Текст книги "Вас невозможно научить иностранному языку"

Олала! Или Ваше излечение тоже возможно

В мою бытность переводчиком мне приходилось выполнять самые разнообразные и необычные работы, о которых я, возможно, расскажу в другой книге. Поверьте мне, мой любезный собеседник, многие из них заслуживают того, чтобы поговорить о них отдельно. Сейчас же мы говорим о матричном подходе к изучению иностранных языков, и я не могу не сказать несколько слов об одном из моих переводов, напрямую связанном с выполнением элементов матрицы и результатами такого выполнения.

В конце девяностых годов мне довелось побывать в лечебнице для наркоманов и алкоголиков. Нет, не в качестве пациента, мой любезный собеседник. Не представляю себе, почему вы сразу подумали об этом. Ведь я, казалось бы, не давал вам ни малейшего повода заподозрить меня в чем-либо подобном (хотя признаюсь, что дня два назад в семь часов утра (!) я был остановлен на улице одним помятого вида субъектом, который спросил меня, не хочу ли я выпить – может быть, в моем лице есть что-то такое…). В этой лечебнице я был в своем профессиональном качестве – в качестве переводчика для одного из пациентов, который отказывался понимать какие бы то ни было языки мира, за исключением русского.

Лечебница эта была далеко за городом в лесу, на берегу Тихого океана или, может быть, залива, известного как Пьюджет-Саунд. Впрочем, это неважно. Название местечка было Олала-Лодж. Кроме названия, место это было замечательно еще и тем, что в пятидесятые-шестидесятые годы там располагалась ракетная база для отражения возможного вторжения наших… эээ… советских войск на территорию Америки. Мне об этом в первый же день не без гордости поведал директор этого заведения – тоже бывший наркоман и алкоголик (хотя он не согласился бы с тем, что он «бывший» – официально принятая в такого рода учреждениях доктрина гласит, что «бывших» наркоманов и алкоголиков не бывает, а есть только временно «завязавшие»). Руки и лицо директора были покрыты совершенно ужасающими глубокими шрамами – увидев мой взгляд, он совершенно спокойно поведал мне, что изрезал сам себя много лет назад в белой горячке, пытаясь совершить самоубийство. «Да, это наш бич. Наш – коренных американцев. Я из местного племени…» – сказал он, когда я заметил на стенах его кабинета украшения из перьев, луки, стрелы и прочую атрибутику американских индейцев. «Я слышал, что и в вашей стране «огненная вода» принесла много горя… Я со своими пациентами на равных – я знаю, кто они – я сам один из них. Впрочем, не только я. Здесь мы принимаем на работу только наркоманов и алкоголиков. Которые завязали, конечно».

Директор вызвал по системе громкой связи алкоголика, с которым я должен был работать, и представил нас друг другу. Типичное землистое, тюремное лицо и потухший взгляд постоянного обитателя вытрезвителей и ЛТП. Признаки дистрофии. Руки и грудь – насколько я мог видеть – в наколках. С этим человеком мне предстояло провести двадцать один день – ровно столько он должен был здесь находиться согласно «рецепту», выписанному судьей. Лекции, сессии групповой и индивидуальной психотерапии, заседания «клуба» анонимных алкоголиков и наркоманов и многое, многое другое, что я должен был переводить. С раннего утра до позднего вечера без выходных и праздников.

Прошла неделя. Мы с моим подопечным постепенно втянулись в будни Олалы. Я приезжал утром и уезжал вечером. Все шло достаточно гладко – мой алкоголик был настроен на то, чтобы тихо отбыть свой срок и вернуться к своей привычной жизни. Какой? Об этом можно было догадываться по тому, как вспыхивали его глаза, когда он рассказывал мне о пожирании жареного гашиша – да-да! именно так! – на завтрак большой столовой ложкой со сковороды и о мешке, полном индийской конопли, который всегда стоял в углу дома моего подопечного в его родном городе где-то в Средней Азии. Интересно, не правда ли? Некоторые официальные мероприятия тоже были весьма и весьма интересными. Например, медитации под руководством шамана-индейца в полной «боевой» экипировке. Но я хотел рассказать все-таки немного о другом.

После обеда в занятиях имелся перерыв – часа полтора, когда пациенты могли заниматься своими личными делами. Мой алкоголик не хотел ни прогуливаться, ни играть в «подковы», чем занималось в это время большинство обитателей Олалы. Он просто сидел на скамейке, подставляя свое изможденное жизненной борьбой лицо теплому солнышку, и я должен был сидеть вместе с ним. Но вот однажды я увидел в его руках книгу – на пятый, может быть шестой, день. Как это ни странно, но это был старый потрепанный – еще советских времен – учебник английского языка. И здесь ростки тяги к знаниям пробивали себе место! Оказалось, что мой новый «друг» был бы совсем не против позаниматься английским – он полагал, что лишь отсутствие каких бы то ни было навыков в этой области отделяет его от полноценного наслаждения плодами американской цивилизации. И я решил поставить эксперимент по применению матричного подхода на идеально подходящем для этого объекте. То есть объекте, совершенно не обремененном ни предварительным знанием иностранного языка, ни вообще какими-либо знаниями – рецепты жарки, варки и вяления конопли и другого подобного продукта в расчет брать не будем.

Я представил план моему ученику, организовал материалы должным образом, и мы приступили к занятиям. Полтора часа каждый день. Две недели занятий. К концу нашего пребывания в Олале у нас уже имелась небольшая (десятка три простеньких предложений), но весьма неплохо отработанная матрица обратного резонанса. Потом наши занятия по необходимости должны были завершиться, и мы расстались. Я вернулся к менее экзотическим переводам в судах, тюрьмах, клиниках и сумасшедших домах, а мой ученик отбыл в другой конец штата к новой, здоровой жизни под надзором местной полиции.

Прошло несколько месяцев. Олала и ее обитатели стали постепенно уходить из моей памяти. И вот как-то раз меня отправили на перевод в суд для разбора очередного дорожно-транспортного происшествия. Подвергшись на входе привычному обследованию металлоискателями гориллоподобными, но корректно-вежливыми – в отличие от их совершенно разнузданных собратьев в аэропортах – охранниками, я вошел в здание суда и стал ждать назначенного времени. Кругом была привычная атмосфера судебного зоопарка: полицейские, жующие жвачку, в черной – «а-ля терминатор» – форме с пистолетами и дубинками, гладко выбритые адвокаты в строгих костюмах и с портфелями, полными бумаг, нарушители, потерянно бредущие по коридорам уплачивать штраф за мелкие дорожные нарушения и чрезмерно физическое «воспитание» жен, «тюремщики» в ярко-оранжевых комбинезонах (уже за более серьезные «подвиги»), скованные вместе одной цепью и гуськом ведомые навстречу своей неведомой судьбе под печальный кандальный звон.

И вдруг я услышал и одновременно увидел моего знакомца из Олалы – он что-то бойко говорил одному из охранников, на что тот достаточно благосклонно ухмылялся. Но тут и он увидел меня и, прекратив беседу с охранником, подошел – практически подбежал – ко мне. Его первыми словами было: «Все, что мы изучали тогда в Олале, я до сих пор помню и каждый день использую! Я удивляюсь, но меня понимают!»…

И я подумал, что мой достаточно смелый эксперимент имел, скорее всего, некоторый успех…

Товарищ Фурцева предупреждена. Долгожданный гамбургер горчит во рту Фокачука. И это факт

Милая, стройная, улыбчивая девушка. Азиатка – похожа на кореянку. Наш начальник подводит ее к нам и говорит, что она будет здесь работать. Извиняется и быстро уходит – начальство всегда занято важными делами, даже когда ничего не делает. Однако же нашу новую коллегу забыли представить. Мы спрашиваем ее, она открывает свои прелестные губки и говорит: «Суки!» Все по очереди представляются и потом начинают расходиться по своим рабочим местам – пора начинать работу.

Я усаживаюсь за свой компьютер и думаю о том, что всю иронию ситуации могу понять только я, поскольку только я знаю здесь русский язык. Да, совершенно забыл вам сказать, мой любезный собеседник, что события происходят в Америке, и общаемся мы, соответственно, по-английски. Кореянку, действительно, зовут Суки, и я много месяцев буду ее так называть. Иногда я представляю себе ситуацию, в которой я женюсь на этой… эээ… пардон, Суки, и мы вместе едем в нашу страну. И тогда я внутренне содрогаюсь – «Позвольте представить вам мою жену, Суки!»…

Украинская семья сектантов-пятидесятников после долголетних мучений со всяческими документами, справками и похождениями по посольствам и консульствам обретает наконец-то столь желанную путевку в Страну Религиозной Свободы, где реки к тому же до краев переполнены парной кака-колой, а живописные берега сконструированы исключительно из высокопитательных гамбургеров.

Наскоро утолив свою жажду и голод (религиозные жажду и голод, разумеется!), родители отправляют своих детей – которых у них пятнадцать – в ближайший Сияющий Храм Знаний – в просторечии школу или на «эрзац-языкене» просто «скулку» – для скорейшего постижения ими основ Демократии и Свободы. Вечером все пятнадцать детей возвращаются домой в слезах. Родители думают, что это слезы умиления и благодарности, и плачут вместе со своими отпрысками. Слезы эти не просыхают ни через день, ни через неделю, ни через месяц. У родителей начинают зарождаться некие смутные подозрения.

К тому же и дети пытаются говорить им о чем-то, что имеет место быть в школе. И родители хотя и с опаской, но все же решают совершить туда поход. Надев на спины котомки и хлебнув для храбрости свежей кака-колы, наши ходоки трогаются в путь.

Представ перед секретаршей «скулки», они называют ей свою фамилию. Секретарша смотрит на них странным, диковатым взглядом, на ее лице появляется некая полуулыбка, которую она безуспешно пытается подавить. Она берет телефон и сообщает куда-то, что пришли Фо… эээ… Фа… ну, вобщем, эти, русские. Моментально появляется директор школы с таким же странным выражением на лице. Он пытается что-то говорить нашим искателям свободы и гамбургеров, но, увы, безрезультатно, поскольку не знает ни русского, ни тем более украинского. «Новомэриканьцы» же из английского знают только «гутен тах», «хенде, эта, хох» и «я тобэ ныхт ферштеен», которыми и пытаются оперировать в своем общении с директором. Эти фразы как-то мало помогают в прояснении ситуации. Наконец, директор начинает махать руками, берет телефон, звонит куда-то и жестами показывает своим «собеседникам», что нужно сесть и подождать.

Проходит около получаса, и входная дверь открывается. На сцене появляется новое действующее лицо – ваш покорный слуга. Немного запыленный, но элегантный, небрежно-уверенный в себе, гладко выбритый, в безупречно сидящем на моем подтянутом – и такое тоже было – маловерам могу предоставить соответствующие цветные фотографии! – теле костюме от «Армани» и белой накрахмаленной рубашке. Мои итальянские туфли сияют до боли в глазах полной восторга и обожания аудитории.

У меня в руке новая должным образом скрипучая кожаная папка для документов. Каждое мое движение сопровождает легкий запах французского одеколона – «Шабли № 5», если не ошибаюсь, – ведь прошло уже столько лет! Я обаятелен, но в то же время сдержанно-корректен и сверхпрофессионален. Я – в роли переводчика с «мовы» на американский, и роль эту я играю, как всегда, безукоризненно. О, поверьте мне, мой любезный собеседник, поверьте мне! Когда-то давно я умел – и любил! – играть и такие роли! Отчаявшийся директор позвонил в наше переводческое агентство и попросил срочно прислать кого-нибудь к ним в школу, а «иначе он за себя не ручается!». Жребий ехать выпал мне. Ну, кому же еще!

«Ехай, мой юный энергический друг!» – сказал мне наш добрейший начальник и отец родной (он еще совсем недавно вышел из народа, и поэтому мы прощали ему некоторые вольности с русским языком). «Ехай! Как всегда, от тебя зависют судьбы людей!». Я привычно легко взлетел в седло, и мой верный конь снова понес меня и мои развевающиеся на ветру и тогда все еще золотые кудри навстречу опасностям и приключениям.

Глядя на меня с восхищением и надеждой, директор «скулки» вручил мне ведомость, в которую крупными буквами была впечатана фамилия – Фокачук. И потом еще десяток таких же ведомостей. На моем тренированном лице не шевельнулся ни один мускул. А ведь мог бы шевельнуться, ох, как мог бы, окажись на моем месте кто-либо менее опытный в нашем нелегком ремесле переводчика. Я же к тому времени кое-что повидал (включая личное знакомство с майкрософтовским русскоговорящим программистом, утверждавшим, что он Нео из той самой знаменитой «Матрицы», – в местном сумасшедшем доме, правда) и был хладнокровен и профессионален в практически любых ситуациях.

Директор объяснил мне, что администрация и преподавательский состав делают все возможное и невозможное, чтобы держать ситуацию под контролем. «Но, ведь это же дети! Дети! Они смеются над ними! Не дают им прохода! У нас, конечно, нет национальной – и какой-либо другой! – дискриминации, и мы делаем всё, что от нас зависит, но невозможно приставить к каждому из десяти по учителю! Просто невозможно! Дисциплина в школе полностью подорвана! И должны же они были появиться с такой… эээ… своеобразной фамилией именно в моей школе!»

Да, мой любезный собеседник, да! Такая простая и ничем не примечательная для нас с вами фамилия, как Фокачук и десять ее ни в чем не повинных носителей привели всю школу – включая и виновников «торжества» – на грань коллективной истерики! В англоговорящей стране весьма трудно – мягко говоря – жить с такой фамилией, несмотря на ежедневно и ежеминутно сгущающиеся миазмы политкорректности. Бедных Фокачуков никто не предупредил об этом. А если и предупредил, то в предвкушении столь долгожданной свободы – и теряющихся в облаках гор гамбургеров – они не придали этому ровно никакого значения. И совершенно напрасно, скажу я вам! Такие вещи надо воспринимать очень и очень серьезно!

Безобидно и даже мило звучащие – или выглядящие на бумаге – слова нашего языка иногда принимают в других языках весьма… эээ… колоритную, скажем так, окраску. Если ваша фамилия Фокин, Слуцкий, Панцов, Крапивин, Липшиц, Пекарчук, Коков, Хорин, Любарский, Храпов, Юрин, Шитов, Кантария или, пардон, Вагина, а имя ваше, скажем, Семен, Любовь или… эээ… Лика и вы едете в англоговорящую страну, то вы должны быть готовы к самым непредсказуемым реакциям со стороны аборигенов. В одной популярной американской радиопрограмме постоянно обыгрывается – и весьма забавно обыгрывается – даже известная фамилия Андропов. Впрочем, конкретно в этой передаче смех достаточно мягкий и необидный – политически корректный смех.

Сценарий, представляющийся мне в этом смысле максимально кошмарным, – безупречно причесанный и одетый в смокинг, вы с благородно поднятой головой и пылающим взором подходите к облаченной в сверкающее вечернее платье хозяйке какой-нибудь калифорнийской усадьбы под любопытными взглядами нескольких десятков гостей с бокалами шампанского в руках, а также многочисленной вышколенной челяди и нарушаете гулкую тишину, говоря с глубочайшим чувством собственного достоинства на всю залу по-английски: «Мадам, разрешите представиться: Фока Фокич Фокин! Из деревни Фокино! Честь имею!»

Впрочем, недавно на глаза мне попалась почтенная и явно претендующая на первое место в этом прискорбном, но далеко не полном списке фамилия Соколов. Хотя некоторым особо тонким ценителям похожая фамилия Соколиков может показаться… эээ… несколько витиеватей, в силу чего еще ближе к заветному пьедесталу. М-да, непростой и требующий дальнейших кропотливых исследований вопрос…

Ну, что же, я вас честно предупредил и, соответственно, имею право, облегченно вздохнув, снять с себя всякую ответственность за любые возможные морально-языковые травмы, потенциально грозящие вам со стороны бессердечно хихикающих, а также открыто насмехающихся носителей языка Шекспира и Генри Миллера.

Так же, как отлично знающие иностранные языки референты дальновидно предупредили известного советского деятеля и министра чего-то там Фурцеву, вследствие чего она никогда не была в странах, где говорят на гордом языке штандартенфюрера Штирлица. И правильно – с такой фамилией вам там будет полный аллес капут!

Когда вы, мой любезный собеседник, разговариваете с вашими друзьями по-русски, находясь поблизости от американцев, британцев, канадцев и прочих австралийцев, то не отвергайте аргументы ваших русских собеседников – даже если эти аргументы совершенно, до смешного, несостоятельны! – громогласным «Это не факт!». Слово «факт» прекрасно известно носителям английского языка, но для них оно значит – как вы, конечно, уже догадались – что-то совершенно другое, нежели в нашем языке, и в приличном обществе это слово не принято говорить вслух.

Не удивляйтесь, если на лицах ваших англоговорящих собеседников появятся некие не вполне вам понятные и даже несколько обидные для вас усмешки, после того как вы или ваш переводчик скажете им по-английски, что вы являетесь представителем известной торгово-финансовой компании с названием «Фартов». Если вы хотите произвести на ваших потенциальных партнеров впечатление, то для начала вашу компанию было бы неплохо переименовать. Впрочем, «Фартов» тоже произведет на них сильное впечатление. Но отнюдь не то, которое вы – и отцы-основатели вашей почтенной компании – хотели бы произвести.

Или вот такая воображаемая ситуация: вы, как я уже давно подозревал, – большой любитель немецкой идеалистической философии. Более того, вы – кантианец. Кантианец до такой степени, что никогда не выпускаете из рук «Критику чистого разума» немецкого философа Канта. Ведо́мый вашим категорическим императивом, вы приезжаете в Америку или Англию – других посмотреть и ваш английский показать. Приезжаете с томиком Канта, нежно сжатом в вашей горячей ладошке, конечно. Вы знакомитесь с местными обитателями, и они тут же интересуются, что это такое у вас в руках.

Не нужно – втайне ожидая от них комплиментов за ваш изысканный философский вкус – говорить им, старательно и с любовью выговаривая фамилию философа: «Это мой Кант!» Почему не нужно? Потому что ожидаемых моральных дивидендов вы не получите, но вполне можете получить уже знакомую нам близкую к истерической реакцию. Что же тогда отвечать на их законный, но непонятным для вас – да и для них самих – образом «заминированный» вопрос? Скажите «Кент». Или «Кэнт» – если первое кажется вам слишком уж фамильярным по отношению к вашему кумиру. Или вообще скажите, что это Гегель – даже такая неточность будет предпочтительнее анатомически-неприлично звучащей на английском языке правды. Я думаю, что и сам Кант отнесся бы к такой языковой коллизии по-философски и простил бы вас…

У моих американских курсантов изрядное веселье вызывали слова «матфак», «физфак», «юрфак», «филфак» и подобные, которыми я их потчевал, когда замечал, что они начинают клевать носом – шесть часов плотного контакта с языком только в классе, что вы от них хотите! Так что все эти «факи» я давал им в качестве нашатыря. До Канта же дело как-то не доходило – имманентное упущение с моей стороны, которое я постараюсь исправить при первой же возможности…

Но, с другой стороны, в городе Такомовка (Пирсовского уезда, Вашингтоновской губернии) я весьма часто посещал клинику (в качестве переводчика, конечно, исключительно в качестве переводчика!), где всегда замедлял свой шаг, проходя мимо двери, на которой красовалась табличка с надписью красивыми золотыми буквами – «Макдерьмотт, проктолог, доктор медицины». У этого человека если и были проблемы в жизни, то явно не с выбором профессии. М-да…

А популярное американское лекарство (кажется, от простуды) с романтичным названием «Дристан»? Не правда ли, на ум сразу приходит Изольда?

Кстати, известное русское слово из трех букв, коим в нашей стране издревле принято «украшать» заборы и подъезды, является довольно распространенным азиатским именем и достаточно часто встречается в Америке. Будьте готовы к тому, что вам с широкой лошадино-американской улыбкой могут вручить визитную карточку именно с этим именем. Мне вручали.

Недавно мне рассказали историю о том, как некий иностранец с таким «трехбуквенным» именем, только что приехавший в нашу страну, появился на курсах русского языка при одном из институтов в Пятигорске. Когда он представился преподавательнице – строгой даме с многолетним опытом работы – она сказала: «А вас мы будем называть Хуэй! Согласно правилам благозвучия. И вообще, вам надо везде так представляться…». На это наш, очевидно, изрядно надышавшийся политкорректного воздуха иностранец с негодованием ответил, гордо откинув голову назад, что не собирается менять своего старинного благородного имени ни для кого и ни при каких обстоятельствах, категорически настаивает на правильном его произношении и, вообще, даже какие-либо намеки в этом направлении будет считать личным оскорблением! Его правая рука при этом как бы искала эфес воображаемой шпаги. Мудрая и видавшая виды преподавательница пожала плечами и оставила его в покое, поскольку поединки на шпагах с учениками не являлись, видимо, ее стихией, но называла его с тех пор, правда, не как он настаивал, а просто «вы».

Прошло два-три месяца, и как-то раз после занятий наш гордый иностранец робко подошел к преподавательнице и очень тихо сказал: «Простите, я хочу, чтобы с сегодняшнего дня вы, и все остальные тоже, называли меня Хуэй!», и быстро ушел, опустив голову. Кто знает, через что ему пришлось пройти за эти три месяца жизни в нашей стране. Чаша, которую он испил в Пятигорске, была, очевидно, полна не только воспетой Лермонтовым местной минеральной воды…

Я лично видел свидетельство о браке нашей русской девушки и американца с очень похожей фамилией – к нашему слову из трех букв было добавлено «-сман». Не думаю, что она часто ездит к себе на родину. Оно и понятно – новоявленной миссис Х…йсман с такой… эээ… заборной фамилией нашу пока еще не окончательно политически откорректированную телерадиогазетной шайкой страну лучше объезжать стороной. Здесь этого могут не понять. А если и поймут, то совсем не так, а как-нибудь вовсе этак или еще хуже. Хотя что может быть для русского человека хуже, чем такая вот фамилия. М-да…

А совсем недавно мне рассказали печальную историю о том, как в 60-е годы прошлого века не повезло кандидату в генеральные секретари компартии Франции с некоторым образом неудачной фамилией Г…ндон. Московские товарищи, которые, конечно же, всегда утверждали кандидатуры на такие посты в братских коммунистических партиях, отвергли этого борца за светлое будущее, выдвинув в качестве обоснования своей позиции лишь весьма спорный тезис о том, что у нас-де и своих г…ндонов хватает, а тут еще этот…

Есть и более безобидные примеры межязыковых словарных соответствий такого рода. Например, обычно притворяющиеся утонченными итальянские мужланы хоть и выряжены все как один в «панталони» от «Армани», но вполне могут довести до слез милую русскую Галину в ситцевом сарафанчике только на шатком основании того, что слово «галлина» означает по-итальянски «курица». Не «мой маленький цыпленочек», с которым еще можно было бы как-то смириться, а именно та самая вульгарная курица, которая, как известно, даже и не птица! А в чем же виновата бедная Галина? В чем, я вас спрашиваю?

Среди всего этого паноптикума, этой языковой «кунст-камеры», переполненной несправедливыми и обидными смысловыми несовпадениями, имеются также весьма редкие и счастливые исключения, когда значение какого-либо слова одного языка едва ли не полностью совпадает со значением этого слова, помещенного в другой язык. Фамилия Слиска, вброшенная в английский язык, например, имеет там практически то же самое, кроме разве что самых тончайших нюансов, интересное звучание, что и в нашем родном языке…

«Кака быстро проходит по краю поля, обыгрывает двух игроков, демонстрируя великолепную технику владения мячом, и отдает точный пас в штрафную площадку. Удар – гол!!! А все благодаря прекрасной игре Каки… эээ… Кака… в общем бразильского футболиста!». Да, мой любезный собеседник, да! Именно такой запоминающийся репортаж мне удалось услышать с последнего футбольного чемпионата мира, проходившего в стране всеми нами любимого штандартенфюрера Штирлица.

А это уже репортаж с чемпионата мира по футболу среди юношей в Канаде. Играют сборные Польши и Аргентины: «Стопроцентная голевая ситуация. Удар! И в очередной раз этот молодой футболист промахивается по воротам. Сколько можно? В своей стране он играет в команде с названием… эээ… «Гомик»… может быть, поэтому команда не занимает высокой строчки в турнирной таблице…»

Среди курсантов Института иностранных языков Министерства обороны США, изучающих русский язык, существует старинная традиция просить преподавателей – особенно женщин – громко говорить фразы «пекарь с кротом» и «смелый русский хор». Ни о чем не подозревающего преподавателя какой-нибудь тонкий и звонкий курсантик с невинно-голубыми глазками – шельма этакая! – как бы невзначай просит перевести эти фразы с английского на русский. И, конечно, перед такой же «невинной» затаившей дыхание аудиторией. Когда просьба исполняется, то к удивлению ничего не понимающего преподавателя, ответом бывает громогласный хохот американской солдатни, наслаждающейся похабщиной (да-да, по-английски эти фразы являются самой настоящей похабщиной!), изрекаемой попавшимся на языковую удочку преподавателем.

Ваш же покорный слуга был заблаговременно предупрежден выпускниками этого института о возможных провокациях подобного рода и был к ним готов. Так что нельзя недооценивать важность агентурных сведений для поддержания боевой готовности! Предвкушающих веселые минуты «шутников» в военной форме ждал достойный ответ. О да! Возможно, в первый раз за всю историю существования этого института они получили по заслугам! Долгие годы, проведенные мною в шаолиньском монастыре в строгом посте и изучении методов третирования остроумцев в униформе, не прошли понапрасну! Но об этом, мой любезный собеседник, я расскажу как-нибудь в другой раз и не исключено, что в другой книге…

Один мой друг-«зеленый берет», зная мою слабость к коллекционированию всяких языковых казусов, рассказал мне со смехом, как группа офицеров, в которую входил и он, в ходе выполнения задания в Таиланде была представлена одному весьма высокопоставленному официальному лицу. Обстановка была достаточно формальной и даже несколько торжественной, и переводчик из «зеленых беретов», называя фамилии своих коллег, использовал перед ними слово «кун», что является чрезвычайно уважительной формой обращения – наподобие бывшего нашего «достопочтимый господин» или японского сверхвежливого «сама». В группе находился один политически откорректированный «африканце-американец», и когда переводчик представил его, используя, конечно, вежливое слово «кун» (переводчик употреблял это слово перед всеми фамилиями), то он немедленно впал в неуправляемую истерику, вызвав всеобщее замешательство. Церемония была скоропостижно прервана. «Зеленые береты» бесславно отступили с «поля боя» и ретировались к себе в гостиницу, чтобы перегруппировать там свои силы. Ситуация была весьма и весьма напряженной.

Напряженная «тактическая ситуация» (как выразился мой украшенный зеленым беретом друг), в которую попала его группа, осложнялась еще и тем, что никто ничего не понимал, включая переводчика, а истеричный «африканец» категорически отказывался давать «показания», до утра запершись у себя в номере, откуда лишь периодически доносился звон разбиваемой посуды, угрожающие вопли и удары чего-то тупого – очевидно, его головы – о стены. К утру в номере наступила мертвая тишина, а затем дверь отворилась и на пороге появился он сам – горделиво-спокойный, хотя и бледный (насколько это было возможно при цвете его кожи), и в полной парадной форме. В его руках были несколько листков бумаги, которые оказались официальными рапортами. Один рапорт он тут же вручил командиру группы, а копии предназначались всем – начиная от командира корпуса и вплоть до министра обороны и президента.

Из рапорта стало понятным, что в тех местах, откуда «проистек» – не то Алабама, не то Луизиана – наш вояка, для представителей его расы слово «кун» является очень оскорбительным и, возможно, даже более оскорбительным, чем всем нам знакомое и привычное «ниггер». Обиженному попытались объяснить, всю невинность слова «кун» в тайском языке, растолковать неуместность прямой экстраполяции значения сходно звучащих слов в одном языке на совершенно другой язык, но все понапрасну – политически корректные рычаги в голове «афро-американца» заклинило окончательно и бесповоротно.

Дело об «употреблении оскорбительных расовых эпитетов» продолжалось месяцы, если не годы, на всех уровнях американской военной бюрократии. Были исписаны тонны бумаги и потрачены миллионы долларов. «Истец» покинул вооруженные силы – он не хотел служить в таких «невыносимых» условиях. Где он сейчас? Что он думает об этом «инциденте»? Видит ли до сих пор «козни белых расистов» во всем и вся? Кто знает, кто знает…

Политическая корректность… Как много в этом звуке! Да, в моем сердце, мой любезный собеседник, многое отзывается при этих словах! Например, анонимный пасквиль на вашего покорного слугу с гневным обвинением меня в том, что я по утрам говорил моим коллегам-женщинам, как они хорошо сегодня выглядят – уверяю вас, что я делал это совершенно невинно и без задней мысли, исключительно желая сделать им приятное! Или достопамятный обед вдвоем, во время которого я обращался к своей мило улыбающейся – о, эта милая, многообещающая улыбка, которой мне не забыть никогда! – бывшей курсантке со страстной речью о преимуществах чтения с минимальным использованием словаря в изучении иностранных языков, находя в ней, казалось, полное взаимопонимание в тонкостях построения контекстуального поля, обед, после которого она отправила официальный рапорт по команде, обвинив меня в недостойных домогательствах и едва ли не в том, что я против ее воли грубо взял ее в заложники на целых пятьдесят минут.

О да, мой любезный собеседник, о да! Я многое мог бы рассказать о политической корректности, правящей свой разнузданный бал в Америке, и о всемогущих «политкорректорах», сорвавшихся с цепи. Я мог бы говорить и говорить и когда-нибудь это сделаю, но в этой книге, посвященной совсем другому, ограничусь лишь… Пушкиным. Да-да, тем самым Пушкиным, который памятник себе воздвиг нерукотворный! Оказывается, что народная тропа не заросла к нему не только у нас на Руси, но и в стране «макдональдсов», Голливуда и «политкорректности». Но обо всем по порядку.