Текст книги "Государство. Что о нем пишут философы"

Другие положительные качества правителя лишь дополняют рассудительность, а не противопоставляются ей. Например, щедрость противостоит жадности, которая ослепляет и не дает быть рассудительным в своих решениях. Храбрость позволяет быстрее принимать рассудительные решения, споря с теми, кто пытается навязать безрассудные предложения.

Во-вторых, у Аристотеля появляется то, что мы называем разделением на законодательную и исполнительную власть. Демократическое сообщество, состоящее из ремесленников, мастеров своего дела, создает обычаи, правила и нормы, которых потом придерживаются все граждане страны. А правитель, выбранный народом или наследственный, использует всю совокупность этих правил (как бы мы сказали, конституцию) для того, чтобы страна развивалась стратегически.

Например, ремесленники считают, что для защиты страны нужно, чтобы каждый тренировался и ходил на военные сборы. А правитель издает указ организовывать эти сборы. Так народ создал «флейту», определенный институт, институт военных сборов, а правитель сыграл на этой «флейте». Как глава исполнительной власти, он выпустил распоряжение, чтобы сборы проходили регулярно. Так он создал, благодаря народу, гармоничную мелодию регулярности.

В-третьих, Аристотель называет два качества, которыми должны обладать и начальник, и подчиненный, хотя эти качества проявляются в том и другом по-разному. Эти качества – воздержность и справедливость. Воздержность – то, о чем говорит наша поговорка «семь раз отмерь – один раз отрежь», осторожность и здравый смысл в делах.

В отличие от главной добродетели, рассудительности, воздержность относится не к стратегии, а к тактике, к решению частных вопросов. Подчиненный должен думать, прежде чем что-то делать. Правитель тоже должен быть осмотрителен, но он научился мыслить шире простых людей. Поэтому он быстро и хорошо семь раз отмерит и один раз отрежет.

Так же и справедливость понимается Аристотелем не просто как распределение всего поровну или наказание за преступление, а как честность, открытое решение вопросов. Справедливый горшечник – тот, кто не делает некачественных горшков и не обманывает помощников и покупателей. Справедливый правитель – тот, кто думает о том, чтобы горшечники смогли хорошо продать свою продукцию, не мешает им в торговле, а напротив, строит для них новые торговые ряды. Справедливость проявляется по-разному у подчиненных и начальников: у первых – в качественной работе, у вторых – в качественной организации.

Чего не хватает Аристотелю, мы можем сразу перечислить: 1) у него нет строгого представления о судебной власти – ведь во многих греческих городах-государствах судьи были выборные, это была не профессия, а один из способов реализовывать ту самую справедливость; 2) он не говорит, как быть, если какие-то основные понятия, например то же самое понятие власти, разные группы людей понимают по-разному; 3) он не указывает, как в случае, если различие интересов перерастает в конфликт, даже гражданскую войну, покончить с этим конфликтом.

Для Аристотеля конфликты сопровождают человеческую жизнь: как в семьях иногда ссорятся, так и в государстве всегда бывают какие-то небольшие смуты и восстания. Просто в конце концов все хотят стать счастливыми, прожить благополучную и достойную жизнь и поэтому договариваются. Но как быть, если люди по-разному понимают природу счастья? Об этом мы порассуждаем в следующей главе.

3. Достоинство
Цицерон

Марк Туллий Цицерон (106–43 гг. до н. э.) для нас прежде всего оратор и политик, после разоблачения заговора сенатора Катилины получивший титул Отца Отечества, высшую награду страны. Но ораторское искусство для Цицерона было прежде всего инструментом гражданского участия. Цицерон даже рассуждал много раз, что лаконичный и строгий латинский язык, более упорядоченный, чем речь греков, позволит римлянам точнее определить все вещи, а значит, сделает римское государство вечным. Вечный Рим – тень амбициозного философско-политического замысла Цицерона.

Цицерон как философ продолжал традиции Платона, Аристотеля и стоиков. Стоики полагали, что жизнь полна тревог, и тревоги возникают потому, что частные лица слишком часто атакуют друг друга. Все мы знаем, что в некоторых школах бывают случаи травли. Вот такую травлю стоики видели и в общественной жизни: сколь часто один человек, заручившись поддержкой власти или притязая на власть, начинает нападать на другого, видя в нем соперника.

Поэтому стоики создали идею ограничения власти. Надо сделать так, чтобы человек обуздывал свои страсти; и тогда он не присоединится к такой травле. Более того, если все в политике начнут сдерживать страсти, тогда управление будет и разумным, и справедливым, даже если люди друга не знают. В греческих городах-полисах Платона и Аристотеля все были знакомы друг с другом. А вот стоицизм подходит уже для огромных государств эллинистической и римской эпохи.

Стоики говорили, что есть так называемые «семена разума», начальные предпосылки в человеке стать разумным и в частной, и в общественной жизни. Эти семена разума могут быть заглушены страстями. Но когда люди из страха перед природой и богами подавили свои страсти, эти семена прорастают и возникает государство. Об этом пишет Цицерон в своем труде «О государстве», дошедшем до нас в цитатах у позднейших авторов:

[Ибо, не будь у человека], так сказать, семян [справедливости], не возникло бы ни других доблестей, ни самого^́ государства. Итак, эти объединения людей, образовавшиеся по причине, о которой я уже говорил, прежде всего выбрали для себя в определенной местности участок земли, чтобы жить на нем. Использовав естественную защиту и оградив его также и искусственно, они назвали такую совокупность жилищ укреплением, или городом, устроили в нем святилища и общественные места.

Итак, всякий народ, представляющий собой такое объединение многих людей, какое я описал, всякая гражданская община, являющаяся народным установлением, всякое государство, которое, как я сказал, есть народное достояние, должны, чтобы быть долговечными, управляться, так сказать, советом, а совет этот должен исходить прежде всего из той причины, которая породила гражданскую общину. Далее, осуществление их следует поручать либо одному человеку, либо нескольким выборным или же его должно на себя брать множество людей, то есть все граждане. И вот, когда верховная власть находится в руках у одного человека, мы называем этого одного царем, а такое государственное устройство – царской властью. Когда она находится в руках у выборных, то говорят, что эта гражданская община управляется волей оптиматов. Народной же (ведь ее так и называют) является такая община, в которой все находится в руках народа. И каждый из трех видов государства – если только сохраняется та связь, которая впервые накрепко объединила людей ввиду их общего участия в создании государства, – правда, не совершенен и, по моему мнению, не наилучший, но он все же терпим, хотя один из них может быть лучше другого. Ибо положение и справедливого и мудрого царя, и избранных, то есть первенствующих граждан, и даже народа (впрочем, последнее менее всего заслуживает одобрения) все же, – если только этому не препятствуют несправедливые поступки или страсти, – по-видимому, может быть вполне прочным[3]3
   Цицерон М. Т. О государстве. О законах [Электронный ресурс] / Пер. В. О. Горенштейна // История древнего Рима. В настоящей главе цитируется по электронному изданию: http://ancientrome.ru/antlitr/cicero/index-phil.htm.


[Закрыть].

Рассуждение о разных видах государственного устройства повторяет Аристотеля. Но Цицерон ввел два новых мотива. Первый мотив – объединение людей при создании государств. Государство уже не учреждается законодателем, как у Платона, а представляет собой, независимо от формы управления, совокупную волю людей. Это и называется по-латыни res publica – общее дело, общее достояние, общее хозяйство – так римляне называли любое государственное устройство, включая монархию.

Таким образом, Цицерон впервые отделяет государственный строй от государства как такового. Государство создается людьми из необходимости поддерживать друг друга и вместе защищаться от природных опасностей и врагов. А государственный строй учреждается уже потом законодателем, для удобства управления, чтобы еще эффективнее сдерживать страсти людей, когда природных и внешних опасностей становится меньше и возникают уже внутренние опасности для государства, – человек, одержимый страстями, может стать предателем или бунтовщиком.

Второй новый мотив – связь между несправедливыми поступками и страстями. Она была не очевидна для Платона и Аристотеля. С точки зрения греческих философов, несправедливость могла оказаться результатом ошибки, а не страсти. Также они считали, что можно перенаправить страсти на то, чтобы сделать государство сильнее и справедливее.

Но Цицерон был убежден, что страсти всегда сужают возможности действия. И царь, и народ, и чиновники начинают поступать несправедливо из-за ослепленности страстями. Люди, одержимые страстями, видят одно, но не видят другого.

Поэтому идеальное государство по Цицерону – государство людей, научившихся быть сдержанными, контролирующих свои поступки и работающих над собой. Только победив страсти, ты сможешь оценивать поступки другого, уличать его неправоту, учиться на чужих ошибках. А пока страсти правят миром, и царь, и народ могут поступить несправедливо хотя бы потому, что не всегда люди умеют по достоинству оценить друг друга:

Но при царской власти все прочие люди совсем отстранены от общего для всех законодательства и принятия решений, да и при господстве оптиматов народ едва ли может пользоваться свободой, будучи лишен какого бы то ни было участия в совместных совещаниях и во власти, а когда все вершится по воле народа, то, как бы справедлив и умерен он ни был, все-таки само равенство это не справедливо, раз при нем нет ступеней в общественном положении. Поэтому хотя знаменитый перс Кир и был справедливейшим и мудрейшим царем, все же к такому «достоянию народа» (а это, как я уже говорил, и есть государство), видимо, не стоило особенно стремиться, так как государство управлялось мановением и властью одного человека. Если массилийцами, клиентами нашими, с величайшей справедливостью правят выборные и притом первенствующие граждане, то все-таки такое положение народа в некоторой степени подобно рабству. Если афиняне в свое время, отстранив ареопаг [суд], вершили всеми делами только на основании постановлений и решений народа, то, так как у них не было определенных ступеней общественного положения, их община не могла сохранить своего блеска.

Поэтому идеальное государственное устройство для Цицерона соединяет монархию и демократию. При таком устройстве простые люди относятся с уважением к аристократам, их знаниям и опыту. Монарх и его помощники, в свою очередь, слушают простых людей, когда они предлагают что-то достойное; и поощряют выдвижение из народа людей, лучше всего способных к управлению. Таким образом, правильный общественный строй зиждется не на отвлеченных понятиях справедливости и равенства, а на конкретном понятии достоинства:

Ввиду всего этого, из трех указанных вначале видов государственного устройства, по моему мнению, самым лучшим является царская власть, но самое царскую власть превзойдет такая, которая будет образована путем равномерного смешения трех наилучших видов государственного устройства. Ибо желательно, чтобы в государстве было нечто выдающееся и царственное, чтобы одна часть власти была уделена и вручена авторитету первенствующих людей, а некоторые дела были предоставлены суждению и воле народа. Такому устройству, прежде всего, свойственно, так сказать, [всеобщее] равенство, без которого свободные люди едва ли могут долго обходиться, затем – прочность, так как виды государственного устройства, упомянутые выше, легко превращаются в свою порочную противоположность, – вследствие чего царь оказывается властелином, оптиматы [аристократы] кликой [сговором], народ изменчивой толпой, – и так как эти самые виды государственного устройства часто сменяются новыми, тогда как при этом объединенном и разумно смешанном государственном устройстве этого не случается почти никогда, разве только при большой порочности первенствующих людей. И действительно, нет причины для перемен там, где положение каждого прочно и ему некуда сорваться и свалиться.

Цицерон говорит, что порочность царя может бросить тень на все государство, тогда как в народе всегда будут люди, способные к ответственному суждению. Народ понимает, какими будут ближайшие следствия его решений, поэтому не будет голосовать за авантюру, служащую только частным интересам. Этот тезис будет оспаривать Августин, для которого все люди заблуждаются, и собственной волей достичь святости, а значит, правильности суждений, невозможно – только благодать свыше даст святость.

Из приведенных рассуждений Цицерона выросли две политические идеи, о которых мы будем говорить в следующих главах. Это идея гражданского достоинства как основания любого правильного политического действия, которую отстаивали мыслители эпохи Возрождения, и идея здравого смысла, способности народа правильно видеть свой интерес, лежащая в основе политической философии эпохи Просвещения.

Тиран, человек, добивающийся власти ради власти, попирает обе эти идеи и потому не просто несправедлив, а порочен насквозь. Он звереет, позволяя себе все:

Ведь как только царь вступит на путь сколько-нибудь несправедливого владычества, он тут же станет тираном, то есть самым отвратительным, самым омерзительным и самым ненавистным для богов и людей существом, какое только возможно вообразить себе. Хотя по внешности он – человек, но дикостью своих нравов превосходит самых лютых зверей. И в самом деле, кто по справедливости назовет человеком того, кто не хочет, чтобы у него были с его согражданами и вообще со всем человеческим родом какая-либо общность в праве, какое-либо объединение в человеческих отношениях? Но у нас еще будет другой, более подходящий повод поговорить об этом, когда сам предмет побудит меня высказаться против тех, кто, даже освободив граждан, стал добиваться владычества.

Тиран не просто чинит несправедливости, он ненавидит справедливых людей, потому что они словом и делом его обличают, и поэтому начинает уничтожать и оскорблять всех людей, в которых подозревает устойчивое чувство справедливости. Противоположность тирану – справедливый правитель, который справедлив всегда и во всем.

Но здесь мы сразу встаем в тупик: ведь разные народы и группы людей справедливость понимают по-разному. Для одних справедливо все делить поровну, а для других – платить сообразно труду. Споры о природе справедливости идут до сих пор, о чем мы будем рассуждать ближе к концу нашей книги.

Цицерон называет выход из этого тупика. Настоящий справедливый правитель учитывает, что его подчиненные думают о справедливости, собирает все мнения. Но при этом исходит из того, что каждый человек с чувством справедливости сможет при наличии знаний хорошо управлять. Значит, знания важнее мнений:

Большинство философов, а особенно Платон и Аристотель, высказало о справедливости многое, превознося ее как истину и доблесть, достойную высшей хвалы, так как она воздает каждому свое и сохраняет равенство между всеми. И между тем как другие доблести как бы безмолвны и замкнуты в себе, справедливость – единственная доблесть, не замкнутая в себе и не скрытая, но обнаруживающаяся вся целиком и склонная к хорошим поступкам ради того, чтобы приносить возможно бо́льшую пользу. Как будто справедливость должна быть присуща одним только судьям и людям, облеченным какой-либо властью, а не всем! Между тем нет человека даже среди самых незначительных и нищих людей, который не мог бы приобщиться к справедливости. Но так как они не знали, что́ она собой представляет, откуда проистекает, каково ее назначение, то они эту высшую доблесть, то есть общее благо, объявили уделом немногих и заявили, что она не ищет своей пользы, а только благоприятствует чужим выгодам.

Платон и Аристотель, говорит Цицерон, считали, что для осуществления справедливости надо иметь все необходимые знания по истории, экономике и праву. Только тогда можно принять справедливое решение. Но Цицерон усматривает справедливость не столько в отдельных решениях, сколько в системе управления: надо управлять так, чтобы частная выгода не вредила общей. Руководить надо так, чтобы все видели не только отдельные справедливые решения, но и пользу от справедливости здесь и сейчас.

В диалоге «О законах» Цицерон продолжает спорить с греками. Греки думали, что справедливость – прежде всего внутреннее чувство, писаный закон рождается из неписаного, а законодатель действует среди своих сограждан, отвечая на их запрос на справедливость. Да, конечно, говорил Цицерон, граждане требуют справедливости, но справедливость не всегда торжествует. Ведь бывает так, что кто-то, правитель или подчиненный, обуреваемый страстями, устремляется к несправедливости и заражает всех дурным примером.

Поэтому нужно продумывать законы так, чтобы подчинение закону было и верностью выбору. Раз ты решил стать гражданином и остаешься им, ты должен выполнять свои гражданские обязанности. Выбор – это раз и навсегда, иначе нечестно. Цицерон даже рассуждает о различии между смыслами в греческом и латинском языках:

Итак, ученейшие мужи признали нужным исходить из понятия закона и они, пожалуй, правы – при условии, что закон, как они же определяют его, есть заложенный в природе высший разум, велящий нам совершать то, что совершать следует, и запрещающий противоположное. Этот же разум, когда он укрепился в мыслях человека и усовершенствовался, и есть закон. Поэтому принято считать, что мудрость есть закон, смысл которого в том, что он велит поступать правильно, а совершать преступления запрещает. Полагают, что отсюда и греческое название «номос», так как закон «уделяет» каждому то, что каждому положено, а наше название «lex», по моему мнению, происходит от слова «legere» [выбирать]. Ибо, если греки вкладывают в понятие закона понятие справедливости, то мы вкладываем понятие выбора; но закону все же свойственно и то, и другое. Если эти рассуждения правильны (а лично я склонен думать, что в общем это верно), то возникновение права следует выводить из понятия закона. Ибо закон есть сила природы, он – ум и сознание мудрого человека, он – мерило права и бесправия. Но так как весь наш язык основан на представлениях народа, то нам время от времени придется говорить так, как говорит народ, и называть законом (как это делает чернь) те положения, которые в писаном виде определяют то, что находят нужным, – либо приказывая, либо запрещая.

Цицерон признает правоту греков, что закон – «высший разум», принцип разумного регулирования природной и социальной жизни. Русские религиозные философы первой трети ХХ века, такие как Павел Флоренский и Сергей Булгаков, будут называть «высший разум» «Софией – Премудростью Божией». Благодаря этой космической мудрости свыше, говорили они, возможно чувство справедливости и правды.

Но Цицерон дополняет учение о высшем разуме строгими требованиями к гражданам. Получая гражданство, ты должен поклясться соблюдать справедливость, выполняя запреты и предписания. Например, гражданин должен явиться в суд по первому вызову. Если он решит, что лучше суда знает, кто прав, то это будет уже оскорбление суда, разрушительная несправедливость по отношению ко всем окружающим.

Люди часто заблуждаются. Например, они могут признать «правильным» как добродетельного и честного человека, так и нечестного, но успешного. Поэтому нужны законы, а не только чувство справедливости. Справиться с заблуждениями простым переубеждением невозможно, учитывая, как много жителей в римском государстве – всех переубедить не успеешь:

И сходство между людьми необычайно велико не только в хороших, но и в дурных качествах. Ибо все люди падки и на наслаждения, которые, хотя и увлекают их, принося им позор, все же, в некоторой степени, походят на естественное благо; доставляя нам удовольствие видимостью ласковости и приятности, они – ввиду заблуждения нашего ума – воспринимаются нами как нечто полезное. И вследствие подобного же неведения люди бегут от смерти, словно она – разложение естества, и стремятся жить, так как жизнь сохраняет нас в таком состоянии, в каком мы родились. Боль они относят к числу величайших зол – как ввиду того, что она мучительна, так и потому, что за ней, по-видимому, следует уничтожение естества. И так как между почетом и славой существует сходство, то те, кому оказан почет, кажутся нам счастливыми, а те, кто бесславен, – несчастными. Тяготы, радости, страсти, страхи овладевают умами всех людей одинаково, и если верования бывают у людей разные, то это не означает, что те, кто поклоняется собаке и кошке как божествам, не более суеверны, чем другие народы. Но какой народ не ценит приветливости, благожелательности, сердечной доброты и способности помнить оказанные благодеяния? Какой народ не презирает, не ненавидит надменных, злокозненных, жестоких и неблагодарных людей? И когда мы поймем, что это объединяет весь человеческий род, то останется [только показать, что этим объединением людей должны управлять законы, способные укреплять дружбу и основанные на разуме], так как разумный образ жизни делает людей лучше.

Как мы видим, Цицерон говорит о равенстве народов, не желая обижать египтян, поклоняющихся Анубису и Бастет. Все народы имеют какой-то здравый смысл и чувство благодарности от природы. Но законы помогают лучше выполнить все принятые на себя обязательства.

От этого неукоснительного выполнения законов чувство благодарности в человеке становится только сильнее. Ведь ты выполнил долг без изъянов, тебе все благодарны, и ты рад такой самореализации. Кроме того, законы очерчивают должностные обязанности чиновников (по-латыни: магистратов), обеспечивая их хорошую работу и ротацию:

Итак, надо, чтобы существовали магистраты; ведь без их мудрости и усердия гражданская община существовать не может, и распределением полномочий между ними поддерживается весь государственный строй. При этом должна быть установлена не только для магистратов мера их власти, но и для граждан мера их повиновения. Ведь и тот, кто разумно повелевает, рано или поздно должен будет подчиняться, а тот, кто покорно подчиняется, достоин того, чтобы рано или поздно начать повелевать. Поэтому надо, чтобы тот, кто подчиняется, надеялся на то, что он со временем станет повелевать, а тот, кто повелевает, думал о том, что ему вскоре придется подчиняться.

Чиновники должны быть «мудрыми», то есть принимать решения искусно, опираясь на предыдущий опыт и во всем соблюдая меру. Такая мудрость в системе добродетелей Цицерона ведет к благоразумию и умеренности: умению предвидеть последствия своих поступков. Мудрый человек понимает, какие ошибки в прошлом привели к нежелательным ситуациям в настоящем.

«Мудрость» здесь – не какие-то чрезвычайные знания или способности, а умение держать в уме все происходящее. Хороший чиновник обладает отличной памятью и знает, где поспешное решение будет вредным. Такая мудрость нужна и подчиненному, но, если подчиненный что-то забудет, ему подскажут соседи, а начальник должен сам все помнить. Когда начальник устанет, а его мудрая память ослабнет, пусть он уступит, говорит Цицерон, место подчиненному, развившему свою память.

Власть для Цицерона – способ соединить обязанности и добродетели. Власть может быть тиранической, и тогда она равно пренебрегает обязанностями и попирает все добродетели. Но бывает и настоящая добродетельная власть, сменяемая, подчиняющаяся законам и убеждающая нас, что подчиниться даже несовершенным законам лучше, чем не подчиниться им. Если законы несовершенны, то их может поменять народ с его здравым смыслом. Но как именно улучшать законы – это стало вопросом для обсуждения на многие века.