Текст книги "Владычица морей"

Глава 6. Катти Сарк

Ночные балы на кораблях, уходящих в открытое море, – прекрасная традиция колонии.

У кого-то заимствованная, но доведенная англосаксами до совершенства, как сам Гонконг по сравнению с католическими колониями. Приверженцы папы до сих пор одевают своих моряков в бархатные панталоны с бантами и в плюшевые камзолы и охотней устроят пир в кафедральном соборе, чтобы потом каяться на исповеди. Англосаксы свободны от католических предрассудков.

Юные женщины, поднимаясь по трапу на палубу уходящего в море корабля, предчувствуют себя в объятиях тропической ночи.

Джеймс Элгин у парадного трапа. У рыцаря королевы голубые глаза. Он обменялся крепким рукопожатием с отцом, мягче, но мужественно – с Энн и ее сестрами, этим букетом северных цветов. Офицеры флота королевы окружили их. Все без формы, в вечерних костюмах. Ни одного ордена, медали, ни нашивки, ни ленты.

Дела и наши и китайские для Элгина грязны и неприятны. Делать их надо чистыми руками. Он знал это старое оправдание, основанное на привычках к лицемерию и притворству, удобное для всех, у кого нечиста совесть. Он не хотел бы повторять в Кантоне историю подавления индийского мятежа.

Бал не только для отдыха. Для чего-то человек живет. Все сводится к тому, чтобы совершаемое преступление заглушить. Может быть, в этом действуешь по пословице, что клин надо вышибать клином. Только делом человеку невозможно жить. Есть обязательность отношений, необходимость выражать взаимное внимание; обычаи колонии в этом такие же, как всюду. Приемы и торжества в честь посла – само собой. Посол вежлив и отзывчив. Люди торгуют опиумом, проповедуют, служат королеве, изучают, занимаются всеми видами деятельности с большим напряжением, ради таких общественных встреч, балов и приемов. На военном пароходе будут сюрпризы и много радости, как подразумевается в приглашениях, разосланных сэром Джеймсом не только кругу видных и значительных деятелей колонии. Приглашены все европейцы. Все дамы Гонконга. Человек света обещает те наслаждения, ради которых люди выбиваются из сил в непрерывной конкуренции.

Будет все, чтобы каждый мог утолить свои амбиции и осознать, что счастлив, побывал в обществе. Если бы при этих встречах не происходило увлечений, жизнь была бы невыносима, и это при самой высокой порядочности, свойственной всем.

Корабль стоял на рейде, и гости подходили к нему на вельботах и баркасах. Посол Джеймс Элгин протягивает руку и любезно смотрит в лицо подымающимся леди и джентльменам. Над палубой во весь пароход натянут высокий тент, он кажется куполом кафедрала или калифорнийским театром кабаре. Под тентом тень и много воздуха. Грянула духовая музыка оркестра морской пехоты. Рослые красавцы в красных мундирах и в медвежьих шапках в подъеме духа, с осанкой, в которой выражено сознание происходящего торжества и собственного значения, все в пышных белокурых или в русых бакенбардах, в свежести губ и лиц, с холодным льдом глаз. Леди проходят мимо этих рядов. Их взоры скользят по бесстрастным глазам солдат, как ледяной дорожкой, по красным мячикам надутых щек и по трубам, знавшим торжества побед и призывавшим к атакам.

Модные платья дам тесно схвачены чуть выше лодыжек и ниспадают колоколами к туфелькам, острия которых чуть видны. Какие шелка, орнаменты, китайские и европейские кружева, батисты, какая утонченность и европеизм в нарядах, некоторые модницы придерживают трэн платья рукой.

Солдаты безразличны, они служат долгу, сегодня для них тяжелый труд, но труд чести. У солдат бывают свои хорошие балы, с отличными угощениями, на стол ставятся почти те же самые деликатесы. Но своих дам они не приглашают, милых юных китаянок в штанах из синей дабы или ярких шелков. Как же можно приглашать китаянку в солдатский клуб, в городок двухэтажных казарм с террасами и колоннадами! Но китаянки появятся, может быть, даже и сейчас. Многие верны своим дамам, оставляют свое сердце в колониях, а некоторые даже остаются здесь после службы, в персиковом саду нянчить своих китайчат.

Радости светского общества тускнеют при воспоминании об одиночестве подруги сердца, которая за дырявую медную монету перевозит, стоя босиком в своей полированной лодочке юли-юли, пассажиров через пролив. Мощный звук труб своих возлюбленных рыжих дьяволов на огненном заморском драконе слышен сейчас и лодочницам, и прачкам.

Капельмейстер поднял жезл. Трубы снова поднялись, ударили барабаны, и весь багровый четырехугольник красных мундиров замаршировал. Восемьдесят шагов на палубе, с четкостью, форсом и задором, под игру собственных труб. Остановились. Нога приставлена к ноге. Несколько раз дружно подняты колени, и каблуки стучат о палубу. Сразу оборот кругом, снова как одна приставлены все ноги. И снова марш гигантов силы и порядка, циклопические шаги мальчиков с головами медведей, с медью труб, пряжек и пуговиц.

От борта к борту, поперек палубы, длинный стол с французскими винами. Матросы в белоснежном открывают шампанское. Губернатор рядом с послом Энн между ними. Тут же генерал, прибывший из Индии, адмирал, капитаны, рослые молодые купцы, заправляющие миллионами, банкиры, американцы, никому не уступающие широкими костями своих рук и ростом, – все сейчас походят друг на друга, в крахмале, бальных фрачных сюртуках и во фраках.

Сэр Джон что-то говорит. Все стихают. Он краток. Он в окружении дочерей, как в роскошном цветнике северных цветов. Все стоят за этим столом с цветами в кувшинах и французскими бутылями цвета гранатов, аметиста и берилла.

Тост за ее величество королеву Викторию. Здесь, в Гонконге, это взрыв чистого чувства патриотизма и честности, страсти верить и быть преданными.

А пароход уже в открытом море.

«Боже, храни королеву» грянули трубы. Мальчики в красном сейчас воодушевлены, их щеки надуваются, а сами они слились с палубой, как изваяния или как гигантские игрушки солдатиков в детском магазине «Этажи Забавы» на Риджент-стрит.

«Боже, храни королеву», – запевают все. Это пение и трубы, гремящие над океаном, вызывают слезы торжества и радости даже у брата Джонатана[32]32
  …у брата Джонатана… – Так называли в Англии американцев.


[Закрыть], предки которого подобру-поздорову едва убрались из королевства.

«Британия, правь над морями…»

Ради этого – корабли с опиумом, коммерсанты у артиллерийских орудий, ежедневный риск попасть под кинжал пирата, заболеть холерой или чумой, умение стрелять из револьвера в человека, смыть руки… Ради вечера, который останется памятным навсегда, ради того, что обещает пароход, уходящий в океан. Сейчас жизнь остановилась. Она только еще начинается. Вахтенные матросы все в белом и в сапогах, подымают за веревки боковые навесы брезентового тента, и палуба насквозь обдается легким ночным бризом.

Щеки Энн милы, у нее настоящий английский подбородок, чуть-чуть широковатый и чуть выдвинутый, такой милый и женственный, нежный, и пунцовая розочка губ, напоминание о весне в эту жаркую ночь осени. Энн чувствует на себе взгляды. Она немного возбуждена, но сохраняет достоинство и оживленно отвечает. Ее подвиги просвещения известны, но сейчас они забыты, как вообще все подвиги. Да, это леди света, молодая идеалистка, автор умных описаний издалека. Свет ума придает прелесть ее женственности. Цветы в ее волосах, цветы на головах и на платьях дам, на столах и в тяжелых терракотовых вазах, расставленных вдоль бортов. Начинается бал цветов. Доски длинных корыт искусно закрыты зеленью, и кажется, что это газоны и грядки. Адмирал, капитаны, миллионеры и лейтенанты – все сейчас молоды. Мальчики-гиганты с трубами теперь лишь статуи империи Владычицы морей.

Милый профиль Энн, когда она отвечает на вопросы других, и милый фас, когда она говорит с сэром Джеймсом.

«Боже, храни королеву…»

Чем все мы, опьяненные люди риска и безумия, отличаемся от китайских романтических пиратов с красными повязками на головах? Жизнь все же проходит. В старости изменится когда-то и это милое лицо, подбородок вырастет и выдвинется и почти соединится с опустившимся книзу носом, и заметна станет горбинка, образуется типичный профиль пожилой леди, проповедницы нравственности и религии. Если до этого холера или трагедия не сохранят нам навеки запечатленным ее образ в юности.

«Боже, храни королеву». Помоги нам быть чище, веря, что у нас есть святыня. Этот великий гимн принят во многих монархиях Европы. Могущественный Николай, гордо не пожелавший жить побежденным, долго царствовал под этот гимн. Теперь его молодой сын, преисполненный национализма, не захотел взглянуть в глаза лорду Гранвиллю, присланному королевой на коронацию. Наш гимн в России больше не исполняют. С начала войны он забыт в суровой стране ее суровым населением, народом, который верил в наш гимн как в свой. У них были свои слова на эту музыку, как в Скандинавии и во многих других благородных странах Европы, где принят наш мотив для своих гимнов. Но они отвергли и наш мотив. Они стали петь: «Коль славен наш Господь в Сионе, велик он в небесах на троне…» Они пели гимн Господу как государственный гимн и молились. Лорд Гранвилль привез в прошлом году известие, что молодой император не хочет возобновлять старых обычаев. В России написан свой гимн и впервые исполнен на коронации императора. Александр молод и самонадеян, уверен, что Гоголь и Пушкин не останутся одинокими в новую эру. У них есть опера, в которой хор поет: «Славься, славься наш русский…» Уже при Николае у них были таланты. Но сила мысли была при нем направлена на изобретения мин и подводных лодок, на сооружение неприступных фортов Кронштадта и пояса крепостей от Севастополя до Камчатки. После войны хор разорившегося князя, без всякой субсидии, явившись в Лондон, сделал сенсацию в королевском концертном зале, исполняя волжские песни, звучавшие как гимны или как Бетховен.

Ночь набежала с океана и вычернила весь мир.

Среди цветов из Манилы и Японии, под вальс Штрауса начинается скольжение туфель дам и джентльменов.

За столом хохот, пир Вакха; танцующие весело поют. Пары как проваливаются сквозь палубу, они исчезают и появляются. Цветы в каютах, где, как приманки в капканах, сокровища из всех стран мира. Дам уводят еще ниже, им показывают машинное отделение. Кочегары не забрасывают лопатами уголь, пары спускаются, труба не дымит. Люки открыты и установлены удобные трапы с надраенными медными поручнями. На всех палубах светятся цветные фонари, похожие на плавающие в воздухе шаровые молнии или на медуз в подводном мире. Китаец не отворял посольского салона, как это часто бывает на кораблях. Здесь нет слуг-китайцев.

Корабль дрожит, как от нетерпения. Он чуть движется; кажется, мальчики поставили парус где-то наверху, выше купола палубы, четырехугольный кусок парусины, и при почти незаметном ветерке эти подмастерья Нептуна и дети Владычицы морей придают балу новый шик, пароход движется без паров и содрогается, как в страсти. Кто и когда сказал, что англичане – плохие любовники? Разве здесь, в палубах с цветами огней и растений, не пирует, медленно опьяняясь и погружаясь в себя, старая веселая Англия?

В посольском салоне сэр Джон и его семья располагаются на диванах у гостеприимного хозяина. Их друзья приходят и уходят. Сэр Джон идет нарасхват. Его увлекают.

Все оставили Энн и посла. Отца увели американские миллионеры куда-то вниз. Словно в глубинах этого военного корабля, с его вооруженными часовыми, впередсмотрящими и с заряженными пушками, так что весь бал опоясан оружием, – крюйткамера наполнена не снарядами и порохом, а золотом и ценными бумагами. Две канонерки, охраняя это богатство, время от времени подают из ночи сигналы и ходят в поисках империалистов[33]33
  Империалисты – так иностранцы в Китае называли правительственные войска.


[Закрыть] и пиратов.

Золото никогда не влекло сэра Джона. Он человек науки и нравственных теорий. Люди предприимчивости, силы денег и влияния на общество, как и эксплуатируемые и страдающие, занимают его. Он изучает их, как лекальные кирпичи, керамику и архитектуру храмов и дворцов страны Сиама и Японии. Для него сегодняшние собеседники-миллионеры – это американские живые детали архитектуры будущего мира, и он, как последователь Бентама, не проходит мимо них.

Энн легка и весела, и безукоризненна в своем достоинстве. Она, конечно, очень умна. Она прошла первый вальс с черным как смоль молодым португальцем, в прошлом командиром фрегата, который перешел служить в колонию своих предков и стал вице-губернатором Макао. Единственный католик на балу.

Энн, как святая… Она святая дева. Капитан Смит уже заметил когда-то, что в колонии нет старых дев. Чуть легкий оттенок зла иногда заметен на ее миловидном лице. Как и летучий интерес к библиотеке посла был ловко скрыт ею. За миг она обежала корешки за стеклом потускневшим взглядом. Джеймсу, производившему сыск, этого было достаточно для начала.

Они сидели на расстоянии друг от друга, и Энн, жестикулируя и вставая, могла распоряжаться пространством, как балерина, привыкшая чувства и мысли выражать движением.

О чем же она говорила?

Она говорила так же легко и жизнерадостно, как танцевала. В эту тропическую ночь сэр Джеймс начинает бредить, он, северный человек, не привык к чему-то подобному; он долго жил в Оксфорде, недолго был членом парламента, много времени проводил в поместье в Шотландии и несколько лет жил в Канаде. Он загипнотизирован местными рассказами о нравах молодых аристократов колонии. Он легко переносит тропическую жару, но его ранят впечатления. Энн кажется римской статуэткой богини, на которую можно молиться, а, по европейской нелепости, на нее набросили туалет светской леди. В ее глазах оттенок гордости и боль длительной истомы, как у юной монашенки, заточенной в неволе. Ее формы оскорблены, и оттенок зла заметен на мыслях…

Смысл ее слов, как начал понимать сэр Джеймс, был для него издевательски скучен. Это то же, что сам он говорил всю жизнь, проповедуя свои убеждения или слушая единомышленников или мастеров красноречия в аудиториях.

Общество и ее семья оставили их наедине. Никто бы не подумал, что мелькало в голове сэра Джеймса при виде ее античности, облаченной в современное лицемерие. И, в конце концов, общий закон колонии: люди знают, что делают, и никто не вмешивается в личную жизнь.

Поначалу Энн сказала, с какой благодарностью приняла приглашение. Она всегда рада праздникам, которые устраивают моряки на своих кораблях.

Она говорила правду. Подымаясь на борт уходящего в море корабля, чувствуешь себя, как азартный игрок или как хищник, искусно минующий расставленные капканы с приманками. Пробуждается инстинкт игры. Потом она заговорила о том, что китайский народ совершенно пригоден к современному развитию; желтая раса не только вправе пользоваться всеми благами европейской цивилизации; она сама обогатит мир.

«Как это приятно говорить под бальную музыку!..» – подумал Джеймс саркастически.

Она уловила невысказанный смысл и слегка прикусила язычок. Могла быть искусной притворщицей, закалена огнем солнца, как тропический идол. Но она продолжила свою лекцию.

Энн серьезно заметила, что во время кантонской катастрофы не была на стороне отца, но вполне оправдывает его, иначе невозможно было поступить; наивно сомневаться. Она смело и свободно заговорила о большой политике, но в ее почти библейской праведности казался грех и ласка кощунства. Сэр Джеймс досыта накормлен такими разговорами в Кристиан-колледж. Она смеялась ему в глаза. В то же время он улавливал ее готовность отразить любой, ею же вызванный намек на любезность. Он искусно удерживал себя, не давая ей такого повода, но начинал чего-то бояться.

От кокетливой и элегантной притворщицы эти речи, как юмористические рассказы на темы его собственной жизни. Модная святая из Гонконга начинала овладевать им, как колдунья. Она заманивает и дразнит, выставляя, как в кривом зеркале, его собственные понятия, и так радушно пародирует их. Спектакль театра почтительной насмешки и яда. Это зло!

Сэр Джеймс почувствовал, что его кинуло в холодный пот. «Катти Сарк… Ненни Катти Сарк![34]34
  Катти Сарк – Обрезанная Рубашка, персонаж старинной легенды (архаич. англ.).


[Закрыть]» Он вспомнил старинную морскую легенду. Ведьма в виде нежной, почти обнаженной юной красавицы, в коротко обрезанной рубашке скользит по волнам, ее голые ноги легко бегают по мачтам, мелькают по палубе. Она появляется в кабинах моряков, чтобы сделать их навеки несчастными. К ней все стремятся, во всех она пробуждает чувства, рассудки затмеваются и гаснут, ведьма в светлом образе остается неуловимой. Имя Катти Сарк давали кораблям рабовладельцы и пираты. Теперь, в эру чайных клиперов, его вспомнили снова.

Она проповедовала сэру Джеймсу идеалы в духе классического благонравия, а он готов был принять это за кокетство, так она мила. Ее локти и локоны тянут к себе, но она рыцарски благородна и шпагой проповеди отбивает пылкие чувства. Посол пригласил свою даму наверх. Мальчики, словно угадывая, как его дама любит объятия морской ночи, кинулись к веревкам и, как легкий парус, мгновенно убрали весь гигантский купол над палубой. Балки и стропила оказались веревочными декорациями. Тропическая ночь открылась с океаном звезд и засияла над палубой в огнях и цветах. А вдали над горизонтом всходило созвездие Южного Креста.

Двое долговязых американских сенаторов с терракотовыми лицами и с боксерскими кулаками были центром общества и внимания у стола, где продолжался пир Вакха. Матросы на серебряных блюдах расставляли – только что из кухни – горячих индеек с фруктами, среди бокалов и французских бутылок со льда, похожих на цветные сталактиты.

На подбежавшей с моря волне загорались огни, они рушатся грудами и вроссыпь. Море в огнях, оно загорается от малейшего трепета. Машина парохода заработала, начинается вторая половина ночи. Обратный путь.

Ударили барабаны, трубы заиграли марш, и красные мундиры зашагали по палубе, как бы заново начиная все.

Посол прошел тур вальса и очень понравился всем, особенно дамам старшего поколения.

На следующий танец Энн опять приглашена португальцем из Макао. В руке у нее красные цветы. Ее волосы в розовых цветах, большое декольте открывает молодую саксонскую грудь, в движениях заметны энергия и уверенность.

Джеймс чужд многим порокам современного человека. Люди счастливы, когда они едят досыта, а Джеймс счастлив, когда ему удается сохранять умеренность. При этом он любит изысканные блюда, предпочитая не пресыщаться.

Веселую музыку подхватывают женские голоса, потом запевают все, дружно и бурно без слов, как на старинном празднике, а некоторые леди, высвобождаясь от рук кавалеров и подымая выше мешающий трэн, кружатся перед ними, совсем как деревенские девицы. В этих дочерях опиоторговцев, банкиров и пиратов с «дьявольских кораблей» еще живет дух здоровых предков с их простотой донормандских времен.

А за бортом какие-то горы, корабль куда-то вошел, где мы?

– Посол продал всех в гарем богдыхана, – шутил хмельной американец, обращаясь к своей даме, – мы подходим к Кантону… Владыка Неба за белых женщин перевел ему на банк Ротшильда мешки с золотом… – Гигант-джентельмен застенчиво смеется своей ковбойской остроте.

Во тьме, где-то поблизости, успокаивающе стучат винты быстроходных канонерок.

Солнце взошло, когда пароход, не ставя тента над палубой, подходил к пристани Гонконга и весь город смотрел на это зрелище с сампанок и ждонок, с причалов и улиц. Балконы дворцов пусты.

Сэр Джеймс провожал сэра Джона и его семейство у трапа.

«Мы очень рады будем видеть вас!» – приседая, говорила Энн. Эту фразу повторяли ее сестры.

Когда спускались вниз по ковру лестницы, Энн вдруг взглянула вверх на Элгина, словно ее нервы почувствовали укол. Она уловила взгляд.

Американские сенаторы благодарили сэра Джеймса с некоторой фамильярностью. Сказали, что спать не будут, отправятся в китайские кварталы.

– Будьте осторожны, – предупредил Элгин. – Губернатор Е назначил по сто пятьдесят долларов за каждого убитого или отравленного рыжего варвара. Его агенты начинают в Гонконге и по окрестностям торговлю отравленным хлебом. А ведь вы наши братья.

Элгин посмотрел на головы с прорыжью волос, которые при прощании почтительно были обнажены обоими сенаторами. Деловое свидание им назначено. Ковбои очень далеко хотят закинуть свои лассо. Намереваются отправиться вверх по реке за Кантон, потом по Янцзы проникнуть туда, где бушуют и проливают в битвах кровь мятежники. Конечно, для того чтобы изучать и установить контакты. Несмотря на грубую внешность, оба сенатора известны образованностью. Ученый-этнограф из Филадельфии и адвокат из Род-Айленда.

Элгин подумал, что Энн самая прелестная из обитательниц колонии, ей можно дать шестнадцать лет; она самая умная и самая легкая и воздушная, быстра на выдумки и при этом радуется жизни, что-то придает ей шарм.

Проводив гостей, Джеймс почувствовал сумбур в голове. Энн упомянула, что никогда не пишет писем и не получает. Ей кто-то должен писать? Если бы Джеймс не был наследником Элгина и Конкордина и не стал бы милостью королевы пэром, он мог бы быть сыщиком Скотленд-Ярда.

Самолюбие Энн чем-то задето. Если бы виноват был британец, она, естественно, ждала бы каждого почтового парохода, и это очень просто. Оставить такую возлюбленную и не помнить о ней невозможно. Сохранить внешность шестнадцатилетней, дорасти до двадцати двух лет и не испытать увлечений?

Смит уже сказал как-то, что в колонии нет старых дев; может быть, он добавил «старых», чтобы не казаться циничным Кто же этот американец и куда он провалился, как сквозь землю? Арктический исследователь? Он погибает во льдах Северного океана, его корабль затерт, он не может вырваться, а она должна сохранять монашеское целомудрие?

На столе в каюте сэра Джеймса лежал конверт. На его имя.

Элгин открыл. Написано:

«Милорд,

Энн любит русского. Она давно ждет его. Энн – душевнобольная».

Нет подписи. Полудетский почерк. Дело рук леди, едва закончившей грамматическую школу. Здесь с молоком кормилицы они всасывают наклонности к азиатскому наушничеству в его самом наивном виде.

Элгин присутствовал при срезке хризантем. Они еще очень свежи. С грядок на палубе он приказал доставить букеты к Энн, в ее маленький особняк около миссионерской церкви.

На другой день Элгин обедал у губернатора. Энн отсутствовала. Она занята делом. Все, кто был гостями посла, погрузились в свою обычную деятельность.

На третий день состоялся военный совет. Губернатор подтвердил свое намерение подготовить для посла другой корабль, который мелко сидит и сможет пройти речные бары на Жемчужной.

На совете присутствовал Сеймур. На Балтике он был вторым из адмиралов на эскадре из двухсот вымпелов. За кампанию удостоен звания пэра. Под Кронштадтом от взрыва русской мины потерял глаз… Круглая черная повязка на нем подобна шорам, какие надевают на глаза породистым, но пугливым лошадям. Сеймур далеко не пуглив. Отправленный командовать китайской эскадрой на Тихий океан, он в последний год войны, когда здесь больше уже не велось никаких военных действий против русских, обследовал и описал берега Японии, а также заливы Приморской области, представляющей большой интерес для будущего всех морских держав. Он всегда помнит, что там одна из лучших гаваней названа именем Майкла Сеймура. Но никогда не говорит об этом.

Адмирал, видимо, не намерен ограничиться лишь описями.

Блондин с длинным и тяжелым узким лицом и с еще более тяжелым характером, британский бульдог, челюсти которого хватают намертво. Он по-прежнему молчалив, когда речь заходит о способах штурма Кантона.

Общее мнение на военном совете и рекомендация послу: подкрепления из Индии задерживаются. Тайфун пошел навстречу нашей эскадре. Войскам и экипажам надо дать отдых. Прибудет много бенгальцев, пенджабцев и афганцев, составляющих эскадроны иррегулярной кавалерии, а также пехоту. Там больные. Экспедиционные войска нуждаются в освежении. У посла в его полном распоряжении есть две недели. В Гонконге тем временем все будет подготовлено.

Элгин понимал, что ему предлагают. Адмирал и губернатор брали подготовку экспедиции на себя. Славное имя посла должно сохраняться во всей чистоте, как британское знамя. Там, где под его командованием не могут быть нанесены решительные дипломатические и военные удары, ему не следует присутствовать. Он сам это понял и уходил в Индию, чтобы маршал Е не узнал, как посол королевы бессилен, живя у ворот Китая.

Боуринг и Элгин гуляли по широкому балкону вдоль всего второго этажа дворца губернатора со стеной вьющихся, как в сухой корзине, глициний, которые давно уже отцвели, а их последние листья сорваны тайфуном. Мелкие военные действия происходят непрерывно, адмирал очень искусен и опытен. Большие военные действия придется начинать после Рождества.

Корабль Элгина после тяжелого плавания в Индию пойдет в капитальный ремонт, неужели мы так здорово потрепали его?

Вечнозеленые деревья и растения Гонконга после ливней опять быстро тускнеют, их сжигает солнце. Даже здесь, в тропиках, чувствуется зима. Говорят, тут бывают морозы, после Канады смешно слышать: мороз в четырнадцать градусов тепла по Реомюру.

– Я бы советовал вам, – с оттенком несвойственной ему подчеркнутой осторожности, похожей на подобострастие, сказал сэр Джон, – отправиться в Манилу. Там прекрасное испанское общество, которого нет нигде в целом мире. Вам будет очень-очень интересно и приятно…

У потомков англосаксов, распространившихся по земному шару в разных странах, существуют разные версии легенды о Ненни Катти Сарк. Все, кажется, забудется в Маниле…