания на север. Без дела сидеть нельзя, активные операции могут быть лишь на юге, у Кантона. Это не будет полная желательная перемена политики, а подобие действий Боуринга, поэтому нужна основательная причина, доказательства, иначе невозможно поступить.

После сравнительно спокойной Канады не очень-то все тут нравится Джеймсу Элгину, не слишком гуманны действия, которые ему вежливо предписаны виконтом Пальмерстоном и которые он должен довести до конца, по сути дела, не только исправляя ошибки, но и продолжать традиционную имперскую политику в Китае более современными, искусными средствами, которые должны казаться гуманными. Как-то Каннинг обходится в Калькутте? Я должен изучить его опыт. Он был очень гуманен, мой милый друг студенческих времен. С каким упоением выслушивал мой доклад в студенческом обществе. Мы были подлинными единомышленниками!

Теперь граф Элгин, он же граф Канкардин, такой же верный наемный солдат британской администрации, и он так же готов, как «синие жакеты», которых принято на кораблях называть мальчиками, идти на риск, жертвовать собой, исполняя приказы. Он деятелен не ради мелочей, как матрос, которого в разгар боя можно понять. У сэра Джеймса свои цели. Долг превыше всего!

За все время своей «миссии в Китае» Джеймс Элгин ежедневно писал жене в Лондон. Письма накапливались и уходили с каждым отходящим пакетботом или с оказиями. По замыслу эти письма должны составлять дневник путешествий и деятельности, с тем чтобы жена могла все время оставаться с ним, жить его интересами, стать спутницей, погруженной в его интересы. Он откровенен со своей подругой жизни, ей, наверно, нетрудно будет заметить, что ему тут не все по душе. Он не лгал себе и признавался, что чувство своего отвращения к злодеяниям европейцев в колониях ему приходилось подчеркивать в письмах, стараясь в то же время на самом деле привыкать ко всему. Инстинктивно он готовил семью к любым известиям, которые могли бы появиться в лондонской прессе о тех крайних мерах, к которым придется прибегать. На этот случай жена была бы предупреждена, что он делает это по обязанности и без пристрастия.

Сегодня, в свой день рождения, ему вспомнились подарки детей, их ласковое внимание, заботы и прелесть жены и родной дом в поместье в Шотландии. А он не мог отогнать от себя мысли о кровавых событиях в Индии и о предстоящей войне в Китае.

На другой день открылась панорама Города Храмов, пристаней и причалов у реки, куда вошел корабль. Красочные базары шумят на берегу, всюду масса торговцев и движущиеся толпы. Всюду звенят монеты на прилавках. Пока никаких признаков восстания.

Выброшены трапы, и сразу началась высадка севастопольских братьев, переодетых из сукна в льняные костюмы с короткими брюками и в тропические шлемы из соломы или пробки, с наброшенной на них белой кисеей. В последние дни перед высадкой они превращали свои палубы в мастерские, приводя в порядок оружие. Матросы десанта с начищенными ружьями, в белых льняных рубахах с короткими рукавами, строятся на берегу. На пароходе с небольшой командой остается старший лейтенант. Наверно, жизнь каждого из матросов может стать сюжетом приключенческого романа, не менее интересного, чем дневник посла в письмах. Элгин вглядывался в лица, желая знать, как они чувствуют себя перед делом. Некоторые лица он запоминал.

Глава 2. Бенгальский тигр

…Западная Европа второй половины XIX века переживала расцвет своей цивилизации, была монопольной властительницей мира, причем отчетливо были видны все ее качества, благодаря которым она достигла своего величия. Высшие классы крепко держали в своих руках то, что ими было унаследовано, и приумножали это наследство, почти не опасаясь, что кому-нибудь удастся поколебать их положение. Это было время расцвета либерализма в Западной Европе и прочной веры в ее великую судьбу…

…Каковы последствия английского господства в Индии? Кто мы такие, чтобы жаловаться на его недостатки, которые явились лишь последствиями наших собственных недостатков…

Джавахарлал Неру

Как изменился Джон Каннинг! На нем лица не было, от неистовости зашел ум за разум; не стесняясь присутствия своего былого кумира, он кричал на толпу пленников:

– Сейчас мы начнем. Возмездие за преступления! Одного за другим я велю каждого из вас привязывать вот к этим пушкам и прикажу стрелять вашими телами над головами толпы. Чтобы разлетались на куски у всех на глазах, чтобы с вашими погаными телами разлетались и ваши души! Я приговорил ваши души к лишению бессмертия по вашей же вере, а ваши тела к позору и уничтожению… Ты понял это, старый злодей?.. – накинулся Каннинг на полусонного от ужаса, заживо омертвевшего рослого старца, ударяя его в грудь палкой.

Смуглые иссохшие лица, в потеках грязи и пота, с глубокими морщинами, с гноящимися глазами. Тут могут быть и ученые, и жрецы, составляющие ядро национальной умственной жизни. Руки у каждого скручены веревкой за спину. Но кроме того, они все вместе перевязаны еще одной длинной веревкой. Кто-то умело потрудился, захватив в узлы и петли всю эту ораву. Грязную работу британцы обычно поручали самим туземцам. Резкие фразы Каннинга переводил офицер в чалме.

Пленники заворочали большими черными глазами, молитвенно возводя их или слабея духом, с потаенной ненавистью и трусливо глядя на небольшого человека, кусавшего их, как взбесившийся белый волк, и чувствуя свое бессилие. Он был бел, как европейская платяная вошь, завезенная в страну храмов каторжниками, перегоняемыми в австралийские колонии из Европы. Это не бенгальская сытая черная вошь с багровым оттенком.

Обливаясь потом и сжимая палку, Джон Каннинг поднес ее к узкой и длинной бородке вождя повстанцев. Еще нестарый, но уже морщинистый, изможденный, черный лицом, как обгорелая головешка, бенгалец забился, напрягая плечи и силясь вырваться, чтобы вцепиться зубами во врага, изгибая огромные черные брови. Он был как Вельзевул, как сама ярость, попавшая в сети расчетливого ума.

Бог знает из какого племени набранные солдаты окружали жалкую толпу обреченных. В чалмах и в красных суконных мундирах британской пехоты, которые, как видно, они с удовольствием носят в любую жару. Наши знатоки Индии учли старые здешние распри, мстительность племен, ненависть сект друг к другу и подобрали для приговоренных надежную охрану. И все вместе они под штыками цепи наших морских мальчиков.

На валу, поодаль друг от друга, в белых шлемах и мундирах стоят английские солдаты, все с усиками на смуглых, как у индусов, лицах, усталые и на вид безразличные к судьбе захваченных участников резни.

Генерал-губернатор, переходя от пленного к пленному, кричал, что прибыл сам глаза в глаза посмотреть на страшилищ, убивавших детей.

– Я казню вас прежде, чем ваши души постигнет смерть от артиллерийского расстрела.

Офицер на валу обнажил палаш. Солдаты становились по номерам. Ударил барабан. С вала видно море голов. Сейчас куски разорванных тел, обломки костей полетят мимо них над полем.

Длинного худого старика на тонких ногах отвязали от общей веревки, и два туземных солдата, подхватив его под связанные локти, потащили рысью наверх, на вал, прикреплять к жерлу орудия.

Вторым поволокли вождя, похожего на Вельзевула.

Так вот куда повез Каннинг своего друга юности, на какое зрелище! Гуманный друг Каннинг, он озверел, теряет человеческое лицо. Виселицы и расстрелы по всей Индии. Какими же средствами придется самому Элгину действовать в Китае? Неужели человек обречен, склонен поддаваться обстоятельствам и перенимать нравы своих противников?

Оставшиеся на веревке кощунственно показались Джеймсу похожими на хор просящих милостыню из итальянской оперы, написанной на тему о гибели Помпеи.

В грязное дело влез Джон, его втянули, и он поддался, опускался до низин жестокости; он придумал устрашение, как агитационный прием для подавления духа повстанцев, – расстрел их душ. Из физического страха за свое тело еще никто и нигде не останавливался перед мятежами, если чувствовал гнев и силу. Мятеж еще не разбит, но многие его главари схвачены.

Избранная Джоном месть лишала их всякой надежды, они могли лишь мертветь и глаза их стекленеть еще до казни в ожидании, когда англичане в чалмах отвяжут следующего от общей веревки.

На кого ни посмотришь – все в белых одеждах, с разорванными рукавами и в белых грязных лохмотьях на головах. Изможденные страшные лица, черные от грязи и загара, в запекшейся крови, схваченные с боем, избитые уже не раз, исколотые штыками наемников и наших, холодно озверевших «boys» – морских парней, не похожих на палачей. Но для некоторых это азартный спорт джентльменов удачи.

После первого залпа на валу туземные солдаты стали чистить орудия, прежде чем томми заложили новые заряды.

– Все это убийцы англичан, – спокойней сказал Каннинг после следующего залпа, – насильники белых женщин, умертвители наших детей. Вырезали всех подряд, не щадя беременных…

– Да, сэр, – подтвердил офицер в чалме, когда Элгин взглянул на него.

Когда видишь толпы жителей Калькутты, этот миллион согнанных и сбежавшихся на зрелище казни, и угадываешь за пределами зрения весь людской океан этой огромной страны, то понимаешь, как нелепо объявлять себя господами и властелинами Индии. Европейцы должны оставить в этих народах не следы от ран, не шрамы, а дать разобщенным, изнищавшим в темноте туземцам современные знания и навыки, заложить здесь основу иной жизни, научить их умению обретать благосостояние.

Пока об этом нечего говорить, нелепо, бессмысленно. Война должна быть доведена до конца, мятеж подавлен, торговля продолжаться.

– Я должен сказать все это пойманным участникам злодеяний, чтобы все ужасались в этой стране, опасаясь подобной казни. Они перерезали горло нашим детям, казнили беременных женщин… – с некоторой нервностью повторял Джон Каннинг, возвращаясь со своим гостем верхами, в сопровождении конного конвоя. – Они верят, что загробную жизнь душа может обрести лишь, если тело усопшего остается в целости. Так им и надо! Их злодейства ни с чем не сравнимы. Пусть мучаются, кто еще жив! Возмездие должно свершиться.

«Ну уж это не возмездие, а позор и безобразие!» – подумал Элгин. Он молчал, как орел в клетке, где нельзя расправить крылья. Террор и насилие, царившие в колонии, подавляли его. Он имел достаточно здравого смысла, чтобы понять, но справиться с этим чувством не мог, продолжая становиться запуганным всем, что тут происходило.

– Я теряю характер в ваших глазах? – спросил Джон Каннинг. Он печально улыбнулся.

Джеймсу Элгину предоставлены обширные апартаменты во дворце губернатора Индии. К его услугам предупредительные и умелые туземцы. Как ни велик дворец, но все же четыреста слуг – это слишком, даже для губернатора Индии. Тут не скупятся на роскошь, привыкают к ней и к угодливости множества людей. Со слугами обращаются хуже, чем с животными. Их не называют по именам. Английская Калькутта, согласно местным понятиям, должна поражать воображения богатством ее повелителей. Тут наследуются обычаи самых кичливых и претенциозных азиатских владык. Ничего подобного нет в Гонконге. Практичные, цивилизованные китайцы восхитились бы, увидя подобную роскошь, сделали бы вид, что оценили ее, но за глаза высмеяли бы. Они пойдут за европейским комфортом. Зрелищем богатства их не ослепишь и не проведешь. Кажется, что, где не нужна роскошь, там не нужны будут жестокости. Честность и гуманность, как полагал сэр Джеймс, заложены в характере каждого человека. Либерализм наиболее удачное изобретение практической денежной демократии современных европейцев.

Каннинг в губернаторском кабинете отдавал в присутствии Джеймса поспешные распоряжения командиру бригады, отправлявшейся в пекло событий.

– Но предупредите, что захваченные металлы сдаются в казну. Ожерелья из камня и резного дерева, шали, разные глупости, которые носят здесь и мужчины и женщины… пусть берут.

– Мои «синие жакеты» не позволят себе ничего подобного! – вспыхнув в цвет красноты своих посмуглевших сапог, воскликнул Роберт Пиль и поднялся с кресла.

Он и его люди шли на смерть. Им приказывали сражаться, но никто не вправе пытаться изменять нравственные устои.

– Я не могу заставить своих людей грабить!

Роберт Пиль на прощание полагал необходимым дать щелчок по носу губернатору Индии. Штык – не его чиновничье дело.

Синяя морская бригада в куртках выстроилась во дворе резиденции.

С балкона дворца сэр Джон сказал: «Вы отправляетесь на освобождение форта Лукноу. Там небольшой гарнизон из двухсот солдат едва держится из последних сил. Форт окружен восставшими. Помните, триста наших детей и женщин будут растерзаны, если форт падет. Все европейцы будут вырезаны беспощадно, замучены, если попадут в руки мятежников. Так было в Дели».

Под марш военного оркестра морская бригада зашагала к пристани на посадку на плоскодонные речные суда.

Пыль, пыль, пыль…

С неизменной палкой в руке Роберт Пиль, в белом шлеме с кисеей, ниспадающей на плечи, едет верхом на арабском скакуне. Он снял с парохода «Shanon» большую часть многочисленной команды. Почти всех рядовых, баковых комендоров, квартирмейстеров, матросов первой статьи, так называемых «able bodies», и низших – «ordinaries», и «капитанов над мачтами», и плотницких помощников, и кузнецов, и даже юнг. Всех, кто носит причудливые и многообразные наименования, какие только существуют у людей английского экипажа корабля, чтобы поддерживать в них гордость и рвение к службе, и честь непростоты их должностей. Теперь все они в одном ряду. Все с ружьями и наточенными ножами, в шлемах, маршируют на речные причалы. Пиль быстро, как в панике, выгреб их со всех кораблей, как и со своего парохода. На судах остались поредевшие машинные команды, штурмана со своими помощниками и некоторое число матросов для охраны.

«Он ли это, нежный, умный юноша, с таким упоением внимавший докладу Джеймса, тогда еще не графа Элгина, а Брюса, о великом Мильтоне. А Гладстон тогда еще воскликнул, поднявшись со скамейки из рядов: “Я впервые слышу, что Мильтон писал стихи!”»…

«Мой оксфордский единомышленник, – вспоминал Элгин, – либерал и гуманист…»

А наши мальчики шагали быстро, сознавая, что по приказанию правительства послужат справедливости, уверенные в своей правоте. Тут уж они разделают мятежников, а заодно и всех, кто попадет под руку. Под горячую руку чего не случится!

Да, в доме Каннинга со слугами обращаются хуже, чем с собаками. Собаку, подсвистывая, подзовут, приласкают. Со слугой обращаются здесь как с механизмом.

Английский ребенок ест и пьет из рук индуски, которая привыкает к нему, как к своему. Его холят, ему стелют, обмахивают веером, чтобы не потел, его растят и охраняют. Индусы ведут губернаторскую канцелярию. В их ведении хозяйство и бухгалтерия.

Как ломает себе голову англичанин, начальник гарнизона или форта, или комендант крепости, как его кидает в жар, когда надо сдавать финансовый отчет. Он расстегивается или остается в нижней рубашке. На помощь призывается неизменный бухгалтер, пожилой индус в очках. Они вместе берутся за счета и счеты.

По всей стране индусы служат во всех ведомствах и знают дело лучше, чем стоящие над ними европейцы. А клерки-англичане томятся от жары и скуки, выговаривают у владельцев и директоров компаний право с 12 часов дня и до конца работы выпить два стакана алкоголя в смеси со льдом и соком.

…Получив сведения о предстоящем возвращении морской бригады, сэр Джеймс решил, что может обернуться лицом к Небесной империи. Глупостями и жестокостями местной бюрократии он сыт по горло.

Что же будет делать он сам в Китае? Индия – лоскутная страна. Китай – един. Индия – колония. По всей стране наши форты и отделения торговых компаний, всюду наши чиновники и меняльные конторы. Китай независим. К нему с трудом удается подступиться. Многие обжигали руки. Это страна, правители которой представляют себя преувеличенно могущественными. Дальше установленных барьеров китайцы не пускают европейцев, торг ведут охотно, со сноровкой, нарасхват берут опиум, а нас укоряют в жадных спекуляциях «иностранной грязью»[22]22
  Иностранная грязь – так китайцы называли ввозимый в их страну опиум.


[Закрыть].

В дворцовом зале на приеме у губернатора разъяренные коммерсанты с воплями кидаются к Каннингу, требуя еще более ужасных мер против мятежников, издевательств и пыток над захваченными убийцами. И физических, и моральных. Каннинг сочувственно молчит. Он ожесточается, но обнаружить этого не желал бы.

«Высшие чиновники при мне издевались над приговоренными к казни», – написал жене Элгин. Он имел в виду своего оксфордского друга.

…Опять Каннинг орет на приговоренных, плюет им в лицо, бьет стеком, рвет их одежду. Он в бешенстве. Перед его глазами, как он сказал потом, стоят картины растерзанных.

– Их нельзя жалеть, и нечего испытывать угрызений совести. Террор веками существовал здесь и доведен до совершенства. Резня происходила непрерывно. Обычаи потрафляют кровожадности». Начало восстанию сипаев положил наш новый закон, которым запрещалось убивать девочек в семьях. Все возмутились. Многим родителям дети становятся помехой, они спокойно убивают их, если не могут прокормить или продать. Это было здесь веками, и нечего винить британских колонизаторов! Мы легко рассуждаем в Оксфорде об эксплуатации человека человеком и равенстве всех людей от рождения. Тут все выглядит по-другому. Но если когда-нибудь мы уйдем из Индии, тут начнется невиданная резня, война всех со всеми, забушуют вспышки фанатизма. Вражда сект. Из жадности к деньгам европейцы сами дадут оружье в руки религиозных фанатиков и этим проклянут Индию на века. Миссионеры и просветители еще чему-то пытаются учить и наставлять.

…На большую волну корабль подымается довольно долго и медленно, вздрагивая от сильных ударов побочных волн в борта Во время этого восхождения на водяной Монблан невольно являются опасения, каким бы крепким характером ни обладал путешественник.

Волна уже закрыла пароход своей тенью…

При взятии Лукноу отличилась морская бригада, а также полк бенгальцев. На пароходе вместе с Элгином идет в Сингапур и там останется генерал со штабом, присланный из Европы. При расположении к приятному обществу сэр Джеймс, в положенные часы, в одиночестве на палубе. Романтическое название «Владычицы морей» нужно политикам так же, как китайскому богдыхану титул Сына Неба, но нигде, как в море, не чувствуется, что еще бессилен человек со всеми его большими претензиями.

Владычица морей и с собой иногда не в силах совладать. Наша сила в том, что мы смеем сказать об этом. В чем не посмеет признаться себе Сын Неба. Мы обязаны принудить его к такому признанию, отучить от чрезмерных амбиций. Представить его перед его же народом во всем его ничтожестве.

Быть Владычицей морей? Кому могла прийти такая мысль в голову? Человек не может стать владыкой хотя бы одной вот такой волны, какая сейчас подымет на себя пароход, возвращающийся из Индии. Уж закипели фонтаны гребня, засияло тропическое солнце, загораются радуги на палубе, и вокруг ходят радужные столбы водяной пыли.

Элгин помнил, как в крепостном дворе Каннинг кричал на обреченных. От своего однокашника по колледжу он получил наглядный урок колониального управления. Каннинг добросовестно изучал верования и обычаи страны и поэтому подобрал способ наказания, который ужасал население.

Утром море стихло. Матросы моются у длинных желобов-умывальников. Похоже, что эта веселая, ободренная победой молодежь, с лихвой отплатившая за убитых и замученных в плену европейцев и за своих погибших товарищей по экипажу, отмывает и тело, и душу от крови и тяжкой памяти.

Сэр Джеймс ходит по палубе, иногда заглядывает на бак. Это всем привычно. Матросы собираются кучками, обмениваются не только впечатлениями, но и безделушками.

– Что это такое? – не удержался Элгин.

– Да, ваше превосходительство, это индийская резьба по слоновой кости. Пришлось поднять ее в саду разграбленного дома под Лукноу.

– А посмотрите, сэр, что я нашел в траве, – обратился к послу рыжий матрос первой статьи, босой, с благородной выправкой и чистыми глазами.

– Сейчас по всей Индии валяется такая масса драгоценностей… – раздается чей-то голос сбоку.

Насмешка уловлена, но никто не подает вида.

– Да, сэр, в Индии каждый носит на себе какие-нибудь драгоценности. Идет голодный, еле живой, голый почти, а в каком-нибудь браслете, как женщина… так принято… Сейчас, когда такая масса людей погибла и все жилища разграблены, глупо было бы не спасти то, что валяется под ногами.

– Что само идет в руки, – решительно заявил заслуженный боцман с медалью и нашивками.

Элгин понимал, что все эти моряки отстаивают свои профессиональные права. На войне им ежеминутно грозит гибель в бою, и они не желают, чтобы офицеры им что-либо запрещали.

– Мятежники разграбили богатый замок, сэр, убили владельца. При нашем приближении, когда мы начали стрелять, они хлынули вон, выбрасывая из карманов награбленные алмазы и золото. Как было приказано, мы брали монеты, также изделия из драгоценных металлов и все это сдавали.

Сэр Джеймс теперь склонен полагать, что «синие жакеты» владеют чутьем и политическим тактом почти как корреспонденты газет.

Перед отвалом парохода из Калькутты недосчитались нескольких человек команды. Они приплелись, когда отдана была команда закатывать трап. Трое матросов. Одного, пьяного в стельку, как всегда, тащили волоком по земле. Так приволокли когда-то их товарища перед отвалом из Гонконга. Того Роберт Пиль приказал наказать. На этот раз капитан велел всех троих свести на палубу. Их не наказывали. С тех пор как ушли из Гонконга, обстоятельства переменились. Много воды утекло. Победителей не наказывают. Видимо, военные укрепляют дисциплину перед боями, наводят страх перед войной. А сейчас Пиль посмотрел сквозь пальцы?

Элгин замечал, что на пароходе матросы смотрят на него соловыми глазами. Но не от хмеля; кажется, посол им чем-то мешает. Может, экипаж хотел бы почувствовать себя посвободней, и он тут ни к чему, хотя все они, конечно, обязаны испытывать величайшую гордость, что на корабле идет посол королевы.

Элгину кажется, что он мозолит людям глаза. Он ушел в кают-компанию, не желая больше ходить в одиночестве. Но что за странность, и офицеры смотрят на него такими же глазами, словно посол мешает всем. Неужели они все одинаково хотят какой-то передышки? Ведь они рисковали жизнью, были в боях, остались живы и здоровы.

Но в таком случае посол тоже рисковал жизнью, и он тоже желал бы отдохнуть. И он совершит это по-своему, но не на корабле, где будут пьяны матросы и одинаково с ними – офицеры, а с блеском, изобретательностью, к радости и пользе многочисленного общества. Он также желал бы некоторою разгула. Это естественное намерение, но его спутникам пока придется воздержаться.

Элгину не до примера трех пьяных, которых капитан не наказывал. Это означает, что победителей не лупят. Но довольно воспоминаний о Каннинге. Индия – не мое дело. Довольно с меня! У сэра Джеймса свои заботы. Перед ним Гонконг, колония, китайцы и сам Китай.