Текст книги "Владычица морей"

– Вы находили вшей на себе?

– Да, сэр.

– И как вы себя чувствуете после этого?

– Я исполняю гуманный приказ сэра Джеймса и соблюдаю престиж правительства. Моряк ко всему привычен. После каждого боя «синие жакеты» набирают на себя разных насекомых.

«Они сражаются не там, где надо!» – подумал адмирал.

– Я не боюсь. Моряк привычен. Я кормил вшей крымских, индийских, африканских, а теперь китайских. Но на корабле мы их вывели. Е было предложено вымыться самому. Обещано, что матросы не будут его скрести. Но… мы постарались, и я уверен, что вшей на нем не осталось. Я сообщу послу, что все формальные признаки уважения соблюдались.

Кук и Смит, приехавшие с адмиралом остались после его отбытия на корабле. Они уговорили Е выпить по рюмке сладкого.

– Вы закончите ли жизнь самоубийством? – спросил Смит.

– Кто? Я? – испугался Е.

– Да, Пей Квей сказал мне, что вы хотите закончить жизнь самоубийством и что он жалеет вас. Вас разжалует богдыхан, и вы будете опозорены. Не подумайте, что мы желаем вашей гибели. Напротив, вот мистер Кук поедет как ваш друг сопровождать вас в Индию. Вас отправят в Калькутту, в пожизненную ссылку.

– А кто мистер Кук?

– Корреспондент газеты «Таймс».

– Такие люди! – с презрением сказал капитану Е после ухода Кука. – И такие люди пишут у вас в газеты для народа, имеют свои мнения, управляют страной и парламентом.

– А как у вас?

– А у нас только одна газета, печатается в Пекине. В ней сообщается только то, что велит государь.

Но кончать жизнь самоубийством Е не намеревался, несмотря на всю приверженность традициям и богдыхану.

Пароход пришел в Гонконг. Там публика ломилась на корабль. Смит и Кук принимали гостей. Любезная услуга за любезность. У Кука на руках прокламации из Пекина. Е лишен всех заслуг, проклят, присужден Сыном Неба к смертной казни.

Е не поморщился. Это очень маленькая вещь, этот корреспондент «Таймс», чтобы выражать ему хотя бы небольшую долю внимания.

Но Кук все более становился ему необходим.

Однажды Е спросил его про Индию, идет ли там война.

Боурингу послано приглашение приехать и посмотреть на старого приятеля.

Сэр Джон приехал с дочерью. Он так любезно и спокойно поговорил в салоне с Е, что озадачил его. Так можно говорить с купцом, с которым имеешь дела, а не со взятым в плен главнокомандующим. Е удивлялся, как такой любезный, умный человек мог придраться к нему из-за ничтожной лорчи[75]75
  Аорчи – торговое китайское судно.


[Закрыть] «Эрроу», на которой собралась шайка китайских преступников. Как такой человек мог отдать глупое приказание и затеять войну в защиту грабителей, как лжец и обманщик, действуя по китайской пословице «если привяжется – будет раздувать». Похоже, что уроки в парламенте пошли ему на пользу, – полагал Е. Он совсем нестрашный теперь. Его припугнули.

Во время разговора про конфликт с «Эрроу» и про войну прошлого года не поминали. Сэр Джон не торжествовал и старое позабыл.

Е не был благодарен парламенту, так как это варварское учреждение, хотя оно и приняло китайскую сторону. Но это бесполезно. Е признали. И теперь его боятся. У них достаточно, чтобы при обсуждении упомянули человека, и он может жить. Но Е этого мало. Он не варвар.

Смит, переводивший разговор двух губернаторов, подумал об этом же. Как искусно и осторожно держались годами китайцы, не давая ни единого повода придраться. Боурингу пришлось ухватиться за ссору китайской полиции Кантона с китайскими преступниками, защищавшимися нашим именем. Судно под английским флагом! Может быть, Боуринг или, может быть, сам Смит состряпали все это по принятой системе защиты прав. И как прав в своей ноте Е, когда он пишет: «Такая мелочь, как дело “Эрроу”. Е, видимо, слышал о прениях в парламенте, а через кантонский ямынь сведения шли из Гонконга дальше на Пекин, по каналам, которые, как ученый в лаборатории, исследует сейчас капитан Смит, получивший бумаги, к которым он давно стремился. Как только Смит проводит Е в Индию, он опять вернется в архив кантонского ямыня. Нужные бумаги будут оттуда вывезены. Посол Элгин и адмирал Сеймур так разгромили Кантон, что у китайцев не должно остаться никакой иллюзии о благожелательности парламента к злодею Е.

Боуринг сказал Е, что его переведут на другой, более удобный, корабль.

– Куда меня отправят? – еще раз осведомился Е.

– В Индию. – Боуринг добавил, что на корабле будет капитан с тремя нашивками.

– Хорошо, – сказал Е. – Я принимаю приглашение и соглашаюсь.

Е заметил миловидность Энн и ревниво спросил у переводчика.

– А это кто?

– Это дочь губернатора Боуринга.

Энн, знавшая китайский язык, росшая в колонии, поняла Она попросила разрешения задать Е вопросы. Е желал принять вид важности, какой, по его мнению, и Боурингу сейчас был бы необходим Но Е потерял самообладание.

Энн задала несколько благочестивых вопросов о религии. Она говорила через переводчика, но Е с удивлением понял, что она знает язык, отвечает ему по-своему, но не дожидаясь перевода.

Энн спросила, придерживается ли господин Е одной религии.

Е ответил, что исповедует две религии, и добавил, что у него также две жены. Он оживился и охотно ответил на все вопросы Энн. Она осторожно спросила, нравится ли ему Гонконг.

Е впервые видел Гонконг, с его цветными этажами особняков над городом, над морем и по горе, и со множеством красивых кораблей и пароходов. Но он всегда на все подобные вопросы отвечал, что нигде нет ничего интересного, кроме как в Китае, и ему не на что смотреть.

– Ведь это тоже Китай, – сказала Энн, догадываясь о его затруднениях.

«Неужели?» – подумал Е. Он был тронут и готов прослезиться. Он китаец, и он горячо любил свою великую Родину.

– Очень благодарна вам, – сказала Энн, прощаясь со Смитом.

– За что же? Вы так прекрасно понимаете без переводчика.

– Но без вас я бы не могла говорить с маршалом Китайский язык – это далеко не французский, на котором можно смело заговаривать с каждым образованным человеком во всем мире. Женщина должна соблюдать приличия. В китайском языке свои условности.

Энн протянула руку, Смит пожал чуть сильней, чем полагается, и сконфузился. Это ужасный недостаток – его застенчивость. Энн очень, очень нравилась ему. Но в проявлениях добрых намерений он неопытен. Если бы она сама как-то подала повод. Смит боялся обидеть ее. Он боялся потерять ее, надо спешить, но как – он не знает, и он в отчаянии. Ему нравилось изучать людей, читать их мысли, преследовать их, проникать в их тайны, но не с барышнями. Разговор с милой девицей обезоруживает его. Но это не значит, что Смит не умеет любить. Он счастлив сегодня. А гребной катер губернатора уже далек от борта военного судна.

– У вас такие женщины? – спросил Е, когда Смит и Кук снова зашли к нему.

– Да, – ответил Смит.

– Я смотрел в ее глаза и заметил, что она все понимает, что говорят. Но она напрасно верит вашим мужчинам.

– Она понравилась вам? – спросил Кук.

– Да! – сгибая бычью шею, ответил Е.

– Что же вы раньше смотрели! – на чистом китайском языке сказал Кук.

С каждым днем Е становился с ним доверчивей.

Е перевели на другое судно. Там был капитан с тремя нашивками. Как видел Кук, более ни о чем его знаменитый спутник пока не беспокоился.

Е только смущали большие железные клетки, стоявшие на палубе. Кук, шедший с Е в Индию и намеревавшийся писать о нем книгу, объяснил, что это клетки для зверей, которых возьмут в Индии для зоологического парка, заложенного Боурингом в Гонконге в этом году.

Но когда мимо военного корабля шли китайские лодки, то с них спутникам Е, проводившим много времени в качестве зевак на палубе, кричали, что эти клетки для них, что в самую большую клетку посадят Е и, когда выйдут далеко в море, где нет дна, столкнут клетку с губернатором Гонконгские китайцы совершенно невежливы. Е иногда, сидя в новой каюте, слышал эти разговоры.

Рано утром, пока никто не видит, Е любил постоять у открытого иллюминатора и посмотреть, как пробуждается город, какая разноцветная богатая жизнь вокруг. Е ни за что не признался бы, что это приятно. Ведь приятно для него только то, что приказано свыше считать приятным. Только в Китае что-то еще заслуживает внимания, все остальное повсюду отвратительно. Варварская грязь! Неправильная ложная жизнь!

Е помнил фразу, сказанную дочерью губернатора, что все это тоже Китай. Но, если бы это попало в руки Е, он все бы тут загубил, всем бы перерубил головы и все велел бы переломать. А жаль. Значит, Китаю все это еще не отдадут долго, до тех пор, пока китайцы сами не перестанут быть варварами. И не научатся притворяться, как отец и сын Вунги, что они стали европейцами. Впрочем, когда бы Гонконг ни отдали, все равно в Китае сохранятся последователи Е, которые пообещают не рубить в Гонконге головы, но потихоньку возьмутся и начнут наводить единство и отклонений не позволят. Ради этого удовольствия можно пообещать в договорах, что ради великих идей и справедливости все будет соблюдаться и ради всех прочих слов, употребляемых в парламенте и в конгрессе.

У Кука свои заботы. Надо посылать очередную корреспонденцию в «Таймс». Иногда сделать это трудней, чем написать книгу. Труженик пера – такой же творец, как автор вымышленных произведений художественной литературы, в которых можно писать все, что вздумается. Но при описании подлинных событий к тому, что было на самом деле, надо добавить еще что-то особенное, что на самом деле не всегда случается. Одним тем, что происходило, не обойдется. Это тем более можно сделать смелей, что репутация «Таймс», газеты, которая печатает только правдивые материалы, – вне сомнений. И это все знают, и все в это верят. Закон мировой прессы – писать надо правдоподобно, то есть подобно той правде, в которую верит подписчик. Надо отдать должное вкусам читателей и разжигать их дальше. Все лучшие писатели пишут так во всем мире, и постыдного тут ничего нет. Каждый угождает своим единомышленникам и укрепляет их убеждения. Если врет, то виновата эпоха, общее направление, современность противоречивых идей. Значит, эпоха еще не доросла до правды. Так за чем дело стало? Врать приходится и таланту, и дураку, но те, кто без таланта, врут без меры, этим они живут и смеются над теми, кто… Ясно!

Для «Таймс» нужна сенсация. Первая корреспонденция о захвате Е на лестнице успела пойти из Кантона в Гонконг к отходу пакетбота. Теперь – все остальное. Придется написать, как жестокий злодей Е валялся и плакал в ногах у лорда Элгина, просил пощадить и рыдал. Офицеры смеялись. Какой важный, недоступный вельможа, палач и злодей, как с него сбили спесь. Кук для проверки рассказал об этом в Гонконге, и все поверили. Получилось, что пустил слух. Сведения, как Е валялся в ногах посла, пошли по Гонконгу и приводили всех в восторг. Кто-то передал солдатам и матросам, и все смеялись.

Про остроумные ответы молодых солдат и матросов, добывавших себе пропитание для приготовления изысканных блюд на кострах, пылавших на стенах Кантона и сложенных из переломанной китайской мебели, также будет напечатано в «Таймс», а что означает «никаких грабежей», читатель сам поймет… И как к ним сами приходили свиньи, и как, спасая город от загрязнения, съели священных карпов; это уже не война, а спорт. Это прекрасно. Вот это и есть гласность, чистая правда про самих себя, но так, что прямого обвинения нет – значит, нет и проступков наших «синих жакетов», эти пустячные забавы. Свидетельство, что нами ничто и никогда не утаивается. Мы же не пишем, что всюду выступаем только как освободители и братья и при этом даже не знаем, что такое слово «грабеж».

Владычица морей не боится правды. Властелины – ее сыны, повергают в трепет самых величайших владык мира. Даже Е валялся в ногах… Читатель передаст газету из рук в руки: «Читайте. Очевидец Кук из Кантона… Пишет…» В кафе, в пабах, в лавочках и салонах. Зашевелится вся демократия.

– Итак, маршал, вы поплывете на пароходе через океан. Мы покажем вам весь мир, – говорил Кук, отправив письма в Лондон и отдыхая за беседой с Е.

– Меня это не интересует. За пределами Китая нет ничего заслуживающего внимания. Все самое лучшее только у нас.

– А когда мы захотели видеть все это лучшее, что там у вас. А вы нас не пускаете.

Врет Е, что нет ничего интересного. Матрос сказал, что утром Е долго смотрел в портик на город, пока его не заметили. Тогда спрятался. И весь день делал вид, что его ничем не удивишь, что тут все отвратительно, посмотреть не на что.

«Как он ест?» – запрашивали с берега перед отплытием… «Вкусно ли готовят его повара?» «Есть ли свежая свинина и курица?..»

– Это правда, что клетка не для меня? – спросил Е у Кука, когда пароход пошел в открытое море.

– Ах, черт возьми! – воскликнул Е, когда сопки острова и берега слились и потонули в океане. – Я забыл сказать Боурингу…

– О чем?

– Вот что получилось? Да, я забыл ему сказать: «Я же предупреждал вас, что вы бессильны на суше. Ах, зачем вы меня не послушали. Это не по-соседски». Теперь напрасно меня обвинять в том, в чем вина не наша. Парламент может ему строго указать.

Глава 19. Разгром

 
И призадумался великий, скрестивши руки на груди…
 

М. Лермонтов

Элгин стоял на кантонской стене с проломами и развалинами и, как Наполеон на Кремле, невольно скрестив руки, печально глядел на поток людей, валивших через ворота в северной башне, прочь из города. Кантон еще многолюден, но если уход населения не задержать, то город опустеет, начнутся пожары, все превратится в пепел или развалится. Скандал разразится на весь мир. Удар, который наносят победителям беззащитные женщины с детьми, не желающие терпеть муки и голод, оставаться в городе, где царит произвол, Элгин, мор и чума, будет куда опаснее всех происков Е. Приказ адмирала, отданный перед штурмом и призывающий к гуманности с мирными жителями, упоминал о той части китайского населения, которая ждет избавления от ярма мандаринов.

Нам казалось, что в самом деле в китайском народе у нас найдутся союзники и поддержка. Мы старались вызвать ее. Молодой Вунг до сих пор сочиняет прокламации. Но вот когда началось испытание, оказывается, что с нами очень немногие, а миллион не хочет ломать обычаев своей жизни. Да им просто нечего есть, они голодны, у них нет никакой политической программы, но они невольно показывают, какая нелепица получилась из нашей собственной программы, которую мы подкрепили всем могуществом современного флота и оружия. Если голод и болезни выкосят население еще недавно цветущего города, то и нам несдобровать. Наша администрация малочисленна и бессильна Смит, Маркес, Вейд бьются как рыбы об лед; однако их не слушают и не обращают внимания на их призывы.

Наши приказы по армии и флоту! «Синие жакеты» так грабят, что их пришлось на другой день после боя вернуть на эскадру. Ливень тушил пожары, вспыхнувшие во время бомбардировки. Теперь наши патрули бегают с пожара на пожар, а машины для качки воды таскают на руках военные кули. Но поспеть всюду невозможно. У китайцев был свой порядок. Теперь, когда во взятом нами городе китайского порядка нет, мы оказываемся в ужасном положении.

А толпы текут из города в поля. Помнится, такой же черный людской поток из Вестминстерского собора, растекающийся по улицам и казавшийся неиссякаемым. Кантон выбрасывает из себя массы народа, и он все еще многолюден.

Какой ужас! Британцы прославили себя на весь мир умением торговать. А тут уходят покупатели манчестерских и ливерпульских товаров. Кантонский рынок – это золотое дно для Китая и для Англии, погибает у меня на глазах. Коммерция и с ней политика будут подорваны. Положение завоевателя бедственное. Если так все идет, то даже отвратительный опиум, этот яд для слабодушных, никто не будет покупать, оскудеет основа британского процветания в Гонконге. Ошибаются те, кто видит в нас лишь кровавых завоевателей, какими бывали орды фанатиков на континенте Азии и Европы. В завоеванных народах мы прежде всего видим покупателей и сразу же начинаем продавать им наши товары. Какую массу изделий распространяем мы по всем странам мира. Это не столько завоевания, сколько приобщение целых народов к современной мировой торговле. Поэтому мы обязаны действовать по возможности гуманно. Пробуждать в народах новые потребности – наша цель, а не фанатическое истребление масс, целых народов или целых категорий населения, как делают тайпины. «Кровавые завоевания фанатиков, – говорил в Индии генерал-губернатор Джон Каннинг, – придут после нашего владычества, после нас, именем великих идей, которые создаются нашими же оборванными интеллектуалами на лондонских улицах».

Что же делать?

Когда мы разовьем в завоеванных народах интересы и приучим их к нашим товарам, они захотят знаний, и мы охотно отзовемся. Желая воспитать новые цивилизованные народы, мы отдадим им хотя бы часть нашего образования, подкрепляя этот процесс развитием торговли. Но идеи породят сознание зависимости, протест против колонизаторов и стремление к обособлению. Идеи нигилизма найдут почву и в колониях.

Но что же делать в Кантоне? Как быть, как избежать нам полного разгрома после блестящей победы?

Элгин ежедневно съезжал со своего парохода на берег и часами занимался в ямыне, как мэр китайского города. Теперь он так же как губернатор двух Гуаней. Но на ночь он отправляется в свою надежную плавучую резиденцию.

Сопротивления войскам, стоящим в городе, нет. Торговля замирает. Если город опустеет, то коммерсанты потеряют миллионные доходы. Товары не имеют сбыта. Китайцы уверяют, что больше никто не курит опиума: некому. Никому не нужен привоз английских товаров и нет доставки китайских. Запасы на складах иссякают.

Китайские торговцы прибегают в ямынь, умоляют, просят прислать солдат. Закрытый магазин взломан, идет грабеж. Теперь уже грабят не «синие жакеты» и не солдаты, а сами китайцы. Команда посылается на разгон преступников. Убийц и злодеев солдаты стреляют на месте. Купцы благодарят, платят за спасение, дают серебро; не все берут и не все отказываются. Но это война внутри Кантона с невидимыми армиями преступников все разрастается и начинает походить на повальное бедствие.

Элгин поначалу, как мэр или полномочный мандарин из Пекина, осматривал храмы, школы, общественные места и торговые ряды, намеревался посетить тюрьмы. Но быстро все пустеет. В городе повальные болезни, люди умирают на улицах, бродят тысячи голодных детей, они доверчиво бросаются к каждому европейцу, умоляют дать им еды.

Даже к матросам, ворвавшимся в Кантон с боем и насилиями, и взрослые, и дети осмеливаются подходить. Вокруг красного мундира собирается толпа А наш солдат при этом бывает что срывает шляпу с уличного торговца барахлом, берет его за косу и обучает вежливости, объясняя, что надо снимать шляпу и кланяться при виде европейца.

– Снимай шляпу! – подкрепляет он свой урок тумаком под ребро.

«Вот как мы развиваем интересы в наших покоренных народах», – подумал Элгин, наблюдавший сегодня такую сцену. Он не выдержал:

– Вы! Джек! У них нет обычаев снимать шляпу. Кто же из вас дикарь?

С каждым днем Элгин все более убеждался, что ему тут невозможно со всем справиться. Он получил образование европейского экономиста и теперь убеждался, как глупа эта наука в сопоставлении с экономической практикой. В этом городе, до вступления в него войск союзников, существовал закон и соблюдался порядок. Теперь Элгин, со своим войском, флотом, с военной полицией, с запасами и снаряжением, почувствовал себя бессильным пловцом среди бескрайнего моря. Накормить всех невозможно. Каждый завоеватель должен помнить, завоевывая народы, что их надо накормить, иначе они вымрут и некого будет учить производить богатство и некого эксплуатировать, согласно законам политической экономии; исчезнет смысл войны ради интересов цивилизации. А в отношении Китая эта истина особенно верна. Можно посоветовать никому с ним не связываться. Конечно, можно идти дальше, за Кантон, брать город за городом, и этим ставить себя в свою империю во все более зависимое от Китая положение. В Кантоне забушевал тайфун китайского протеста, и Элгин, с грустью глядя в глаза «синих жакетов» и солдат, всем, кому он отдал приказ стрелять по этому городу и брать его боем, хотел бы разрешить то, что разрешить никогда и никому не удавалось. Цель достигнута. Е взят в плен. Стены Кантона взорваны. Превосходство англичан на суше доказано. Посланы новые требования в Пекин допустить западных послов в столицу, открыть реки Китая для плавания европейских судов. Настояния открыть страну для торговли и для въезда иностранцев подтверждены. Все, что мы желали, исполнено. Но затруднения только еще начинаются. Неужели наша армия и флот будут разгромлены еще ужасней, чем мы разгромили Кантон?

В ямыне происходили встречи и беседы с французским послом бароном Гро, с адмиралами и генералом.

Офицер с переводчиком и конвоем послан был за бывшим гражданским губернатором Кантона, а другой за маньчжурским генералом. Не оставалось ничего другого, как обратиться за помощью к китайцам и вернуть им всю власть в городе. Мы сильны, но не надо оказываться в смешном положении. Не зная обычаев, порядков, хода здешней заведенной жизни, мы сделали все, что в наших силах, даже вывезли все из сокровищницы, но дальше дело не пойдет.

К подъезду ямыня опрятные богатыри-носильщики поднесли красивые паланкины. Прибыл сам Хоква со свитой из китайских джентльменов, магнатов кантонской торговли. Они в безопасности жили в своих богатых домах под надежной охраной. Элгин вышел встретить и почтительно пригласил гостей в кабинет своего ямыня, в котором заменена мебель и поставлены очень удобные американские кожаные кресла и диваны с кожаными подушками, как у Рида.

Цветущий Хоква, свежий и благожелательный, ласково улыбаясь, почтительно осведомился о здоровье и благополучии ее величества королевы, о здоровье посла и его близких. Эта учтивость не была притворна.

Подали чай. Барон Гро отсутствовал. Высшие офицеры армии и флота были в сборе. Хоква верный слуга и наперсник Е, он всегда писал доклады губернаторам о торговом положении в Гонконге, о намерениях англичан, об их силах, он собирал сведения от своих многочисленных зависимых торговцев, чья коммерция зависела от него как от главы корпорации. Теперь этот магнат китайского бизнеса дружески и почтительно беседовал с Элгином.

Хоква дубликат и антипод Вунга, он так же рьяно служит китайским властям, как Вунг британцам.

При этом Хоква и Вунг не враги, они соучастники многих коммерческих предприятий; видимо, надеются друг на друга и сохраняют взаимно высокое уважение.

В конце концов разговор свелся к серьезному предупреждению, которое, как сказал Хоква, он обязан сделать для спасения интернационального храма торговли. Может все пасть и погибнуть, начнется всеобщее нищенство, Кантон гибнет; закрываются его цветущие предприятия, на которых вырабатываются всемирно известные товары, заколачиваются его мастерские по обработке сырья. За Кантоном начнет сохнуть и увядать вся страна из двух Гуаней. Народ вымрет. Кому продавать? Кто будет курить? Сейчас у всех в голове: как спастись, а не как потягивать трубочку.

– При любых самых тяжелых обстоятельствах я не покину Кантона, – сказал Хоква. Он довольно хорошо произнес эту фразу по-английски, помощь Смита не понадобилась.

Китайские джентльмены в своих дорогих халатах и прекрасных шелковых шапочках, рассевшиеся на американских диванах, подтверждали послу королевы свою готовность не покидать фронта торговли, не дать увянуть славному делу коммерции там, где их трудами она достигла небывалого, невиданного в стране расцвета. Хоква и его коллеги не отступят от данного слова и не уйдут. И в этом они близки и понятны британцам, как родные братья, хотя их нельзя посадить с собой за европейский обеденный стол.

– Жилища на лодках и на плашкоутах не только в цветах. Каждый бедняк что-то получал от общего движения денег и товаров, и каждый что-то заводил по своим силам. Товары дешевели. Каждый бедняк в своем деле процветает. Не произведите, высочайший гость, взрыва, который расколол бы наш с вами общий дом от крыши до фундамента.

Ничего не скажешь, смышлен чинк-чинк, китаёза!

Решение тут могло быть только одно. И ни одна нация в мире, кроме коммерческих британцев, еще не в силах понять рассуждений Хоква, как мы. У нас с ним ум один, полагал Элгин.

Как только Хоква с китайскими джентльменами простились и отбыли из ямыня, Эдуард Вунг сказал Элгину, что надо как можно скорей передавать управление городом в руки самих китайцев.

– Они прокормят и Кантон, и английскую армию.

Из ямыня гражданского губернатора возвратился посланный офицер с известием, что Пей Квей очень испугался, но через некоторое время он прибудет. Перед уходом должен сделать некоторые распоряжения. Его трясет от страха, он, видимо, опасается, что, как Е, его тоже куда-нибудь отправят.

До сих пор ни один из достопочтенных жителей города, ученых и коммерсантов не соглашался стать мэром и взяться за наведение порядка. Все отказывались.

– Мы не такого высшего ранга и не имеем права.

Суть ответов Джеймс мог бы изложить своим языком: «Это не наше дело. Мы – гуманисты и мыслители. Мы осуждаем политику властей. Это наша профессия, какая бы власть ни была, мы возмущаемся. А сами управлять не можем».

– Я не назначен на такую должность и не смею…

– Я не могу, я не достоин.

– Спасибо, спасибо вам, но это невозможно.

Полный и всеобщий отказ. Насильно не заставишь, а город рушится и разграбляется. Свирепствуют болезни, голод, мор, Элгин, чума. Об этом мрачно острил по собственному адресу посол, и у него опять был вид как в воду опущенного, безрадостного, чей пароход с колониальным грузом утонул. Получалось, что не он победил и разгромил китайцев, доведя дело до конца, как требовал Пальмерстон, а что китайцы победили нас и они не хотят нас выручать. Сами расхлебывайте. Все они боятся ответственности.

Эдуард Вунг чего-то недоговаривал.

Маньчжурский генерал живо сообразил, что дело идет к перемене, когда к нему пришли от посла королевы. Но как далеко, этого он не мог предугадать. Во всяком случае, его очень вежливо попросили и к послу не повели связанным или на веревке, как Е, на потеху всему городу. Хотя генерал был маньчжуром, но в нем была китайская важность. Он просил сказать Элгину, что приносит извинения, должен был привести себя в порядок, чтобы достойно явиться к такому высокому лицу. Поэтому заставил посла королевы ждать два часа.

Элгин изложил свой план. Он передает всю власть в Кантоне в руки гражданской и военной администрации Срединной империи. Опасности для населения очевидны, поэтому срочно, как можно скорее надо восстановить администрацию, привычную для жителей, и возобновить торговлю. Англичане и французы совместно приняли такое решение.

Генерал выслушал, задал несколько вопросов Элгину и сказал, что согласен взять на себя управление Кантоном.

Сэр Джеймс вздохнул свободно. Маньчжур прекрасно понимал все трудности, постигшие завоевателей. Экономику провинции, характер населения города Кантона, его нравы и занятия генерал, как оказалось, знал. Он поделился своими соображениями. Обещал постараться. Полицейское дело ему известно. Он, конечно, меньше знает, чем гражданский губернатор, который был бы так же полезен…

Элгин не первый раз замечал, что с маньчжурами дела вести проще, они держатся естественней, чем китайцы. Генерал полагал, что через неделю вся торговля оживет.

Опять послали за гражданским губернатором. Тот отказался прийти, сказал, что находится под почетной охраной и что его просили не выходить. Он обещал и не может изменить своему слову. К тому же нездоров, у него второй день болит голова, и он сегодня не может выходить на воздух.

Генерал тоже находился под домашним арестом, но он не подвергался никаким наказаниям, к нему не вламывались и не выказывали намерения увезти его куда-нибудь.

Элгин не собирался откладывать дело в долгий ящик. Служба превыше всего. Престиж и амбиции не имеют тут никакого значения. Он сам явился к Пей Квею с двумя офицерами и переводчиком.

Гражданский губернатор, видимо, о чем-то догадывался, может быть, ждал, что дело примет подобный оборот.

Элгин изложил все, зная, что китаец сразу не согласится. Так и случилось. Но Элгин сам не хуже любого китайца, и он был уверен, что дело сладится. Он не собирался пугать китайца.

Пей Квей во время разговора поглядывал на переломанные резные двери своего кабинета, как бы намекая, что в его ямыне много следов самого бесцеремонного обращения варваров с хорошими вещами.

– Надо подумать, – сказал он. – Сразу невозможно дать ответ. Мы очень благодарны за заботу о населении Кантона.

Элгин и сам понимал, что, после того как мы изломали у него ворота и двери ямыня и все громили, а потом им же кланяемся, они не могут сразу показать, что готовы перемениться. Это, пожалуй, и не в силах людских. Кроме того, они должны обдумать, что тут возможно сделать и какой будет степень ответственности гражданского губернатора перед пекинским правительством за сотрудничество с европейскими властями. Иное дело генерал. Он военный человек, привык исполнять приказания.

– Конечно. Я понимаю. Вы должны обдумать, – согласился Элгин. – Конечно, очень трудно возобновить деятельность полиции, наладить снабжение населения продуктами, восстановить порядок.

– Нет, нет, это все пустяки, – ответил, улыбаясь, гражданский губернатор. – Это все сразу можно сделать…

Тут он как бы прикусил язык. В чем была загвоздка – Элгин уже предполагал.

Губернатор просил дать ему на обдумывание два дня.

– Как можно! Положение ужасное! – вокликнул Элгин и ужаснулся, уловив в своем тоне умоляющую ноту. Он просил, он боялся ответственности больше, чем эти китайцы. Их, побежденных, он стал упрашивать, доказывал властно и восстанавливал свой вид победителя. Но китайцы понимали, что властность посла напускная и что в душе он в смятении, что он в их власти. Как быстро дети и женщины все переменили. А-а! Ты, значит, не хочешь губить народ, есть же у вас там совесть, на вашем болотистом севере, вы не как монголы, которые так же, как вы, пьют молоко и едят баранину, с которыми мы, впрочем, в свое время тоже управились. Разговаривая с гражданским губернатором, Элгин чувствовал себя лицом к лицу со всеми китайцами. Кстати, Пей Квей был не один, его окружали чиновники, все довольного вида, предвкушавшие, что власть вместе с доходами снова попадет к ним в руки.

Элгин сказал, что ждать нельзя. Что за два дня многие умрут с голода, что десятки тысяч за это время уйдут за ворота.

«Но что же вы шли сюда, когда начинали стрелять по Кантону?» «Разве вы не видели, что китайцы помогали вам снять ваши канонерки с мелей и продавали вам много продуктов? Теперь после вашей победы продуктов нет ни у вас, ни у нас».